– Кьяй-йо! – воскликнула Женщина Кроу, когда я прочел это вслух. – Я думаю, любой юноша в нашем лагере был бы рад взять ее в жены.
– Мне кажется, я понимаю, в чем дело, – сказала Нэтаки задумчиво. – Кажется, понимаю. Обычаи ее племени – уже больше не ее обычаи. Она стала белой женщиной во всем, кроме цвета кожи.
Каждую зиму со времени своего отъезда Эштон писал, что весной приедет навестить нас, но ни разу не выполнил своего обещания. Мы пришли к заключению, что он уже никогда не приедет, как вдруг, к нашему удивлению, в один июньский день наш друг сошел на берег с парохода. Мы были очень рады пожать ему руку, и он тоже, на свой тихий лад, казалось, был не менее доволен. Все пошли в наш дом; женщины, увидев гостя, в изумлении прикрывали рот ладонью, а потом подходили пожать ему руку. «Ок-и кут-ай-им-и», – говорили они. Как вы помните, так они прозвали его, Никогда не Смеется, хотя Эштон этого не знал.
Наш друг остался прежним: молчаливым, с тем же грустным выражением глаз, хотя по приезде он говорил больше обычного и шутил с женщинами, а мы с Ягодой служили переводчиками.
– Вам должно быть стыдно, – сказала Эштону Нэтаки, – что вы приехали один. Почему вы не привезли Диану?
– Она занята: девочка учится и вряд ли могла бы оставить занятия. Вы бы поглядели, какой она стала леди! Она посылает вам всем привет и подарки, которые я вручу, как только доставят мой чемодан.
Нэтаки требовала, чтобы я рассказал товарищу, как девушка тоскует по родине, но я не соглашался.
– Нечего нам вмешиваться в его дела, – уверял я.
Мы с Нэтаки уступили Эштону свою комнату и перебрались в палатку, поставленную рядом с домом. Но ненадолго.
– В этой стране летом не следует жить в доме, – заметил Эштон как‐то утром. – С той самой поры, как я уехал, я мечтаю опять пожить в вашей палатке. Сколько раз я вспоминал ложе, покрытое шкурами бизона, и веселый огонь в очаге. В таком месте можно отдыхать и мечтать. Я хотел бы еще раз испытать все это.
Я пообещал помочь. Наша палатка почти совсем истрепалась, и Нэтаки послала весточку своей матери в лагерь пикуни – они стояли где‐то на реке Титон, – чтобы та достала хорошую палатку и отправила ее сюда. Когда палатка прибыла, мы поставили ее, и Эштон поселился в ней вместе с нами. Он часами сидел или полулежал на своем ложе, как когда‐то, и молча курил, курил… Мысли у него были невеселые, и тень лежала у него на лице. И так же, как когда‐то, мы с Нэтаки гадали, что его мучает. Моя жена огорчалась из-за него и много раз говорила: «Он очень-очень несчастен. Я его жалею».
Однажды вечером пришел пароход, но никто из нас не пошел смотреть, как он пристанет: пароходы стали уже привычным зрелищем. Мы только закончили ужинать в доме, Нэтаки убрала со стола и зажгла лампу. Эштон еще не вернулся в палатку: он стоял около лампы и чинил чубук своей трубки. Послышалось шуршание шелка, и высокая изящная женщина, переступив через порог, нетерпеливым движением подняла вуаль и почти бегом бросилась к Эштону, протягивая руки умоляющим жестом. Это была Диана.
– Мой вождь, – воскликнула она, – прости меня! Я не могла устоять. Мне так хотелось увидеть родную страну, прежде чем вернуться в школу, что я покинула сестер и приехала сюда. О, не сердись, прости меня!
Эштон схватил ее за руки и притянул почти вплотную к себе. Я и не думал, что лицо его может так просветлеть. Насколько я видел, оно просто сияло любовью, гордостью и радостью.
– Дорогая моя, дорогая моя! – повторял он, слегка запинаясь. – Не сердиться на тебя? Простить? Твои желания – всегда мои желания. Видит бог, я только и хочу, чтобы ты была счастлива. Почему ты мне ничего не сказала? Мы могли бы уехать сюда вместе.
Девушка заплакала. Нэтаки, поначалу смотревшая почти со страхом на эту высокую стройную девушку, так непривычно одетую, подошла и сказала:
– Дочь моя – ведь ты моя дочь?
– Да! – прошептала девушка, и они обнялись.
Мы, мужчины, вышли один за другим и оставили их одних. Эштон пошел в палатку, мы с Ягодой отправились пройтись по дороге.
– Господи! – воскликнул Ягода. – Вот уж не думал, что кто‐нибудь нашей крови может стать таким. Да она с легкостью даст сто очков вперед любой белой женщине. Я не могу объяснить, в чем разница между ней и ими, но она сразу видна. В чем тут дело?
– Ну, – отозвался я, – думаю, в образовании и общении с хорошо воспитанными людьми. А кроме того, некоторые женщины от природы обладают особой грацией. Я и сам не могу это как следует объяснить.
– А ты заметил, как она одета? – добавил Ягода. – Будто бы просто, но сразу чувствуешь, что платье стоит кучу денег и что шил его настоящий мастер. А медальон у нее на груди весь в жемчуге, а посередине крупный бриллиант. Ну и ну!
Да, девушка была красива, как и ее тезка Диана, какой мы ее себе представляем. Но богиня холодна и равнодушна к людям, а у нашей милой Дианы, как мы убедились, было горячее сердце.
