– Они делают ручки.
– Какие еще ручки?
– Для кнутов. Но я могу вполне поручиться за те кнутовища, которые я нарезаю. Крепче не бывает.
Я заметил, что он недоволен; понятно, его идею не оценили.
В эту минуту, словно услышав, что о нем речь, вошел Хансен с роскошным кнутом в руках. Я постарался изобразить удивление.
– Что это, еще какие-то кнуты?
– Ага. Что-то нет у меня веры в те, которые я днем делаю. Зато на этот кнут я вполне могу положиться.
Ничего не скажешь, красивый кнут. Кнутовище сплошь обтянуто кожей, не поймешь, из чего оно сделано.
– А как с прочностью? – несмело возразил я. – Не уступит другим?
– Что до прочности, то он даст сто очков вперед любому из этих…
Он не договорил, но и без того было понятно, что он хотел сказать: «этих паршивых кнутишек». Я не успел в полной мере оценить значение этих страшных слов, как чей-то решительный голос произнес:
– Ну, это мы еще посмотрим!
Я обернулся. Стубберюд поднялся из-за стола, явно уязвленный словами, которые он воспринял как личное оскорбление.
– Выходи со своим кнутом, если не боишься.
Он взял со своей полки кнут, о котором так уничижительно отозвались, и стал в боевую позу. Начало многообещающее! Все посмотрели на Хансена. Теперь отступать нельзя, надо сражаться. Взяв свое оружие, он вышел на «ринг». Условия поединка были обсуждены и приняты обеими сторонами. Бой продолжается до тех пор, пока не сломается одно из кнутовищ. И вот начался поединок – «дуэль кнутов». Противники были настроены серьезно. Раз, два, три – кнутовища скрестились. Бойцы зажмурились, ожидая результата. Открыв глаза, оба просияли: кнутовища были целы. Сами удивляясь такому успеху, они продолжали бой гораздо смелее, удары следовали один за другим. Стубберюд, стоявший спиной к столу, до того увлекся, что при каждом взмахе, сам того не замечая, с силой ударял своим оружием по краю стола. Не знаю уж, сколько раундов прошло, когда вдруг раздался треск, и я услышал возглас:
– Что, брат, съел!
Стубберюд покинул «ринг», и моим глазам предстал Хансен, который стоял на поле боя, глядя на свой кнут, напоминающий сломанную лилию. Зрители не оставались бесстрастными, они горячо болели, раздавались смех и поощрительные восклицания.
– Так его, Стубберюд, не сдавайся!
– Браво, Хансен, вот это удар!
Впоследствии кнуты показали себя с лучшей стороны. На весь поход их не хватило, но они долго послужили. Кнутовище – вещь недолговечная. Если бы только ремень пускали в ход, кнут мог бы служить вечно. Но кто же ограничивается ремнем… И когда начинаешь, как говорится, «причащать» собак, тут-то кнутовище и не выдерживает. Да, когда какой-нибудь грешник ведет себя особенно строптиво, его «причащают». Иначе говоря, как только сани остановятся, оттаскиваешь строптивца в сторону и угощаешь кнутовищем. Если это происходит часто, расход кнутовищ сразу возрастает…
Совершенствуя снаряжение, Хансен задумал делать очки эскимосского типа. И взялся было за дело, но оказалось, что у каждого есть на этот счет своя идея, лучше других. Его порыв иссяк, и каждый сам занялся своими очками.
Главным делом Стубберюда было облегчить санные ящики. И он успешно с этим справился, правда не без труда. Работа эта потребовала гораздо больше времени, чем предполагалось. Доски оказались сучковатыми и не очень-то поддавались рубанку. Стубберюд сострогал изрядный слой, оставив всего несколько миллиметров, но за прочность ручался. Для крепости он схватил стыки алюминиевыми уголками.
Бьоланд кроме саней занимался еще и лыжами. Для наших больших широких сапог требовались крепления пошире. Они у нас были, и Бьоланду оставалось только поставить их взамен прежних. С креплениями было то же, что со снежными очками: у каждого своя идея. Крепления, которые Бьоланд приспособил для себя, показались мне настолько удобными, что я, не раздумывая, заказал себе такие же. К чести креплений и их творца надо сказать, что они оказались превосходными и отлично служили мне весь поход. В сущности конструкция оставалась прежней, но крючки и петли позволяли очень быстро снять и надеть их. Это было как раз то, что мы требовали от наших креплений: чтобы они крепко держали ногу и легко снимались с лыж. В походе нам все время приходилось проделывать эту процедуру. Оставь ремни на ночь – утром не найдешь. Собаки считали их желанным лакомством. Вот и приходилось снимать с лыж все ремни.
Йохансен кроме упаковки был занят изготовлением весов и палаточных кольев. Он очень искусно делал весы типа безмена. И не его вина, что мы ими не воспользовались. Просто весь наш провиант был упакован так, что не было необходимости его взвешивать. По тому же принципу Йохансен смастерил большие весы, использовав в качестве груза точильный камень. 6 августа мы все взвесились, и оказалось, что Линдстрём тяжелее всех: 86,5 килограмма. Тогда-то его и окрестили официально «Толстяком».
Колья, изготовленные Йохансеном, в корне отличались от обычных, они были совсем плоскими. Мы быстро убедились в преимуществе такой конструкции: во-первых, они были во много раз легче, во-вторых, значительно крепче. По-моему, за весь переход мы не сломали ни одного колышка. Разве что потеряли один или два. А большинство доставили в целости обратно.
