забыть его.
Я старался мысленно найти причину перемены в Эштоне. «Может быть, – думал я, – он влюбился в Диану, собирается на ней жениться? Или, возможно, уже женился на ней». Я взглянул на руку девушки, но на ней не было обручального кольца.
Разошлись мы поздно. Диана ушла со старыми женщинами в их спальню, Эштон – в имевшуюся у нас свободную комнату. Когда мы остались одни, Нэтаки подошла, прижалась ко мне и тяжело вздохнула.
– В чем дело? – спросил я. – Что тебя огорчает?
– Ах! – воскликнула она. – Я очень расстроена. Давным-давно я молюсь об этом, и ничего не получается. Почему он не женится на моей дочери? Может, он считает, что Диана для него недостаточна хороша? Или он не любит ее? Как он может не любить такую красавицу с таким хорошим, верным сердцем?
– Милая, – сказал я, – не будь нетерпеливой. Думаю, скоро все уладится. Разве ты не заметила, как изменился Эштон, как он смеется, как у него блестят глаза? Я уверен, что он любит Диану, и если он еще не предлагал ей выйти за него замуж, то обязательно попросит, когда сочтет, что настало подходящее время.
Мы и не подозревали, как близко это время, какое неожиданное и драматическое событие приблизит его. Дело было вечером, через несколько дней. Эштон покуривал, сидя за столом в моей комнате. В очаге тлел огонь, изредка вспыхивая и освещая грубые бревенчатые стены, и снова угасал, оставляя нас в смутной тени. Диана и Нэтаки сидели вдвоем на ложе. Я валялся на кровати. Мы молчали, занятые каждый своими мыслями. На маленькую площадку перед домом въехал фургон, запряженный лошадьми, и мы услышали через открытую дверь серебристый взволнованный голос, спросивший: «Не можете ли вы мне сказать, сэр, живет здесь сейчас мистер Эштон?»
Эштон вскочил со стула, сделал несколько шагов, остановился, что‐то обдумывая, потом вернулся назад и снова сел на свое место.
– Да, сударыня, – ответил Ягода, – он здесь. Вы найдете его вон в той комнате.
Гостья вошла поспешно, не заметив нас. Пламя вспыхнуло и осветило бледное суровое лицо Эштона. Женщина быстро подошла к нему и положила руку на плечо.
– Дорогой мой, – сказала она, – наконец‐то я нашла тебя. Я писала тебе несколько раз. Разве ты не получал моих писем? Я свободна, свободна, ты слышишь? Я получила развод и приехала сказать тебе, что все это было ошибкой, просить у тебя прощения, просить…
– Диана, девочка моя, поди сюда, – позвал Эштон тихо, прерывая вошедшую.
Девушка встала, приблизилась и вложила свою ладонь в протянутую к ней руку Эштона. Женщина – высокая, красивая, голубоглазая блондинка – воззрилась на них с удивлением и страхом, судорожно сжимая руки на груди.
– Диана, дорогая моя, – продолжал Эштон, с любовью глядя девушке в лицо, – ты выйдешь за меня замуж?
– Да, вождь, – ответила она ясным, твердым голосом. – Да.
Он встал и, обняв ее одной рукой, повернулся к гостье:
– Сэди, я прощаю тебе все нарушенные обещания, неверность, годы несчастной жизни, которые я провел, пытаясь забыть тебя. Я наконец нашел мир и счастье благодаря моей дорогой девочке, которая стоит здесь рядом со мной. Спокойной ночи и прощай. Ты, конечно, уедешь обратно в город рано утром.
Продолжая обнимать Диану за талию, он вышел вместе с девушкой из комнаты. Женщина опустилась на стул, с которого встал Эштон, пригнулась к столу, закрыв лицо руками, и горько зарыдала. Мы с Нэтаки встали, пересекли комнату на цыпочках и тоже вышли в темноту на двор.
– Ах! – воскликнула моя маленькая жена, когда мы уже далеко отошли от форта. – Ах, почему ты не научил меня своему языку? Говори скорее, кто она. О чем шла речь, что Эштон сказал моей дочери?
