— Может, он прав? — вслух размышлял Виталий. — Найденов, по-моему, не похож на зажимщика критики. Мне самому жалко снимать материал, но в такой ситуации лучше прислушаться. Пострадай немного, не настаивай на публикации. Напишешь другой, еще острее. Зато… — Он подыскивал более гибкое выражение. — Редакции не помешает заиметь там своего человека.
Своим — то есть ручным — Найденов не стал. И стать им не мог: не тот человек! А очерк погиб…
Я позвонил Найденову, понуро обрадовал: публикации не будет.
— Спасибо, — без эмоций отреагировал он. — Заезжайте.
— Что вы все бьете по мелюзге? — иронически прищурившись, спросил, когда я заехал. — Частный случай, нетипичная история… Просто смешно.
Не рассказывать же ему про наши маленькие хитрости, про то, как воспринимает читатель наши «нетипичные истории». Он прочел мои мысли.
— Пройденный этап, заезженная пластинка, пора ее менять, пока не надоело. Имею сюжет, который вам по плечу. Только для вас! Хотите? — Я понял: он пытается прикрыть шуткой что-то очень важное для себя. — Коррупция в огромных масштабах. Замешаны члены ЦК. Хотите?
Это было так неожиданно, так необычно, что я растерялся. Надо было сразу сказать: да, конечно, — взять материал, а уж потом разбираться. А я — простить себе не могу! — сказал другое:
— Я должен сначала посоветоваться с главным редактором.
— Ну, советуйтесь, — насмешливо протянул он. — Валяйте…
Я посоветовался.
— Вы что, спятили вместе с вашим Найденовым? — обрезал меня Чаковский.
— Редакция решила пока воздержаться, — перевел я по телефону ответ Чаковского на более кабинетный язык.
— С чем вас и поздравляю, — подытожил Найденов. — Струсили… Впрочем, другого я и не ожидал.
Теперь, с роковым опозданием и рвя последние волосы на своей голове, я мучительно пытаюсь вспомнить сюжет, предложенный мне Найденовым. Помню: география — Чечено-Ингушская автономная республика (уже одно это ретроспективно придает сюжету особую остроту). Место происшествия — сеть республиканских хлебозаводов. Гигантские хищения — на муке, масле, еще каких-то продуктах. Деньги делились с местным партаппаратом, министрами и прочими «руководящими». Часть денег уходила в Москву. И, наконец, самое ошеломительное, что тогда звучало скорее загадочно и экзотично, чем зловеще: кто-то из причастных к хищениям на часть уворованных денег закупал (у кого — не известно) оружие и прятал его в тайниках. Вот, пожалуй, все, что я помню об этом.
Две важнейших летали оправдывают эти отрывочные воспоминания. Первая: уже тогда (шел семьдесят пятый год) раздались пробные, пристрелочные выстрелы по мафии — Найденов как раз и начал эту «стрельбу» и, естественно, искал для себя опору в прессе. Вторая: начавшие складываться по территориально-этническим признакам мафиозные кланы преследовали не только прямую и видимую цель — обогащение, но еще и далеко идущие политические цели.
Во главе Чечено-Ингушского обкома партии незадолго до этого встал Александр Власов — впоследствии кандидат в члены политбюро, председатель Совета министров РСФСР, близкий сотрудник Горбачева и соперник Ельцина на пост председателя Верховного Совета России, ныне сошедший с политической сцены, давно и прочно забытый. С кем был тогда Власов — с Найденовым или против? Зачем Найденову так остро нужна была публикация: чтобы преодолеть сопротивление Власова или, напротив, чтобы вдохнуть в него больше мужества и больше сил для совместной борьбы?
Увы, этого я уже не узнаю.
Потом мы встречались с Найденовым еще несколько раз, всегда по конкретному поводу. Этим поводом была редакционная почта. Огромный поток человеческих исповедей рос день ото дня. Крик о помощи тысяч людей. Тех, кто не мог принять несправедливый приговор. И тех, кого ущемляло его отсутствие: жертвы хотели знать, кто и почему так усердно укрывает преступников. Вельможных и «рядовых».
Истории, впечатлявшие особенно сильно, я извлекал из потока — они-то и приводили меня в найденовский кабинет. После этих бесед многим возвращались свобода и доброе имя. Случалось — даже и жизнь.
Один сюжет помню особенно четко. В моей памяти он остался как «ростовское дело». По обвинению в зверском убийстве на почве пьяной ссоры был приговорен к смертной казни фельдшер районной больницы. Труп нашли в лесном шалаше никак не раньше, чем через месяц, а то и больше, после убийства. По каким-то случайным уликам и оперативным (то есть агентурным) наводкам арестовали сначала одного «убийцу», потом другого, потом пришлось выпустить их обоих, потом третьего арестовали и осудили, но Верховный суд республики признал приговор неосновательным и дело производством прекратил (случай редчайший!). И вот дошла очередь до четвертого кандидата в убийцы — обвинительный приговор по его делу Верхсуд оставил без изменений, хотя он был ничуть не менее хлипким, чем тот, что был отменен.
