Чтобы эти мечты и замыслы могли осуществиться, требовались помещения. Требовался немыслимый в советских условиях сервис, продуманный до мелочей и вовлекающий в свою орбиту тысячи работников всевозможных служб. Здесь шла почти нереальная жизнь — еще не западная и даже совсем не западная, но уже не советская, не имевшая ничего общего стой жизнью, которая была уделом миллионов «совков». И оттого, даже ничего толком не зная про то, как проходят дни и ночи обитателей правительственных дач, спецсанаториев, спецпансионатов и спецгостиниц, сюда, в вожделенные Сочи, в город мечты, стремились полчища отпускников со всех концов великой страны, чтобы несколько дней, а то и недель пожить хотя бы иллюзией комфорта и обеспеченности, подышать одним воздухом с отделенными от «толпы» высоким забором «слугами народа».
Уголовное дело, которое на жаргоне юристов так и называлось сочинским, никем не афишировалось. У него не было никакой рекламы. В газетах была помещена информация из нескольких строк, так умело написанных, что они вызывали зевоту у каждого, кто их прочел. Кто-то где-то кому-то дал взятку неизвестно за что, афера раскрылась, виновные наказаны. Нашли чем удивить советского гражданина! Разве что тем, что кто-то за это наказан.
Между тем, Найденов, с которым мы встретились в коридоре Верховного суда СССР, как бы между прочим спросил: «Читали?» Я с трудом понял, о чем идет речь: тридцать или сорок газетных строк уголовной хроники, не оставившей в памяти никакого следа. Найденов увидел недоумение на моем лице, улыбнулся и, ничего не добавив, прошел мимо.
Я понял: вопрос не был случайным. Он явно намекнул, что делом стоит заняться, но свою помощь не предложил. Нашлись другие. Людей, втайне разделявших мои убеждения и желавших максимально возможного разоблачения хозяев жизни, уже было немало и в мире сыска, юстиции и надзора — сферах, отгородившихся от «посторонних», недоступных и неприступных.
Недели через две почти шестьдесят томов уголовного дела лежали передо мной в кабинете одного из членов Верховного суда РСФСР. Ни его, ни других — тех, кто мне помогал, — назвать пока еще не могу: почти все они продолжают работать в суде, или в прокуратуре, или состоят на другой государственной службе. Или просто боятся реванша. Вряд ли они будут мне благодарны, если я открою тогдашнее их «предательство».
В кабинете меня замкнули снаружи на ключ. Чтобы я не утащил документа домой? Нет, чтобы никто не узнал, что я их читаю. Соглядатаи и доносчики кишели повсюду. Изучение документов заняло несколько дней. Сюжетов хватило бы на десять, на двадцать романов. Теперь-то я знал, что скрывалось за лукавой улыбкой заместителя генерального прокурора.
Эти шестьдесят томов были как бы боковым ответвлением более могучего дела, получившего тогда у юристов известность под условным названием «рыбное». Или — «Океан»: так именовалась фирма, в распоряжении которой был и сотни разбросанных по всей стране магазинов, продававших дары моря — не только свежую и замороженную рыбу, но главным образом соленую и копченую, а еще «главнее» — черную и красную икру. Все эти товары давно уже ни в каких магазинах не появлялись, их не покупали, а «доставали» — только по блату. Министерство рыбного хозяйства располагало довольно значительными фондами этих деликатесов и имело право распределять их по магазинам подчиненной ему фирмы «Океан». В условиях острейшего дефицита икра, крабы, осетрина и лососина становились валютой. И еще того больше — ключом, открывавшим все желанные двери.
О деле «Океан» впоследствии было немало написано, точнее всего — и подробнее — может о нем рассказать один из лучших следователей времен загнивания и упадка советской империи Владимир Колесниченко, которого, естественно, власть предержащие быстро съели за его талант и энергию, изгнали с работы, дабы не слишком усердствовал и не мозолил глаза. Я же вспомнил об этом деле лишь потому, что иначе трудно понять, как зародилась, оформилась и развилась одна из самых первых и самых могущественных советских мафий, вовлекшая в свой круг все звенья советской политической структуры, включая самого верного ленинца — главу коммунистической партии и советского государства, — его челядь и членов его семьи.
Несколько лет назад словечко «мафия» стремительно вошло в наш обиходный язык, им не пользуется ныне разве что тот, кому обрыдли газетно-телевизионные штампы. Стереотип сложился, и он непробиваем: мафия — теперь она повсюду — это порождение нового строя, который презрительно именуется демократическим.
Корни нынешней мафиозности уходят в советские годы, в брежневскую эпоху, когда уже были созданы все условия для того, чтобы мафия политическая переросла в политико-криминальную, когда должность сама по себе автоматически вела к обогащению, а деньги и связи открывали путь к должностям. Изменились только структура (единая пирамида превратилась в тысячи пирамид), масштабы и методы: что верно, то верно, — миллиарды долларов так открыто и так беззастенчиво в ту пору еще не крали. Но зерна были посеяны и уже дали всходы, так что биография русской мафии начинается с мафии советской: я был невольным свидетелем ее зарождения и первых ее проявлений.
