По этой омерзительной версии мне, стало быть, предстояло поверить, будто тот, с кем я был очень близко знаком не менее четверти века, просто-напросто заурядный стукач. Будто он готов заложить собрата, пусть и не столь знаменитого, только ради того, чтобы он его не «затмил». Будто он такой недоумок, что не мог догадаться, насколько возвысит его поэму публикация очерка, какое внимание к ней привлечет (тираж «ЛГ» в том году приближался к пяти миллионам!). Будто авторское тщеславие ему дороже той общественной роли, которую совместное выступление могло бы сыграть. И что будто бы он вхож в такие тайные кабинеты и так в них влиятелен, что в состоянии кому-то указывать, а через них — запрещать, дозволять, направлять…
Право же, эта гнусность превзошла все остальные. Интриганы попытались не только заткнуть мне рот, но еще и поссорить с Андреем, они имели наглость представить его мелким, завистливым эгоистом, готовым на все ради собственной славы, а себя — просто трусливыми слабаками, поджавшими хвост от его нажима.
На этот ядовитый крючок я, конечно, не клюнул. Столкнуть нас лбами не удалось. А очерк, пусть хотя бы теперь, через долгие годы, пусть только в малотиражной книге, а не в газете, все равно дошел до читателя.
Актуальность фактов уже давно притупилась. Зато актуальность сути стала еще очевидней. Готовность пройти по трупам (даже не в переносном смысле) ради жалкой корысти — все то, что стало привычным сейчас, — рождена, как видим, отнюдь не новым общественным строем, она давным-давно созрела в недрах прогнившей советской системы. Аппаратчики любыми путями пытались это скрывать. Лечить болезнь они не умели и не хотели. В их власти было только одно: делать вид, что ее не существует.
К чему это привело, теперь всем хорошо известно.
Глава 34.Великие свершения
Раздался телефонный звонок, я поднял трубку — на другом конце провода не представились и не спросили, кто подошел.
— Старина, — услышал я, — хватит отсиживаться, пора выходить из укрытия. Тебя ждут великие свершения.
Странное дело, я сразу узнал его голос, хотя до этого Юлиан Семенов мне никогда не звонил. Узнал, может быть, потому, что в такой манере лишь он один обычно общался с теми, к кому был расположен, но не испытывал священного пиетета.
— Ты ведь знаешь, какую я создал всемирную организацию, — без тени сомнения сказал Юлиан и был удивлен, что ошибся.
— Не делает тебе чести, — отреагировал он на мою реплику: «В первый раз слышу». — Но это можно поправить. Для того и звоню.
Речь шла о Международной Ассоциации детективного и политического романа (МАДПР), рождение которой двумя годами раньше провозгласили в Гаване Юлиан и группа никому не известных коллег кастристского направления — почти все, естественно, из Латинской Америки. Благодаря его фантастической энергии и — в не меньшей степени — благодаря неограниченным средствам, которыми его снабдили в Москве и Гаване, это, казалось бы, мертворожденное детище Юлиана очень быстро превратилось в живую реальность. К ассоциации примкнули и согласились с нею работать несколько не мнимых, а действительно существующих в этом жанре мировых величин, охотно признавших за неистовым Юликом неоспоримое лидерство.
Он был категоричен:
— Старина, ты мобилизован и призван. Возражения не принимаются. Отправление — завтра. Машина придет за тобой в десять ноль-ноль.
Я бы соврал, сказав, что очень уж колебался. О разных его авантюрах давно был наслышан — теперь представилась возможность столкнуться с ними в реальности. К тому же лететь было нужно не в вечную мерзлоту, а в вечные райские кущи, и жить не в походной палатке, а в лучшем на тот момент отеле страны. С помощью ЦК и Лубянки, под формальным кураторством АПН, Юлиан созывал в Ялте заседание исполкома своей Ассоциации, которая по замыслу должна была стать авторитетным международным органом: писатели-детективщики с их популярностью, тиражами и контактами в государственных и полицейских сферах, конечно, могли, направляемые опытной и сильной рукой Юлиана, превратиться в очень полезных агентов влияния.
Была и еще одна тайная цель, о которой я узнал от Семенова несколько позже: «свалить» слишком Москве надоевшую «Эмнисти интернейшнл», перехватить инициативу, передать ее функции МАДПР, где писательские имена значили бы гораздо больше, чем имена никому не ведомых чиновников, то есть поставить международную правозащитную деятельность под лубянский контроль. Затея бредовая, но замах грандиозный: «Если делать, то по-большому» — Семенов часто повторял эту старую хохму и старался ей следовать в меру сил.
Предложение звучало и заманчиво, и забавно. Все-таки я возразил:
— Но я же не пишу ни политические романы, ни детективные. Я по другой части…
— Ты по нашей части! — уверенно отпарировал Юлиан. — Во-первых, ты их пишешь, сам того не сознавая. Во-вторых, напишешь то, что прикажет родина. А мы тебе поможем.
Стало еще забавней. Я сказал, что иду мыть шею и собирать чемодан. Раз уж так приказала родина — в лице Юлиана.
Машина пришла ровно в десять. Один пассажир там уже был. Родина приказала не только мне, но еще и Георгию Вайнеру: он-то, по крайней мере, был тут на своем месте.
