«Больше не охоться, – приказывали они мне, – ты стареешь. Сиди здесь, у очага в палатке, кури и мечтай, а мы о тебе позаботимся». Я был доволен, благодарен им. Предвидел много счастливых зим впереди, когда я состарюсь. Хайя! Один за другим мои красавцы-сыновья отправлялись на войну, и один за другим не возвращались. Двух из моих жен тоже убили враги. Еще одна умерла, а та, которая жива, стара и слаба. Я слеп и беспомощен; оба мы зависим в еде и одежде от своих друзей; им мы обязаны местом у очага в палатке. Поистине, это очень тяжелое положение. Но не будь войны – ай! Не будь войны, я жил бы сейчас в собственной палатке со своими детьми, внуками и женщинами, все мы были бы счастливы и довольны. Случившееся повторится. Вы, выступавшие против мира, подумайте как следует и возьмите свои слова обратно. То, что война сделала со мной, она, наверное, сделает и со многими из вас.
Когда старик закончил, почти все в палатке закричали в знак одобрения: «А! А!» (да). Затем Большое Озеро сказал несколько слов:
– Я собирался произнести речь за мир, но наш слепой друг выразил все это лучше, чем мог бы сделать я. Его слова – мои слова. Послушаем теперь нашего друга, вождя‐торговца.
– Я скажу, как и ты, – поддержал его Ягода. – Речь старика – моя речь. Лучше лагерь мира и изобилия, чем горе вдов и сирот. Давайте заключим мир.
– Пусть будет мир! – порешил Большое Озеро. – Только шестеро выступали против мира, подавляющее большинство за то, чтобы договориться. Я скажу посланникам кроу, что мы встретим их племя в форте Бентон в месяц ягоды ирги и заключим дружбу. Я сказал. Идите.
Мы разошлись в разные стороны. Я отправился в свою палатку, где застал Пожирателя Камней, беседовавшего с Нэтаки. Я сразу увидел, что жена чем‐то взволнована. Как только я рассказал нашему другу о решении совета, она начала:
– Слушай, что мы обнаружили. Его мать, – она указала на Пожирателя Камней, – двоюродная сестра моей матери. Он мне родственник. Как странно: он пришел в нашу палатку как чужой, а мы установили, что он нашей крови, из нашей семьи. И ты говоришь, что мы должны встретиться с кроу, когда созреет ирга. Как я рада, как рада! Как будет рада моя мать увидеть ту, кого мы считали умершей. Мы будем добры к ней, заставим ее забыть все, что она выстрадала.
Я протянул руку, и мы с Пожирателем Камней обменялись рукопожатием.
– Друг и родственник, – сказал я, – я рад этому известию.
И я действительно был рад. Мне очень нравился этот молодой человек, рассказавший нам так бесхитростно и просто о своих страданиях и унижениях среди, можно сказать, совсем чужих людей. Ведь детям от брака между членами разных племен и народов почти всегда приписывают материнскую, а не отцовскую национальность.
В честь гостей Общество Друзей устроило представление, исполнив танец племени Носящих Пробор, или сиу; это было великолепное, грандиозное зрелище. Чтобы не отставать, кроу решили исполнить один из своих особых танцев, называвшийся, кажется, танцем Собачьего Пира. Но как только о нем упомянули, пикуни внезапно утратили всякий интерес. Не потому, что они не хотели смотреть представление, – очень даже хотели. Все дело было в собаке. Пикуни считают собаку священным животным, которое нельзя убивать и тем более употреблять в пищу. Опасаясь гнева богов, никто из пикуни не смел подарить гостям собаку, зная, что кроу ее убьют и съедят. Я разрешил эту проблему, купив собаку у одной старухи, перед которой сделал вид, что мне нужен сторожевой пес, а затем отдал животное гостям. Это была большая, толстая, очень старая собака, почти беззубая, полуслепая и мохнатая, как волк. Кроу отвели ее в лес у реки; когда я снова увидел собаку, она висела на дереве, очищенная от шерсти и выскобленная; ее белая кожа блестела, как свиная шкура в мясной лавке. На следующий день гостям понадобился котел, чтобы варить собаку; никто не решался предоставить им посудину. И снова я пришел на выручку, забрав у Ягоды две пустые пятигаллоновые банки из-под спирта и пожертвовав их. В этих банках кроу превосходно приготовили собачье мясо.
У этих кроу были, пожалуй, самые красивые из виденных мною военные наряды. Каждое орлиное хвостовое перо в их головных уборах выглядело совершенным, а спускающаяся вниз часть убора свисала до пят или даже волочилась по земле. Их рубашки и легинсы были изящно обшиты по краю мехом хорька, прядями волос со скальпов и замшей и украшены, как и пояса и мокасины, вышитыми рисунками из превосходно уложенных игл ярких цветов. Дымящиеся банки с собачьим мясом принесли на ровное открытое место между лагерем и рекой и поставили около разведенного здесь заранее костра. Два кроу забили в барабан, и танец начался. Огромная толпа собралась в большой круг, чтобы посмотреть на представление, но никто не хотел приближаться к банкам с запретной пищей. Насколько я помню спустя столько лет, песня, сопровождавшая танец, была совсем не похожа на мелодии черноногих, но фигура танца – прыжок вперед на одной ноге, потом на другой, со слегка наклоненным вперед корпусом, – походила на движения танца Носящих Пробор. Танцуя, кроу двигались взад и вперед, то направо, то опять налево, через небольшие промежутки времени совершая полный круг около костра и банок и протягивая руки вперед, как бы благословляя пищу. Обойдя круг, они отдыхали и курили трубки. Затем танец повторялся. Представление длилось около часа, затем участники его отодвинули банки от костра и приготовились насладиться их содержимым. Не прошло и двух минут, как все до единого пикуни покинули площадку. Нескольких женщин стошнило от одной мысли о поедании собаки.
