– Он сказал, что ты раскрыл его заговор, но никто тебе не поверит, потому что полиция на его стороне. Потому что все на его стороне…
Джонатан так крепко сжал кулаки, что костяшки пальцев хрустнули.
– Когда он приходил?
– Сегодня… когда тебя не было, приходил.
– Марго! – снова закричал Джонатан. – Где была твоя мама? Где она была?
– Она… она заснула. Он сказал, что усыпил ее. Она спала внизу, а он поднялся по лестнице, вошел сюда и сказал, что доберется до меня! Что скоро доберется до меня!
– Ну уж нет, – ответил Джонатан. – Ничего не бойся, слышишь, Калеб? Ничего не бойся. Он не доберется до тебя. Поверь мне. Я тебе обещаю!
Джонатан вытащил сына из шкафа, усадил его на кровать и выбежал из детской. Ворвавшись в свою комнату, он достал из-под перины спрятанный там револьвер и с криком «Я не позволю ему забрать моего сына!» бросился вниз по лестнице.
Марго как раз поднималась. Она еще толком не пришла в себя после сна и ничего не понимала.
– Джонатан?
Он едва не сбил ее с ног, пронесшись мимо. В последний момент она успела отскочить в сторону и вжаться в стену.
– Джонатан! Что происходит?! Ты куда?! Джонатан, стой!
Но Джонатан не слушал ее. Он схватил пальто и, даже не обратив внимания на шляпу, бросился вон из дома. Хлопнула дверь.
– Мама! – раздался голос Калеба.
Марго ринулась наверх и забежала в детскую.
Калеб стоял у окна и глядел на улицу, следил немигающим взглядом за быстро отдаляющейся в тумане фигурой отца. Тот сжимал в руке оружие, а прохожие шарахались от него в стороны. Распахнутое пальто трепетало на бегу.
– А куда пошел папа? – спросил Калеб, обернувшись.
На лице мальчика не было и следа былых слез, весь страх куда-то исчез, а в уголках глаз поселился совершенно недетский прищур.
Марго стояла в центре гостиной. На ней было застегнутое на все пуговицы черное платье с удушливым воротником, обхватывающим горло, словно пальцами душителя. Беспросветно-угольное траурное платье. Рядом, на столе, лежала шляпка с черной вуалью.
За эти дни много чего произошло. Сюда приходили и полиция, и душеприказчик мистер Гришем из конторы «Гришем и Томм», и Джеральдин, которая внезапно оживилась, словно наконец дождалась того, о чем невероятно долго мечтала. Марго прекрасно чувствовала плохо прикрытое удовольствие, которое та испытывала. Джеральдин с порога принялась лживо утешать ее, играя роль любящей старшей сестры, заботливой нянюшки и строгой учительницы в одном лице. Она заверила Марго, что той не о чем беспокоиться, что она сама организует похороны и все с этим связанное.
После самоубийства Джонатана прошло целых пять дней. Квартира не то что опустела, в ней за это время будто появился черный угол, из которого разрасталась тьма, и он, этот угол, с каждой минутой затягивал в себя всю прежнюю жизнь дома № 24. Постепенно ничего не осталось. Никаких эмоций, мыслей и чувств.
Часы пробили девять утра. С их последним ударом внутри Марго словно заработал какой-то механизм. Она отмерла, медленно повернулась и направилась вверх по лестнице, сжимая в руке большой кухонный нож.
Марго знала, что именно произошло. Она все поняла. Но было слишком поздно. Было поздно корить себя за то, что не поверила Джонатану, за то, что не поддержала его и оставила наедине с отчаянием. Кто-то словно откачал из нее специальной машиной все сожаления. Их место с недавних пор заняло лишь какое-то придушенное подушкой холодное осознание происходящего.
Она поднялась по лестнице, прошла мимо их с Джонатаном спальни и двинулась прямиком к детской. Зайдя в комнату, тихонько прикрыла за собой дверь.
Калеб стоял возле кровати, глядел в пол и ждал. На нем был черный костюмчик: штаны, жилетка и пиджачок. Из руки свисал непослушный галстук, который он так и не смог завязать. Когда мама зашла, мальчик даже не посмотрел на нее, но его губы тронула улыбка.
– Зачем тебе нож, мамочка? Ты хочешь порезать пирог? – негромко произнес Калеб. Это было сказано тем же голосом, который она слышала в этой комнате в ночь туманного шквала. Голосом, который она изо всех сил пыталась забыть.
Марго не ответила.
– Все хуже не бывает, да, мамочка? – спросил Калеб. – Почему ты их всех терпишь? Тетушка Джеральдин слишком груба с тобой! Тетушке Джеральдин никто не позволял так говорить с моей мамочкой. А еще те злые полицейские… Как бы они не споткнулись и случайно не упали в канаву со свернутыми шейками. Они не пожалели мамочку – даже не предложили ей платочек.
Марго опустила взгляд и шагнула вперед, не в силах смотреть на мальчика. Нож в ее руке был направлен острием в пол.
– Я знаю, что у тебя на уме, мамочка, – сказал Калеб. – Я вижу, что ты задумала…
– Неужели?
– Да. Ты хочешь, чтобы тетушка Джеральдин организовала не одни похороны, а трое… трое грустных похорон! Это очень-очень плохая идея, мамочка.
– Да? – безразлично спросила она. – Почему же?
– Потому что мне очень хочется жить! Как ты не понимаешь?! Это же так хорошо, когда ты – настоящий мальчик. Когда у тебя есть комната, игрушки и даже мамочка! Это же просто чудесно!
– А как же… как же… – Марго не смогла произнести его имя.
– Папочка сошел с ума и застрелился. Выстрелил себе в рот на скамейке в парке Элмз.
– Он не застрелился! Он бы не стал этого делать!
– Но так сказал мистер констебль.
Марго зажмурилась до боли в веках, после чего открыла глаза и ненавидяще уставилась на мальчика.
– Зачем эти игры? – спросила она. – Мы ведь с тобой сейчас здесь одни. Зачем ты продолжаешь играть и прикидываться? Это твой Хозяин убил Джонатана.
– Хм… нет же! Папочка сошел с ума и застрелился. Выстрелил себе в рот на скамейке в парке Элмз, – слово в слово повторил мальчик. – Так сказал мистер констебль.
У нее не было сил спорить.
– Ты не должна делать то, что задумала, мамочка, – продолжил Калеб. – Я знаю, что ты хочешь вонзить нож сперва в своего любимого сыночка, а потом вонзить его в себя.
Она промолчала.
– Ты просто пока что не видишь, но у тебя есть выбор…
– Выбор? – усмехнулась Марго. Это существо говорило не так, как ее восьмилетний ребенок. Судя по словам, которые оно произносило, оно было намного, намного старше.
– Да, выбор, мамочка. Ты можешь умереть, а можешь продолжать жить. И все будет как прежде.
– Как прежде ничего не будет.
– Да. Но у тебя будет твой сыночек. Хозяин сказал…
Из ее горла вырвался отчаянный хрип.
– Твой проклятый Хозяин!
– Он сказал, – не обратил внимания на ее слова Калеб, – что любовь мамочки к своему сыночку безгранична, потому что он ее плоть и кровь. Потому что он – продолжение ее самой. И я – твое продолжение…
– Ты не мое продолжение! Ты маленький гаденыш…
– Гаденыш! Мне нравится это слово, – широко улыбаясь, проговорил мальчик. – Может, я и гаденыш, но где-то здесь, внутри, еще живет милый, загнанный, забитый в угол Калеб. Он плачет и зовет тебя: «Мама! Мама! Ты же не бросишь меня, мама?! Ты же не убьешь меня, мама?!»
Нож в ее руке дрогнул.
– Его уже нет. Он давно исчез.
– Не-ет, – протянул мальчик. – Он по-прежнему здесь, и, если хочешь, я буду его иногда выпускать.
– Ты лжешь.
– Я не лгу. Я никогда тебе не солгу. Знаешь почему?
– И почему же?
– Потому что я тебя люблю, мамочка.
– Любишь? – с ненавистью процедила она. – А Джонатана?
– Папочка сошел с ума и…
– Хватит! – закричала Марго.
Ее не интересовало, как именно проклятая кукла заняла место Калеба, было ли это как-то связано с отрезанным, а потом снова пришитым лицом, планировал ли заранее Малыш Кобб, чтобы его сожгли, или просто все удачно для него совпало. Она хотела узнать другое. Джонатан словно завещал ей непонимание и неуемное желание понять причины…
– Что мы сделали этому проклятому Гудвину? За что он так с нами? Что ему от нас нужно?
– Ой, ему ничего не нужно. У него всё есть. Это был… был… экс-пе-ри-мент…
– Эксперимент?
Калеб кивнул:
– Он просто пытался подарить мне мамочку. Подарить мне жизнь настоящего мальчика. У него не получалось до этого, а тут получилось. Но ты не должна об этом думать, мамочка. Лучше подумай о другом. Здесь есть я, есть ты, где-то внутри стенает тот, кто жил в этой комнате до меня. Я буду иногда его выпускать. Мы закопаем папочку, и все будет хорошо. Ты будешь готовить разное вкусное, а я буду учиться в школе и играть в игрушки. Я обещаю примерно себя вести… временами. Ну, или ты сейчас убьешь нас. Но только представь: а что, если я и правда не лгу и Калеб все еще здесь? Зная, что существует такая вероятность, ты сможешь убить его? Так что же ты выберешь, мамочка?
Она почувствовала, что сходит с ума. В этот момент Марго Мортон просто не стало. Как будто она уже взяла и сделала то, что собиралась сделать. Как будто вонзила нож сначала своему сыну, а потом и себе прямо в сердце. Ее просто не стало, ведь как еще объяснить то, что случилось дальше.
Марго положила нож на тумбочку, взяла из руки Калеба галстук и, обвив его вокруг воротника рубашки мальчика, принялась аккуратно повязывать: обернула, снова обернула, продела в петельку, затянула…
Калеб глядел на нее не моргая и улыбался.
Когда дело было сделано, Марго взяла мальчика за руку, и они покинули детскую.
Моё пост-имаго. История о таинственном происшествии, жуткой твари и кулинарных рецептах
Часть первая. Таинственное происшествие
Глава 1. Пассажир с поезда «Дурбурд»
Доктор Доу отчаянно не хотел этого делать, но в итоге все же надел шарф. Он потянул за неприметный шнурок – и шарф ожил, зашевелился: сам собой обернулся вокруг шеи и затянулся узлом.
Шарфы доктор не любил – было в них, по его мнению, что-то неизящное, неаккуратное. То же касалось и «Самозавязывающихся шарфов Хоффа». И хоть это новомодное изобретение считалось «выбором настоящего джентльмена», в понимании Натаниэля Френсиса Доу, своим легкомысленным видом оно не отличалось от старых, обычных шарфов.
«Утешает, что это хотя бы ненадолго», – подумал доктор.
Надев цилиндр и перчатки, он придирчиво осмотрел себя в зеркале, которое висело на стене у вешалки.
«Безупречно. За исключением шарфа…»
Его взгляд упал на торчавшую из прорези погодного датчика метеокарточку:
Объявлено Срочное Тревожное Предупреждение.
Близится туманный шквал.
Доктор Доу предпочел бы сейчас остаться дома, в удобном кресле у камина, в компании тостов, кофе и романа «Семнадцать миль на запад в сторону вчера», но у него было дело в городе. Дело, которое не отменить и не перенести.
