Я думал, может, меня уволят побыстрее, и я, наконец, смогу открыто жить как санньяси, в соответствии с тем, что говорил Гуру.
Мое выступление произвело эффект разорвавшейся бомбы. В то время никто из политработников не смел критиковать КПСС с высоких трибун, шептались — да, но вот чтобы так… В газетах, таких как «Комсомолец Заполярья», «Североморская правда» вышло несколько «разгромных статей», посвященных моему выступлению. Однокурсники по училищу, выступая с трибун, «гневно клеймили» мое выступление на этой конференции. Мой одноклассник Игорь Иванович, подойдя ко мне в перерыве, сказал, что не ожидал от меня такого. Он морально поддержал меня, но спросил:
— Зачем тебе это нужно — идти против течения? Ведь это огромный риск! Есть все шансы быть уволенным, исключенным из партии. Зачем из-за большой политики губить свою карьеру в самом начале?
Мне трудно было объяснить ему, чего я добивался. Я ничего не боялся, во-первых, Гуру еще четыре года назад предсказал, что скоро исчезнет и КПСС, и СССР. Я верил и чувствовал, что это произойдет очень скоро, во-вторых, и сам хотел, чтобы меня побыстрее уволили. В-третьих, для меня это была игра, иллюзия, которой я откровенно наслаждался и развлекался. Я играл, но военно-партийно-комсомольский мир вокруг меня принимал это всерьез, бурлил, обсуждал мои идеологические позиции и «ошибки». Ведь я был садху, ищущим суть вещей. Какое мне было дело до карьеры и политики? Но так складывалась моя карма, что приходилось играть во все это.
Многие ожидали, что меня накажут. Мой начальник и сослуживец из политотдела Виктор Кучин сказал, что я вышел на трибуну и своим выступлением отобрал погоны капитана первого ранга у своего начальника, нач. политотдела капитана второго ранга Маршикова.
Но, к удивлению всех, произошло все наоборот. Я был вызван на ковер к адмиралу зам. начальника политуправления СФ, и честно изложил ему свои взгляды. Моя искренность, политическая грамотность его удивили. Мы долго беседовали о кризисе старой идеологии, необходимости новых идеалов, смысле жизни и службе. Он, вместо того, чтобы упрекать меня, начал оправдываться передо мной. Я увидел искреннего, усталого человека, который понимает меня, но в силу своего положения стремится хоть как-то поддержать баланс.
Мне после этой конференции предложили… повышение, самостоятельную должность на сторожевом корабле. Я отказался.
На этом мой «бунт» не закончился. Я продолжал гнуть свою линию. На очередном собрании в части, где было голосование за старую идеологическую платформу КПСС и новую «демократическую», которую, кстати, начальство считало оппозиционной и диссидентской, я выступил с поддержкой демократической платформы. Меня неожиданно тихо поддержали другие, старшие офицеры, хотя они и побаивались за свою судьбу.
Друзья стали называть меня диссидентом, но это никак не отразилось на моей жизни.
Было такое впечатление, будто меня оберегает невидимая сила. Все, что бы я ни делал, оказывалось, в конце концов, правильным, сбывалось и подтверждало мою правоту.
Я уверен, это действовала моя внутренняя сила садху и благословение Гуру Брахмананды.
В то время я каждый день думал о нем, все больше и больше убеждаясь в пророческой силе его слов. Все, что он сказал мне в 1987 году, медленно, но верно сбывалось.
В одночасье в 1991 году развалился Советский Союз, ушли в «самостийность» союзные республики, лопнула коммунистическая идеология. КПСС развалилась, комсомол тоже.
КПСС, вместо ведущей и направляющей силы, стала изгоем. Бывшие коммунисты выбрасывали партбилеты. Партучет был закрыт уже полгода. Все, казалось, пребывали в растерянности, не зная как им жить дальше.
Я хоть и ходил на службу, но все больше отдалялся от социума, занимаясь своей практикой. Моя жизнь складывалась вполне удачно. Все вокруг, казалось, только и были озабочены своим выживанием, должностями и политикой. Меня не замечали на службе, всем было не до того. Вооруженные силы, как и вся страна, погрузились в кризис, их авторитет изо дня в день падал, дисциплина слабела, молодые офицеры сотнями увольнялись, не дожидаясь положенных по закону сроков. Никто толком не хотел служить, все мечтали стать коммерсантами, открыть свой бизнес.
Казалось, вся страна переворачивается вверх тормашками.
Политодел был расформирован, должность помощника по комсомолу, пропагандиста, секретаря партбюро — упразднили, а офицеров временно вывели за штат. Я также служил, пребывая за штатом некоторое время. Зарплату задерживали на три-четыре месяца.
Продукты исчезали из магазинов, и распределялись по талонам. Офицеры говорили, что им надо кормить семьи, и открыто занимались бизнесом в рабочее время, заключая по телефону коммерческие сделки, считая службу чем-то ненужным и бессмысленным. Дух нигилизма, сарказма по отношению к государству, службе, начальству, своей истории распространился среди многих моих сослуживцев. Помню, тогда среди офицеров еще ходила саркастическая поговорка: «Они думают, что они нам платят, ну пусть думают, что мы им служим».
