– Выживет, да, – сказал доктор. – Но его лицо претерпело определенные изменения. Вы должны понимать, что убрать все следы никому не по силам. Я делал едва ли не самые тонкие швы за всю свою карьеру, но все равно шрамы останутся.
– Он станет?.. – начал Джонатан.
– Уродом? – безжалостно уточнил доктор Доу. – Нет, что вы. Внешние последствия будут минимальны, я полагаю. Вы четко следовали моим инструкциям, и это многое решило, но, если бы операция началась на каких-то двадцать минут позже, все могло закончиться значительно хуже.
Марго взяла доктора Доу за руки и зарыдала.
– Я не знаю, как вас благодарить, доктор! Просто не знаю…
Доктор Доу отстранил ее и поморщился – женские слезы его раздражали, о чем он тут же во всеуслышание заявил. Впрочем, на этот раз Мортоны никак не отреагировали на грубость этого начисто лишенного такта человека. Он спас их сына – лишь это их сейчас заботило.
Раскрыв саквояж, доктор Доу достал оттуда тюбик с этикеткой «Антижгин. Средство от ожогов доктора Перре» и протянул его Марго.
– Это для ваших ожогов. Втирать три раза в день. Побочные эффекты – заложенный нос, но только в правой ноздре, и галлюцинации в виде мухи в комнате.
– Благодарю, благодарю!
– С повязками вы и сами справились… – доктор, казалось, едва сдержался, чтобы не закатить глаза, – приемлемо.
Джонатан бросил опасливый взгляд на Марго и опустошенно сказал:
– Должно быть, вы хотите узнать, как… – он сглотнул, – как это произошло… с Калебом.
Доктор Доу покачал головой:
– Мне достаточно того, что вы написали в письме. Я приду через три дня – к тому времени «Бёрр» и «Пойшлитц» уже подействуют. Если все пройдет так, как я думаю, можно будет снять бинты и швы. Кое-какие обезболивающие препараты я оставил на тумбочке – они весьма действенны, но опять же много побочных эффектов. Также вам потребуется купить определенные лекарства – список я оставил там же, на тумбочке. Если состояние Калеба ухудшится, сразу же сообщите.
Не прибавив ни слова, доктор развернулся, раскрыл антитуманный зонтик, запустил винт на нем и вышел за дверь.
И это было едва ли не последнее, что Марго четко помнила, осознавала и понимала. Когда доктор ушел, ее буквально накрыло потоком чувств, эмоций, страхов, шумом, криками, спорами, чьими-то лицами…
Туманный шквал длился почти два дня. Когда он закончился, Габен вернулся к своей обычной жизни, а дом № 24 на Каштановой улице тем временем превратился в проходной двор. Хлопали двери, по коридору и лестнице сновали какие-то люди. Мальчишки-посыльные из «Аптеки Медоуза». Полицейские. Совсем непонятные личности…
Марго никого не впускала в детскую и постоянно призывала присутствующих вести себя потише. В какой-то момент ей надоела толкотня у комнаты сына, и не терпящим возражений тоном, которому не смогли не подчиниться даже констебли, она велела всем покинуть второй этаж.
Как только упомянутые «все» оказались в гостиной, важный сержант с рыжими подкрученными усами, глянув на чайный варитель, спросил:
– Полиция может рассчитывать на чашечку чая, мистер Мортон?
– Никакого чая, пока вы не арестуете этого мерзавца!
Сержант хмуро покачал головой.
– Мистер Мортон, я ведь уже сказал…
– Это все он! Он! – перебил Джонатан. – Вы должны мне поверить, мистер Кручинс! Проклятый кукольник стоит за тем, что произошло с моим сыном! Ему не должно сойти это с рук! Кто знает, вдруг у него есть и другие куклы? Вдруг он их еще кому-то продаст?! Весь город в опасности! Все дети в опасности!
Констебли обменялись многозначительными взглядами – один из них и вовсе щелкнул себя по шлему: мол, кто-то тут совсем спятил.
– Я ведь вам уже сказал, сэр, – непреклонно ответил сержант Кручинс. – Мы пришли по указанному вами адресу, но не похоже, что лавка работает. Вряд ли вы могли купить там… гм… игрушку. К тому же…
– Вряд ли мог купить?!
– К тому же, – продолжил сержант, – то, о чем вы рассказываете, смахивает на сущий бред или несмешную шутку. А я, знаете ли, не люблю шутки. Неужели вы думаете, что мы такие дураки и поверим в какую-то злобную живую куклу?
– То есть вы ничего не собираетесь делать?!
Сержант пожал плечами.
– Мы уже все сделали, мистер Мортон.
– Я этого так просто не оставлю! – негодующе воскликнул Джонатан. – Я сообщу в газеты! В «Сплетне» из этого раздуют настоящую сенсацию! Можете мне поверить, Бенни Трилби понравится наша история, а уж он, как вам известно, не упустит случая уделить пару абзацев доблестной габенской полиции!
Угроза привлечь ненавидимого едва ли не всеми в Тремпл-Толл ведущего репортера «Сплетни» и профессионального раздувателя слонов из мух, судя по звукам, раздавшимся из живота сержанта Кручинса, вызвала у него острое несварение.