Насилу отринув мысли о завтраке и книге, доктор взял саквояж и антитуманный зонтик, сообщил миссис Трикк, экономке, что скоро вернется, и, выйдя за дверь, нырнул во мглу Тремпл-Толл.
Тремпл-Толл, или, по-простому, Саквояжный район, и в лучшее время не слыл приятным местом, а сейчас и вовсе представлял собой нечто крайне тоскливое.
На улице было серо, мерзко и слякотно. Туманное утро напоминало дурной полузабытый сон. Дома проглядывали лишь фрагментами: там – окно, здесь – водосток, еще где-то – почтовый ящик или ржавая труба паропровода. Неприятные личности ворочались во мгле, словно куколки бабочек в коконах. Порой появлялись, но тут же исчезали, будто их никогда и не было… будто они просто приснились…
Доктор раскрыл антитуманный зонтик и переключил рычажок на ручке. Трехлопастный винт с шуршанием пришел в движение и завращался. По трубке, скрытой внутри ножки, на лопасти потек раствор «Дефогг», они подхватили его и принялись разбрызгивать по сторонам. Туман на пару футов вокруг начал таять.
Подняв зонтик повыше, доктор пошагал по переулку.
Короткий путь до Чемоданной площади занял бы у него минут пятнадцать, но пролегал он через задворки Рынка-в-сером-колодце, а места это были, мягко говоря, не слишком выдающиеся. К тому же тамошняя публика знала «га-аспадина дохтора» в лицо и, очевидно, не упустила бы случая к нему пристать, словно голодная моль к только что повешенной в гардероб новенькой шубе: «Ой, у меня болит то!», «Ой, у меня свербит это!», «А рука должна так гнуться?», «А у меня нос отпал – это же не нормально, да?»
Чтобы избежать всех этих мелких раздражающих глупостей, доктор и предпочел длинный путь.
Быстрым шагом дойдя до конца переулка Трокар, он оказался на улочке Худых Ставен.
Мимо проехал паровой экипаж, хлопнула какая-то дверь, у стены дома шмыгнула здоровенная крыса с кошкой в зубах.
Прислонившись к фонарному столбу, прямо на грязном тротуаре сидел престранный тип в ветхом, латаном-перелатаном мундире и шляпе-двууголке. У его ног бродила парочка ворон на тонких поводочках. Завидев доктора, черные птицы разразились карканьем, а тип прохрипел:
– Не найдется пары пенсов для старого ветерана? Враний полк, сэр, подайте…
Доктор Доу прошел мимо, не сдержав отвращения на лице. На месте этого человека он бы не разбрасывался подобными признаниями: Враний полк делал во время Старой войны ужасные, отвратительные вещи, и оставшиеся в живых солдаты, которые в нем когда-то служили, влачили свое ничтожное существование вполне заслуженно.
Вороны закаркали доктору вслед, но он даже не обернулся: пусть только тип в двууголке попробует натравить на него своих питомцев – пожалеет, что его не прикончили на войне. Впрочем, тот, видимо, предпочел не связываться и подыскать себе другую жертву. Жертву короткой памяти…
Доктор Доу свернул на Фили. Обычно шумная улица сейчас пустовала: на дверях лавчонок и мастерских висели замки, окна домов не светились – с сообщением о приближающемся шквале местные будто залегли в спячку.
Чем дальше доктор отходил от дома, тем сильнее портилось его настроение. И дело было не только в погоде. Натаниэль Доу относился к различного рода предчувствиям весьма скептически, но сейчас в его душе поселилась твердая убежденность, что грядет нечто крайне неприятное.
В Габене была примета: мол, встретить солдата из Враньего полка – не к добру.
Доктор Доу не верил ни в какие приметы, но мрачные мысли набросились на него всем скопом, словно стая бродячих собак, и он начал гадать, что сегодня может пойти не так. Все его предположения так или иначе сводились к туманному шквалу…
Из размышлений доктора вывел резкий, пронзительный звонок, и из мглы выполз дряхлый, как само время, трамвай.
Натаниэль Доу остановился. Подумать только: он и не заметил, как вышел на Бремроук!
Ну а улица Бремроук не заметила его появления. Мимо шли прохожие, гудели экипажи и лязгали велоциклы, грохот, стук и скрежет заполонили собой все. Туман тут и там смешивался с разноцветными облачками дыма от папиреток, трубок и сигар.
«А это еще что за новости?» – подумал доктор.
У афишной тумбы на углу толпились люди, во все глаза рассматривая то, что на ней висело.
Доктор пригляделся. Афиши сообщали, что сегодня, ровно в полночь, состоится премьера радиоспектакля «Таинственное убийство», великолепной в своей жути аудиодрамы, которую, если верить заявлениям с плакатов, «вы так ждали».
Натаниэль Доу удивился, ведь он ничего не ждал. Да и в принципе он считал себя человеком, которого невозможно завлечь на что бы то ни было громкими призывами с афиш, поскольку рассчитаны такие призывы сугубо на простаков. Но с другой стороны, что ему мешало обличить авторов афиш во вранье, ведь шансы того, что эта аудиодрама настолько великолепна, как о ней пишут, исчезающе малы.
Доктор Доу задумался: «В эту полночь у меня вроде бы нет никаких важных дел». И записал в свой мысленный блокнот: «Полночь. Кофе. “Таинственное убийство”».
После чего, начисто позабыв о любых аудиодрамах, с головой погрузился в уличную сутолоку.
На Бремроук было не протолкнуться. Дамы и господа спешили по своим делам, сжимая ручки антитуманных зонтиков и поводки с собачонками. На всех без исключения лицах (как и на мордах собачонок) читалась нервозность: туманный шквал все ближе и ближе – скоро мгла станет непроглядной, плотной, удушающей.
Доктор Доу разделял тревогу людей. Вспомнить только то, что творилось в городе во время прошлого туманного шквала. Хотя нет, лучше не вспоминать…
Преодолев два квартала и оставив за спиной меблированные комнаты Жубера, а с ними и «Пуговичный пассаж», он наконец оказался на Чемоданной площади.
Здесь было еще многолюднее, чем на Бремроук: громыхали бредущие по тротуару механоиды; экипажи, стоя в заторе, лихорадочно клаксонировали.
В тумане виднелись очертания причаленного дирижабля, но «Фоннир» там стоит или же «Бреннелинг», никак не удавалось разглядеть. Впрочем, для довольно внушительной толпы у трапа, какой именно дирижабль не отправится сегодня в Старый центр, значения не имело. Официальные представители причальной службы сообщали возмущенным людям с чемоданами, что все полеты над Габеном отменены из-за непогоды, и советовали воспользоваться кебом, паротрамваем или омнибусом. За что в ответ получали совет провалиться пропадом.
«Хорошо, что мне сегодня не нужно никуда лететь», – подумал доктор Доу.
Подойдя ко входу в здание вокзала, он достал жилетные часы. Без пяти восемь. Идеально!
Скрипучий во всех суставах, как старая пружинная кровать, латунный автоматон в темно-зеленой форме Паровозного ведомства открыл перед доктором двери и с почтением отошел в сторону.
Стоило Натаниэлю Доу сделать шаг в зал ожидания, как его тут же окружили чистильщики башмаков («Бриллиантовый блеск ваших туфель!»), продавцы газет («Свежая “Сплетня”!») и прочие раздражающие личности, которых, как он считал, стоило бы рассадить по спичечным коробкам и выпускать наружу лишь в случае крайней необходимости.
Отмахнувшись от приставал, доктор выключил зонтик и, дождавшись, когда лопасти остановятся, быстро сложил его. А затем погрузился в мышиный цирк Габенского вокзала.
Что-то невнятно бормотали бронзовые вещатели, чуть более разборчиво звучала музыка из рогов граммофонов, стоявших на столиках вокзального кафе, монотонно жужжали обладатели чемоданов и обладательницы ковровых сумок.
Для убежденного мизантропа Натаниэля Доу здесь было слишком много людей – прибывших, отправляющихся, блуждающих без определенного дела. Последние так и вовсе, в понимании доктора, являлись худшими представителями рода человеческого, и он каждому с удовольствием нашел бы чем заняться.
В толпе шныряли профессиональные и не очень нищие, промышляли воришки. Несмотря на то что в зале ожидания располагался полицейский пост, местные ловкачи без особой опаски обчищали рассеянных бедолаг, которые ни на что, кроме собственного билета, вокзальных часов и табличек с названиями перронов, не обращали внимания.
И словно в подтверждение этому в начале перрона под вывеской «Платформа “Корябб”» неожиданно раздалось гневное:
– Проклятый Габен! Мерзавцы! Прохиндеи! Целый ящик умыкнули! А вам и дела нет, зеленая вы жаба!
Скандалил лысый носатый господин в полосатом черно-сером пальто. Кипя от негодования, он размахивал цилиндром и тыкал пальцем в стоявшие рядом деревянные ящики, сплошь покрытые трафаретными надписями: «Хрупко!», «Очень хрупко!», «Невероятно хрупко!», «Не трясти, не дышать!»
Служащий Паровозного ведомства в темно-зеленой форме и фуражке с утомлением на лице выслушивал жалобы и оскорбления хозяина ящиков и отвечал унылым голосом, растягивая слова, как резиновые конфеты «Лизетто»:
– Сэр, Паровозное ведомство не в ответе за…
Носатый ничего не хотел слушать.
– Это ваша вина! – вопил он. – У вас из-под носа умыкнули целый ящик невообразимо ценного груза! Вы себе даже не представляете, какие я понес потери!
Тут служащий неподдельно заинтересовался. Сняв с пояса планшетку на цепочке, он перевернул на ней несколько листков и нашел в списке груз разгневанного пассажира.
– Согласно декларации, это какие-то куклы и…
– Это не просто куклы! – запротестовал носатый, важно вскинув указательный палец. – Это новейшие фарфоровые куклы «Миранда» из «Коллекции для послушных девочек». А воры…
Служащий Паровозного ведомства, с трудом сдержав улыбку, перебил его:
– Что ж, смею полагать, они будут очень разочарованы.
Доктор Доу был согласен. Он во всех красках представил себе недоуменные лица этих типов, когда они вскроют похищенный ящик и обнаружат там кукол. Для послушных девочек.
Оставив спорщиков за спиной, доктор Доу ступил на перрон, и ему предстал «Дурбурд», последний поезд, прибывший в город перед туманным шквалом.
В лучшие времена бордовый, а ныне бурый паровоз отчаянно не походил на те миленькие блестящие модели, которые продавались в лавках игрушек. Кривобокие горбатые трубы, черные от копоти окна, название на боку едва угадывалось под толстым слоем ржавчины. Неприятный и вызывающий горький привкус во рту, одним своим видом он напоминал прокуренного насквозь дедушку, валяющегося на постели любимого внука в алкогольном обмороке.
Сразу за локомотивом и угольным тендером шла пара багажных кофр-вагонов с откидывающимися на петлях боковыми стенками и складными крышами-гармошками.
Разгрузка багажа уже началась: крыши были сложены, а стенки откинуты, открывая взору чемоданы и футляры, сумки и свертки, коробки и мешки. Рядом, на перроне, стояли два механических багажных перегружателя – каждый с дюжиной многосуставных манипуляторов, оканчивающихся латунными кистями рук в белых перчатках. Вот только почему-то руки эти были опущены, а кожаные кресла механиков пустовали.
