Я решил съездить в Баку — самому, без посредников, дознаться, какая причина привела к этому кровавому инциденту. Ничто не предвещало помех, уже и письменное поручение редакции было в кармане, и билет на самолет, но произошла утечка информации, Накануне отлета меня вызвал заместитель главного редактора: «Командировка отменяется. Звонили из ЦК. Товарищ Алиев считает нецелесообразным… Обстановка в республике сложная…» Где у нас было не сложно, когда приходилось касаться фактов, для властей неприятных? Я думал лишь об одном: кто выдал? Потом догадался: наш постоянный корреспондент в Баку. Я сам допустил непростительную оплошность: попросил его заказать мне номер в гостинице.
Теперь ситуация кардинальным образом изменилась. Долгая беседа с Мамедовым, множество документов и живых свидетельств, которые удалось собрать в Баку уже после того, как жюри фестиваля работу закончило и я вернулся к своему будничному статусу спецкора, побуждали действовать незамедительно. Решение было таким: написать большой очерк и сразу же его напечатать!
Нашлись бы, конечно, силы в Москве, которые могли бы сорвать публикацию, но желающих не оказалось. Закадычного друга Алиева — Семена Цвигуна, первого зама Андропова, — уже не было: он успел пустить себе пулю в висок. Не было и самого Андропова. Не было никого, кто хотел бы себя замарать, выступая покровителем человека, чьи дела в высочайших верхах были известны куда лучше, чем мне. И — прежде всего по причинам моральным — именно нашей газете надо было таким образом совершить обряд очищения.
Дело в том, что семью годами раньше именно «ЛГ» опубликовала наделавшее много шума рекламное интервью Алиева под претенциозным названием: «Пусть справедливость верх берет…» Алиев рассказывал, как суровой по отношению к коррупции, хищениям, любому обману, как карает мздоимцев в интересах простого народа. Некоторые пассажи поражали своей дикостью. Он объявил, например, что дети юристов не вправе становиться юристами, дети партаппаратчиков — работать в партаппарате. Популистская цель была очевидной: от семейных кланов в республике настрадались достаточно. Вся семья Алиева, его ближние и дальние родственники, свойственники и даже боковые их ответвления занимали в республике руководящие посты, состояли в академиях, чем-то руководили, украшали свои анкеты почетными званиями и орденами. Получалось, что суровый борец за чистоту нравов столь же требователен и к любимой родне.
Как эпатирующие алиевские запреты вязались с законом, с правами человека, — это никого не интересовало. Запреты ничуть не мешали детям юристов становиться партаппаратчиками, а детям партаппаратчиков — юристами. Демагогия оставалась демагогией, а реальность — реальностью.
21 сентября 1988 года в «ЛГ» появился мой очерк «Бурные аплодисменты». Там рассказывалось о культе божества, который был создан в Азербайджане, о том, как жертвой интриг всесильного Алиева пал прокурор Мамедов. И еще — никому не известный, «маленький» Авербух… Очерк сразу же перепечатали несколько республиканских, городских и районных газет Азербайджана и Армении.
Через несколько дней почта принесла мешки читательских писем — душераздирающие рассказы жертв, испытавших на себе ужасы несправедливых гонений. Писали известные всей республике литераторы и музыканты, ученые и художники, врачи и юристы. Писали люди, которых советский словарь покровительственно именовал «простыми». Часть этих писем — самую важную — я сохранил: их публикация без каких-либо комментариев дала бы горькую панораму нравов, царивших многие годы на этом клочке земли…
Еще какое-то время спустя позвонил сам Алиев. К сожалению, этот разговор на кассету не записан: звонок Алиева застал меня врасплох. Воспроизвожу его по записи в блокноте, сделанной мною сразу же после телефонной беседы.
Алиев. «Зачем вы написали эту статью? Кто вам это поручил?»
Автор. «Я пишу только то, что сам считаю нужным».
Алиев. «Если бы вы поговорили со мной, вы имели бы обо мне лучшее впечатление. Я всегда находил общий язык с журналистами, и они уходили довольными. И вы бы тоже…»
Автор. «Что вы называете общим языком?»
Алиев. «Приходите поговорить, тогда поймете. И вам самому захочется написать опровержение».
Наша встреча не состоялась — я уклонился от поиска «общего языка». Алиев, я знаю, умел очаровывать, быть радушным хозяином, приятным собеседником, покровителем муз. В этом был не только расчет политика, но и личные склонности, потребность души. Его «партайгеноссен» высшего эшелона находили удовольствие в обществе алкашей, сквернословов и бабников, захвативших номенклатурные должности. Алиев предпочитал совсем другую среду: композиторов, режиссеров, артистов, художников. Его дружеские беседы с Шостаковичем иногда затягивались до полуночи. Не только придворные лизоблюды, но истинно талантливые деятели культуры уходили после встреч с ним, очарованные его обаянием и расположением. Алиев любил приезжать в мастерские художников, меценатствовать, давать дорогу талантам. Снова напомню: он не только поддержал, но пробил фильм «Допрос» — первое произведение искусства, направленное против коррупции в советских верхах: мы ведь знаем уже, что не было в стране другого крупного руководителя, кто бы так неутомимо боролся с коррупцией, как он.
