Особенно мне запомнился октябрь 1993 года и расстрел президентом России Б. Н. Ельциным Белого дома, где разместились члены российского парламента. В этот день проходило заседание ученого совета МГУ, и из окон главного здания МГУ мы видели, как взрываются и окутываются черным дымом окна Белого дома. Кажется, только тогда я начал понимать, как мы еще далеки от истинной демократии и какой долгий путь к цивилизованному государству предстоит нам пройти.
Пришлось нам в ГАИШ столкнуться и с проявлениями лженауки, которая в 1990‑х годах начала все более и более поднимать голову в молодой демократической России. Главным оправданием для новоявленных лжеученых было то, что при советской власти было слишком много консерватизма в отношении к науке. Примеры с преследованием кибернетики и генетики в СССР новыми лжеучеными яростно поднимались на щит. У нас в институте один из сотрудников увлекся торсионными полями. Сколько мы его ни просили, он не мог нам внятно объяснить физическую сущность изучаемых им явлений. На очередных перевыборах ученый совет ГАИШ проголосовал против его кандидатуры. Однако он подал на ГАИШ в суд и выиграл дело. Нам пришлось его восстановить и выплатить ему материальную компенсацию. Только спустя год после этого нам удалось от него избавиться «мирным» путем: он подал заявление об уходе из ГАИШ по собственному желанию. В те годы критиковать дирекцию и руководителей учреждений по делу и без дела было модно. И в те годы мы, руководители института, часто вспоминали мудрое высказывание Дейла Карнеги: «Каждый дурак может критиковать, осуждать и жаловаться, и большинство делают это».
Степень патологического недоверия к руководителям учреждений особенно сильно проявилась в начале 1990‑х годов при выборах в правление Астрономического общества (АО), одним из учредителей которого был ГАИШ. Согласно принятому уставу этого общества, директора обсерваторий и институтов не имели права входить в состав правления АО. И это несмотря на то, что директора не только активно помогали в создании АО, но и были инициаторами его создания. Тем не менее из опасения, что директора могут навязывать свою волю деятельности АО и тем самым нарушать демократические принципы, было решено не допускать к руководству АО директоров астрономических учреждений. Выражаясь ленинским языком, это был явный левый перегиб. Некоторые директора обиделись в связи с такой дискриминацией. Я понимал, что это всего лишь болезнь роста, и не придавал значения этому перегибу; главное, что астрономическое общество было образовано и стало активно работать. Самым активным сопредседателем АО был Николай Геннадьевич Бочкарев. Поскольку наука в те годы фактически была брошена властями на произвол судьбы, роль АО как общественной организации в поддержке университетских обсерваторий оказалась очень важной. К общественным организациям российские власти в то время прислушивались. Поэтому АО удавалось добиваться от Министерства науки РФ выделения средств на развитие научных исследований. Техника работы с министерством состояла в следующем. Как сопредседатель АО, Н. Г. Бочкарев, доктор физико-математических наук, приходил утром в приемную министра науки с письменной просьбой о выделении целевых средств на развитие астрономии. Поскольку министр, как правило, был очень занят, Николаю Геннадьевичу приходилось долго ждать в приемной. Наступало обеденное время. Он доставал бутерброды с колбасой и сыром, термос с горячим чаем и начинал обедать. Проходившие мимо чиновники удивленно спрашивали секретаршу, что это за чудак так долго сидит в приемной министра. Она отвечала, что это сопредседатель АО ждет приема у министра. Наконец информация об упорном и надоедливом посетителе уже не через секретаршу, а через чиновников доходила до министра. Поскольку на дворе демократия, министр понимал, что не принять этого ходока от астрономической общественности было бы неприлично, да и отказать ему в его просьбе тоже как-то неудобно: ведь человек так долго прождал. В итоге министр принимал Н. Г. Бочкарева и накладывал положительную резолюцию на протянутую ему бумагу. Так решались в то время проблемы финансирования астрономических исследований. АО оказалось очень полезным в деле консолидации усилий не только российских астрономов, но и астрономов стран СНГ и Балтии. АО также оказывало значительную помощь Совету по астрономии РАН (председатель Совета – академик Н. С. Кардашев) в организации крупных научных конференций, в том числе съездов европейских астрономов (JENAM), Всероссийских астрономических конференций (ВАК), а также мемориальных и тематических научных конференций. Постепенно «детская болезнь левизны» в АО прошла, и дискриминация директоров в АО была отменена. Сейчас АО активно сотрудничает с Европейским астрономическим обществом и играет важную объединяющую роль для астрономов России, стран СНГ и Балтии.