То, что перегружатели никто не обслуживал, вновь пробудило у доктора затихшее было по дороге нехорошее предчувствие.
Платформа «Корябб» меж тем, казалось, жила своей привычной жизнью. Тут и там сновали автоматоны-носильщики, толкая перед собой багажные тележки. Пассажиры покидали вагоны с угрюмыми, недовольными лицами – еще бы: кто будет рад тому, что сходит в Габене. Все как обычно… Ничего странного не…
– Разрешите, сэр! – раздалось за спиной, и доктор, вздрогнув, отошел в сторону. Мимо промчались трое станционных служащих.
Доктор Доу не любил спешку и считал, что куда бы то ни было спешат люди, которые не умеют распределять свое время, засиживаются до последней минуты, а потом стараются нагнать то, что от них давно ускользнуло. И лишь официальным лицам при исполнении он мог сделать небольшую поблажку.
Но сейчас именно вид упомянутых лиц – взволнованных и хмурых – подтвердил его опасения: «Что-то случилось…»
Ускорив шаг, Натаниэль Доу двинулся следом. Со стороны могло показаться, что он предельно спокоен, но с каждым оставленным позади вагоном дурное предчувствие в нем крепло все сильнее.
Еще издали доктор увидел столпотворение. Люди сгрудились у вагона «№ 9, второй класс». Натаниэль Доу похолодел: именно этот вагон ему и был нужен.
И пассажиры, и служащие вокзала стояли по пояс в клубах пара и заглядывали в занавешенные иллюминаторы. Люди в толпе шумели и толкались, топтались друг у друга по обуви и тянули шеи.
Доктор Доу ненавидел зевак. И тех, кто просто зевает, и тех, кто праздно толпится, – для него они все были недоумками и бездельниками. Сам он никогда не зевал и не бездельничал. К тому же, по его мнению, чаще всего вместе людей собирало то, что явно не стоило того, чтобы глазеть на это даже поодиночке.
Где-то в глубине людского сборища раздался громкий пронзительный звук – как будто заплакал младенец. Очень назойливый младенец. Доктор Доу придерживался мнения, что если ты несмышленый ребенок, это не является оправданием, чтобы нарушать общественный покой.
Из толпы, волоча здоровенный кофр, выбрался какой-то джентльмен в котелке, обмотавшийся шарфом по самые глаза, чтобы защититься от пара и станционной вони. Пассажир не заметил подошедшего доктора и наступил тому на ногу.
– Про-простите, – глухо проговорил человек с кофром, – я не хотел.
Доктор Доу уже собирался посоветовать этому неуклюжему господину хорошие глазные капли, как тут в толпе кто-то спросил:
– Что там стряслось? Вам видно?
На что ему ответили:
– Говорят, кого-то укачало.
– Да. До смерти, – добавил еще один зевака.
Кто-то умер…
Натаниэль Доу сжал зубы и принялся протискиваться через толпу.
– Пропустите! Пропустите меня! Я доктор!
Изрядно помятый и истыканный локтями, он все же попал в вагон.
Любопытствующие стояли и здесь, заполняя собой все узкое пространство обитого темным деревом прохода. Тускло горели газовые рожки, висевшие в простенках между дверями купе, в вагоне было неимоверно душно и жарко, ко всему прочему в толпе курили, а кто-то надрывно чахоточно кашлял.
– Да пр-р-ропустите вы! – прорычал доктор, пробираясь все глубже в вагон.
Кто-то ткнул его в бок, кто-то потянул за лацкан пальто, еще кто-то выдохнул ему прямо в лицо облако зловонного дыма от папиретки. Доктора посетило острое желание достать из саквояжа ланцет и проложить себе путь с его помощью, как вдруг он увидел впереди знакомый каштановый затылок.
– Джаспер! – позвал доктор Доу.
Мальчик в узеньком черном костюмчике, стоявший у двери в купе, обернулся. Он был настолько лохмат, что казалось, будто у него нет ни бровей, ни ушей. Густые волосы закрывали половину его лица, оставляя на виду лишь один большой карий глаз, тонкие губы и нос торчком.
Было видно, что Джаспер пытался причесаться, он даже галстук повязал – мальчик явно расстарался, чтобы привести себя в приличный вид перед прибытием в Габен. Что ж, вышло у него не очень: по мнению доктора, выглядел он как бродяга, которому сообщили, что через полчаса ему предстоит встреча с судьей. Но чего еще ждать от мальчишки…
Доктор нисколько не удивился тому, что Джаспер оказался в самом сердце этой толчеи: его двенадцатилетний племянник был существом раздражающе любопытным и утомительно прытким – отучить его совать всюду свой нос не смог даже Натаниэль Френсис Доу.
– О, дядюшка! – воскликнул Джаспер. – Пропустите! Мой дядюшка доктор! Пропустите его!
Служащие Паровозного ведомства дали доктору Доу дорогу, и стоило ему протиснуться к племяннику, как он тут же увидел, что стало причиной столпотворения.
В обшитом вишневой кожей купе на одном из сидений лежал человек. На пол капала кровь, рука, откинутая в сторону, застыла в судороге. Лицо человека пересекала длинная багровеющая рана, вид которой тут же вызвал у доктора легкое покалывание профессионального интереса.
Большой иллюминатор был задернут тяжелой бордовой шторой, обе газовые лампы светились едва ли не на пределе. В купе находились господин начальник перрона, старший проводник поезда «Дурбурд» и проводник вагона № 9, что явствовало из их медных жетонов. Начальник перрона, коренастый усатый мужчина с пышными бакенбардами, отодвинул проводников в сторону:
– Доктор, прошу вас.
Натаниэль Доу поглядел на племянника.
– Джаспер, с тобой все в порядке?
– Конечно, дядюшка! Тут такое происходит…
Доктор прищурился, изучая живое взбудораженное лицо мальчика. Так и не обнаружив на нем каких-либо признаков недомогания или хотя бы испуга перед увиденным, он повернулся к начальнику перрона и сказал:
– Боюсь, мои услуги здесь не пригодятся. Этому джентльмену нужен патологоанатом и…
– Господин доктор! – взволнованно перебил усач. – Мы сообщили в городскую лечебницу, но близится туманный шквал, и еще неизвестно, как скоро кто-то сюда доберется. Вы, в свою очередь, уже здесь, а я как официальный представитель Паровозного ведомства прошу вас помочь мне разобраться в этой… ситуации.
– Конечно, мой дядюшка вам поможет, сэр! – радостно сообщил Джаспер. – Ведь так, дядюшка?
Доктор Доу нахмурился. Он отчаянно не хотел во все это впутываться, но Джаспер с его длинным языком, кажется, не оставил ему выбора. А ведь он уверил миссис Трикк в том, что скоро вернется. Она очень огорчится, если они не успеют к чаю.
– Я могу рассчитывать на полную свободу действий? – спросил доктор Доу.
– Разумеется!
– Что ж, тогда я бы попросил вас очистить вагон от зевак, сэр. Помимо этого, я хотел бы, чтобы все присутствующие покинули купе. Здесь невыносимо шумно, нестерпимо людно и невероятно тесно.
– Конечно-конечно! – Начальник перрона повернулся к одному из подчиненных: – Паркер, разберитесь! Очистить вагон! И поставьте кого-то у подножки, чтобы никто не пролез обратно.
Доктор Доу меж тем вручил племяннику зонт и, войдя в купе, поставил саквояж на откидной столик, снял черные кожаные перчатки. А затем словно поднял иглу с граммофонной пластинки, отключив у себя в голове протестующие возгласы изгоняемых зевак, и, надев белые рабочие перчатки, склонился над телом.
Принадлежало оно мужчине сорока – сорока пяти лет. Чуть скругленное лицо обрамляли светлые волосы, спутанные и залитые кровью. У покойного были бакенбарды и кустистые брови. Нос, рот и левый глаз почти полностью отсутствовали.
Доктор достал из саквояжа линеечку и замерил края раны (длина – пять с половиной дюймов, ширина – чуть больше полутора). После чего зажег переносную лампу и через увеличительное стекло взглянул на рану поближе.
Края ее были рваными, в самых глубоких местах белел череп. При этом там, где кожа обрывалась, обнаружилось кое-что весьма странное…
Доктор взял пинцет и, поддев «странное», поместил его в пустую скляночку. Снова взглянув на рану, задумчиво покачал головой: он не понимал, что оставило такие повреждения. Может, осмотр тела даст хоть какие-то ответы?
Покойный был одет в коричневый твидовый костюм-тройку неплохого качества, но, видно, не новый: манжеты потертые, на локтях заплаты. Помимо раны на лице, других повреждений на теле не обнаружилось…
Пока доктор проводил осмотр, служащие Паровозного ведомства обсуждали мертвеца и обстоятельства происшествия.
– Согласно билету, – сообщил проводник вагона № 9, заглядывая в купе из прохода, – пассажира зовут Реджинальд М. Руффус. Сел на поезд он в порту Керруотер, заказывал чай и много-много сахара – я едва ли не весь запас рафинада на этого сладкоежку истратил…
– Кто-то еще ехал в этом купе? – спросил начальник перрона.
– Нет, сэр. Только мистер Руффус.
– Так что здесь произошло?
– Не знаю, сэр. Никто ничего не видел и не слышал.
– Как всегда, – раздраженно произнес начальник перрона. – Где носит этих полицейских?
– Их уже позвали, сэр…
Доктор слушал вполуха. Его заинтересовал исходящий от мертвеца запах… странный запах, обладающий явно лекарственной основой, – вероятно, какая-то мазь.
Он развязал галстук-бабочку покойного, расстегнул пару верхних пуговиц рубашки. На шее обнаружилась едва заметная сиреневатая сыпь – запах шел от нее: судя по всему, этот Реджинальд М. Руффус чем-то ее смазывал.
Доктор Доу принялся обыскивать карманы пиджака покойного в поисках тюбика мази, но нашел лишь носовой платок и пачку жевательного табака «Хюмм». При этом он нащупал завалившийся за подкладку какой-то предмет цилиндрической формы (слишком большой, как для тюбика).
– Кто обнаружил тело? – спросил доктор.
– Я, сэр. – Проводник дрожащей рукой промокнул пот на лбу платком. – Я шел по вагону, сообщая пассажирам, что мы прибыли. Как всегда, согласно инструкции, напоминал, чтобы не забывали вещи и оставляли чаевые. Дверь купе была приоткрыта, и я увидел его… гм… руку… Мне показалось, что пассажир заснул. Тогда я открыл дверь и увидел… увидел…
– Держите себя в руках, Хемфри, – велел начальник перрона.
– Когда вы видели этого человека живым в последний раз? – спросил доктор.
Проводник задумался:
– За десять минут до прибытия. Зашел сообщить ему, что мы вот-вот будем на месте. Он выглядел нетерпеливым и… был жив.
Доктор вывернул карман пиджака покойного, пытаясь достать непонятный цилиндрический предмет, но дыры так и не нашел – очевидно, тот не завалился, а был намеренно вшит под подкладку. Он потянулся к своему саквояжу за ланцетом, чтобы распороть шов, но тут его взгляд упал на пустующее сиденье напротив.
Доктор нахмурился.
– Взгляните, сэр, – сказал он начальнику перрона, и тот подошел.
Кожаная спинка сиденья была вспорота. Длинная кривая прореха начиналась почти у самого окна, доходила примерно до середины сиденья, обрывалась на два-три фута, а затем начиналась снова и тянулась до дверей. Как будто что-то вонзилось в кожу, прошло сверху по какой-то преграде, после чего вернулось на прежний маршрут.