Многие мои знакомые уже одной ногой чувствовали себя на гражданке, вели свой серьезный бизнес — открывали магазины, коммерческие точки. Складывалось такое впечатление, что все хотели быть деловыми людьми, торговать, заключать сделки.
Для меня же это было золотым временем, ведь я мог целиком, днями напролет предаваться духовным практикам! Я не был нужен никому, мне никто не мешал, я тихо вел свою практику, медитируя, где только мог, и приходил на службу только для того, чтобы отметиться. А иногда и вовсе не приходил. Никто не замечал этого, все были заняты своими делами.
Страна, ее идеология, шла то ли вразнос, то ли под откос, вместе с ее вооруженными силами и социальными институтами. Каждый думал о своем будущем, разве было кому-то дело до странного диссидентствующего молодого офицера-мистика, который увольняется, но все никак не уволится?
Такое «переходное состояние» длилось около двух лет, с 1990 по 1992 год, пока я, наконец, не уволился. Некоторое время я находился за штатом и был без должности, офицером по поручениям. Иногда приходил на свое место, закрывал кабинет, ложился прямо на стол в шавасану и медитировал лежа по три-пять часов. Или просто сидел на стуле, погружаясь в самадхи. Затем уходил домой.
Меня не особенно волновали события, происходящие в стране, и то, что будет с моей партийно-политической должностью. Я был целиком поглощен медитацией, йогой сновидений, кундалини-йогой. Моя ясность, осознанность, энергия возрастали день ото дня. Я дослуживал свою офицерскую службу и уверенно продвигался в своей медитации.
Обычно в выходные дни я медитировал в неподвижной позе часов по десять-пятнадцать, а в дни, когда я был на службе — всего по восемь часов.
Несколько лет я посвятил практике тонкого тела. Его я научился выделять еще давно, в детстве, когда мы переехали в новую квартиру — место силы в Севастополе. Но здесь на Севере эти опыты набрали силу и стали моей второй жизнью. Иногда я даже умудрялся входить в самадхи прямо на дежурстве, будучи помощником дежурного по части.
Заступают на дежурство на сутки. Когда приходит ночь, дежурный, старший из офицеров, спит до пяти, а помощник дежурит до пяти утра. Затем он идет отдыхать с пяти до часу дня. Такой режим бессонной ночи для меня оказался весьма успешным. Я заходил в комнату дежурного, снимал кобуру с пистолетом ПМ, ложился на топчан и выходил из тела. Мое тонкое тело бродило некоторое время по рубке дежурного, а затем отправлялось в другие миры. Иногда я целыми часами жил в других мирах, путешествовал, встречался с духами, а когда приходилось возвращаться обратно, то наш реальный мир казался мне таким же иллюзорным, как и те, которые я посещал.
Однажды кто-то из сослуживцев, знающих о моих занятиях йогой, спросил меня о том, как мне удается совмещать занятия и службу. Я просто рассмеялся, сказав, что для меня уже давно и этот мир, и другие — одна сплошная иллюзия, сон. И я не вижу проблем играть в этом или другом сне. Не знаю, понял ли он меня тогда.
Тем временем меня перевели на время к новому месту службы — во флотский экипаж.
Там я около полугода, кроме дежурств по части, занимался в основном медитацией в своем кабинете и изучением Адвайта Веданты по текстам Шри Шанкары и буддийских сутр. Затем меня снова перевели в военно-морскую школу в первую роту на должность зам. по воспитательной работе.
Начинался 1992 год. Я, будучи в чине старшего лейтенанта, отказался от получения очередного звания. Истекал пятилетний срок моей службы, и я подал рапорт об увольнении.
Прошло еще примерно полгода с момента подачи рапорта. Я, наконец, со всеми рассчитался, получил последние деньги, сдал подписной лист, оформил гражданские документы и стал свободен!
Как же долго я этого ждал! Долгих-долгих пять лет! А если учесть срок службы в училище, то и все девять! Это все из-за моей привычки доводить любое дело до конца, выполнять обещания, терпеть, смиряться, действовать «правильно», чтобы не напрягать других. Так думал я, поругивая себя за излишнее терпение. Гибкость, смирение, непривязанность к себе, терпение, умение медитировать всегда и везде, при любых обстоятельствах, исполнять обещания, хранить в тайне свою жизнь, хорошо играть любую роль в обществе — вот те бесценные уроки, которые я получил за это время, и которых мне не хватало.
Многие офицеры младше меня на два-три года увольнялись по желанию, со скандалами, не дожидаясь положенного срока, но я честно его дождался. Однако это время я не потерял даром, отдалился от всех друзей и знакомых, распродал мебель, сделал из квартиры ритритное место для йоги, установил алтарь и с головой ушел в садхану.
Я глубоко овладел техниками лайя, хатха, раджа, кундалини-йоги, подготовил базу для будущего ритрита, поменял квартиру на более тихий район за чертой города и провел неплохой подготовительный двухмесячный ритрит. Я стал жить жизнью одинокого садху, как и предсказывал Гуру.