Хассель готовил ремни для кнутов у себя на керосиновом складе. Жуткое место, вечный мороз. Но свое задание он выполнил в срок. Престрюд чертил карты и размножал таблицы; нам нужно было шесть экземпляров.
На каждые сани причиталось по журналу для наблюдений; в нем же содержалась опись провианта. Журнал был за тем же номером, что и сани. Сначала шла подробная опись содержимого провиантных ящиков, потом – таблицы для астрономических наблюдений. Ежедневно каждый записывал, что взято из продовольствия. Таким образом, мы всегда могли узнать, что осталось в ящиках, сколько у нас провианта. Во второй части заносились наблюдения, записывались пройденный за день путь, курс и так далее.
Я рассказал в основных чертах, чем у нас было заполнено зимой так называемое рабочее время. Кроме того, была еще тысяча дел по подготовке личного снаряжения. Зимой каждому выдали его снаряжение, чтобы он заблаговременно мог внести желаемые изменения. Из меховой одежды были выданы оленьи парки – одна полегче, одна потяжелее, – а также варежки и чулки из оленьего меха. Кроме того, чулки из собачьего меха и тюленьи камики. Далее, комплект нижней одежды и штормовой костюм. Все выдавалось не глядя, никто не выбирал. Первым делом взялись переделывать меховую одежду. Работы хватало. Все было сшито не по мерке. Один считал, что капюшон анорака слишком длинный, закрывает глаза. Другому он казался чересчур коротким. Первый обрезал, второй надставлял. У одного штаны были велики, у другого – малы; давай исправлять. И в каждом случае надо было браться за иглу – то ли пришить надставку, то ли заделать распоротые швы. Хотя мы начали заблаговременно, казалось, этой работе не будет конца.
По утрам дежурный выметал целые горы меховых лоскутов и оленьей шерсти. А на другой день – новая гора. Останься мы там, наверно, наш отряд до сих пор еще сидел и перешивал бы разную одежду. Какие только идеи ни рождались. Разумеется, опять вспомнили защитную маску – в скромном масштабе, в виде нашлепки для носа. Я не устоял против соблазна и тоже занялся экспериментами. Мне казалось, что вышло очень здорово, однако на деле меня ожидал провал. Мое изобретение представлялось мне несравненно лучше всего, что знали раньше. Когда же я испытал его, у меня не только нос окоченел, но и лоб, и подбородок. Больше я никогда его не надевал. Из Хасселя новые идеи били ключом. Он был готов весь облепиться защитными масками. Я ничуть не удивился бы, если бы увидел маску у него на заду. Все эти изобретения хороши как средство убить время. А когда выходишь в большой поход, от них остается одно воспоминание. В серьезном деле они не годятся.
Все увлеченно занимались спальными мешками. ш был верен идее двойного мешка. Один Бог ведает, сколько шкур он потратил на него. Мне это неизвестно. Да я и не допытывался. Бьоланд тоже полным ходом переделывал свой мешок. Его не устраивало отверстие вверху, он предпочитал сделать его посередине. И когда Бьоланд ложился спать, замысловатая система отворотов, крючков и пуговиц придавала ему сходство с драгунским полковником. А сам он был чертовски доволен своим мешком. Правда, он был не менее доволен своими снежными очками, что не помешало ему заболеть снежной слепотой, хотя через них ничего не было видно. Остальные не стали менять конструкцию своих спальных мешков, только укорачивали или удлиняли их. Способ завязывания – как у обыкновенного мешка – всех нас устраивал.
У нас были для спальных мешков чехлы из ткани для наперников. Эти чехлы нас здорово выручали, и я ни за что не расстался бы со своим. Днем он надежно защищал спальный мешок от снега, а ночью, пожалуй, оказывался еще полезнее. Влага от нашего дыхания осаждалась на нем, вместо того чтобы пропитывать мех. Образующаяся за ночь ледяная корка обламывалась и исчезала днем, когда мешки лежали, просыхая, на санях. Чехол должен быть просторным; главное, делать его подлиннее спального мешка, чтобы можно было поплотнее обернуть шею, защищая мешок от влажного дыхания. У нас были двойные мешки: внутренний и внешний. Внутренний – легкий, из меха пыжика или оленихи. Наружный – из меха оленя, весом около шести килограммов. Оба затягивались вверху шнурком, как простой мешок. Мне такая конструкция всегда казалась самой простой, удобной и надежной. Рекомендую ее всем.
Снежные очки у нас были самых различных видов. Это тоже была чрезвычайно важная проблема, требовавшая углубленного изучения. И уж мы постарались! Особенно настойчиво старались мы придумать хорошие очки без стекол. Правда, я всю осень носил обыкновенные очки со светло-желтыми стеклами, и они себя вполне оправдали. Но теперь, готовясь к долгому переходу, я опасался, что они окажутся недостаточно надежной защитой для глаз. А посему я тоже включился в конкурс на лучший патент. Кончилось тем, что всех снабдили кожаными очками с щелочкой для глаз. Бьоланд выиграл конкурс, и его конструкция применялась чаще всего. Хассель придумал очки, сочетающиеся с нашлепкой для носа. В распластанном виде они напоминали орла с американского герба. Сам он никогда не пользовался ими. Вообще никто из нас не отдал предпочтения собственному патенту, кроме Бьоланда – зато он один из всех заболел снежной слепотой. Простые очки, которыми пользовался я (кроме меня, такие же были у Хансена), оказались вполне достаточными. Меня ни разу не поражала снежная слепота. Самы