Они отправились к норе лисят. Очень близко от того места, где накануне играли детеныши, был клочок земли, поросший райграсом [26]. Дед мой начал снимать в середине участка слой дерна, разрыхляя землю ножом. Бабушка помогала ему, пользуясь лопаткой бизона, как белые лопатой, удаляя землю и высыпая ее на бизонью шкуру; затем она относила шкуру, наполненную землей, в сторону и рассыпала ее по дну лощины. Они работали долго, взрезая дерн и копая землю, расширяя яму, пока она не достигла такой глубины, что дед мог стоять в ней. Глаза его находились на уровне земли; окаймлявшая яму оставшаяся трава образовала хорошее прикрытие: лисицы могли бы почуять человека, но увидеть его они не могли.
– Иди домой, – сказал он бабушке, когда они закончили работу. – Иди домой и принеси жертву Солнцу. Моли его, чтобы мне удалось предстоящее дело.
Затем он влез в яму и стоял в ней тихо, выжидая и высматривая, когда выйдут детеныши. Ждал он долго. Ему казалось, что солнце очень медленно движется в сторону гор. Было жарко; деду страшно хотелось пить. У него заболели ноги, но он стоял неподвижно, как сама земля. Незадолго до захода солнца вышла старая лисица и двинулась вокруг клочка райграса. Вдруг лисица почуяла деда и быстро убежала вверх по лощине, не смея вернуться туда, откуда подул ветер, предупредивший ее об опасности, пусть невидимой, но именно поэтому особенно страшной. Вскоре после этого один за другим вышли детеныши; они вылезли медленно и лениво, позевывая и потягиваясь, жмуря глаза от яркого света. Они начали играть, как накануне вечером, и вскоре сбились в кучу, борясь между собой, у края клочка райграса. Тут мой дед быстро протянул руку и схватил одного за шкуру на загривке. «Хайя, братец! – крикнул он. – Попался». Выбравшись из ямы, дед закутал лисенка в полу плаща и поспешил в свою палатку. Он был счастлив. Четыре раза дух сна говорил с ним, и на четвертый день дед выполнил его веление. Он не сомневался, что поимка лисицы к добру.
Дед мой назвал зверька Пу-по-кан (сон). С самого начала лисенок его не боялся. Вскоре зверек подружился с домашними собаками. Его сразу полюбила одна старая сука, и если около палатки начинала бродить чужая собака, сука ее прогоняла. Лис охотно поедал кусочки мяса, которые ему давал лед, и научился лакать воду и суп. Дед запретил всем ласкать лисенка, кормить или звать по имени, и зверек дружелюбно относился только к хозяину. Он старался ходить следом повсюду, а ночью заползал под шкуры и спал рядом с дедом. Когда лагерь переходил на новое место, лисенку устраивали гнездышко в волокуше, и он там лежал спокойно до конца путешествия. Забавный это был детеныш; вечно играл с дедом или домашними собаками. Если, бывало, что‐нибудь лисенка испугает, то он бежал к деду, издавая отрывистый, захлебывающийся, хриплый лай, какой мы слышим по ночам в прерии за палатками. Мне очень хотелось поиграть с Пу-по-каном, взять на руки, приласкать, но мать говорила мне:
– Не смей, это священный лис, и если ты к нему притронешься, с тобой случится что‐нибудь ужасное. Ты можешь ослепнуть.
Когда лисенок подрос, он иногда бродил по ночам вокруг палаток, пока за ним не погонится какая‐нибудь собака. Тогда он мчался назад в палатку и заползал в постель к деду. Ни одна мышь не могла пробраться под покровы палатки, чтобы Пу-по-кан не нашел и не убил ее; часто он притаскивал домой птицу или суслика. Около того времени, когда Пу-по-кану исполнилось две зимы, мы стояли лагерем на Малой реке, у самых гор Бэр-По, к северу от них. Однажды ночью, когда огонь в очаге уже погас и все спали, Пу-по-кан разбудил моего деда: подскочил к голове хозяина и стал лаять, как он делал, когда пугался. «Перестань, – сказал дед и, потянувшись, легонько шлепнул лисенка. – Хватит лаять, спи».
Но Пу-по-кан не замолчал. Наоборот, он лаял все сильнее, дрожа от возбуждения. Дед приподнялся на локте и осмотрелся. Сквозь отверстие для выхода дыма светила луна, и дед мог разглядеть предметы в палатке. В другом ее конце, у входа, виднелось что‐то, чего в палатке не бывает: темный неподвижный предмет, похожий на скорчившуюся человеческую фигуру. «Кто там? – спросил дед. – Что тебе здесь нужно?»
Ответа не было.
Тогда дед опять потребовал: «Говори скорее, кто ты. Встань и отвечай, или я тебя застрелю».
Ответа по-прежнему не было. Пу-по-кан лаял не переставая. Дед тихонько протянул руку за ружьем, лежавшим в изголовье, бесшумно взвел курок, прицелился и выстрелил. Со страшным криком человек – ибо скорчившаяся фигура оказалась человеком – вскочил и упал мертвым прямо в горячую золу и угли на очаге. Дед мой быстро оттащил убитого в сторону. Конечно, выстрел разбудил весь лагерь. Крики испуганных женщин из палатки деда заставили всех собраться в ней. Развели огонь, и в его свете стало видно, что убитый – враг из далекого племени сиу. Он был безоружен, не считая большого длинного ножа, все еще крепко зажатого в правой руке. Очевидно, лазутчик проник в палатку, намереваясь украсть ружье, и заколол бы всякого, кто помешал бы ему.
