– Они умерли! – воскликнула она. – Умерли оба! Моя дочь, моя красавица-дочь и Всегда Смеется. Они так любили друг друга, а теперь оба умерли! Утонули в Мо‐то-йи-ок-хи, Вездесущей Воде [38].
И жена отрывочно, в промежутках между рыданиями, рассказала мне историю, которую Ягода прочитал в полученной утром газете. Яхта Эштона затонула в сильную бурю, и все, кто был на борту, погибли. Я разыскал Ягоду, и он молча протянул мне газету. К несчастью, там писали правду. Никогда больше мы не увидим Эштона и Диану: их яхта со всем, что было на ней, лежала на дне Мексиканского залива.
Всех нас охватила скорбь. Ягода с женой отправились в свою комнату. Старая миссис Берри и Женщина Кроу горевали, сидя внизу у реки. Я вернулся к себе, чтобы постараться утешить Нэтаки. Наши работники вызвались сами приготовить ужин. Долго, до глубокой ночи я беседовал со своей маленькой женой; я говорил ей все, что мог придумать, лишь бы смягчить ее – и свое – горе. Но в конце концов своего рода утешение нашла она сама. Я подбросил несколько поленьев в камин и откинулся на спинку стула. Жена молчала уже несколько минут.
– Иди сюда, – позвала она.
Я подошел и сел рядом; она схватила мою руку дрожащими пальцами.
– Вот что я сейчас думала, – начала она, запинаясь, но потом голос ее окреп, и она продолжала: – Смотри. Они ведь умерли вместе? Да. Я думаю, когда они увидели, что должны утонуть, то крепко обнялись и сказали, если хватило времени, друг другу несколько слов и даже поцеловались, пусть вокруг были и другие люди. Ведь мы бы так сделали, правда?
– Да.
– Ну так вот, – заключила жена, – не так уж все плохо кончилось, потому что никому из них не пришлось горевать по погибшему. Все мы должны когда‐нибудь умереть, но я думаю, что Солнце и Господь белых милостивы, если тем, кто по-настоящему любит друг друга, как Эштон и Диана, даруют такую смерть. – Она встала и, сняв со стены и полки маленькие сувениры, подаренные Дианой, тщательно уложила их на дно сундука. – Я не могу вынести сейчас вида этих вещей, но когда‐нибудь, когда я привыкну к мысли, что моей дочери больше нет, я выну их и опять поставлю на место.
Нэтаки снова легла в постель и уснула, а я еще долго сидел перед угасающим огнем, размышляя о ее словах. Годы шли, и впоследствии я все лучше стал сознавать, что Нэтаки… нет, я не открою вам своих мыслей. Может быть, те из вас, кто умеет чувствовать, сами заполнят пропущенное.
Миновало несколько лет, прежде чем подарки Дианы снова заняли свое место в нашем доме, чтобы восхищать глаз и радовать душу обитателей. Но много раз я видел, как жена тихонько вынимала из сундука портрет своей названой дочери и смотрела на него с любовью, а потом уходила, чтобы грустить в одиночестве.
Глава XXXVIIПоследние годы
Последние стада бизонов исчезли в 1883 году. Весной 1884 года у набережной форта Бентон пришвартовалась большая флотилия пароходов; среди них были «Блэк-Хиллс» и «Дакота», суда больших размеров и грузоподъемности. «Дакота» приходила в форт только один раз в навигацию – когда Миссури наполнялась до краев благодаря таянию снегов в горах. Большие суда пришли в последний рейс, и не только большие: закончилась навигация и всех меньших пароходов. Железная дорога уже подобралась совсем близко. Она пересекла Дакоту и быстро ползла по прериям Монтаны. Пароходы, швартуясь на ночь, пожирали огромное количество дров, чтобы справиться с быстрым встречным течением Миссури, и не могли конкурировать с поездами.
Железная дорога наконец вступила в область Скалистых гор. Одна ее ветка прошла через форт Бентон, Грейт-Фоллс и Хелину в Бьютт, а магистраль пересекла хребет по перевалу Ту-Медисин. В вагонах железной дороги из Штатов прибыло множество иммигрантов, над которыми старожилы смеялись.
– Чего они сюда едут? – спрашивали местные. – Что они будут здесь делать, эти мужчины в котелках и хрупкие женщины?
Скоро все разъяснилось. Новые пришельцы селились в долинах и приобретали право пользоваться водой. Они пооткрывали магазины в городах и узловых пунктах дорог и снизили уровень цен до счета на десятки центов. Они даже аккуратно давали сдачу медяками. До этого катушка ниток или ламповый фитиль продавались за два четвертака. Старые владельцы лавок и торговцы с их привычкой к неторопливому, немелочному ведению дел не могли удержать свои позиции при новом порядке вещей. Они не сумели изменить свои сложившиеся в течение всей жизни привычки, и одного за другим пришельцы вытеснили их из торговли.