Я объяснил все как можно подробнее, и Нэтаки чуть с ума не сошла от радости. Она плясала, целовала меня и уверяла, что я умный парень. Я надеялся, что она права. Впрочем, вряд ли мне удалось содействовать столь желанному итогу отношений Эштона и Дианы. Мы набрели на них на берегу; они сидели на ближнем конце нашего парома.
– Идите сюда, – позвал Эштон.
Диана вскочила и обняла Нэтаки; они пошли вдвоем обратно к дому.
– Поздравляю, – сказал я. – Вы нашли мир и счастье, как вы правильно выразились несколько минут тому назад. Вы наверняка будете счастливы с Дианой.
– Ах! – воскликнул он. – Ведь она… дружище, я не могу выразить словами, сколько она для меня значит уже с давних пор. Знаю, я недостоин ее. И все‐таки она меня любит, преданно и глубоко. Она сказала мне это сейчас, здесь.
– Но как быть с той, с другой? – осмелился я спросить. – Что мы будем с ней делать?
– Не может же она возвращаться в город сегодня ночью. Пусть Нэтаки накормит ее и устроит на ночь; ее кучер, я полагаю, сумеет сам о себе позаботиться. Эта женщина – несчастье всей моей жизни, – добавил он. – Я любил ее глубоко, всем сердцем. Она обещала выйти за меня. Я верил, как веришь родной матери, в ее порядочность и верность. Но она отказала мне, предпочла выйти за более богатого. А сейчас… сейчас хватит о ней. Пойду найду Диану и позову ее прогуляться.
– У нас есть холодное вареное мясо, – сказала Нэтаки, – хлеб и моченая черноплодная рябина. Раз дамочка приехала в страну индейцев охотиться за мужем моей дочери, хватит с нее и этого; устрою ей постель из бизоньих шкур и одеял, хоть она этого не стоит.
Но женщина не захотела есть. Нэтаки постлала ей в лавке на полу, и там мы оставили приезжую наедине с ее мыслями, наверняка горькими. Утром она захотела увидеть Эштона, попросила меня передать, чтобы он зашел к ней на минуту. Я сообщил, что он уехал на охоту и вернется только вечером. Она выражала нетерпение по поводу медлительности кучера, запрягавшего лошадей, отказалась от завтрака и выпила только чашку кофе, которую я ей принес. Наконец лошади были запряжены, она села в фургон и уехала, ни разу не оглянувшись назад, даже не поблагодарив за ночлег. Так она ушла из жизни Эштона.
Я сказал правду: Эштон действительно был на охоте. Они с Дианой выехали, как только встало солнце, но мне думается, что они не ушли далеко и стояли на каком‐нибудь холме неподалеку, чтобы видеть отъезд нашей гостьи. Как только фургон пересек долину и взобрался по склону холма в прерию, они вернулись, довольные и веселые, как дети, и мы все сели завтракать.
– Это, так сказать, наш свадебный завтрак, – сказал Эштон, когда все уселись.
– Вот как? Вы сегодня отправитесь в форт венчаться? – спросил Ягода. – Вы не успеете, если выедете так поздно.
– Нет, – ответил наш друг неуверенно, – мы не поедем. Мы с Дианой обсудили вопрос и решили, что простой свадебный контракт, подписанный свидетелями, имеет такую же законную силу, как и брак в присутствии мирового судьи или венчание, совершенное священником. Мы хотим составить такой контракт сегодня утром. Что скажете, друзья?
– По-моему, все в порядке, – ответил Ягода.
– По-моему, тоже, – подтвердил я.
– Мои родители поженились безо всякого обряда, – заметила Диана. – Во всяком случае, все, что устраивает моего вождя, устраивает и меня. – Она взглянула на него через стол, и в глазах ее светились безграничная любовь и вера.
Нэтаки, сидевшая рядом со мной, тихонько сжала мое колено: такая у нее была манера спрашивать, о чем идет речь. Я перевел ей разговор, но она ничего не сказала по этому поводу и оставалась за завтраком молчаливой. Старухе и миссис Берри эта идея понравилась.
