В дни осенней хмури в нас цвела весна.
Мы теперь устали. Нам бы как-нибудь
Поскорее выбрать ежедневный путь,
Нам бы поскорее завершить свой круг…
Разве я не правду говорю, мой друг?
Дата написания этого стихотворения в Ленинграде 23 декабря (день отъезда Есенина из Москвы в Ленинград) вызвала сомнение в его подлинности.
Во 2-м издании пятитомника поэта это стихотворение не помещено.
Перед отъездом из Москвы в Ленинград Есенин побывал у всех своих родных, навестил детей — Константина и Татьяну (от первого брака с 3. Н. Райх) и попрощался с ними. Пришел перед самым отъездом и к своей первой подруге — Анне Романовне Изрядновой, когда-то работавшей вместе с Есениным корректором в типографии Сытина. (У Изрядновой рос сын Есенина Юрий, родившийся 21 января 1915 года.)
Когда после смерти Есенина в народном суде Хамовнического района Москвы разбиралось дело о признании этого ребенка сыном поэта, одна из выступавших свидетельниц сказала, что Есенин перед своей поездкой в Ленинград заходил к своему ребенку. Между свидетельницей и Есениным зашел разговор о том, как быстро старятся люди. Есенин, между прочим, сказал:
— Да, выходит, я уже старый, ведь ему (сыну) уже 11 лет…
Сама А. Р. Изряднова пишет в своих воспоминаниях: «…В сентябре 1925 года пришел с большим белым свертком в 8 часов утра. Не здороваясь, обращается с вопросом: «У тебя есть печь?» Спрашиваю: «Печь, что ли, что хочешь?» — «Нет. Надо сжечь». Стала уговаривать его, чтобы не жег, жалеть будет после, потому что и раньше бывали случаи, придет, порвет свои карточки, рукописи, потом ругает меня — зачем давала. В этот раз никакие уговоры не действовали, волнуется, говорит: «Неужели даже ты не сделаешь для меня то, что я хочу». Повела его в кухню, затопила плиту, и вот он в своем сером костюме, в шляпе, с кочергой в руках стоит около плиты и тщательно охраняет, как бы не осталось несожженного. Когда все сжег, успокоился, стал пить чай и мирно разговаривать.
На мой вопрос — почему рано пришел — говорит, что встал давно, уж много работал.
Видела его незадолго до смерти. Пришел, говорит, проститься. На мой вопрос, что, почему, говорит: «Смываюсь, уезжаю, чувствую себя плохо, наверно, умру». Просил не баловать, беречь сына». (Юрий умер в 1937 году.)
Наняв двух извозчиков на санях, Есенин заехал в Померанцев переулок на Остоженке (Метростроевская), где жил в квартире с С. А. Толстой, не поздоровался, не разделся, собрал и уложил в чемодан свои вещи, не простился, уехал в Ленинград и через четыре дня покончил с собой в комнате № 5 гостиницы «Англетер».
Телеграмму о самоубийстве Есенина я получил в Минске, где шли гастроли студии. Трудно даже вспомнить, что все мы пережили.
Айседора была в Париже. Я телеграфировал ей.
В январе пришло от Айседоры письмо из Парижа. Она писала:
«…Смерть Есенина потрясла меня, но я столько плакала, что часто думаю о том, чтобы последовать его примеру, но только иначе — я пойду в море…» (Это и было потом в Ницце: она именно ушла далеко в море. Ее спасли.)
После смерти Есенина Айседора телеграфировала в парижские газеты:
«Трагическая смерть Есенина причинила мне глубочайшую боль. У него были молодость, красота, гениальность. Неудовлетворенный всеми этими дарами, его отважный дух искал невозможного. Он уничтожил свое молодое и прекрасное тело, но дух его будет вечно жить в душе русского народа и в душе всех любящих поэзию. Протестую против легкомысленных высказываний, опубликованных американской прессой в Париже. Между Есениным и мною никогда не было ссор, и мы никогда не были разведены. Я оплакиваю его смерть с болью и отчаянием».
…С тех пор прошло более 50 лет, но народная любовь к Есенину все возрастает. Мне приходится довольно часто выступать перед самыми различными аудиториями с личными воспоминаниями о поэте. И повсюду я наблюдаю одну и ту же картину: собравшиеся напряженно, взволнованно слушают рассказ о Есенине и готовы слушать еще и еще. После выступления — бесчисленные записки с вопросами: «Была ли поэзия Есенина известна Ленину?», «Как относились друг к другу Есенин и Маяковский?», «Почему в Москве нет улицы его имени?», «Кому посвящено «Письмо к женщине»?», «Кого из современных поэтов можно считать последователем Есенина?», «Кому посвятил Есенин предсмертное стихотворение?», «Какие стихи Есенина посвящены Айседоре Дункан?», «Кто из родных Есенина жив?». И чаще всего задается вопрос, на который сложнее и труднее всего ответить: «В чем причина трагедии Есенина и его самоубийства?»
