– Никогда за всю свою жизнь я не сделала ничего дурного. Я не лгала, не крала, не делала того, что навлекает позор на родителей женщины и на нее саму. И все же боги покинули меня и смерть моя близка. У вас, как и у нас, есть боги. Я слыхала о них. Творец, его сын и мать сына. Прошу тебя, помолись им. Может быть, они смилостивятся и вернут мне здоровье.
Боюсь, я не смогу объяснить, что я почувствовал, услышав эту простую просьбу. Я хотел бы удовлетворить ее, но знал, что не могу: как может молиться тот, кто сам не верует. Я мысленно искал какой‐нибудь повод для отказа; размышлял, что сказать и как объяснить, что я не способен молиться. Но потом поднял взгляд и увидел, что Нэтаки серьезно, внимательно смотрит на меня. Мы с ней не раз говорили о религии, о богах белых, и она знала, что я в них не верю. Тем не менее я видел, что она ждет от меня выполнения просьбы умирающей. Я сделал отрицательный жест: нет. Тотчас же Нэтаки придвинулась к страдалице и сказала:
– Я помолюсь за тебя этим богам. Давно, когда я была девочкой, один Черный Плащ [24] и мой дядя научили меня.
И она начала: «Ап-ай-сту‐то-ки, кин-а-ан-он» и так далее. Это была молитва «Отче наш». Какой‐то исполненный рвения иезуит, возможно сам отец Де Смет, перевел ее на язык черноногих, и хорошо перевел.
Но как раз когда кончилась молитва, изо рта женщины хлынула темная струя – последнее смертельное кровотечение.
– Пусть то, что убивает тебя, – закричал Четыре Рога, – убьет и меня! Я скоро последую за тобой на Песчаные Холмы [25].
И, наклонившись над женой, он стал пить кровь, бежавшую из уст любимой. Последним усилием она обхватила своими худыми руками его шею и умерла. Это было ужасное зрелище.
– Идем, – сказал я Четырем Рогам спустя немного, мягко поднимая его, – идем со мной ко мне в палатку. Пусть женщины исполнят свою работу.
Бросив на умершую последний долгий взгляд, он поднялся и пошел за мной. Я отвел ему ложе гостя и подал кружку виски, которую он проглотил разом. Немного погодя я дал ему еще кружку. Утомленный долгим бдением, сраженный крепким напитком, индеец лег, и я накрыл его шкурой. Он проспал крепким сном до середины следующего дня. К этому времени Нэтаки и другие женщины закутали тело умершей в бизоньи шкуры и одеяла и привязали ее к ветвям дерева на берегу реки. Не знаю, был ли Четыре Рога болен той же болезнью уже давно, или же заразился здесь, на смертном одре жены, но он умер ужасной смертью приблизительно через шесть недель. Если существуют Песчаные Холмы, будем надеяться, что его тень встретила там тень любимой и что мрак этой печальной обители стал светлее для соединившихся душ.
Дядя, о котором упомянула Нэтаки, был француз-креол, один из первых служащих Американской пушной компании. Он женился на сестре матери Нэтаки и был очень добр к своим родственникам. Нэтаки провела две зимы в его доме в форте Бентон и много времени прожила в его палатке, когда дядя кочевал вместе с племенем жены. Сам глубоко верующий католик, он старался распространить католическое учение среди народа, который теперь считал своим. Я не стал бы ничего говорить жене о произнесенной ею молитве, но дня через два, вечером, она сама начала этот разговор, спросив, почему я не исполнил просьбы ее умирающей подруги.
– Как же я мог это сделать, не веря, как я тебе говорил, в то, о чем Черные Плащи и прочие рассказывают нам? – спросил я в свою очередь.
– Уж конечно, – возразила она, – если могу верить я, не умея ни говорить на вашем языке, ни читать Священное Писание Черных Плащей, то и ты мог бы верить, раз все это понимаешь.
– В этом самом Писании, – объяснил я, – Создатель говорит, что мы не должны иметь других богов, кроме него, и что он накажет тебя каким‐нибудь ужасным образом, если будешь молиться другим, а не ему. Поэтому, если молишься Господу, то не должна больше молиться Солнцу и вообще никому и ничему другому.
– А все‐таки, – заявила Нэтаки решительно, – я буду молиться и ему, и нашим богам. Писание к нам не относится, только к белым. Мы бедные, мы как слепцы, идущие ощупью по высоким скалам. Нам нужна помощь всех богов, какие только найдутся.
– Ты права, – согласился я, – нам действительно нужна помощь. Молись им всем, и раз уж я не могу сам, молись за меня.
– Ах, – вздохнула она, – как будто я и так не молюсь! Вот Солнце, ты видишь его каждый день. Какое оно доброе, оно дает нам свет и тепло. Разве можно не верить в него?
– Да, – ответил я, – в него я верю; оно жизнь земли.
Это жене было приятно, и она занялась своей работой, довольная, напевая песню.
В феврале пикуни посетила депутация от племени кроу, которое зимовало на реке Тонг, к югу от нашего лагеря. Они принесли нашему вождю в подарок от вождя кроу табак и другие предметы и предложили от лица их племени заключить прочный мир с пикуни.
Во главе депутации был Пожиратель Камней, наполовину кроу, наполовину черноногий. Его мать девушкой попала в плен к племени кроу и со временем стала женой сына захватившего ее воина. Пожиратель Камней, разумеется, в совершенстве владел обоими языками. Посланных приняли хорошо, и они гостили у самых видных членов племени. Предложение их требовало зрелого размышления; пока вожди и главные воины обсуждали его, гостей угощали, предоставляя им лучшее, что было в лагере. Сам Пожиратель Камней был моим гостем, и у нас с ним по вечерам у огня проходило много интересных бесед.