– Поразительно! – начальник перрона недоуменно распахнул рот.
– Сэр, вы не присядете вот сюда? – доктор указал на место посередине, между двумя разрезанными участками, и начальник перрона исполнил его просьбу.
Доктор Доу кивнул – его догадка подтвердилась: и пусть вокзальный служащий занимал чуть больше места, чем требовалось, было ясно, что именно стало преградой для чьего-то немыслимого удара.
– Кто-то здесь был! Кто-то еще! – воскликнул Джаспер, любопытные глаза которого мелькали то тут, то там; неугомонный мальчишка выглядывал из-под рук и из-за спин служащих ведомства, тянул шею и вставал на цыпочки, пытаясь увидеть как можно больше.
Мальчик был прав, вот только, очевидно, в купе кое-чего не хватало. Второго трупа.
Доктор Доу уже собирался озвучить свое предположение, как тут вдруг заметил что-то на полу. Наклонившись, он подсветил находку лампой.
Вдоль сиденья была рассыпана… зола?
Натаниэль Доу взял щепотку черной пыли, растер между пальцами. Бросил взгляд на газовые рожки – все верно, золе здесь взяться было неоткуда.
Достав из кармашка саквояжа небольшой конвертик, доктор насыпал в него щепотку золы.
– Ваше мнение, доктор? – спросил начальник перрона, по-прежнему сидевший на месте неизвестного участника происшествия.
– Слишком шумно, – раздраженно бросил доктор Доу.
– А по поводу покойника?
Доктор покачал головой и прищурился.
– Я сейчас скажу то, с чего начинаются многие мрачные истории: я никогда прежде не видел таких ран… и не представляю, чем она была нанесена…
– Может, топором? – затаив дыхание от восторга, предположил Джаспер, для которого все происходящее явно было чем-то сродни театральному представлению.
– Точно не топором, – сказал доктор. – Я не могу определить орудие прямо здесь, нужно изучить все подробнее. К тому же этот шум очень отвлекает…
На перроне что-то происходило. У вагона раздались крики, кто-то басил, что-то требовал, велел всем и каждому убираться вон и щедро сыпал угрозами.
– Кажется, наша славная полиция прибыла, – заметил доктор.
И верно: в вагон, а затем и в купе, тяжело ступая, вошли двое констеблей в темно-синей форме, высоких шлемах и с дубинками на поясе. Один был толстым увальнем с глазами навыкат, а другой – настоящим громилой с квадратной челюстью и мелкими, как пуговички-пенни, глазками.
– Что здесь творится? – рявкнул толстяк. – Требую ответа!
– Найден человек, сэр, – сообщил начальник перрона, мгновенно оказавшись на ногах. – Мертвым. К счастью, тут поблизости оказался доктор и…
– К чьему это счастью? – гаркнул полицейский с квадратной челюстью. – Покойника? Хе-хе-хе!
Служащие Паровозного ведомства кто побелел, кто покраснел еще сильнее. Полицейских боялись. Начальник перрона неуверенно обратился к Натаниэлю Доу:
– Господин доктор, позвольте представить, это вокзальные констебли, господа Бэнкс и Хоппер.
– Доктор Доу, – представился доктор.
– Это место преступления, – сообщил Бэнкс.
– Убийства, – добавил Хоппер.
– Предположительно, господа, – уточнил доктор. Он был человеком педантичным и дотошным до мозга костей, и неточность – почти во всех ее проявлениях – вызывала у него зубную боль.
– Предположительно? – хмыкнул толстяк Бэнкс. – Да вы только поглядите на это кровавое месиво! Или вы думаете, что это несчастный случай? Или – что этот красавчик сам себе пол-лица сбрил?
– Да уж, – расхохотался громила Хоппер. – Мертвячник взял и распанахал себе рожу. А вы точно доктор? Всамделишный?
Натаниэль Доу поднял бровь. Он окончательно все для себя решил по поводу двух этих личностей: как можно всерьез относиться к человеку, употребляющему слово «всамделишный»? Даже отцеженное лично ему оскорбление в сравнении с этим отошло на второй план.
Констебль Бэнкс меж тем скривился и непохоже спародировал доктора.
– Самоубийца в поезде! – заголосил он на весь вагон. – Самоубийца в поезде! Свежие новости!
По толпе на перроне тут же пошли разговоры о самоубийце, что лишь усугубило раздражение доктора Доу: он терпеть не мог заблуждения, искажение фактов и невежество. Оба констебля, несомненно, были склонны ко всему вышеперечисленному.
И тут произошло то, чего никто не ожидал: побагровевший от возмущения Джаспер ткнул пальцем в спину констебля Бэнкса.
– Эй вы! Не смейте так непочтительно говорить с дядюшкой, глупые полицейские!
В купе повисла тишина. Служащие ведомства выпучили глаза – на лицах у паровозников было четко и ясно написано: «Ой! Что сейчас начнется!»
Бэнкс и Хоппер с треском и хрустом нахмурили брови, а затем… расхохотались: вагон наполнился гортанным ухающим смехом обоих констеблей.
– Что за наглый босяк! Нет, ну ты видал, Хоппер?
– Да, Бэнкс! Это просто нечто!
Джаспер выглядел таким злым, что, казалось, еще чуть-чуть – и он набросится на громадных полицейских со своими крошечными кулачками.
– Доктор, я советую вам утихомирить вашего щенка, – отсмеявшись, сказал Бэнкс, – а то мы его на цепь посадим и наденем на него намордник.
– Да! – добавил Хоппер, уперев руки в бока. – Маленький намордник для маленького щенка! У нас их полным-полно, намордников-то!
Натаниэль Доу кипел от ярости, но все же внешне сохранял самообладание, не желая терять лицо в присутствии этих двух невежд. Он поспешил напомнить констеблям о причине своего пребывания здесь:
– Меня попросили осмотреть тело. Быть может, вы все же обратите внимание на покойного?
– Мы и сами разберемся, – ответил Бэнкс. – Благодарим покойно… тьфу – покорно… но мы знаем, как расследовать такие вот дела.
Хоппер добавил:
– Да, есть… как она?.. процедура!
– Правда? – прищурился доктор. – И что же вы будете делать?
– Мы отправим мертвяка в полицейский морх.
– Да, бандеролью с подписью «С любовью от Бэнкса и Хоппера», и коронер все сам сделает. Он скажет, куда идти, кого бить дубинкой и кого тянуть за шиворот по лужам до самого Дома-с-синей-крышей.
Хоть Натаниэль Доу и представлял, как делаются дела на Полицейской площади, слова Бэнкса и Хоппера поразили его до глубины души. И даже не то самое «морх» через «х». С подобным непрофессионализмом от городских служащих он давно не сталкивался. Эти же, с позволения сказать, полицейские выглядели и вели себя как настоящие злыдни из Фли или откуда-то из трущоб у канала.
– То есть вы это называете «процедурой»?
– Разумеется. И вы сейчас портите нам нашу процедуру.
Доктор закрыл глаза и замер.
– Он что, заснул? – недоуменно спросил Бэнкс.
– Нет, – негодующе ответил Джаспер. – Он всегда так делает, когда рядом невежды. Набирается терпения.
Какими бы недалекими ни были эти констебли, они тут же поняли, что речь о них. Хоппер скрипнул зубами, отчего его квадратная челюсть сдвинулась, как каретка у печатной машинки, а Бэнкс сморщил распухший нос.
– Доктор, вам пора, – заявил толстяк, очевидно с трудом себя сдерживая, чтобы не разобраться с наглецом прямо сейчас. По констеблю Бэнксу было видно, что ему не дает наброситься на Натаниэля Доу лишь потаенный, вышедший прямиком из детства страх перед докторами. Перед докторами и их черными саквояжами. – Советую немедленно удалиться. Это полицейское дело. А не докторское.
– Да, в этом городе еще полно убийств, которые можно неверно обозвать самоубийствами, – добавил Хоппер. – Идите портите процедуру кому-нибудь другому – Тромперу, или Гуну, или еще кому…
Доктор поглядел на начальника перрона, на проводника и прочих служащих Паровозного ведомства, но те отводили глаза – никто не решался спорить с представителями синемундирной габенской полиции.
– Что ж, – сказал он, сложил инструменты в саквояж, нарочито медленно сменил перчатки, после чего повернулся к выходу из купе. – Пойдем, Джаспер.
Джаспер напоследок одарил констеблей грозным взглядом и, посчитав, что его явно недостаточно, показал им кулак. Толстяк Бэнкс, положив руку на рукоять дубинки, шагнул было в его сторону, но мальчик ринулся прочь и, обогнав дядюшку, выскользнул из вагона.
Натаниэль Доу, раздраженный и распаленный глубоко внутри, но снаружи являющий неизменное хладнокровие, медленно пошагал по проходу. Ощущая на себе голодные, алчущие сведений взгляды зевак, он сошел на перрон и двинулся через толпу.
Сверкнула белая магниевая вспышка. Среди любопытствующих стоял обладатель острого носа, клетчатой бабочки и причудливых очков с вмонтированным в оправу фотографическим аппаратом.
Это был Бенни Трилби, вечно ошивающийся в районе Чемоданной площади репортер из газеты «Сплетня», известный фантазер, опытный пугатель общественности и мастер перевирать факты – один из самых ценных кадров редакции.
Отметив широкую ехидную улыбочку Бенни Трилби, доктор Доу внутренне поморщился. Он уже предвкушал сегодняшние заголовки «Сплетни»: какая-то чушь несусветная, ни капли правды, зато множество восклицательных знаков.
В том, что Трилби все переиначит, сомневаться не приходилось. Скорее всего, в свежем номере будет что-то вроде: «НЕЗАДАЧЛИВЫЙ ДОКТОР ОБЪЯВИЛ ОЧЕВИДНОЕ УБИЙСТВО НЕЛЕПЫМ САМОУБИЙСТВОМ!», «СКОЛЬКО СТОИТ БИЛЕТ, ЕСЛИ ТЫ – МЕРТВЕЦ?!» и даже «ГЕНИИ ПОЛИЦЕЙСКОЙ СЛУЖБЫ БЭНКС И ХОППЕР В ДЕЛЕ! ПРЕСТУПНИКАМ НЕ СКРЫТЬСЯ!»
Доктор Доу был уверен, что ни Бенни Трилби, ни прочие газетчики из «Сплетни» ни за что не напечатают правду, поскольку для такой правды требуются чернила, которые в редакции давно закончились. Чернил марки «Беспросветность без прикрас» не осталось во всем городе.
Если бы вдруг во всей редакции «Сплетни» нашлась хотя бы одна честная печатная машинка, заметка, выпущенная из-под ее валика, гласила бы:
Человек, найденный мертвым в поезде, стал всего лишь очередной жертвой этого города. Жертвой, до которой, в общем-то, никому нет дела.
Кофейный варитель «Хноппиш» шипел.
В какой-то момент клепаная бронзовая махина, напоминающая толстяка на трех коротких ножках, запыхтела и затряслась. Из тонких, как сигары, труб повалил пар, а на датчике степени готовности ячейка «Немного подождать» сменилась на ячейку «Приятного кофепития». Несколько раз что-то щелкнуло, после чего котелок внутри брюха варителя перевернулся и вылил свежесваренный кофе в чашку. Механическая рука «Хноппиша» на разложившейся гармошке вытащила чашку и зависла в ожидании, когда же хозяин соизволит ее принять.