В начале 1990‑х годов наиболее радикально настроенные сотрудники ГАИШ с демократическими убеждениями требовали от директора проведения решительных реформ в институте. Помня о моей административной ошибке по выбору приоритетных научных тем в ГАИШ и сообразуясь с восточной мудростью, гласящей «Дурак тот, кто дважды спотыкается на одном и том же месте», я старался не поддаваться на эти требования. А когда разговор переходил на высокие тона, я говорил: вот скоро предстоят перевыборы директора; избирайте себе нового директора, пусть он проводит в жизнь ваши предложения (за более чем тридцать лет директорства я шесть раз переизбирался тайным голосованием на новый срок и всегда имел более 80% голосов в свою пользу). Суть требований этих демократических радикалов состояла в следующем. Необходимо убрать имя П. К. Штернберга из названия нашего института, поскольку Штернберг был членом большевистской партии и с ним дружил В. И. Ленин, а также уволить всех сотрудников пенсионного возраста из ГАИШ с целью поднять уровень эффективности научной работы в институте. В ответ на эти требования я отвечал, что П. К. Штернберг не только крупный ученый – гравиметрист и астрофизик, но и в высшей степени порядочный и благородный человек – он ушел из богатства в революцию и сложил свою голову на полях Гражданской войны за счастье трудового народа. Не его вина, что плодами революции потом воспользовались негодяи. В смысле бескорыстия и благородства П. К. Штернберг намного превосходит нынешних руководителей демократической России, большинство из которых видит судьбу страны прежде всего через призму своих личных корыстных интересов.
Илл. 30. У могилы П. К. Штернберга. 2010 г.
Что касается увольнения пенсионеров, то я решительно отказывался это делать, поскольку видел, что уволить этих людей – значит бросить их в нищету (пенсия в то время была ничтожно мала). Как директор, я считал, что институт должен гуманно относиться к сотрудникам, посвятившим всю свою жизнь работе на благо института. Поскольку российские власти бросили ученых на произвол судьбы, институт должен брать на себя не только научные, но и социальные функции. В этом смысле нам очень повезло с ректором МГУ В. А. Садовничим. Благодаря его активности университет находил возможность длительное время выплачивать солидные надбавки к основным окладам своих профессоров, преподавателей, ученых и сотрудников. Виктор Антонович также предложил программу 100 + 100, согласно которой ежегодно 100 молодых докторов наук и 100 кандидатов наук вне очереди могли быть назначены на должности профессоров и доцентов. Эта программа позволила удержать на работе в МГУ молодые и талантливые кадры и в значительной степени помогла предотвратить «утечку мозгов» из МГУ на Запад. Сотрудники университета, ощущая такую заботу о себе, старались работать с максимальной отдачей. Например, несмотря на резкое сокращение финансирования ГАИШ со стороны государства, число научных публикаций сотрудников института практически не изменилось. Причем значительная часть этих публикаций принадлежит сотрудникам пенсионного возраста.