Когда лис дал знать о присутствии чужака, сиу, вероятно, подумал, что останется незамеченным, если будет сидеть скорчившись на земле, и что разбуженные им скоро опять заснут. По-видимому, он пробрался в лагерь один; никаких следов других сиу не обнаружили, ни одна лошадь не пропала.
В лагере только и было разговоров, что о лисе и сне моего деда. Все это было проявлением большой магической силы. Мой дед был очень доволен. Он принес много жертв, часто молился и полюбил Пу-по-кана еще сильнее прежнего. Зверь прожил у нас еще две зимы, а потом однажды летней ночью его укусила гремучая змея, и он вскоре умер. Женщины завернули маленькое распухшее тело в бизонью шкуру и похоронили лиса на платформе, построенной ими на тополе, – совсем как человека.
Я подтянул подпруги. Нэтаки разложила на гладком плоском камне остатки нашего завтрака.
– Поешь вдоволь, маленький брат, – сказала она лисице.
Мы сели на лошадей и отъехали; обернувшись, мы увидели, что лисица усердно жует кусочек сушеного мяса. Позже днем мы приехали в наш лагерь, разбитый близ небольшого озера на высоком плато. Вода в озере была плохая, но после кипячения ее можно было пить. Топливом нам служил бизоний навоз.
Вечером меня пригласили на пир, устроенный Большим Озером. В числе других солидных гостей был и Поднимающийся Волк. Молодые люди редко пировали и курили со старшими; лагерь был разделен на много компаний или кругов общества – совершенно так, как бывает в наших городах, с той только разницей, что у индейцев между различными кругами не было соперничества и зависти.
Мы, помнится, успели выкурить только по одной трубке, как в палатку вбежал молодой человек и предупредил:
– Приближается многочисленный военный отряд.
– А! – воскликнули все, и Большое Озеро попросил:
– Скорее расскажи нам все.
– Я охотился, – объяснил юноша, – привязал свою лошадь к кусту, а сам стал подползать к группе антилоп. Может быть, я недостаточно крепко затянул привязь; лошадь высвободилась и убежала назад по своему следу, и мне пришлось идти обратно пешком. Перед заходом солнца я поднялся на вершину гребня и увидел наш лагерь; на другом гребне около реки Джудит я заметил не менее пятидесяти человек. Должно быть, они обнаружили наш лагерь по дыму очагов или еще по каким‐нибудь приметам. Я подождал, пока не стемнело настолько, что меня уже не могли заметить, и поспешил сюда. Они, несомненно, совершат набег на наш лошадиный табун сегодня ночью.
– Ступайте в лагерь, – сказал быстро и решительно Большое Озеро. – Скажите людям, чтобы сейчас же шли сюда. Предупредите женщин, чтобы не кричали, не плакали и не бегали. Скорее!
Я отправился домой и рассказал Нэтаки новости, а потом снял чехол с ружья и наполнил карманы куртки патронами.
– Подожди! – воскликнула жена, схватившись за ружейный ствол. – Что ты собираешься делать?
– Да ведь Большое Озеро велел нам собраться в его палатке, – объяснил я. – Я полагаю, что у него есть какой‐нибудь хороший план действий.
– Да, он мудр, – согласилась она, – но ты не пойдешь туда, чтобы тебя убили воины из вражеского отряда. Оставайся здесь со мной.
– Но как же наши лошади! Не могу же я прятаться в палатке и позволить неприятелю угнать их.
– Неважно. Пусть угоняет.
– Но, – возразил я, – если я останусь здесь, подумай, что скажут люди. Они будут называть меня трусом, будут говорить тебе: у твоего белого сердце женщины, сшей-ка ему несколько платьев.
Это положило конец спору. Жена просто села на ложе, накрыв голову шалью, и я ее покинул. Признаюсь, у меня не было бешеной жажды битвы. Веселый огонь в очаге палатки, удобное ложе и трубка с длинным чубуком дороги всем, кроме безрассудного юноши, который только и думает, что о войне. Большое Озеро был прирожденный мастер тактики. За несколько минут, потребовавшихся на то, чтобы собрать людей вокруг его палатки, он продумал план обороны и в немногих словах отдал распоряжения.
Различные группы Общества Друзей были разделены на четыре отряда и получили приказ тихонько выйти из лагеря на север, на юг, на восток и на запад и там ожидать прихода неприятеля. Всем остальным, не принадлежащим к Обществу Друзей, следовало присоединиться к любому из отрядов по своему выбору. Не приходилось опасаться, что военный отряд в пятьдесят человек или даже в три раза больше нападет на лагерь. Налетчики явно пришли воровать лошадей, и план заключался в том, чтобы дойти до места, где пасутся табуны, и там залечь, ожидая врага. Наиболее ценные лошади были, как обычно, привязаны около палаток владельцев, и неприятель, минуя табуны обыкновенных коней, попытается добраться до лучших, перерезать их привязи и увести их по одной, по две, по три.
Я вышел с Бешеными Псами, Носящими Ворона и еще тридцатью-сорока мужчинами, которые, подобно мне, не принадлежали ни к какой организации. Мы растянулись в широкую цепь и, пройдя медленно в молчании около полумили, получили переданное по цепи распоряжение остановиться. Тогда мы сели под прикрытием кустарников полыни и зарослей сакробатуса. На западе низко на небе стояла луна; она должна была зайти около полуночи. А пока благодаря ее свету мы вполне отчетливо видели кустарник в сорока или пятидесяти ярдах впереди себя. Мы долго просидели в безмолвии. Ближайший справа от меня воин тихо подпол