– Хм… – раздалось из-за раскрытой газеты, следом оттуда выбралась уже рука человеческая: длинные тонкие пальцы нащупали ручку и взяли чашку.
В гостиной дома № 7 в переулке Трокар всегда жил тягучий душистый запах кофе. Им пропитались кремовые обои с коричневым цветочным узором, обитые полосатой тканью кресла, шторы на окне и даже присутствовавшие здесь сейчас люди. Сильнее всего этот запах ощущался в районе девяти часов утра, в обед и ближе к полуночи.
Напольные часы в углу как раз отбили одиннадцать часов (время близилось к обеду), и только тогда Натаниэль Френсис Доу, доктор частной практики, заботливый дядюшка и мизантроп до корней волос, позволил себе отпить из чашки кофе с корицей.
Насладившись любимым напитком, он выглянул из-за газеты и пытливо уставился на племянника: пьет ли тот свой сиреневый чай?
Чай этот представлял собой особое лекарственное средство, которое дядюшка лично смешал и заварил для Джаспера, – оно должно было вернуть мальчика к жизни после долгой поездки и всего с ней связанного. Доктор глядел на чашку, стоящую у руки племянника, как кот, выжидающий, когда же мышка высунет голову из норки и потянется к кусочку сыра. Но мышка была слишком занята своими делами.
Джаспер сидел за столом для чаепитий и перебирал стопку журналов «Роман-с-продолжением», которые дядюшка выписывал специально для него. Публиковавшийся в них роман-фельетон всякий раз обрывался на самом неожиданном и интересном месте – по мнению Натаниэля Доу, ход примитивный и дешевый, да и в целом он считал это чтиво крайне наивным. По большей части в «Романе-с-продолжением» описывались невероятные и исключительно нереалистичные приключения, а еще он содержал множество неточностей и допущений. Доктор Доу ни за что бы не признался, что, несмотря на все это, он и сам с нетерпением ждет каждого нового выпуска.
Пока Джаспер отсутствовал, этих выпусков накопилось почти два десятка, и сейчас мальчик искал тот, на котором остановился перед отъездом. Джаспер просто жить не мог без бумажных приключений и во время каникул очень скучал по своему любимому герою.
– Мистер Суон побывал в Микении! – воскликнул он, листая один из номеров журнала. – Сколько же я всего пропустил! Я остановился на том, как субмарина «Летиция» дала течь после схватки с гигантской акулой!
– Глупые, смехотворные выдумки. Неужели, кроме тебя, это кто-то читает? – проворчал Натаниэль Доу, сам при этом вспоминая волнительный момент, когда дикие обезьяны в джунглях Микении прямо из-под носа мистера Суона похитили алмаз Гвенуи, за которым тот охотился.
Джаспер усмехнулся. Он-то знал, как обстоят дела на самом деле: дядюшку выдавали едва различимые складочки, где были загнуты уголки, и темно-красные пылинки между страницами – пепел от дядюшкиных папиреток.
– Да уж, – сказал мальчик. – Это все выдумки – не то, что происшествие в поезде!
Доктор Доу опустил газету и, с сомнением глянув на племянника, недовольно покачал головой. В отличие от Джаспера, сегодняшнее происшествие в поезде не показалось ему ни захватывающим, ни невероятным. Мрачным – бесспорно, непонятным – этого не отнять, но никакой прелести он в нем не видел. Ну а Джаспер… он был Джаспером, и этим все сказано.
Если бы доктору потребовалось кратко описать племянника, он бы использовал для этого лишь четыре слова: «сумбур», «суматоха» и «имбирное печенье». Последнее – из-за неуемной страсти мальчишки к этому кондитерскому изделию. К примеру, прямо сейчас тот уплетал уже, наверное, пятнадцатое по счету печенье «Твитти» и останавливаться на достигнутом явно не собирался.
Доктор Доу вернулся к статье, которую читал.
– Бенни Трилби разошелся не на шутку, – сообщил он. – «КРОВАВОЕ УБИЙСТВО В ПОЕЗДЕ!» – заголовок явно не для третьей страницы. Судя по всему, этот пронырливый тип попытается перебраться на передовицу в следующих номерах и подвинуть новости о туманном шквале. Он даже расстарался и придумал животрепещущие подзаголовки: «В город прибыл убийца!», «Кто станет следующей жертвой?!», «Тремпл-Толл в страхе ожидает продолжения кровавых событий!»
– «Сплетня» никогда не заслуживала доверия, – сказала миссис Трикк, появившись из дверей кухни с подносом в руках. – Давно стоило отказаться от подписки!
Экономка была невысокого роста, щупленькая и сухонькая, но характер ее походил на натянутую пружину мышеловки. Всем цветам в одежде миссис Трикк предпочитала серый и его оттенки, так что издали могло показаться, будто она с ног до головы покрыта пылью, а ее собранные в тугой пучок седые волосы лишь усугубляли это впечатление.
– «Сплетня» сплетничает, – выдал Джаспер с набитым ртом.
Миссис Трикк выразительно поглядела на мальчика, и он вдруг понял, что не влезшее печенье по-прежнему торчит у него изо рта. Джаспер быстренько затолкнул его поглубже и испуганно уставился на экономку: эта женщина была приверженкой строгих правил касательно сладкого перед едой, но сейчас, впервые на памяти Джаспера, она отчего-то не хмурилась и не ворчала из-за того, что он, мол, перебьет себе аппетит.
К удивлению мальчика, экономка открыла новую пачку «Твитти» и, высыпав печенье в вазу, поставила ее перед ним на стол. Позволительно кивнула и спросила:
– Как прошли каникулы у мадам Доу?
– Очень и очень скучно. – Не веря своему счастью, Джаспер осторожно взял имбирный кругляш. – В доме у бабушки все до невозможности занудные. Но зато я увидел море.
Миссис Трикк не была эмоциональной особой, но сейчас она глядела на Джаспера со слезами на глазах. Он уезжал совсем ненадолго, а она вела себя так, словно больше не надеялась его увидеть.
– У нас ведь тоже есть море…
– У бабушки – нормальное море, – уточнил мальчик. – Там совсем нет пыли…
Пыльное море, на берегу которого раскинулся Габен, не случайно получило свое название. Оно напоминало старый чердак, на который сотни лет не ступала нога человека. Воды там было совсем не видать – она скрывалась под сплошным ковром пыли.
– Вы так исхудали за каникулы, мастер Джаспер, – заметила экономка. – А эта бледность! Она мне не нравится. Бабушка будто морила вас голодом и держала в подвале!
За время отсутствия Джаспер действительно почти превратился в тень, способную пролезть под дверью, а его кожа выглядела так, словно он был чем-то перманентно испуган. Доктор надеялся, что сиреневый чай поможет, в частности, и от этого тоже.
– Ну, куда уж стряпне бабушкиного повара до ваших тостов с желудевым джемом, миссис Трикк, – сказал Джаспер, чем вызвал умильную улыбку пожилой экономки.
Миссис Трикк взяла опустевший поднос и направилась в кухню. На пороге обернулась и проговорила странным дрожащим голосом:
– Я так боялась, что вы… не вернетесь к нам. Но доктор сказал… он сделал все, чтобы…
– Миссис Трикк! – прервал ее доктор Доу. – У вас там ничего не подгорает на кухне?!
Экономка кивнула и поспешно скрылась за дверью.
– Что это с ней? – Джаспер недоуменно поглядел на дядюшку.
Со стороны могло показаться, будто доктор Доу не слушал разговор племянника и экономки, но в действительности он то и дело бросал на мальчика испытующие взгляды поверх газеты. Доктор волновался о самочувствии Джаспера, о том, как сказалась на нем поездка. И переживал он не зря, учитывая зрелище, которому тот стал свидетелем: страшно изуродованные мертвецы в купе поездов – это не то, что должны видеть дети.
Джаспер между тем выглядел совершенно беззаботным – он искренне не понимал, зачем ему впадать в какое-то уныние. Племянник доктора Доу будто просто не умел этого делать. Ничто не могло омрачить его настроение, кроме тех редких моментов, когда заходила речь о его родителях. Но о них в этом доме почти никогда не говорили.
– Это все из-за близости туманного шквала, – сказал доктор. – Все на нервах. Миссис Трикк немного расчувствовалась, потому что рада твоему возвращению.
Джаспер понял, что дядюшка чего-то недоговаривает: то, как миссис Трикк смотрела на него, ее поведение и необычная забота – все это было ей совершенно не свойственно. А что уж говорить о печенье вместо завтрака.
– Туманный шквал свел нашу экономку с ума и сделал из нее неэкономку, – усмехнулся мальчик. – Она же открыла тайные запасы «Твитти», к которым никогда меня не подпускала!
Джаспер кивнул на дядюшкину газету:
– Так что там пишут? Про нашего мертвеца. Тебя упоминают? А там есть про меня?
Доктор вздохнул и прочитал вслух:
– «Утро перед туманным шквалом ознаменовалось для Габена еще одной жертвой. В прибывшем в город восьмичасовом утреннем поезде “Дурбурд” был найден некий господин с разрезанным лицом. Как стало известно редакции, покойный, Реджинальд М. Руффус, был профессором и ученым, состоявшим в ГНОПМ. Нашим дорогим читателям будет любопытно узнать, что профессор, вне всяких сомнений, был убит. Расследованием занялись лучшие представители Дома-с-синей-крышей: констебли Грубберт Бэнкс и Хмырр Хоппер…»
– Лучшие представители, – проворчал Джаспер.
Доктор покачал головой:
– Полагаю, мистер Трилби здесь говорит в так называемом саркастическом ключе. Он их высмеивает.
– Хм, – только и произнес Джаспер, засовывая в рот еще одно печенье, – он не помнил, были ли «Твитти» и прежде такими вкусными, поскольку у бабушки они совершенно не водились. – А что такое ГНОПМ?
– Габенское научное общество Пыльного моря.
– А, всякие важные старикашки с раздутыми, как шары, головами?
– Почему раздутыми? – не понял доктор. – Какое-то опухание?
– Дядюшка! – рассмеялся Джаспер. – Ты такой шутник. Просто они же все очень умные, вот у них головы и распухают из-за мозгов.
– Сомнительно с медицинской точки зрения.
Джаспер на это ничего не ответил. Он знал, что с медицинской точки зрения у дядюшки ампутировано чувство юмора.
– А что еще там есть, в этой статье?
– Мистер Трилби пишет, что на данный момент следствие склоняется к мысли о серийном убийце…
– Серийном убийце! – восторженно прошептал Джаспер, и доктор наделил его очередным снисходительным взглядом.
– Разумеется, чтобы речь шла о серийном убийце, должны быть и другие жертвы, но о таковых пока нигде не сообщалось. Так что, вероятно, это еще одно прелестное заблуждение наших горячо уважаемых господ Грубберта Бэнкса и Хмырра Хоппера.
Натаниэль Доу продолжил чтение:
– «Тело профессора Руффуса отправлено в городской морг, в то время как проводивший осмотр на месте преступления некий доктор, оставшийся неизвестным, ничем не смог помочь полиции. Более того! Почтенные констебли сообщили, что этот доктор едва не испортил все расследование. Бэнкс и Хоппер между тем уверяют общественность, что справятся сами – без участия всяческих шарлатанов и сующих нос в полицейские дела зевак».