Пробыв с нами еще два-три дня, кроу стали готовиться к уходу; им вручили множество подарков для них самих и для вождя. Гости унесли с собой фунтов десять табаку в знак того, что пикуни принимают их шаги к заключению мира, и кроме того, красивую трубку из черного камня – подарок их главному вождю от Большого Озера. Им дали также много лошадей, хорошие одеяла, кожаные сумки с отборным сушеным мясом и пеммиканом. Нэтаки велела пригнать свой маленький табун.
– Мои лошади – твои лошади, – сказала она мне, – отдай Пожирателю Камней вот эту вороную четырехлетку.
Я исполнил ее требование. Затем она собрала кое-что для его матери: новое одеяло, синее шерстяное платье, разные краски и безделушки, а также большой запас еды в дорогу. Пожиратель Камней, покидая нас, едва мог вымолвить слово. Наконец ему удалось выговорить:
– Дни, проведенные с вами, были счастливыми днями. Я уезжаю, мои милые щедрые родственники, но скоро опять встречусь с вами уже вместе с матерью. Она будет плакать от радости, когда услышит то, что вы ей велели передать, и получит эти прекрасные подарки.
И кроу уехали по долине через скованную льдом реку, а мы вернулись к своим обычным делам.
Глава XVIIIНабег кроу
Сильный ветер чинук в конце февраля очистил реку ото льда. Остатки снега в лощинах скоро растаяли. После этого холодная погода уже не возвращалась, и в марте на речных долинах зазеленела трава.
Жизнь в лагере текла в целом спокойно. Однажды ночью ассинибойны украли сорок лошадей; нагнать их не удалось, хотя большой отряд шел по следам налетчиков на восток до самого холма Хэри-Кэп. Наутро после кражи мы обнаружили в центре нашего лагеря победный знак ассинибойнов – длинную стрелу с привязанным к ней большим скальпом, воткнутую в землю. Наши воины очень огорчились. Фактически это было послание от врага примерно следующего содержания: «Мы дарим вам скальп, который сорвали с головы члена вашего племени. Мы захватили у вас лошадей. Мы из племени ассинибойнов» (их стрелу можно было опознать по своеобразной отделке).
«Мы им о себе напомним, как только наступит лето», – говорила наша молодежь. Черноногие редко отправлялись в набеги в холодное время. Ассинибойнские военные отряды, наоборот, по-видимому, предпочитали самые суровые зимние месяцы для совершения экспедиций: ассинибойны трусливы и понимают, что они меньше рискуют быть обнаруженными и вынужденными сражаться в такое время, когда враг выходит из дому только для того, чтобы поохотиться по соседству с лагерем.
Я никогда не забуду другого утра, когда несколько мгновений казалось, что мы все стоим лицом к лицу с ужасной смертью. Накануне вечером в двух или трех милях в сторону от реки было обнаружено огромное стадо бизонов, настолько большое, что говорили, будто долина Кау-Крик и холмы в обе ее стороны, насколько хватал глаз, черным-черны от этих животных. Вскоре после восхода солнца много охотников, за которыми следом ехали женщины на лошадях, тащивших волокуши, отправились туда, чтобы устроить погоню на это стадо и добыть мяса.
Приблизительно через час охотники на своих обученных лошадях врезались в стадо и разделили его так, что тысяча голов, или даже больше, бросилась прямо вниз по долине в сторону лагеря. За этой частью стада и направилась погоня: чем ближе к лагерю происходит убой животных, тем легче убрать мясо. Испуганные животные мчались вниз по долине, упорно преследуемые охотниками. Мы, находившиеся в лагере, услышали гром копыт стада и увидели тучу поднятой бизонами пыли еще раньше, чем завидели самих животных. Наши палатки стояли на нижнем конце долины, между рекой и крутым, голым, скалистым гребнем к востоку от нее. Все население – мужчины, женщины и дети – выбежало из лагеря, чтобы посмотреть на погоню; такая возможность представляется не каждый день. Право, было гораздо интереснее видеть вблизи такую погоню, чем участвовать в ней. Когда садишься верхом на охотничью лошадь и попадаешь в гущу стада, то видишь только тех бизонов, за которыми гонишься, которых застрелил или пытался застрелить. Нет времени и возможности осознать что‐нибудь, кроме этого. Но зритель, наблюдающий погоню со стороны, видит очень многое. Прежде всего, на него производит сильное впечатление мощь громадных мохнатых животных, бешено проносящихся мимо с громоподобным топотом и треском сталкивающихся рогов, заставляющих почву содрогаться, как от землетрясения. А затем он видит охотников с развевающимися по ветру длинными волосами; охотники направляют своих обученных лошадей то туда, то сюда в гуще стада, намечая то жирную корову, то отборного молодого бычка, стреляют из ружей или, перегнувшись, всаживают стрелу глубоко в самые уязвимые места огромного животного; зритель видит, как прерию, по которой пронеслось стадо, усеивают убитые бизоны; как другие, опустив голову, покачиваются и шатаются, в то время как жизнь уходит из них с потоками крови, струящимися изо рта и ноздрей, пока наконец бизон не рухнет на землю обмякшей грудой. Да, это было зрелище! Вот что мы видели в то утро, стоя у своих палаток. Никто не выкрикивал возгласы одобрения охотникам, не было ни раз