Ко мне приехала целая делегация — четыре донских ходока. Перебивая друг друга, докладывали «историю». Клялись, что Федя (фамилию забыл, а имя помню) ни в чем не виноват. Что местной милиции и прокурорам просто надо «закрыть дело», которое над ними висит уже не один год. И вот — нашли самого безответного… Под конец, заранее, видимо, сговорившись, «синхронно» извлекли из карманов свои партбилеты и положили на мой стол: «Пусть нас исключают, если он виноват!». В то время это был сильный и рискованный ход. Очень уж их задело, что жизнью одного хорошего человека хотят откупиться от разноса за плохую работу.
Странно: ничего не проверив, я отправился к Найденову. Еще того хлеще: вопреки обычаю, просил не о проверке — убеждал, что осужден невиновный.
— Почему вы так категоричны? — спросил Найденов, но в голосе его я не почувствовал удивления. — У вас есть основания?
— Есть интуиция, — честно признался я. — И ничего больше.
До сих пор не могу понять, как это я рискнул такое произнести? Ведь сам же множество раз высмеивал в печати пресловутую интуицию, которая слишком часто заменяет собой информацию, то есть доводы. Иначе сказать — доказательства. Тем более поразил Найденов.
— Мне моя интуиция тоже подсказывает, что тут что-то не так. Истребуем дело. И, возможно, внесем протест. — Помолчал и добавил — А про нашу с вами интуицию лучше никому не говорите. Отнимут дипломы юриста. И будут правы.
Протест был принесен. И президиумом Верховного суда удовлетворен. Федю освободили. Об этом я узнал от Найденова. Ни ростовские ходоки, ни сам Федя не написали мне и двух строк: теперь уже я был им не нужен. Нет, я не обиделся и не удивился, но Найденову при случае рассказал.
— А вы чего ждали? — насмешливо спросил он. — Благодарностей и подарков? Это не наш удел.
Не всегда мои визиты к нему завершались желанным итогом. Тоска во взоре сопровождала порою твердое «нет». Или: «Увы, ничем помочь не моту». Я читал в его глазах больше, чем говорили слова.
— Понимаю, — неизменно говорил я, прощаясь после очередного «увы».
— Спасибо, — неизменно благодарил он, крепко сжимая мою руку.
Я действительно хорошо понимал моего собеседника, но вряд ли тогда одобрял. Даже самые разумные и очевидные доводы он порою не брал в расчет. Ежу было ясно: принимая решение, он был скован правилами аппаратной игры и общими установками сверху. Не следуя им, он просто не мог бы остаться на этом посту. А тем паче подняться выше. Но уважительность, с которой Найденов выслушивал доводы собеседника, его неизменное желание помочь, если было возможно, радость, когда это ему удавалось, резко отличали общение с ним от общения с иными его коллегами.
Отличали — от их настороженности, холодной официальности, непроницаемых взглядов. От нескрываемого сопротивления, от позиции, если и не высказанной прямо, формулировочно, то достаточно отчетливо проявлявшейся в тоне и манере держаться. «Не мешайте работать» — примерно так звучала она, эта позиция. Звучала даже в молчании. «Не лезьте не в свое дело»… А Найденов считал, что у нас у всех одно общее дело. Это не было пустой декларацией: несколько сюжетов для острокритических очерков подсказаны им. Очерков, где объектом бескомпромиссной и малоприятной критики не могла не стать прокуратура. Его же ведомство. И значит — пусть не прямо, а косвенно, — он сам.
Он был в меру доступен, разные ходатаи — честные и не очень— роем вились вокруг него. Одних от других он отличал безошибочно. Как-то сказал мне про одного известного актера, пришедшего — от моего почему-то имени — замолвить словечко за крупномасштабного, притом несомненного вора:
— Передайте своему приятелю, что, играя в кино прохиндеев, не обязательно самому быть в жизни таким же.
Косвенно упрек был адресован и мне, но я не стал заверять Найденова, что актер ввел его в заблуждение и что назвать его моим приятелем можно лишь с очень большой натяжкой. Он это понял сам.
— Играть не умеет. Уже через минуту я догадался, что он фальшивит. Что ни слово, то ложь, а войти в роль, чтобы поверили, — кишка тонка. Тоже мне — народный артист…
Очень скоро Найденов покинул свой пост и занял больший: одним скачком — через несколько служебных ступенек! Стал заместителем генерального прокурора СССР. Под его началом оказалось следствие в любой точке страны. Начал круто. Сразу, без проволочек. Не с плотвички он начал — с акул. Объектом его внимания стала «всесоюзная здравница» — город Сочи. Место расположения многочисленных правительственных дач, райский уголок, облюбованный еще Сталиным. Отсюда, в октябре 1964 года, увезли на историческое, поистине судьбоносное заседание ЦК уже фактически свергнутого заговорщиками Никиту Хрущева. Эти же дачи стали любимой летней резиденцией новых властителей — членов «ленинского политбюро».
Вслед за самыми высшими сюда потянулось начальство и более низкого ранга. А потом — и еще пониже. Тоже очень высокое, но пониже. А за ними те, кто еще пониже. При царе эти места считались гиблыми, туда ссылали опальных, теперь они стал и престижными дня тех, кто себя причислял к элите. Полчища карьеристов и просто мошенников слетались сюда, стремясь оказаться поблизости от тех, кто был при большой власти. Курортная жизнь располагала к непринужденности. Деловые отношения незаметно переходили в приятельские, а те шли еще дальше: к задушевной интимности.