Последнее так поразило доктора Доу, что он едва не выронил газету. Его! Сравнили с зевакой! Хуже оскорбления в свой адрес он и представить не мог.
Джаспер запустил всю пятерню в волосы и принялся яростно чесаться, словно там что-то поселилось.
– Я его видел, – сказал он. – Этого профессора Руффуса. Всю дорогу профессор то и дело высовывался из купе и спрашивал у проводника, когда мы уже доедем.
– Он куда-то торопился?
– Не знаю. – Джаспер все чесался, не обращая внимания на многозначительный взгляд дядюшки. – Скорее, нервничал, не мог усидеть на месте.
– Что ж, знай профессор Руффус, чем для него обернется прибытие, он вряд ли так уж спешил бы в Габен. – Доктор не выдержал: – Джаспер, если ты продолжишь это делать, я буду вынужден отправить тебя к цирюльнику. Это совершенно невыносимое зрелище!
Джаспер нехотя прекратил чесаться.
– Он казался вполне дружелюбным, – задумчиво сказал мальчик. – Этот профессор. Только немного растерянным. Вполне себе приятный мистер. Как ты думаешь, что произошло в том купе?
– Ну, я не могу знать, Джаспер. Не хочу соревноваться с мистером Трилби в голословности и выдвигать ничем не подкрепленные, пустопорожние идеи.
– Дядюшка! – усмехнулся Джаспер. – Не будь занудой. Я уверен, ты уже сотню версий придумал.
Доктор Доу вздохнул, сложил газету и сказал:
– Очевидно, это не самоубийство, ведь где тогда орудие, которым нанесена рана? Версия с несчастным случаем также отпадает…
– Конечно! Конечно же, его убили! Это и так всем понятно! – нетерпеливо перебил доктора племянник.
– Все произошло за короткий промежуток времени между тем, когда проводник заходил в купе сообщить, что до прибытия осталось десять минут, и моментом, когда вагон начал пустеть. Я не знаю, убил ли профессора кто-то из пассажиров, или же к нему подсели уже здесь, в Габене, но с уверенностью могу сказать, что полиции следовало бы искать неизвестного, который был с профессором в купе.
– Человека с сиденья напротив, – вставил Джаспер.
– Верно. По всем признакам этот неизвестный также должен был стать жертвой нападения. Вот только второго тела мы не обнаружили.
– Да! Его ведь тоже должно было порезать!
– Несомненно. – Доктор кивнул. – А между тем все, что было обнаружено в купе, практически не помогает выстроить картину произошедшего и вызывает одни вопросы. Что это за черная пыль, которую я нашел под сиденьем? Что за сыпь была у профессора? Что это за предмет, вшитый под подкладку его пиджака? И еще эта рана… – Натаниэль Доу гневно поджал губы. – «Проводивший осмотр доктор ничем не смог помочь полиции…» Ну разумеется, ведь тогда я действительно не знал, чем именно нанесли рану!
Джаспер решил, что ослышался.
– Не знал?
– Сейчас я тоже не уверен на все сто процентов, но кое-какие предположения сделать все же осмелился бы. Меня беспокоит одна деталь…
– Какая?! Какая деталь?
– Вот эта.
Доктор извлек из кармана сюртука прозрачную скляночку. Спрыгнув со стула, Джаспер подошел к дядюшке и, взяв ее, поднес к глазам, поболтал в руке.
– Но тут же ничего нет!
– На самом дне, – подсказал доктор, и только после этого Джаспер разглядел тоненький полупрозрачный волосок… или нет… что-то жидкое?
– Слюна, – пояснил Натаниэль Доу.
– Слюна?
– Я нашел ее в ране. И это дает мне возможность предположить, что…
– Профессора кто-то облизал? – пораженно проговорил Джаспер.
Доктор поморщился от подобной формулировки и уточнил:
– Вернее, лизнул… один раз.
– То есть рану оставил чей-то язык? Что же это за… – Джаспер замолчал.
Доктор кивнул:
– Что бы ни лизнуло профессора Руффуса, это было нечто большое, сильное и весьма кровожадное.
– «Невероятная тварь, доселе невиданная природой…» – прошептал Джаспер.
Эту фразу он вычитал на афише заезжей кунсткамеры, посетившей однажды Тремпл-Толл. На деле там не оказалось ни одной настоящей твари, а в стеклянных ящиках с бальзамирующим раствором находились люди, странные и изуродованные. Джаспер тогда был очень разочарован и решил, что его подло обманули. Но сейчас заманивающая посетителей кунсткамеры фраза с афиши всплыла в его памяти сама собой.
Доктор Доу пожал плечами. Он был приверженцем научного метода, считал фантазию издержкой воспаленного разума и во что-либо фантастическое не верил. Он полагал, что все на свете можно объяснить, применяя сугубо логику и последовательный подход. Кроме разве что некоторых женских причесок – объяснить их была не в состоянии даже логическая машина его разума.
Джаспер, в свою очередь, ожидаемо был взбудоражен намного сильнее обычного. То, что убило профессора из поезда, завладело мыслями мальчика целиком и полностью. Он так и представлял себе огромного монстра со щупальцами, здоровенной клыкастой пастью и длинным языком. А еще у монстра, вне всяких сомнений, должно было быть множество глаз.
– Но как так вышло, что этого монстра никто не видел?
– Не имею ни малейшего понятия, – ответил доктор.
– И он сейчас где-то в городе?
– Вероятно.
– Конечно же, эти дуболомы Бэнкс и Хоппер не найдут его…
– Думаю, не найдут. Скорее всего, они о нем даже не догадываются.
– Нужно что-то сделать!
Доктор от удивления даже поднял бровь:
– Нам?
– Ну да! – Джаспер вернулся к столу, забрался на стул и взял из вазы печенюху «Твитти». – Дядюшка, как ты не понимаешь? Они вообще не станут искать монстра! Они не догадаются, что кто-то до смерти лизнул бедного профессора!
Доктор промолчал.
– А монстр, – продолжил племянник, – где-то там – бродит сейчас по городу в тумане… А вдруг он нападет на кого-то еще?
– Этого исключать никак нельзя.
– Мы должны отыскать его поскорее!
Доктор Доу пристально поглядел на племянника.
Несмотря на то что Джаспер был намного умнее сверстников (сказывалось воспитание Натаниэля Френсиса Доу), как и прочим детям, ему были присущи сугубо детские качества: нетерпение, непоседливость и склонность к необдуманным поступкам.
Доктор пытался изжить из Джаспера эти, по его мнению, недостойные юного джентльмена порывы, но чем больше он пытался сделать Джаспера своей уменьшенной копией, тот, будто назло ему, становился лишь все более не похож на любимого дядюшку.
– Дядюшка? – сказал мальчик, вырвав доктора из размышлений.
– Мы не станем искать никаких монстров и расследовать убийство этого профессора.
– Но почему?!
То, с какой искренней горячностью Джаспер сейчас глядел на дядюшку, в теории могло бы тронуть дядюшкино сердце, имейся оно, разумеется, в наличии и будь он, Натаниэль Френсис Доу, настолько беспечен, чтобы пускаться в какие-то авантюры.
– Это не наше дело, Джаспер, – твердо сказал доктор. – Мы не полицейские. Даже не частные сыщики.
– Но ты бы знал, с чего начать, если бы мы вдруг решили разгадать эту тайну? – прищурившись, спросил Джаспер.
– Я даже не хочу думать в этом направлении.
– Дядюшка!
– Ну, допустим, – утомленно проговорил доктор Доу.
– И куда бы ты отправился первым делом?
Доктор задумался:
– Я хотел бы узнать больше об этом профессоре.
Глаза Джаспера загорелись, словно лампочки в голове автоматона.
– Научное общество?
Доктор Доу кивнул.
– Я бы отправился прямиком туда.
– Эх, как жаль, что мы не можем этого сделать, – с наигранным огорчением проговорил мальчик. – Эти Бэнкс и Хоппер ни за что не позволили бы нам «портить им процедуру». Особенно после того, что они о тебе наговорили…
Джаспер Доу был опытным манипулятором, когда это касалось дядюшки. Он знал, за какие ниточки дергать и на что надавить, чтобы дядюшка отреагировал тем или иным образом. И сейчас тот предсказуемо вспылил.
– Эти невежды в глупых шлемах мне не указ! – воскликнул он и взял чашку. Отпил немного и поморщился: кофе успел остыть. Джаспер молчал, выжидая. – Я в любой момент могу написать самому комиссару Тремпл-Толл!
– Зачем? – удивился племянник.
– Чтобы он выдал мне официальное разрешение «влезать в дела полиции». Или как там это у них называется?! И мне, знаешь ли, даже не пришлось бы его уговаривать, ведь он прекрасно помнит, кто поставил ему механическое сердце вместо старого, продырявленного!
Джаспер видел, что дядюшка завелся, а именно этого он и добивался. Нужно было повернуть ключик еще пару раз…
– Только представь, как бы эти дуболомы огорчились, – сказал мальчик, – если бы тебе выдали такое официальное разрешение. Они бы точно лопнули от злости.
– Как минимум самодовольства у них точно поубавилось бы, – согласился дядюшка.
– Знаешь, что самое обидное? – спросил Джаспер. – Ты нашел столько всего важного в том купе, и все это просто пропадет. Разрез на сиденье, черная пыль, слюна в ране, сыпь. И еще тот непонятный предмет, вшитый под подкладку пиджака профессора Руффуса.
Доктор молчал. С каждым словом Джаспера его лицо становилось все белее, а мальчик продолжал:
– Интересно, что это за предмет. Наверное, что-то очень важное, раз его спрятали под подкладкой. Эх, как жаль, что нам никак не узнать, что же это такое…
Доктор Доу застыл, глядя прямо перед собой, и Джаспер понял, что пришло время вытаскивать из рукава козырь:
– Ты ведь не хотел во все это встревать – ты так и сказал тому паровознику с усами. Но все же решил помочь. И как Бэнкс с Хоппером отблагодарили тебя?
– Они меня выгнали из вагона! – процедил доктор. – И назвали… назвали зевакой!
– Да, это очень несправедливо, – кивнул Джаспер, пристально глядя на дядюшку из-под лезущих на глаза волос. – Ты хотел как лучше, а в этой газете всё врут! Ну, про тебя… Хотя на месте Бэнкса и Хоппера ты бы в два счета все выяснил. Если бы ты поймал монстра, тогда бы они поняли, что ты… – он на мгновение замолчал, – никакой не шарлатан из статьи Бенни Трилби. И не зевака. Кстати, а что делает зеваку зевакой?
– Зевака просто смотрит. Из праздного любопытства.
– И что он делает?
Натаниэль Френсис Доу дернул щекой:
– Ничего.
Он резко поднялся на ноги. От кипящей внутри него ярости, казалось, сейчас вся гостиная заполыхает – так вывести его из себя мог лишь Джаспер.
– Ты куда? – спросил племянник, когда дядюшка, не прибавив ни слова, направился в прихожую.
– Разве не ясно?! – раздраженно ответил доктор Доу. – Отправлю письмо господину комиссару Тремпл-Толл! Нужно узнать, что произошло в том купе, и отыскать это существо, пока оно еще кого-то не убило.
Доктор скрылся в прихожей, и до мальчика донеслось:
– Мы еще посмотрим, кто здесь шарлатан!
Джаспер хмыкнул и засунул в рот очередное печенье.