Больше всего страдали те, кто был женат на индианках, – «мужья скво», как их презрительно называли, – и, как ни странно, злейшими их врагами оказались не мужчины, а жены новых поселенцев. Эти дамочки запрещали своим детям общаться с полукровками, а в школе положение последних было невыносимым. Белые дети били их и давали им оскорбительные прозвища. Ненависть к «мужьям скво» перешла и в область политики. Одного из них – разумного, приветливого и бесстрашного человека, каких мало сыщется, – выдвинули кандидатом на пост шерифа округа по списку партии, всегда побеждавшей на выборах. Из всех кандидатов партии только он один не прошел на выборах. Его провалили намеренно. Белые жены так науськивали своих мужей и братьев, так бурно протестовали против избрания «мужа скво» на какой бы то ни было пост, что им удалось добиться его поражения. И «мужья скво» один за другим переехали в единственное место, где они могли жить спокойно, где не было ни одного врага ближе чем на сто миль, – в резервацию. Здесь они и поселились, чтобы доживать оставшиеся дни. Одно время нас было сорок два; сейчас мало кто из них остался в живых.
Я хотел бы исправить распространенное мнение о «мужьях скво», по крайней мере о тех, кого я сам знал, – мужчинах, женившихся на индианках из племени черноногих. В дни жестокой крайней нужды индейцев «мужья скво» раздавали все что могли, оставляя лишь немного бекона и муки для своих семейств, а случались дни, когда в доме у иных семей не находилось и этого, так как они роздали все припасы. Иногда они голодали вместе с индейцами. Разбросанные по резервации «мужья скво» строили себе чистенькие домики и скотные дворы, обносили изгородями пастбища – все это служило наглядным уроком для индейцев. Больше того, они помогали своим краснокожим соседям строить бревенчатые дома и конюшни, прокладывали трассы для оросительных канав, учили индейцев пахать и обращаться с сенокосилкой. И все это делалось без всякой мысли об оплате или корысти. Если вы зайдете в дом черноногого, то почти всегда увидите чистый пол, оконные стекла без единого пятнышка, полный порядок вокруг, швейную машину и стол, накрытый красивым покрывалом; кровать будет застлана чистыми, ярких цветов покрывалами, а кухонная утварь и посуда – начищена до блеска. Этому научили их не правительственные агенты. Черноногие переняли такие привычки у скво – индианок, вышедших замуж за белых. Я видел сотни домов белых – их сколько угодно в каждом городе, – настолько грязных и населенных такими неряшливыми жильцами, что приходилось отворачиваться от них в полном отвращении; ничего подобного я не встречал у черноногих.
В дни благополучия при хорошем агенте, когда у них было много быков на продажу, черноногие покупали много мебели, даже хорошие ковры. Однажды ко мне зашел в такое время друг-индеец, мы сидели и курили.
– У тебя есть книжка с картинками мебели, – сказал он. – Покажи мне лучшую кровать из тех, что в ней есть.
Я взял каталог.
– Вот, смотри, – указал я на один рисунок, – целиком из меди, самые лучшие пружины; стоит восемьдесят долларов.
– Выпиши ее для меня, – попросил он. – Хочу иметь такую кровать. Ведь это цена всего двух быков, разве это дорого?
– Есть другие кровати, – продолжал я, – такие же хорошие на вид, но частично из железа, зато стоят они много меньше.
– Ха! – воскликнул мой друг. – Старик Хвостовые Перья купил кровать за пятьдесят долларов. Мне нужна самая лучшая.
Не знаю, что делали бы черноногие при заключении договоров с правительством, не будь рядом «мужей скво»; как индейцы избавились бы без нас от агентов, о которых лучше не вспоминать, ведь именно белые мужья индианок сражались за черноногих и вынесли на своих плечах всю тяжесть борьбы. Я знаю, что один из агентов приказал своей полиции при первой же встрече убить «мужа скво», который сообщил о его воровстве в Вашингтон; знаю, что другие нечистые на руку агенты высылали моих товарищей из резервации, разлучая их с семьями, поскольку те слишком открыто говорили о темных махинациях руководителей. Но временами пост агента занимали хорошие, честные, способные люди, при которых индейцы в известной мере восстанавливали утраченное благополучие. К сожалению, такие люди недолго оставались на посту: при смене правительства новые власти всегда увольняли их.
Но одно дело «мужьям скво» так и не удалось разрешить: они не смогли избавить резервацию от стад королей скота. Эти важные люди устанавливали «взаимопонимание» с некоторыми агентами, а иногда и с весьма влиятельными политическими деятелями. Стада крупных фермеров бродили по резервации, размножались и портили сочные пастбища. Большинство индейцев и «мужей скво» заботливо пасли свои маленькие стада в каком‐нибудь подходящем месте, как можно ближе к дому. Но неизменно, по весне и по осени, устраиваемый королями скота сбор стад для клеймения охватывал резервацию подобно пожару. Тридцать или сорок объездчиков на резвых лошадях налетали на маленькое индейское стадо. Часть сгоняемого скота смешивалась с животными индейцев, но объездчики не останавливались, чтобы отделить чужой скот, им было некогда. Они гнали все стадо в отдаленный пункт, в загон для клеймения, и владелец из черноногих навсегда терял часть своего скота. Наконец, как мне говорили, индейцы настояли перед управлением, чтобы южную и восточную сторону резервации обнесли изгородью, рассчитывая, что чужой скот не сможет проникать на индейскую территорию, тогда как их быки и коровы останутся внутри. Огораживать западную и северную стороны не было надобности, поскольку с запада резервацию окружают Скалистые горы, а с севера – канадская граница. Постройка изгороди обошлась в 30 000 долларов, а потом короли скота получили разрешение на выпас 30 000 голов скота на огороженной территории.