Самая замечательная из тех гневных отповедей, что обрушились на меня, пришла тоже из Ленинграда. Нарочно не придумаешь: автор письма Антонина Федоровна Хамаритова («бывший комсомольский работник» — подписалась она) жила на проспекте Суслова! «Наконец-то! Контрреволюция выползла наружу и показана Вами во всей наготе». Так начиналось страстное письмо комсомольской работницы, большое, на много страниц, — я смогу привести из него только несколько строк. «Двуличные твари! — восклицала она. — Да их расстреливать было нужно на месте… Кто же вы, коль проповедуете такие вражеские методы?.. Все вы сегодня достали с пыльных полок „Котлован“ писателя-кулака Платонова. Так и ваш Рютин — заговорщик. еще перед войной их не всех выкорчевали. В войну они становились предателями и полицаями…. Критиковали мы <при Сталине> невзирая на лица. Любая трибуна предоставлялась. Все было поставлено для человека и ради человека. Демократия была, вам и не снившаяся! <…> Ходили мы в кротовых, хорьковых, беличьих шубках, фильдеперсовых чулочках и лакированных туфельках. Мы замечательно жили. Иосиф Виссарионович Сталин всего себя отдал простому народу. А Рютины мешали нам строить лучшую жизнь. Проклятье им! Всеобщее!!»
Опубликовать этот крик души наш редакторат отказался. Без объяснений… Но его фрагменты, включенные в мою статью, тотчас напечатал Егор Яковлев в «Московских новостях». Тогда казалось, что сталинистка с проспекта Суслова это не более, чем окаменевший реликт, над которым основная масса читателей просто посмеется. Особенно над шубками и чулочками: многим еще были памятны истинные условия жизни в те лучезарные годы. Пусть даже тех, кому посчастливилось избежать и ГУЛАГА, и пули. Но с кем было полемизировать? Кому объяснять, что беличьи шубки, доставшиеся обласканным, как-то не греют, когда вспоминаешь про каторжные робы бесчисленных лагерников, а исключительная скромность Иосифа Виссарионовича состояла лишь в том, что он не зарился на миллионы рублей, вполне довольствуясь миллионами жизней?
Теперь знатоков той жизни заметно прибавилось, письма, подобные тому, что приведено выше, занимают немалое место в читательской почте. Только сменились объекты проклятий: великого Платонова приватизировали «патриоты», а великий Рютин снова канул в забвение.
Критика пришла и с другого бока. Александр Николаевич Яковлев позволил фанатичной французской сталинистке Лили Марку записать его размышления о прошлом и будущем. Убежден, что не разобрался, с каким монстром имеет дело. Книга эта у нас не вышла: автор поступил мудро, уклонившись от встречи с российским читателем. Но я ее прочитал по-французски. В оригинале она называлась «Что мы хотим сделать с Советским Союзом». Дабы избавить автора от гнева его заклятых друзей, я, публикуя отзыв о ней, смягчил название: «Каким мы хотим видеть Советский Союз». Получилось не так вызывающе.
В книге этой мне посвящено немало страниц, которые, не владей я всей полнотой информации, весьма бы меня огорчили. Оказывается, никакой платформы Рютина не существовало вообще, это все фальшивка, сработанная в НКВД, которую я по наивности принял за чистую монету и тем самым поддержал провокацию Сталина. Версия вроде бы благородная, она позволяла автору книги считать Рютина жертвой ложных обвинений, в противном же случае, если бы Рютин действительно платформу ту сочинил, обвинение в измене, терроре и прочем следовало, выходит, считать обоснованным и его осуждение законным.
Конечно, Александр Николаевич исходил из самых лучших побуждений и хотел оградить имя Рютина, его посмертную юридическую судьбу от возможных нападок хулителей, и все же досадно, что широко и непредвзято мысливший человек, которого я искренне чтил и чту, фактически оказался во власти стереотипа, согласно которому каждый, кто был против Сталина, автоматически считался предателем, изменившим своей стране. «Мы говорим родина, подразумеваем — Сталин». Или иначе: «Мы говорим Сталин, подразумеваем — родина». Один черт!.. И то верно: в хрущевские и постхрущевские времена правосознание и юридическая практика не в состоянии были отделить идею от поступка, позицию от уголовно наказуемого деяния, «вождя» от страны. Очистить доброе имя казненного тогда можно было лишь утверждением, что все его сочинения или высказывания просто ему приписаны какими-то фальсификаторами. Стоило лишь сравнить текст «платформы» с текстами сохранившихся — десятков и сотен — рютинских писем, чье авторство никакому сомнению не подлежит, и никакого вопроса о фальсификации вообще не возникло бы.
К тому же — как не пришел в голову простейший вопрос: если не сам Рютин, то кто же тогда написал эту «платформу»? И целую книгу в двести страниц? Кто он, этот люто ненавидевший Сталина безвестный фальсификатор, который служил в НКВД и дал столь точный анализ сталинской тирании, столь беспощадно обнажил ее суть, столь ярко нарисовал портрет самого тирана, столь мастерски предсказал то, что нас ожидало? Кто он, этот чекист, обладавший таким блестящим пером? Один из лучших русских публицистов двадцатого века… Пусть не Рютину, но кому-то мы должны воздать должное — если и не за смелость, то за научный и литературный талант.