Глава 2. Добро пожаловать в ГНОПМ
Габенское научное общество Пыльного моря располагалось на самом севере Тремпл-Толл, на границе с тихим и кататонически вялым районом Сонн. Обществу принадлежало большое зеленое здание пяти этажей, и в городе многие думали, что оно битком набито умными людьми. Натаниэль Френсис Доу придерживался иного мнения: он считал, что этот дом набит людьми, которые много знают, но много знать и быть умным – это далеко не одно и то же.
– Гляди, дядюшка! – с восторгом воскликнул Джаспер. – Какая великолепная рухлядь!
В нише, рядом с пошарпанной дубовой дверью, стоял не подающий признаков жизни автоматон. Выглядел он довольно необычно и совсем не походил на тех механоидов, что сновали по улицам Саквояжного района. У здоровяка была большая круглая голова с массивным носом, глазами-лампами и жестяными гравированными усами; судя по заслонке топки на громадном круглом брюхе автоматона, приводился в движение он при помощи угля, ну а труба в виде шляпы-цилиндра исполняла роль дымохода.
Доктор Доу кивнул.
– Паровой Человек, – сказал он. – Когда-то все автоматоны были такими: громыхали неимоверно, чадили как паровозы.
Насквозь проржавевший и позеленевший от времени механоид с закисшими суставами казался настолько древним, будто вышел из мастерской еще при прадеде доктора Доу.
– Я думаю, его обнаружили во время одной из экспедиций, – сказал Джаспер. – Раскопали на месте какого-нибудь забытого, засыпанного песками города или достали прямиком с морского дна.
– Полагаю, все куда прозаичнее, – ответил доктор Доу, – и он просто состарился прямо здесь, в нише у главного входа в ГНОПМ.
Размышлять о происхождении ржавого механоида у доктора не было ни желания, ни времени, и он потянул на себя дверь.
– До встречи, мистер Паровой Человек! – воскликнул Джаспер и нырнул за дядюшкой в здание научного общества…
В вестибюле ГНОПМ было темно. Знание, быть может, и свет, но газ все же стоит денег, в то время как здешние профессора – народ небогатый и бережливый.
Если верить газетам, новых открытий давно не делали, а научные экспедиции в последнее время были большой редкостью: ни тебе грантов, ни вложений неравнодушных филантропов, ни поддержки со стороны господина бургомистра. Вот и вышло так, что нынешние ученые – это по большей части теоретики и домоседы, лениво чередующие чаепития и научные собрания, на которых они вечно склочничают, ругаются хуже портовых грузчиков и хватают друг друга за парики и бакенбарды в попытках доказать, что у какого-то там растения бутон именно чашеобразной формы, а ни в коем случае не бокалообразной, что, конечно же, в корне меняет дело.
Одинокий светильник тускло горел на высокой стойке управляющего. Сам управляющий, джентльмен средних лет с нафабренными русыми волосами и тонкими подкрученными усами, что-то записывал в большую тетрадь и негромко на кого-то покрикивал:
– Клара, уйди! Не топчись по книгам! Ну что за невоспитанная особа!
Доктор Доу и Джаспер подошли к стойке, и им открылось весьма причудливое зрелище: пчела размером с котенка, перебирая лапками и вальяжно шевеля усиками, бродила по раскрытым томам и рабочим тетрадям, разложенным перед управляющим общества.
Клара была дамой в теле – судя по ее округлому полосатому брюшку, в сладостях она себе не отказывала. Золотистый пух на груди и между крылышками, мягкий с виду и прилежно расчесанный, напоминал шикарную шубку из какой-нибудь модной лавки.
Пчела жужжала и презрительно поглядывала на управляющего, который явно был не в силах ее приструнить. В довершение всего она нагло уселась у чернильницы и принялась умываться.
Джаспер тут же углядел в этой Кларе родственную душу.
– Добрый день, сэр, – поздоровался доктор Доу.
– Э-э… да. Добрый день. Добро пожаловать в ГНОПМ. – Управляющий выглядел слегка удивленным: судя по всему, сюда не часто кто-то заходил. Он внимательно осмотрел посетителей и кивнул на медную табличку на стойке. – Мое имя Рональд Фенниг, чем я могу вам помочь?
– Мы здесь касательно профессора Руффуса, – сообщил доктор.
– Мы расследуем его убийство, – добавил Джаспер с таким важным видом, будто за его спиной стоял весь личный состав полиции Габена.
– Конечно-конечно! Это такая трагедия для многострадального Лепидоптерологического общества.
Джаспер даже рот раскрыл от удивления. Он и не предполагал, что существуют такие странные, длинные и неблагозвучные слова.
Доктор Доу нахмурился.
– Мы бы хотели поговорить с кем-нибудь из Лепидоптерологического общества, – сказал он.
Мистер Фенниг оценил то, что доктор произнес сложное слово без малейшей запинки, и кивнул.
– Вам нужен мистер Келпи, помощник профессора Гиблинга, главы общества.
– А где сам профессор Гиблинг? – поинтересовался доктор.
– Сейчас кафедрой заведует именно мистер Келпи, – уклончиво ответил управляющий. – К сожалению, я не могу отлучаться, а мистер Брик – это наш смотритель – куда-то отошел.
– С вашего позволения, мы сами найдем мистера Келпи, – сказал доктор.
– Я его предупрежу о вашем визите.
Мистер Фенниг макнул ручку в чернильницу и что-то быстренько черкнул на прямоугольном листе бумаги, после чего сложил его и засунул в небольшую стеклянную капсулу. Подняв на столешнице круглую крышку, он опустил капсулу в чернеющий патрубок внутренней пневмопочты – и цилиндр с легким хлопком исчез.
– Придется немного подождать. – Управляющий вернулся к своим бумагам.
Доктор кивнул и замер, словно выключился, – он что-то обдумывал, а Джаспер поманил к себе Клару. Взмахнув крылышками, пчела взлетела и опустилась на край стойки. С любопытством приблизилась к мальчику. Зажужжала.
– А ее можно погладить? – спросил Джаспер.
Мистер Фенниг оторвал взгляд от тетради:
– Клара – очень добрая, хоть ее манеры и оставляют желать лучшего. Ей нравится, когда ее гладят. Она не ужалит.
Джаспер осторожно прикоснулся к мохнатой полосатой спинке. Та оказалась очень мягкой и шелковистой на ощупь. Пчела задрожала от удовольствия.
Долго стоять у стойки доктору и его племяннику не пришлось. Меньше чем через пять минут раздался звонок и мигнула лампочка на столе. Капсула вернулась с ответом.
– Вас ожидают, – сообщил управляющий, прочитав послание.
– Как нам найти мистера Келпи?
– Поднимитесь по главной лестнице на третий этаж, а потом идите налево. Только не перепутайте: не направо, а налево…
Доктор поднял бровь – он не считал себя человеком, способным что-то путать.
– …там будет коридор. Он приведет вас к Ржавому залу – это сердце кафедры. В дальнем его конце будет еще один коридор. Пройдя по нему, вы упретесь в кабинет профессора Гиблинга. Мистер Келпи будет ждать вас там.
Доктор Доу кивнул, и они с Джаспером направились к лестнице. Уже поднимаясь по ступеням, они услышали возмущенное:
– Клара! Ну сколько можно?! Уйди с бумаг!..
…Научное общество представляло собой весьма мрачное место. Ни на лестнице, ни на этажах свет не горел, а из-за клубящегося за большими окнами тумана понять, что время близилось к полудню, было решительно невозможно.
Шаги посетителей по узорчатому, но довольно пыльному паркету отдавались эхом. ГНОПМ изнутри походил на запутанный лабиринт: узкие коридоры и лесенки, множество дверей. На обитых деревом стенах висели портреты в тяжелых рамах, с которых хмурились какие-то раздраженные старики. Глядя на них, Джаспер подумал, что все эти джентльмены, судя по их сморщенным носам, что-то унюхали, и тоже втянул носом воздух. Но пахло, к его огорчению, здесь лишь старостью.
Племянник доктора Доу был разочарован: отправляясь в научное общество, он полагал, что встретит в его стенах какого-нибудь безумного ученого с всклокоченными волосами и выпученными глазами или станет свидетелем поразительного эксперимента, но казалось, что здесь вообще никого нет. Порой откуда-то издалека доносились отзвуки голосов, вот только ни слова разобрать не удавалось.
За весь путь доктору Доу и Джасперу лишь однажды встретились люди – двое джентльменов в очках и длинных сюртуках, проигнорировав кивки посетителей, прошли мимо и исчезли в одном из темных проходов. На безумных ученых они не походили – лишь на заумных зануд.
Следуя указаниям мистера Феннига, доктор Доу и Джаспер обнаружили требуемый коридор, прошли его насквозь и оказались у двери с табличкой: «Ржавый зал».
– А кто такие лепидитологи? – задал мальчик мучивший его всю дорогу вопрос.
– Лепидоптерологи, – поправил дядюшка и открыл дверь. – Они изучают… вот это.
Перед доктором и его племянником предстала большая аудитория: ряды сидений уступами спускались к профессорской кафедре, на обитых бордовым крепом столах стояли погашенные лампы с круглыми плафонами и лежали какие-то пухлые книги – некоторые были открыты. Страничка одной из этих книг вдруг с шелестом перевернулась, и Джасперу почудилось, будто это сделал призрак. Уж что-что, а призраки в этом месте, по мнению мальчика, просто обязаны были водиться.
Ржавый зал тонул в потемках так же, как и все здание, но благодаря тусклому свету, который с трудом пробивался в помещение через стеклянную крышу, можно было разобрать, что всю противоположную стену аудитории занимает удивительное – если не сказать поразительное – нечто.
Название зала мгновенно обрело смысл. На стене висела огромная, размером с трехэтажный дом, засушенная буро-рыжая бабочка с ветвящимися золотистыми прожилками на крыльях. Вытянутое мохнатое тело, длинные усики и закрученный, как пожарный рукав, хоботок, казалось, вот-вот шевельнутся, но фасеточные глаза скрывались под толстым слоем пыли: щетка уборщика общества туда не добиралась, видимо, с момента, как бабочку здесь разместили. В любом случае это был величественный и жуткий экспонат, он вызвал у Джаспера трепет, а у доктора… ничего не вызвал: «Бабочка и есть бабочка – ну, большая бабочка, и что с того?»
Доктор Доу начал спуск по проходу между столами, направившись к профессорской кафедре. Джаспер припустил за ним.
Оказавшись внизу, мальчик задрал голову – отсюда бабочка казалась еще громаднее, а благодаря стеклянной крыше создавалось ощущение, будто это место – всего лишь очень большая банка. В темноте разобрать, что находится под сводами, не удалось, но, судя по всему, там прятались механизмы, которые разводили кровлю, – иначе бабочку сюда было просто не затащить.
Доктор Доу между тем думал о своем. В аудитории, по его мнению, не помешало бы как следует пройтись пневмоуборщиком. Кафедра, ряды кресел, проходы между ними – повсюду была пыль. Причем какая-то странная, коричневая. Доктор взял с профессорской стойки щепотку этой пыли и растер ее между пальцами – он ведь уже видел нечто подобное совсем недавно…
Подняв голову, доктор поглядел на бабочку. Ржавая пыль отделялась от ее крыльев, плавно парила по залу, медленно опускаясь…
– Пойдем, Джаспер.