Прошло несколько дней после нашего телефонного разговора, и Алиев сам приехал в редакцию. Чаковский заперся в своем кабинете и повелел сказать, что его нет на месте. Алиева сплавили к одному из замов — Аркадию Удальцову, и как только он покинул приемную главного, Чаковский тут же, сломя голову, кинулся к всегда его ожидавшей машине. Удальцов тоже не торопился принять высокого жалобщика— тот был вынужден просидеть в его «предбаннике» никак не меньше, чем полчаса.
Гостя забавляла секретарь Удальцова — отнюдь не юная дама по имени Рамиле. Алиев сразу же ухватился за близкие ему корни. «Мусульманин мусульманина всегда поймет», — если не текстуально, то по смыслу именно это пытался он ей внушить. И даже с ходу предложил стать его экономкой, вполне недвусмысленно намекая на большее. Не знаю уж, чем могла ему быть полезной бедная Рамиле: возможно, в Баку при его правлении секретарши и обладали каким-то влиянием. У нас в редакции — нулевым. Тем не менее, кстати сказать, еще несколько месяцев он донимал ее звонками — жаловался на одиночество и немощь, изливал душу, приглашал к себе на дачу — кажется, не в Барвиху, где ему было бы по статусу положено жить, а на Николину гору. Весьма вероятно, что он чувствовал себя и впрямь не очень уютно — кто мог тогда знать, как все повернется?
Цель визита в редакцию была простейшей: Алиев принес отпечатанное на меловой бумаге опровержение — двадцать одну страницу унылого текста. «С надеждой на полную публикацию всего написанного» — так завершалось его послание. Ему разъяснили: такой объем «опровержения» не под силу газете. Он обещал принести «через день-другой» вариант, сокращенный страниц до семи. Этот «день-другой» так и не наступил.
Оригинал его послания остался в моем архиве. Сегодня он мог бы разве что пригодиться биографу президента, возьмись тот описывать его жизненный путь не с того счастливого дня, когда триумфально наступил для Алиева его ренессанс. Но, пусть в другой форме, одиннадцать лет спустя он своего добился. «ЛГ» (другая «ЛГ»!), забыв то, что писала раньше, опубликовала льстивое интервью с одним из ближайших сотрудников президента Алиева — эту публикацию Алиев имеет право считать тем самым опровержением. Единственный урок истории, как известно, состоит в том, что из нее не извлекают никаких уроков.
Тех, кто помнит, какими проклятьями сопровождалось изгнание Гейдара Алиевича с кремлевского Олимпа, должно было удивить его воскрешение из политических мертвецов и вознесение уже на другой Олимп, который, если вдуматься, куда похлеще кремлевского. Пройдя через несколько тревожных для него лет, Алиев стал главой независимого государства, которое — не только в силу своих нефтяных богатств, но прежде всего благодаря своему геополитическому положению — занимает далеко не последнее место на карте мира. И теперь уже его мелкие шалости, о которых шла речь в этой главе, вообще, казалось бы, потеряли какое-либо значение. Что такое, в конце-то концов, один казненный товарищ в сравнении с тысячами безвинных жертв, пострадавших в братоубийственных войнах по воле тех, кто свирепо и яростно боролся за абсолютную власть?
Но из жизни любого человека, тем более из биографии крупного деятеля, оставившего след в истории уходящего века, нельзя произвольно выбросить ни одного штриха, ни одного эпизода. Кроме того, именно эти штрихи и эпизоды, — они-то и позволяют понять скрытые от постороннего взора механизмы поведения человека, вынесенного волною событий на очень большие верха. Сам Алиев предпочитает забыть свое прошлое, но забыть его все равно не удастся, даже если кто-то и приложит для этого много усилий.
Конечно, забавно наблюдать за эволюцией данной исторической личности, как и многих других — из той же старой команды. Борец с «религиозным мракобесием» оказался самым ревностным мусульманином и, облачившись в ритуальные одежды, совершил хадж в святую Мекку. Замаливал грехи? Но об этом ведь надо бы сказать тогда вслух: грехи были слишком уж явными, а раскаяние слишком уж тайным. Да и было ли оно воистину, это раскаяние? Или порванный партбилет, проклятие прошлому, приобщение к Корану — все это просто-напросто показушные и лицемерные атрибуты нового времени, игра по новым правилам после того, как старые объявлены потерявшими силу?
Признаться, радикальные перемены имиджа главы государства не очень меня занимают: главе всюду положено вести себя только так, чтобы удержать в руках руль, если ему этого хочется. Куда интересней другое: коренной поворот в сознании большинства населения. Того самого, которое еще совсем недавно так дружно его проклинало, заходясь от радости, что диктатор публично разоблачен, а всего лишь несколько лет спустя встречало его снова как Божьего Сына, ниспосланного Небом, чтобы спасти загнанную в тупик страну.