Ведь это Рютин, а не безвестный лубянский фальсификатор завершил краткий список своей публицистики потрясающим по силе, по ему одному присущему стилю документом — гордым письмом из «Внутренней тюрьмы особого назначения НКВД» от 4 ноября 1936 года: нацарапанное на обрывке серо-желтого оберточного картона с жирными разводами, оно сохранилось в судебном деле. «Я, само собой разумеется, не страшусь смерти… Я заранее заявляю, что не буду просить даже о помиловании… Но я не могу и не намерен спокойно терпеть творимых надо мной беззаконий… Я буду пытаться защитить себя теми способами, которые <…> единственно остаются у беззащитного, бесправного, связанного по рукам и ногам, наглухо закупоренного от внешнего мира и невинно преследуемого заключенного».
И сыновей своих он научил тому же. Передал им свой характерный стиль…
Ленинградец Александр Яковлевич Гуляев, откликнувшийся на мою статью, прислал фотографию своего ближайшего друга, казненного Виссариона Мартемьяновича Рютина (Вири), на обороте которой сохранилась его — полустертая, выцветшая — дарственная надпись. Напутствие в жизнь: «Низвергай клеветников, тюремщиков и мерзавцев, прячущих нищету и дальнейшее обнищание народа, прикрываясь при этом маской вождей, выражающих волю народа. 22.ХI.32».
В новой статье я все это высказал — прямо, без стеснительных оговорок. Статью в «Л Г» напечатали. Позвонил Яковлев. Сказал: «Пожалуй, вы правы». Но ни строчки об этом больше не написал.
Полемика вокруг Рютина навела меня на мысль, которая лишь с первого взгляда кажется парадоксальной. Не заигрались ли мы вообще с тем, что получило ходкое название «реабилитация»? В пятидесятые годы и потом, вплоть до начала девяностых, с этим юридическим статусом были связаны вполне определенные — и формальные, и моральные — последствия. Выжившим возвращали права и свободу, из изгоев они превращались в обычных граждан, которым полагались определенные льготы. Формально признанные невиновными обретали жилье, работу, какую-то компенсацию. Родственники погибших тоже извлекали из этого нечто вполне конкретное, ощутимое, жизненно необходимое — в стране, которая продолжала оставаться Советским Союзом, где все заполняли пресловутые анкеты с указанием родственных связей, где отделы кадров строго блюли чистоту рядов, где без справки о восстановлении в правах никуда податься было нельзя.
Реабилитация могла состояться лишь в том случае, если проверяющие инстанции приходили к выводу, что осужденный был пусть и не пламенным коммунистом, но хотя бы вполне лояльным, законопослушным гражданином отечества трудящихся всего мира. Что ни один из сталинских «законов» он не нарушил. В этом была своя несомненная логика, процесс реабилитации находился в полной гармонии с существовавшим у нас политическим строем и с партийными догмами, обязательными для всех.
Ну, а сейчас? Кто, от чьего имени, по каким законам выносит решение о реабилитации? Что практически оно означает? Разве советская власть занималась когда-нибудь реабилитацией большевиков (и не только!), осужденных царским судом за прегрешения против царизма? Разве суды обеих послевоенных Германий проводили реабилитацию антинацистов, осужденных гитлеровской юстицией? Чем же вызвана необходимость сегодня, в новой России, якобы отринувшей прежний режим, доказывать верность загубленных — законам уже не существующей страны? Не тем ли, что та страна — осколок Советского Союза — по-прежнему существует, пускай под другим названием? Не тем ли, что новая Россия совсем не так уж «нова»? Не тем ли, что советское правосознание продолжает владеть умами, а расстаться с ним не хватает не только сил, но и желания?
Конечно, я за реабилитацию. Но вкладываю в это понятие совершенно иной смысл.
Юридическая реабилитация в том виде, в каком она сейчас существует, — акт совершенно абсурдный. Если вдуматься, — он задним числом придает легитимность самой тогдашней юстиции. Стало быть, сталинские «суды» имели полное право судить и осудить многомиллионную «контру», да вот только в данном, данном и данном случае просто малость ошиблись…
Но политические жертвы советского времени заведомо не виновны уже потому, что были судимы несвободным судом, всецело подчинявшимся деспотическому режиму. Противостояние ему — в любой форме — нормальное правосознание вообще не может считать преступлением, даже если бы такое противостояние было истиной, а не выдумкой. Реабилитированным — юридически и исторически, — в моем представлении, является только тот, кто действительно выступал против советского строя и, значит, никакому прощению советской юстицией не подлежал. Кто действительно замышлял свергнуть Сталина и хоть что-то для этого делал. Кто не стоял на коленях и не шел под пулю со здравицей Сталину на устах. То есть тот, кого нынешний — по духу такой же советский — суд, оставаясь в рамках советских критериев, был бы должен признать заслужившим сурового наказания. Даже посмертно. Вот этим героям — законная слава и вечное поклонение…