Но, что интересно, при всей своей гиперобщительности детям с СДВГ сложно заводить друзей (28). Им просто не хватает на них внимания, а впоследствии своей нетерпеливостью и конфликтностью они могут еще и оттолкнуть сверстников. Около половины детей с СДВГ в классе становятся изгоями (29).
■ МИХАИЛ ЛАБКОВСКИЙ:
Есть такое выражение: «Дружба – понятие круглосуточное». Имеется в виду, что глубокие дружеские отношения часто требуют действий, не связанных напрямую с нашими желаниями. Дружбу надо поддерживать, звонить, встречаться, регулярно интересоваться делами другого, и вот на такие «круглосуточные» отношения человека с СДВГ, особенно ребенка, может не хватать. При этом многие люди с СДВГ – экстраверты, некоторых из них можно назвать «душой компании», они любят большие тусовки, но вот отношения с каждым из окружающих складываются довольно поверхностные, создавать и поддерживать глубокую связь с другими им сложно.
Кроме того, для настоящей дружбы нужен устойчивый интерес к другому человеку, что при СДВГ довольно серьезная проблема. Многие друзья сдвгэшников жалуются, что те все время все забывают – важные факты их биографии или, например, когда у них день рождения (даже если дружат много лет). И постоянно перебивают: в силу своей импульсивности и сложностей с концентрацией им трудно дослушать другого до конца. Проще выпалить что-то свое, начать комментировать ситуацию, не вникая в контекст. Все это не сильно способствует дружбе.
Друзьям остается только принимать людей с СДВГ со всеми их особенностями, понимая: то, что они делают, они делают не со зла.
Зачастую родители детей с СДВГ ходят в школу, как на работу. Педагоги дружно обвиняют их, что они плохо воспитывают ребенка, родители в ответ начинают обвинять школу в том, что она не умеет работать с их сыном или дочерью, а дома обрушивают свой гнев на чадо. В результате складывается «нелюбовный» треугольник: педагоги – родители – дети.
Добавим сюда то, что дети с СДВГ очень плохо понимают, что такое время. Они живут по принципу «здесь и сейчас» и не могут прогнозировать и откладывать что-либо на потом. Помните, мы рассказывали о «зефирном» эксперименте? Дети и взрослые с СДВГ отличаются «узким окном внутреннего времени» – они не осознают того, что будет завтра, не видят проблем, которые могут впоследствии возникнуть (30).
■ МИХАИЛ ЛАБКОВСКИЙ:
Бегун – из дома и на короткие дистанции
У моего СДВГ было еще одно проявление: если я чувствовал, что в чем-то ущемляют мою свободу, то просто убегал. «Бегать» я начал рано: уже лет в 10 лет милиция приводила меня по ночам домой со стройки. Находиться дома мне было тяжело – прежде всего, потому что там, в небольшой квартире, кроме меня жили еще пять человек. Своего угла у меня не было, и я убегал гулять – это было мое главное и любимое занятие.
Маме из-за всего этого приходилось особенно нелегко. На ней была огромная нагрузка: помимо меня и моего брата, были мой отец и две бабушки. И поэтому на лето меня отправляли в Калининград к тете, маминой родной сестре. Тете со мной было проще: она меня видела от силы пару месяцев в году, а поскольку жила одна, то ресурса на меня у нее было побольше. Благодаря этому тетя была со мной более терпелива, и я у нее, можно сказать, отдыхал душой.
Хотя и там я вел себя примерно так же, как обычно, – тоже постоянно убегал. И все же было полегче: летом ни школы, ни дел или каких-то обязательств. Тетя не заставляла меня ничего делать по дому, но, если бы мы постоянно жили вместе, все было бы иначе. Как говорится, не надо путать туризм с эмиграцией.
В общем, несмотря на то что я родился и вырос в интеллигентной семье, детство свое я в основном провел на улице. Это, кстати, типичное проявление гиперактивности. Я был достаточно нервным ребенком, в детстве даже плохо засыпал – видимо, в коре головного мозга шли какие-то активные процессы.
В школе, как я уже говорил, такие, как я, были в почете, и белой вороной я себя там не чувствовал. Да и у нас полкласса учились так же, как я, только по причине сниженных интеллектуальных способностей. Если я хотя бы много читал, то они не читали вообще; гуляли и курили мы вместе, но это все, что нас объединяло.
Что касается учебы как таковой, были целые предметы, которые я вообще не понимал: например, физику и химию, а еще алгебру и геометрию. Но тогда это было не так критично, как сейчас. В советской школе у учителей была главная задача – «довести» детей хотя бы до восьмого класса, а там, глядишь, и в ПТУ (профтехучилище) поступят. А до этого за плохую успеваемость никого не отчисляли.
Меня же по какой-то непонятной причине перевели в девятый класс – скорее всего родители попросили. А раз тебя перевели, то будь добр окончи школу. И я ее окончил с аттестатом «3.0», то есть все двойки мне переправили на тройки. А других отметок у меня и не было.