– Счастлива ли твоя мать, живя у кроу? – спросил я его однажды вечером. – И кем ты сам себя чувствуешь: пикуни, кроу или и тем и другим?
– Вот как обстоит дело, – ответил он. – Моя мать любит моего отца, и я люблю его, он всегда добр к нам. Вообще мы вполне счастливы. Но бывают времена, когда возвращается военный отряд со скальпами пикуни или захваченными у них лошадьми, громко хвастая своей победой и обзывая пикуни трусливыми собаками. Тогда мы сильно горюем. И часто гордые молодые кроу смеются надо мной, шутят на мой счет и осыпают ругательными прозвищами. Да, временами мы бываем очень несчастны. Мать уже давно уговаривает отца убедить вождей заключить мир с ее племенем. Я тоже давно уже горячо поддерживаю этот план. Но большинство сегда возражает. Кто‐нибудь встанет и скажет: «Пикуни убили моего сына. Я хочу мести, а не мира». Другие начнут говорить, выкрикивать, что они потеряли брата, отца, дядю или племянника в войне против пикуни и что они и думать не могут о заключении мира. Не так давно мой отец опять созвал совет для рассмотрения этого вопроса и, как всегда, встретил сопротивление многих старейшин. Последний из выступавших сказал ему: «Нам надоело, что нас созывают разговаривать о заключении мира с пикуни. Если тебе так хочется быть с ними в дружбе, так отправляйся и живи с ними. Сделайся сам пикуни».
«И сделаюсь! – крикнул отец, рассердившись. – И сделаюсь. Я стану пикуни и буду сражаться вместе с ними против их врагов». Сказав это, он встал и отправился домой, а я последовал за ним.
Мой отец тоже стал вождем, он бесстрашен на войне, добр и великодушен; его все любят, за исключением немногих, которые завидуют его положению. Когда стало известно, что он сказал в совете, к нему начал приходить народ и просить его взять свои слова обратно. Стали ходить также к другим вождям и настаивать на объявлении мира при условии, что пикуни на это согласны.
«Хватит с нас этой войны, – говорили они. – Посмотрите, сколько вдов и сирот она наделала. У нас есть своя большая страна, полная бизонов, у пикуни есть своя. Оба племени могут жить, не убивая друг друга».
Так в конце концов отец добился своего, и нас послали к вам. Я надеюсь, что мы вернемся с табаком пикуни.
Пожирателя Камней позвали на пир, и вскоре после этого ко мне зашел выкурить трубку Поднимающийся Волк. Я попросил его рассказать мне о войнах между двумя племенами.
– Ага, – сказал он, горько засмеявшись, – я был в одном из боев. Тяжелый выдался день для нас. Начну с начала. Черноногие – северный народ. Когда‐то они жили в стране озера Слейв-Лейк (Невольничье озеро). Кри дали такое название озеру потому, что обращали в рабство захваченных там врагов. Постепенно черноногие начали кочевать на юг и дошли до здешних изобилующих дичью обширных прерий, где зимы мягкие. Тут они встретились с разными племенами: кроу, ассинибойнами, шошонами и горными народами – кутене, пан-д’орей и стоуни. Черноногие гнали все эти племена впереди себя, захватывая их территории. Временами они бывали в мире с этими племенами, но большей частью воевали с ними. В тридцать втором году черноногие заключили мирный договор с кроу в форте Юнион. Мир продержался только два года. В пятьдесят пятом году опять при заключении договора в устье реки Джудит, так называемого договора Стивенса, между Соединенными Штатами и рядом племен – черноногими, кроу, гровантрами, пан-д’орей, кутене, не-персе и другими – народы согласились прекратить войны между собой и не нарушать границ охотничьих угодий чужих племен. Границей, разделяющей территории черноногих и кроу, была назначена река Масселшелл. Летом пятьдесят седьмого года кроу нарушили соглашение, совершив набег на лагерь племени блад; в этом набеге кроу убили двух человек и угнали много лошадей. Старая вражда разгорелась снова. Три племени союза черноногих – блады, пикуни и собственно черноногие – воевали сообща против врагов. Осенью пятьдесят восьмого года я со своей семьей присоединился к пикуни в форте Бентон, и мы направились на зимовку к югу от Миссури. Мы некоторое время простояли лагерем на реке Джудит, а затем решили перекочевать на Масселшелл, малыми переходами спуститься по ней и вернуться на Миссури по восточному склону гор Сноуи. На второй день около полудня мы вышли к водоразделу между двумя реками. Колонна наша растянулась в тот день вдоль тропы на четыре-пять миль. Большинство охотников шло позади, далеко к востоку и западу от колонны; они свежевали бизонов и других убитых животных; впереди, примерно в одной миле от нас, ехала разведка, человек тридцать-сорок. День был жаркий, лошадей и всадников разморило. Весь большой лагерь медленно подвигался по тропе, растянувшись, как я уже говорил, на большое расстояние. Разведка далеко впереди не подавала никаких сигналов, что она заметила что‐нибудь подозрительное. Старики дремали в седлах; молодежь там и сям распевала военные или охотничьи песни; матери баюкали младенцев, сосавших грудь. Все были довольны и спокойны. Разведка скрылась из виду, спустившись по южному склону долины, а голова нашей колонны приближалась к вершине холма.