Иностранные писатели прилетели днем позже. Их обилие и их имена впечатляли. Каким-то непостижимым образом удалось зазвать в Ялту самых известных и самых читаемых в то время писателей детективного жанра из многих стран. Прилетели автор «Парка Горького», американец Мартин Круз Смит, три других знаменитых американца Роджер Саймон, Томас Росс и Джо Горес, итальянцы Лаура Гримальди и Марко Тропеа, француз Дидье Дененкс, англичанин Саймон Бретт, испанцы Мануэль Васкес Монтальбан и Хуан Мадрид, швед Арне Блом, мексиканцы Пако Игнасио Тайбо и Рафаэль Эрредиа и еще много других писателей, книги которых расходились в миллионах экземпляров по всему свету. Из нашего «лагеря» самой заметной фигурой был очаровательный, добрый, застенчивый чех Иржи Прохазка, чьи детективные телесериалы пользовались у советских зрителей очень большим успехом. Юлиан сразу же повез всех в Мухолатку, где у него была дача и где мы предались такому чрево и пивоугодию, что даже самые стойкие неминуемо бы сдались, если бы советская родина приказала что-нибудь им, а не только нам, грешным…
Но она им пока что не приказывала вообще ничего — только развлекала и ублажала, поселив в роскошном отеле, кормя на убой, дав вволю насладиться дивной крымской погодой, винами из подвалов Абрау-Дюрсо, фруктами из спецпарников, сауной, барами и бассейнами. И еще — огороженными от толп пляжами с массажистами (не массажистками!) по первому вызову. Май восемьдесят седьмого был, мне кажется, прекраснее всех других маев, которые в разные годы провел я в Крыму.
Георгия и меня ввели в исполком, и мы приняли несколько хороших решений — о защите прав человека, о едином фронте борьбы с терроризмом, наркоманией и чем-то еще, о многом другом, столь же полезном, — решений, реальная цена которым была, естественно, круглый ноль, ибо не было на свете тех сил, которые хоть одно наше, пусть даже очень толковое слово могли обратить в реальность. Но слова все равно были и вправду хорошие, иные из них я, довольный собою, сам и писал, подписаться под ними было не стыдно, а о том, кому все это нужно, как-то не думалось. Единственно достижимым решением был выпуск на нескольких языках международного журнала «Энигма», который, возможно, и появился бы, но события в нашей стране вскоре приняли неожиданный оборот, покровители Ассоциации — кто сгинул, кто лишился постов, кто добровольно расстался с жизнью, а партийный монстр — источник финансирования этого дорогостоящего мероприятия — ушел в подполье, растворившись в темных структурах, дома и за границей, и нацелившись совсем на другие траты.
Все же одну свою задачу — одну из самых главных, пожалуй — Юлиан успел осуществить. Он создал, пусть только на русском, ежемесячную газету «Совершенно секретно», тесно связанную (Юлиан, в отличие от своих преемников, никогда этого не скрывал) со спецслужбами и являвшуюся их рупором. Он знал, что лубянские тайники хранят немыслимое количество страшной, но и увлекательной информации: даже ничтожная доля их несметных сокровищ, которой они позволили бы стать достоянием публики, могла питать это издание многие годы. В том, что такой ежемесячник не залежится в киосках, что он сразу себя окупит и не будет нуждаться в дотациях, Юлиан, разумеется, знал. Впрочем, чтобы вычислить это, не надо было быть Юлианом Семеновым.
По нескольку раз в день он звонил двум своим благодетелям, докладывая о ходе прений, о приватных разговорах с гостями и получая инструкции: Валентину Фалину, который возглавлял тогда АПН, и Валерию Болдину — тот был тогда, если не ошибаюсь, помощником Горбачева. Раз или два говорил с Николаем Кручиной, держателем всех финансовых тайн родной и любимой партии, — четыре года спустя тот вывалится из окна своего кабинета на Старой площади. Сам или с чьей-то дружеской помощью — достоверно об этом пока ничего не известно. Со всеми тремя он разговаривал вполне почтительно, но и вполне доверительно, как давний знакомый, как приближенный. О чем бы он ни просил, — всегда получал добро. Умел убеждать. А на деньги (речь неизменно шла о деньгах) тогда не скупились. Тем паче, что всем хорошо было известно: себе в карман Юлик их не кладет, у него их и так хватало с избытком.
Мне кажется, Юлиан искренне верил в то, что к его грандиозному начинанию мир тотчас проявит интерес, а медии повсеместно раскрутят. Для этого в главном зале международного пресс-центра на Зубовском бульваре была созвана конференция с участием всех членов исполкома — их привезли сюда прямо из Ялты и ради нее задержали в Москве. Юлиан попросил меня приехать на час раньше для важного разговора. Мы уединились в баре за отдаленным столиком, и, прежде чем перейти к делу, Юлиан оглушил себя порцией виски.
— Старина, — сказал он наконец, — на пресс-конференции ты мне нужен не для ответов, с этим я справлюсь сам, а для вопросов. Точнее, для одного. Значит, так: ты держишь паузу, даешь всем высказаться, потом поднимаешь руку, и я под занавес даю тебе слово. Скажу: лимит времени ограничен, пора подводить черту. Обведу глазами лес поднятых рук и остановлюсь на тебе… Последний вопрос задаст господин Ваксберг. И ты его задашь.