– Ай! – воскликнула Женщина Кроу. – Пусть он просто составит бумагу. Этого достаточно: то, что написано, не может быть ложью. Зачем нужно, чтобы Черные Плащи произносили много слов? Люди женились и жили счастливо вместе всю жизнь еще до того, как мы услыхали об этих обрядах. Можно так жениться и сейчас.
Но после завтрака Нэтаки отозвала меня в сторону.
– Этот способ с записью надежен? Она точно станет его женой? – спросила она. – Женой по законам белых.
– Конечно, – ответил я, – это будет такой же официальный брак, как и наш. Столь же прочный, как если бы тысяча Черных Плащей, вместе взятых, произнесли нужные слова.
– Тогда хорошо. Я рада. Пусть пишут бумагу сейчас же. Я хочу видеть свою дочь замужем, счастливо живущей с этим хорошим человеком.
Тут же на обеденном столе, убрав посуду после завтрака, мы с Эштоном составили этот документ. Кроме даты и подписей, в нем значилось: «Мы, нижеподписавшиеся, настоящим удостоверяем свое согласие жить вместе как муж и жена, пока смерть не разлучит нас».
Короткий документ, правда? Жених и невеста подписали его. Поставили подписи и мы с Ягодой в качестве свидетелей, а женщины стояли рядом и с интересом наблюдали за происходящим. Затем Эштон обнял Диану и нежно поцеловал ее в нашем присутствии. На глазах у девушки были слезы.
Обратите внимание, как искренне и открыто они вели себя в нашем присутствии. Они ничуть не стыдились своей любви. Нам было приятно видеть это. Мы чувствовали себя свидетелями священного, облагораживающего события, что вызывало у нас хорошие мысли, заставляло стремиться к лучшей жизни.
Новобрачные вышли, снова сели на лошадей и провели весь день где‐то в обширной прерии, которую Диана так любила. Вечером они возвратились; мы видели, как их лошади медленно идут рядом.
– Солнце милостиво, – сказала Нэтаки, – оно услышало мои молитвы и дало им полное счастье. Скажи мне, ты любишь меня так же сильно, как Эштон любит мою красавицу-дочь?
Не стану повторять свой ответ, но он был утвердительным.
Брачный контракт мы отослали в форт Бентон, и секретарь графства зарегистрировал брак. Если только контракт не сгорел во время пожара, уничтожившего здание суда несколько лет спустя, то интересующиеся могут найти там копию документа. Подлинный контракт после приложения печати графства был, как полагается, возвращен в наш форт и вручен Диане.
Теперь мы стали готовиться к долго откладывавшейся охоте. Нэтаки послала за своей матерью, я – за друзьями Хорьковым Хвостом и Говорящим с Бизоном; всего набралось три палатки. Когда участники прибыли, мы выступили прекрасным июльским утром в западном направлении к озерам Медисин-Лейкс. Проезжая мимо Медисин-Рок, Нэтаки серьезно, а Диана полушутливо возложили на камень маленькие жертвоприношения: первая положила ожерелье из бусин, а вторая – бант из своей прически. На протяжении десяти – двенадцати миль тропа сначала шла по холмистой прерии; тут мы видели антилоп и нескольких бизонов. Хорьковый Хвост отъехал в сторону и убил антилопу, жирную самку, избавив нас с Эштоном от необходимости добывать мясо в такой жаркий день. Ехать стало приятнее, когда мы снова спустились в долину реки Марайас, где тропа вилась среди прохладных тополиных рощ, переходя то на один, то на другой берег реки; мы переезжали вброд покрытую мелкой рябью реку, и наши лошади пили, как будто никак не могли напиться. К концу дня мы прибыли в Уиллоус-Раунд, широкую круглую речную долину, где старый Гнедой Конь перестал, как он сам говорил, скитаться и построил себе дом. В те времена этот дом, наш форт Конрад и форт Моуза Соломона в устье реки были единственными поселениями по всей длине Марайас. Сейчас все до единой долины по обеим ее сторонам, даже самые малые, засушливые и никуда не годные, обнесены чьей‐нибудь проволочной оградой.