В 1918 году Владимир Ильич Ленин писал в статье «Главная задача наших дней»: «История человечества проделывает в наши дни один из самых великих, самых трудных поворотов, имеющих необъятное — без малейшего преувеличения можно сказать: всемирно освободительное значение… — неудивительно, что на самых крутых пунктах столь крутого поворота, когда кругом со страшным шумом и треском надламывается и разваливается старое, а рядом в неописуемых муках рождается новое, кое у кого кружится голова, кое-кем овладевает отчаяние…»
Это смятение отразилось и в творчестве Есенина. В «Письме к женщине» поэт говорит:
Но вы не знали,
Что в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь,
Что не пойму,
Куда несет нас рок событий…
В свое время богемные нравы имажинистов отразились в поэзии Есенина несвойственными ей вульгаризмами, мрачным пессимизмом, невыразимой тоской. Но поэт стремился вырваться из кабацкой атмосферы, понимал, что его окружает «чужой и хохочущий сброд».
Он тяжело пережил крушение «Руси уходящей», но тогда же произошла смена его позиций, поэт стремился постигнуть «коммуной вздыбленную Русь». В «Москве кабацкой» он не щадит себя, но потом сам говорит, что «пережил «Москву кабацкую» и не может отказаться от этих стихов».
Вскоре после гибели Есенина появилось много воспоминаний о нем. Хлынул и мутный поток бульварных книжонок и брошюр с «сенсационными» заглавиями: «Черная тайна Есенина», «Москва кабацкая» и др.
Пресловутое словцо «есенинщина» пошло гулять по стране как синоним упадочничества. Но одновременно началась и борьба за молодежь, за Есенина и против «есенинщины». Борьбу эту возглавили Луначарский, Горький, Маяковский, Демьян Бедный, Безыменский.
Маяковский тогда писал: «Над собою чуть не полк расправу учинил!»
Луначарский писал: «Самым крупным борцом против «есенинщины» был сам Есенин».
Стало известно предсмертное стихотворение Есенина, оканчивающееся словами:
В этой жизни умереть не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
«…Сразу стало ясно, — писал Маяковский, — сколько колеблющихся этот сильный стих, именно стих подведет под петлю или револьвер… С этим можно и надо бороться только стихом.
Так поэтам СССР был дан социальный заказ написать стихи о Есенине. Заказ исключительный, важный и срочный, так как есенинские строки начали действовать быстро и без промаха… Надо отобрать Есенина у пользующихся его смертью».
Перефразируя пессимистическую концовку предсмертного стихотворения Есенина, Маяковский писал:
В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно
трудней.
Алексей Толстой вскоре после смерти Есенина писал: «Он горел во время революции и задохнулся в будни, он ушел от деревни и не пришел к городу. Последние годы его жизни были расточением его гения. Он расточал себя». «Крупнейший поэт современья…» — писал Леонид Леонов.
Через год после смерти Есенина, в декабре 1926 года в театре Мейерхольда был проведен диспут на тему «Есенин и «есенинщина»». Диспут был бурным. «Не аудитория, а кипящий котел, а ведь там была исключительно молодежь, рабфаковцы, вузовцы!.. — писала газета «Известия». — Очевидно, термином «есенинщина» (по крайней мере, судя по данной аудитории) есенинская поэзия не только не развенчана, но ее обаяние вряд ли поколеблено». «Пора изъять этот термин из употребления, скорбно и дружно склоним головы перед этой большой могилой…» — говорил А. Воронский. Даже самый крайний в то время напостовец В. В. Ермилов и тот вынужден был встать на защиту Есенина от «есенинщины»: «Характеризовать поэзию Есенина только как поэзию упадочничества — просто глупость, потому что творчество его сложно и многообразно»…
Овациями встретили Орешина, поэта, друга Есенина. В президиум без конца сыпались записки. Выступавшие говорили, что молодежь ждет правильной оценки творчества Есенина.
Не так давно в день рождения Есенина, вместе с сестрами поэта Екатериной Александровной и Александрой Александровной Есениными и К. Л. Зелинским мы приехали на Ваганьковское кладбище. Еще издали мы увидели у могилы множество людей. Люди знают и помнят эту дату. Вся могила была засыпана цветами. Люди стояли молча. За них говорили принесенные ими цветы…
Но вернемся к тем далеким годам.
Осенью 1927 года мы со студией приехали в Крым. Наш тяжелый автобус, выехав из Ялты и покрутив вокруг гурзуфской горы Медведь, вкатился в Алушту и остановился у самого оживленного места курорта — возле автостанции. Я выпрыгнул из автобуса и чуть не наскочил на одиноко стоявшего Маяковского.
Он пожал мою руку с силой абсолютного чемпиона по боксу.
— Отдыхаете в Алуште? — спросил я, потирая руку.
— Нет, приехал. Сегодня тут мой вечер.
— Как? — встревожился я. — Сегодня мы выступаем в курзале.
— Вы аристократы. А я скромно — в санаторном клубике… А вы все с «есенятами»? — сказал он, поглядывая на высыпавших из автобуса девушек, подростков и девочек, составлявших тогда производственную группу школы-студии.
— Вернее, с «дунканятами», — ответил я, — а то «есенята» звучит как «бесенята».
Маяковский смотрел на веселый цветник в одинаковых легких розовых платьях, внезапно выросший на пыльном шоссе.