– Вы бы это полегче, сэр, – угрюмо сказал полицейский. – Я понимаю, что у вас горе и все такое, но я бы на вашем месте поостерегся разбрасываться угрозами. Речь идет о клевете. Если вы продолжите настаивать на том, что почтенный мистер Гудвин, которого у нас подозревать нет никаких причин, является виновником произошедшего, то он подаст на вас в суд за попытку очернить его имя. И в таком случае, что-то мне подсказывает, шансы будут не в вашу пользу, поскольку это всего лишь ваше слово против его.
Джонатан решил, что ослышался.
– Подаст в суд?! На меня?!
Теряя терпение, сержант Кручинс сказал:
– Вы утверждаете, что сожгли куклу, – это очень подозрительно. Но даже если предположить, что она и правда существовала, у вас нет доказательств, что вы купили ее в лавке игрушек мистера Гудвина. Нет никаких квитанций, вас никто не видел в лавке или возле нее. Женщина, о которой вы нам сообщили, – та, что живет в футляре от контрабаса, – совершенно чокнутая и немая к тому же. Не слишком надежный свидетель. При этом в книге учета лавки игрушек не значатся сведения ни о каком… – сержант сверился с записями в блокноте, – Малыше Коббе. Мы всё тщательно проверили.
– Я был там! Говорил с Гудвином! И купил у него проклятую куклу!
– Мистер Гудвин заявляет, что незнаком с вами, никогда вас прежде не видел и уж тем более не продавал вам никакую куклу.
– Проклятый лжец! – закричал Джонатан, сжимая кулаки в бессильной ярости.
Он уже догадался, что ни в чем не переубедит этого сержанта и его синемундирных прихвостней. Лень и безразличие полиции его, разумеется, не удивили, но от подобной несправедливости у него даже перехватило дыхание. Их послушать, так они с Марго все придумали, никакой куклы не было, а их сын просто якобы неудачно порезался или что-то в том же духе.
Уяснив, что хозяин дома успокаиваться не намерен, сержант стал намекать, что, быть может, полиции стоит уделить особое внимание тому, как именно ребенок получил свои ранения во время туманного шквала, в запертой квартире, в присутствии отца и матери. И лишь тогда Джонатан понял, что, если продолжит настаивать на своей версии случившегося, из жертв их самих сделают виновными. Для Габена подобный исход был не редкостью.
Нехотя Джонатан заставил себя замолчать и, с трудом сдерживая бушующие внутри эмоции, проводил господ полицейских к двери.
Когда они покинули дом № 24, он еще какое-то время возмущался в пустоту, угрожал, проклинал констеблей, призывал на их головы падения дирижаблей, а под ноги – обрушения мостов, но вскоре его запал весь «сошел на нет». Он словно выгорел и потух…
Постепенно дом наполнился тишиной. Никто больше не топал по лестнице, никто не хлопал дверями, никто ни о чем ни с кем не говорил.
Марго полностью ушла в себя. Почти все время она проводила возле постели Калеба, кормила его с ложечки кашей из тертых желудей. Джонатан и вовсе превратился в тень. Он уходил на работу, возвращался поздно, молчал и часами глядел в пустоту, о чем-то раздумывая.
Слух о том, что в доме № 24 случилось что-то мрачное и зловещее, разошелся по Каштановой улице словно подхваченный ветром.
Перестал приходить старый почтальон мистер Лейни, а молочник мистер Миллн всякий раз, когда оставлял у порога свои бутылки, старался ретироваться от «жуткой» двери как можно быстрее. Судя по ковру опавших листьев и обрывкам газет у крыльца, которые никто не спешил убирать, даже дворник, мистер Тувиш, обходил, или в его случае, скорее, обметал, их порог стороной.
Марго и прежде не особо общалась с соседями, но сейчас она буквально чувствовала, как они все смотрят, пытаются пронзить любопытными взглядами затянутые занавесками окна, перешептываются между собой, выясняют, что же именно произошло в доме № 24. Даже не выходя за дверь, она ощущала тучу злорадства, которая будто зависла над их крышей. Таковы были Габен и его жители – никакого сочувствия, никакого сопереживания, лишь потаенная радость, что это случилось не с ними.
Даже сестра Марго Джеральдин вела себя с ней так отстраненно, словно они чужие. Явилась к ним домой лишь однажды, спросила с порога: «Это правда?» – и после того, как Марго со слезами бросилась к ней в объятия, отстранилась, развернулась и ушла. Она будто боялась заразиться несчастьем, постигшим семейство Мортон.
За эти дни Марго осунулась и постарела. Бледная, исхудавшая и поседевшая, похожая на призрак, она неслышно бродила по дому, то и дело заглушая рыдания платком.
Калеб ничего не говорил. Он лежал в кровати с закрытыми глазами и забинтованным лицом, и она понимала, что сын до сих пор жив, лишь по изредка поднимающейся при дыхании груди и по тонкому посвистывающему хрипу, вырывающемуся через неплотно сомкнутые губы. Обезболивающие средства доктора Доу вроде бы работали. Марго теперь всегда давала их Калебу заранее: у нее в ушах до сих пор стоял жуткий крик сына, когда действие одного из лекарств прошло.
На третий день доктор вернулся и снял повязки, снял швы. Марго очень боялась того, что ей откроется, когда бинты спадут, но, увидев такое родное и любимое, хоть и бледное лицо сына, она почти сразу же успокоилась. Доктор Доу справился просто замечательно – вряд ли можно было сделать лучше. О случившемся свидетельствовали лишь тоненький красный шрам, нитью протянувшийся по контуру лица, да несколько крошечных шрамиков у губ и в уголках глаз.