Мы вернулись в дом. Слезы уже высохли. Женщины – жена Ягоды, Нэтаки, старая миссис Берри и Женщина Кроу – сидели вокруг Дианы и затаив дыхание слушали ее рассказы о пережитом: девушка не забыла материнский язык. Диана встала, пожала нам руки и сказала, что очень рада видеть всех нас снова, что она никогда не забывала, как мы были добры к ней. Немного спустя она пошла со мной и Нэтаки в нашу палатку, осторожно, подобрав юбку, обошла очаг и села напротив Эштона, который казался очень довольным ее появлением.
– Ах! – воскликнула она, хлопнув в ладоши. – Я все прекрасно помню, даже вид углей от разных деревьев. Вы сейчас топите тополем.
Она продолжала болтать, обращаясь то к Эштону, то ко мне или к Нэтаки. Мы провели приятный вечер. Ягода и его жена уступили ей свою комнату и тоже перешли жить в палатку. У нас язык не повернулся спросить Диану, не хочет ли и она жить в палатке: казалось, девушка отошла слишком далеко от старой жизни, все это ей уже не подходило.
Должен сказать, что появление Дианы вызвало сенсацию в форте, или, как его начинали называть, в городе. Погонщики быков и мулов, охотники на волков то и дело таращились нa нее и застывали открыв рот, когда она проходила мимо. Игроки в карты старались изо всех сил быть ей представленными. Порядочные люди, с которыми Диану знакомили, относились к ней с глубоким уважением. Ежедневно у нас бывали гости из лагеря пикуни: женщины смотрели на гостью с почтением и страхом и робко пожимали ей руку. Даже вожди пожимали девушке руку и разговаривали с ней. Молодые кавалеры тоже приходили к нам и стояли поодаль, принимая горделивые позы и наблюдая за девушкой уголком глаза.
Однажды утром Эштон предложил нам отправиться куда‐нибудь на месяц или два с лагерем пикуни или же, если это не опасно, поехать самим к реке Белт или к подножию Скалистых гор. Диана стала отказываться.
– Я предпочитаю не ехать, – сказала она, – ты же знаешь, что я должна скоро вернуться в школу.
Эштон, казалось, удивился, что она возражает против поездки, да и мы тоже удивились.
– Дорогая моя, – ответил он, – я надеялся, что тебе будет приятно совершить такое путешествие. У тебя вполне достаточно времени, чтобы поехать с нами и вернуться на Восток к открытию школы.
Но Диана продолжала выискивать отговорки, и вопрос о поездке отпал. Однако девушка призналась Нэтаки, что ей страшно хочется отправиться в прерию и снова кочевать по просторам, но долг ее – в скором времени уехать обратно.
– Ты не можешь понять, как мой вождь ко мне добр, – говорила Диана. – У меня всегда есть деньги – больше, чем у других девушек и чем я в состоянии израсходовать. У меня красивые платья, прекрасные драгоценности. Он добр ко мне, ласков и, видимо, очень доволен, что я учусь. Я повидала вас всех и свою родину, и вождь не рассердился, что я приехала. А теперь я отправлюсь обратно и буду прилежно учиться.
– Какая она хорошая! – воскликнула Нэтаки, рассказав мне все это. – А какая красавица! Вот бы она и правда была моей дочерью.
– Глупая ты! – засмеялся я. – Она могла бы быть твоей сестрой; ведь ты же ненамного старше ее.
– Все равно, – закончила разговор жена, – она в некотором смысле моя дочь. Разве я не заботилась о ней, не вытирала ей слезы, не делала все, что только могла, когда Никогда не Смеется привез девочку в наш дом в тот ужасный день?
Глава XXVIIИстория Старого Спящего
Так как Диана не согласилась на путешествие с лагерем, Эштон изо всех сил старался сделать ее пребывание у нас приятным. Он купил ей лошадь и седло – совершенно излишняя трата денег, ведь у нас было сколько угодно и лошадей, и седел, – и ездил кататься с Дианой по прерии верх по реке, и за Титон по долине, и всюду, куда она захочет. Каждый вечер она приходила к нам в палатку и сидела там, то разговаривая с нами, то надолго замолкая и мечтательно глядя на пламя маленького очага. Девушка была загадкой для меня. Я все думал, влюблена ли она в Эштона или просто видит в нем доброго и снисходительного отца. Я спросил у Нэтаки, не задумывалась ли она над этим вопросом; оказалось, жена тоже не могла решить, что на душе у девушки.
Однажды, кажется дней через десять после приезда, Диана попросилась к Нэтаки переночевать; та, конечно, согласилась. Я думал, что это просто девичья прихоть. Весь тот вечер Диана была необычно молчалива, и я несколько раз видел, что она смотрит на Эштона, когда тот этого не замечает, таким взглядом, который я не мог истолковать иначе, как выражение сильной любви. Мы легли не поздно и, как обычно, спали крепко. Никто из нас не был ранней пташкой, и всех разбудил голос Нэтаки, звавший всех завтракать. Мы встали, пошли в дом и сели на свои места за столом. Диана не вышла к завтраку, и я спросил Нэтаки, почему она не позвала нашу гостью. Вместо ответа моя жена передала Эштону какую‐то записку и выбежала из комнаты. Он взглянул на записку и побледнел.
– Она уехала обратно! – воскликнул он. – Уехала обратно!
Он вскочил со стула, схватил шляпу и кинулся на набережную.