О героической преданности российских ученых своему делу ходят легенды. Например, когда в Ленинградском физико-техническом институте имени Иоффе не оказалось денег на отопление здания в осенне-зимний период, ученые этого института выделяли деньги на отопление из своей зарплаты. В этой связи вспоминаю случай из жизни ГАИШ. Однажды осенью наступило резкое похолодание и, поскольку центральное отопление еще не было запущено, в институтских помещениях было весьма холодно. Поэтому я издал приказ по ГАИШ, разрешающий сотрудникам не приходить на работу до включения центрального отопления. Однако, несмотря на этот приказ, сотрудники ГАИШ регулярно выходили на работу. Так получилось, что как раз на это время в ГАИШ была назначена операция по морению тараканов. Пришла команда санитаров и осыпала большинство помещений ГАИШ специальным порошком. Вонь в помещениях стояла ужасная, и это при том, что температура в них не превышала 14 градусов. Я был уверен, что уж теперь-то точно мои сотрудники не придут на работу. Но я ошибся! Сотрудники как один пришли на работу в ГАИШ. После этого я окончательно убедился, что моим сотрудникам нет цены и что я перед ними должен снимать шляпу.
Еще одна новая проблема, возникшая в те годы, – это уход научных сотрудников в бизнес и их отъезд за рубеж. Эта проблема коснулась и моих личных научных интересов. Один из моих молодых сотрудников, Дима Колосов, исключительно талантливый молодой человек, окончивший физический факультет МГУ с красным дипломом и имевший блестящие перспективы роста в научных исследованиях, ушел на работу в банк, где его зарплата стала во много раз больше, чем та, которую он получал в ГАИШ (он к тому времени обзавелся семьей и ожидал появления ребенка). Другой молодой и очень талантливый мой аспирант, Сережа Яриков, сдав все кандидатские экзамены на отлично и опубликовав по теме кандидатской диссертации две статьи, не окончив аспирантуру, ушел в бизнес – занялся лизингом (сдачей в аренду) персональных компьютеров. Поскольку его бизнес стал успешным, он, так и не защитив кандидатскую диссертацию (которая у него была почти готова), уехал в США, продолжил там свой бизнес и сейчас успешно процветает на этом поприще. Еще один сотрудник, мой бывший аспирант, кандидат физико-математических наук Акрэм Асланов, вынужден был, после смерти своего отца, уехать в свой родной Азербайджан (который стал независимым государством), где у него остались мать и сестры. По их обычаям он, как единственный оставшийся мужчина в семье, был обязан жить в доме родителей и оберегать своих женщин. К Акрэму я испытываю особую симпатию и любовь, поскольку это был блестящий наблюдатель-спектроскопист, исключительно порядочный и добрый человек. Кроме того, он был пятым моим подготовленным кандидатом наук, после чего я получил звание профессора. Сейчас мы с Акрэмом иногда переписываемся по электронной почте. Я рад, что у него все хорошо в семье и в жизни. Жаль, что ему пришлось уйти из астрономии – он работает доцентом в пединституте в городе Гяндже, преподает физику и математику. Многие молодые и талантливые сотрудники уезжали из ГАИШ на работу в зарубежные обсерватории и институты. В начале 1990‑х годов молодые сотрудники, желающие уехать на работу за рубеж, приходили ко мне, как к директору института, и просили подписать соответствующую рекомендацию. Я обычно никому не отказывал. А спустя несколько лет, когда молодежь освоила интернет, желающие поехать на работу за рубеж уже сами выбирали себе место работы и, приходя ко мне, просто ставили меня в известность, что они хотят ехать работать в то или иное заграничное астрономическое учреждение. Главная причина их отъезда – возможность заработать деньги, поскольку зарплата ученого в России в то время была несравнимо меньше зарплаты западных коллег (да и сейчас она в разы меньше, чем на Западе). Один мой сотрудник, Андрей Тимохин, кандидат физико-математических наук, проработав два года в Германии, на заработанные зарубежные деньги смог купить себе квартиру в Москве, при содействии ректора МГУ. Моя позиция по отношению к сотрудникам, уезжающим за рубеж, была сдержанно положительной. Бо