12 ноября 1980 года в «Литературной газете» был опубликован мой очерк «Ширма» — о бывшем сочинском мэре Вячеславе Воронкове. Должностные лица такого масштаба до той поры были неприкасаемы. Для журналистов — бесспорно. На страницах газет мздоимцами иногда представали директора магазинов, еще реже мелкие сошки районного масштаба. Добраться до «народных избранников», подступиться к хозяевам городов, тем паче таких, как курортная столица страны, было практически невозможно. И воронковская вилла с поющим фонтаном, и его склад золотых цепочек, кулонов, колец, и пачки советских банкнот, цена которым уже и тогда была грош, — сегодня все это выглядят смешным и жалким на фоне дочиста разворованной, опустошенной России. Тогда это потрясало — и своей непривычностью, и обнажением того, что тщательно и жестко скрывалось.
Чаковский сам прочитал очерк в гранках, но не возмутился, как это случалось раньше, а решил заручиться хоть чьим-то согласием. На всякий случай. При мне он позвонил одному партчиновнику относительно среднего, по его критериям, ранга, имевшему, однако, влияние на самом верху: заместителю заведующего каким-то важным отделом ЦК Николаю Петровичеву — он с ним был на короткой ноге. Рассказал схематично, без всяких подробностей: есть материал про исполкомовского начальника в Сочи, — имеются ли в связи с этим какие-нибудь рекомендации? Или, может быть, возражения? Ни рекомендаций, ни возражений не было, так что вопрос теперь считался вроде бы согласованным. «Кто будет против?» — спросил Чаковский и, выслушав ответ, прокомментировал: «Этот толстяк? Ничего, пусть похудеет». Я знал, что в кабинетах на Старой площади эта кличка закрепилась за хозяином Краснодарского края Сергеем Федоровичем Медуновым (в пределах самого края его звали куда более выразительно: «Кабан»). Из-за непомерной тучности он не мог зашнуровать свои ботинки — помогали услужливые сотрудники.
С «Литературной газетой» у Медунова были старые счеты. Когда-то на ее страницах была напечатана статья Алексея Каплера «Сапогом в душу». Сегодня она показалась бы невинным булавочным уколом, но в свое время явилась смелым поступком и наделала много шума. В ней рассказывалось о том, как начальник милиции города Сочи расправился с ни в чем не повинным молодым рабочим, загнав его в тюрьму за вымышленное преступление, — только из-за того, что тот имел несчастье понравиться его дочери. Опасаясь, как бы эта девочка из номенклатурной семьи не вышла замуж за мальчишку без роду, без племени, всемогущий папа не пощадил даже дочери, которую подверг неслыханному унижению: собрав родных и знакомых, он публично осуществил проверку ее девственности.
Этот сюжет был особенно близок Каплеру — он накладывался на факты его собственной биографии. Публикуя статью, газета думала, что бросает вызов всего-навсего рядовому милицейскому чину, оказалось же, что задет сам первый секретарь сочинского горкома партии. Им и был тогда никому не известный Сергей Медунов. Отец потерпевшей и хозяин курортной столицы состояли в одной деловой связке, формируя клан, который годы спустя получит название «краснодарской мафии». В сущности, это уже был ее зародыш. Но газета, естественно, ничего об этом не знала: казалось, что Каплер написал про «частный случай на моральную тему».
Шел 1962 год. Страна пребывала еще в эйфории хрущевской оттепели, и никто не придал значения звонку из Сочи: секретарь горкома грубо отчитал редактора за то, что публикация «не согласована с партией». Редактором был тогда Валерий Косолапов, хоть и номенклатурный журналист-администратор, но не слишком поднаторевший, как видно, в аппаратных играх. Чаковский бы прислушался, что-то где-то с кем-то согласовал бы. А Косолапов проявил легкомыслие.
За первым звонком последовали второй, третий, четвертый. Уже из Москвы. Уровень звонивших поднимался все выше и выше. За сочинским губернатором явно стоял кто-то еще. Отношения с Хрущевым у Медунова давно уже разладились. Тогда кто же? «Брежнев, — уверенно сказал мне Каплер годы спустя. — Они там уже законтачили. В баньке или на пляже, не все ли равно…».
Брежнев был тогда председателем президиума Верховного Совета СССР. Все-таки не генсек. Не Хрущев!.. Быть может, поэтому газета отделалась легким испугом: Косолапова сняли, отправив его редактировать «Новый мир», Каплеру надолго запретили печататься, сотрудники, готовившие публикацию статьи, получили взыскания, а газета «Советская Россия», уже и тогда отличавшаяся «интеллигентностью» и «гуманизмом», огрела «ЛГ» дубиной-опровержением, озаглавленным «Сапогом в лужу».
Годы спустя мы прогуливались как-то с Каплером возле нашего общего дома. Я вспомнил про тот эпизод, спросил, почему за маленького чиновника (с кремлевских высот начальник сочинской милиции выглядел все же очень маленьким холмиком) вступились столь могучие силы. Каплер подмигнул, улыбнулся, деликатно намекая на мою святую наивность, и пропел в ответ куплет из старого пошленького романса: «Ах, всюду деньги, деньги, деньги, всюду деньги, господа. А без денег жизнь плохая, не годится никуда». Я тоже посмеялся, воспринял это как шутку, как желание уйти от серьез