И сами экзамены я сдавал отдельно – прежде всего, потому что не мог спокойно сидеть и, например, писать сочинение. А еще у меня совсем не было каких-то систематических знаний. То есть были, конечно, какие-то интересные мне гуманитарные предметы. Там я и сам что-то читал и интересовался, и родители меня развивали, водили в театры и музеи. Так что я мог и тройку, и иногда даже четверку получить. А еще я хорошо бегал – возможно, опять же из-за СДВГ. Так что с физкультурой проблем не было.
При этом, как ребенок с СДВГ, учился я довольно специфическим образом: мог за очень короткое время выучить какой-то небольшой объем и сдать экзамен или написать контрольную. Так же я потом и в институты поступал и учился там – «мелкими перебежками». То есть законспектировать лекцию, а потом ее перечитать я не мог – мог только запомнить основные мысли и быстренько сдать зачет или экзамен. Или прочитать материал накануне ночью, утром сдать – и через пять минут от знаний не оставалось и следа. То есть я был бегуном на очень короткие дистанции. Такие дистанции мне хорошо давались.
Как я уже говорил, большинство учителей не понимали, что со мной происходит, и никак не хотели «входить в положение», но бывали и счастливые исключения. Так, в девятом классе в нашей школе появилась новая завуч – Фрума Марковна Лившиц. Она была фронтовиком, полковником разведки, вся в орденах и медалях (был у нее в числе прочего и орден Славы). Не будучи врачом, она почувствовала, что тут что-то не так – я не обычный «разгильдяй» – и, в отличие от других учителей, не стала меня ругать. Вместо этого она вызвала меня к себе и сказала: «Миша, давай договоримся так. Каждое учебное полугодие ты ходишь в школу хотя бы один месяц. На остальные твои прогулы я буду закрывать глаза, но этот месяц ты должен отходить. Договорились?»
И мы, конечно, договорились. На протяжении девятого и десятого классов я исправно ходил в школу два месяца в год, в остальное время то являлся, то нет, но благодаря распоряжению завуча мне позволяли существовать на таких вот особых условиях. Кстати, прогуливая школу, я часто ходил на лекции на филфак МГУ – понимал там, правда, далеко не все, но было интересно.
В общем, я был ей благодарен, потому что она меня не третировала, в отличие от той же директрисы, которая постоянно пыталась исключить меня из школы, а отнеслась ко мне и моим особенностям с пониманием, пусть даже и не знала, в чем причина такого моего поведения. Потом, когда я уже окончил школу и выучился на психолога, мы с ней дружили и долгие годы поддерживали отношения.
«Любите ли вы Сартра?»
Почему я с моей любовью к чтению и в целом с хорошими задатками так плохо учился? Как мы уже говорили, человек с диагнозом СДВГ не может делать то, на что требуются волевые усилия. Потому что воля при этом заболевании не развита совершенно. Помните мою историю про Гришу? Она как раз об этом. И я сам в детстве был таким.
Постоянно возникало полное непонимание со стороны врачей, учителей и родителей: на твоих глазах ребенок пять часов подряд читает какую-то очень сложную книгу, но не может осилить условие задачи по химии или физике. С другими моими одноклассниками-двоечниками все было понятно: они и дома не читали тоже. А у меня по школьным предметам было по нулям, но при этом я «выпендривался» и рассуждал о какой-нибудь испанской литературе.
И это не пустые слова. Я в свои лет 13–15 читал то, что многие и в сорок не читают: например, французских экзистенциалистов, какого-нибудь Сартра. А пример из учебника прочесть не мог. И окружающие никак не могли понять этот феномен. Типа, как это так, задачу для пятого класса он не понимает, а Сартра и Камю – пожалуйста? Не иначе как «распустился», «оборзел», да еще и умничает. Потому что – ну не может такого быть!
Друзья мои, конечно, может. Причина в том, что, если художественная литература интересна, чтение не требует волевых усилий. А мне она как раз была интересна: моя тетя преподавала зарубежную литературу в университете, мама любила читать, так что и у меня проблем с этим не было.
А вот, например, усвоить таблицу Менделеева или разобраться в органической или неорганической химии я не мог. Кстати, не уверен, что и сейчас смогу.
Но, несмотря на все сказанное, интеллектуалом я не был. У детей маминых подруг – тех, кто были настоящими интеллектуалами, – была совершенно другая жизнь. В отличие от меня, они не гуляли, не курили, не пили, не связывались с сомнительными компаниями и шпаной. Они ходили в кружки – исторический какой-нибудь или литературный, – писали работы по разным отраслям своих знаний и очень хорошо учились.
Я же гулял как не в себя. Одним из мои излюбленных мест для «прогулок» была свалка металлолома, где можно было найти и старые автомобили, и отслужившие свое вагоны. На уроке труда в школе я научился работать на токарном станке и на этой стройке искал болванки, чтобы потом выточить маме на станке рюмку из дюраля[7] – в подарок на 8 Марта. Дело было классе в шестом или седьмом, и эта рюмка потом долгие годы прожила у нас на кухне.