Слева от грифельной доски, стоявшей прямо под гигантской бабочкой, располагалась еще одна дверь. Войдя в нее, посетители оказались в узком коридоре, стены которого были завешаны пожелтевшими от времени плакатами с изображением мотыльков.
Дверь в дальнем конце коридора была закрыта неплотно, и из щели на пол лился теплый дрожащий свет. До доктора Доу и его племянника донесся голос – грозный, рокочущий, как морские валы, накатывающиеся на прибрежные скалы:
– …Вы еще пожалеете, Келпи!
Джаспер удивленно поглядел на дядюшку, но тот поднял руку, призывая его сохранять тишину. Стараясь не шуметь, они подошли к двери. На ней висела табличка:
Профессор Генри Н. Гиблинг. Глава кафедры лепидоптерологии.
Суровый голос за дверью снова зазвучал:
– Лучше запомните ваши локти такими, какие они есть сейчас, Келпи, – целыми и невредимыми, потому что потом вы их кусать будете! Дейли, Хаксгроув, Гамильтон – все в деле! Когда еще представится такая возможность?
Доктор Доу подобрался, крепче сжал ручку саквояжа. Посмотрев на дядюшку, Джаспер вздрогнул: тот выглядел таким сосредоточенным, словно находился сейчас не в научном обществе, а в хирургическом театре со скальпелем в руке.
– Вы нужны в экспедиции, Келпи! – раздалось из кабинета. – Хватит протирать зад в библиотеках! Вспомните: когда в последний раз вы куда-то выбирались из этого пыльного чулана? Когда проводили настоящие исследования? По пути к месту обитания мухоловки Крейцвига вы сможете вдоволь поразмахивать сачком и понаблюдать ваших бабочек и прочую моль…
Доктор Доу разочарованно покачал головой. Он ожидал, что вот-вот раскроются какие-то грязные, мрачные подробности, как ему казалось, имевшего место заговора. А тут речь о какой-то экспедиции…
Посчитав, что услышал достаточно, он постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, толкнул ее.
Войдя, посетители увидели двух мужчин, стоявших у большого дубового стола. Властный голос, очевидно, принадлежал высокому старику, который держал одну руку в кармане сюртука, а в другой сжимал кожаную папку для бумаг. Седые, слегка вьющиеся волосы почтенного джентльмена переходили в пышные бакенбарды, губы его были недовольно поджаты. Словно грозовая туча, он нависал над растерянным и слегка испуганным собеседником.
– Мое почтение, – сказал доктор. – Нам нужен мистер Келпи. Мистер Фенниг направил нас сюда. Мое имя Натаниэль Френсис Доу, это мой племянник Джаспер.
Испуганный джентльмен бросил взгляд на черный докторский саквояж в руке посетителя и кивнул.
– Я – Келпи. – Он повернулся к хмурому старику: – Профессор Грант, эти господа пришли в связи с кончиной бедного профессора Руффуса.
– Да-да, – буркнул старик. – Не буду мешать. И еще, Келпи. Я вам соболезную. Быть может, мы не всегда сходились с профессором во взглядах, но он был знаковой фигурой в ГНОПМ. Наука многое потеряла с его смертью.
Сказав это, он направился к выходу из кабинета, наделив посетителей тяжелым взглядом. В дверях профессор Грант обернулся:
– Подумайте как следует над моим предложением, Келпи. Теперь вы – глава этой кафедры, и именно вы принимаете все решения. Не будьте болваном.
После чего ушел, захлопнув за собой дверь.
Мистер Келпи, невысокий пухленький человечек в коричневом клетчатом костюме и твидовой бабочке, выглядел так, словно вдруг забыл, как здесь очутился: он лихорадочно моргал, крошечные пальцы теребили висящее на цепочке пенсне. Джасперу он сразу понравился: с виду этот мистер Келпи, с его большими любопытными глазами и носиком пуговкой, был наимилейшим существом. Наимилейшим существом с влажными манжетами.
Потеющие руки мистера Келпи не укрылись от пытливого взгляда Натаниэля Доу. Кто-то невнимательный мог бы решить, что мистер Келпи нервничает или чего-то боится, но доктор тут же отметил прочие, едва заметные признаки того, что этот человек чем-то болеет. О чем он тут же осведомился.
– Вы весьма наблюдательны, доктор, – кивнул мистер Келпи. – У меня болотная лихорадка. Подхватил в одной из экспедиций.
– Могу я узнать, что вы от нее принимаете?
– Лекарство Гиблинга. Профессор… гм… глава нашей кафедры сделал его специально для меня, когда я заболел. В состав входят надпочечники жаб и еще много чего такого, что я и не осмелюсь назвать…
– Этот господин, который ушел, – сказал Джаспер, глянув на дверь, – очень раздражен чем-то.
– О, это профессор Грант с кафедры ботаники. Он изучает плотоядные растения: росянки, мухоловки и прочие… хм… хищные сорняки. У него очень непростой характер – в одной из экспедиций Карниворум Гротум откусил ему руку, и после этого он стал… – Мистер Келпи замолчал, не в силах подобрать слова, а затем, так их и не подобрав, заговорил о другом: – Сейчас, впервые за многие годы, он получил финансирование и собирает новую экспедицию. Она отправляется через неделю, и он хочет, чтобы лепидоптеролог стал ее участником. Я прошу прощения за его поведение – страстная, увлекающаяся натура. Вы работаете с полицией?
Мистер Келпи надел на нос пенсне и с сомнением поглядел на Джаспера – даже через увеличительные стеклышки ему не удалось различить в мальчишке констебля.
У доктора Доу, в свою очередь, вопрос мистера Келпи вызвал на лице целую бурю эмоций, вложенную в его коронное лаконичное приподнимание левой брови. Он едва сдержался, чтобы не сказать, что думает о полиции в целом и о некоторых ее представителях в частности. Вместо этого холодно произнес:
– По воле случая мы с Джаспером оказались в том купе, где был найден профессор Руффус. Именно я проводил осмотр тела. Скажем так, мы здесь, чтобы выяснить причины гибели профессора и отыскать виновника произошедшего.
При этих словах мистер Келпи заметно вздрогнул и бросил быстрый взгляд на зашторенное окно.
– О бедный-бедный профессор Руффус! – запричитал он. – Это такое несчастье! И так скоро после несчастья, которое постигло профессора Гиблинга!
– А что за несчастье постигло профессора Гиблинга?
– Сердечный приступ, – опустошенно сказал мистер Келпи. – У него было очень доброе, но очень слабое сердце. Я так подавлен! Так подавлен! Нет сил даже покормить Клару – это любимая пчела профессора Гиблинга… она куда-то улетела… – Он кивнул на обшитую бордовым бархатом подушечку на письменном столе – видимо, Клара обычно на ней спала. – Это все так ужасно: сперва профессор Гиблинг, теперь профессор Руффус. Кафедра лепидоптерологии вымирает, словно совка чесночная. Я да пара студентов – вот и всё, что от нас осталось… Ну, и сэр Крамароу, разумеется.
Доктор был удивлен:
– Крамароу? Не тот ли это джентльмен, который раскритиковал лучшие рестораны в городе и стал личным врагом господина Борджилла из «Летрюфф» после того, как заявил, что…
Следующее, к полнейшему недоумению Джаспера, дядюшка и мистер Келпи произнесли хором:
– «Еда, которую там подают, не годится даже в качестве яда для гремлинов!»
Мистер Келпи грустно улыбнулся:
– Известная история. «Сплетня» обжевывала ее неделю. Сэр Крамароу просто ненавидит городские рестораны. Он гурман и весьма избирателен в том, что подают на стол в Тремпл-Толл и даже в Старом центре. Прошу вас, присаживайтесь. Простите мои манеры. Стоило сразу предложить.
Мистер Келпи обошел стол, опустился в кресло главы кафедры и указал рукой на два глубоких кожаных кресла напротив. Доктор и его племянник последовали приглашению.
Джаспер тут же завертел головой, с любопытством разглядывая кабинет.
Ох, сколько же всего здесь было необычного! Первое, что бросалось в глаза, – это развешанные повсюду засушенные бабочки в рамках под стеклом; каждая бабочка была подписана. Прежде Джаспер и не думал, что их бывает так много – разных, непохожих, неповторимых: одни напоминали простую комнатную моль, другие – лоскуты застывшего пламени.
Впрочем, и помимо бабочек, тут было на что взглянуть. Кабинет главы кафедры лепидоптерологии мог бы запросто потягаться с какой-нибудь библиотекой – книги, книги, повсюду книги! Они тесно стояли на полках шкафов, высились стопками у стен, занимали большую часть места на столе. Целой жизни не хватило бы, чтобы все это прочитать. Но настоящий восторг у мальчика вызвало другое. Словно в каком-нибудь музее, здесь хранилась настоящая коллекция привезенных из различных экспедиций диковинок: шипастые сушеные рыбы, рога и черепа зверей, морские кораллы и раковины. В шкафу под стеклом, среди перьев, наконечников стрел и каменных статуэток, притаилась сушеная человеческая голова – таких голов, Джаспер мог бы поклясться, не встретишь на скучных улочках Габена, на каком-нибудь рынке или у моста. Тонкие волосы-черви были собраны в пучок, сморщенную смуглую кожу покрывала вязь татуировок, а через усохший нос в виде украшения проходила острая точеная кость.
Джаспера посетила мысль: интересно, что сказал бы дядюшка, если бы я явился домой в таком виде?
Что ж, вероятно, дядюшка ничего не сказал бы, а вместо этого просто покончил бы с собой.
Кабинет профессора Гиблинга показался мальчику едва ли не лучшим местом, в котором он когда-либо бывал. Все здесь обладало собственным запахом, каждый из удивительных предметов в коллекции таил в себе какую-то историю. Даже этот пухлый человечек, Келпи, выглядел как всего лишь очередная диковинка, которую также однажды откуда-то привезли. И у него тоже явно была какая-то интригующая история…
Джаспер с удовольствием поселился бы в этом кабинете. Но ненадолго – лишь до того момента, как научное общество собрало бы очередную экспедицию в дальние неизведанные места…
На мгновение ему даже померещилось, будто он попал в один из выпусков своего «Романа-с-продолжением». А скучный дядюшка между тем, казалось, ничего не замечал кругом.
– Позвольте поинтересоваться, мистер Келпи, – спросил он, – какое отношение упомянутый господин имеет к бабочкам?
– Сэр Редьярд Крамароу – друг науки, – ответил помощник главы кафедры. – И в частности, друг лепидоптерологов – бабочки его страсть. Много лет он помогает нам пополнять коллекцию, лично организовал несколько экспедиций. К несчастью, вынужден признать, что Габенское научное общество Пыльного моря – это тот еще клубок змей, и я сейчас не о кафедре герпетологии. Хе-хе…
Он так и не дождался, чтобы его шутку оценили, – доктору было не смешно, а Джаспер не понял, что это еще за «герпетология» такая. Мистер Келпи кашлянул, пытаясь скрыть смущение, и продолжил:
– Здесь случаются свары и грызня не хуже, чем в гримуборной какого-нибудь кабаре, полного склочных танцовщиц и певичек. Многие профессора с других кафедр завидуют нам: мол, отчего «этим бабочникам» такое везение. Их можно понять: не каждый день в ГНОПМ появляется столь щедрый и, по мнению завистников, наивный филантроп, как сэр Крамароу. Профессор Хоррабс с кафедры арахнологов даже пытался переманить его, но сэра Крамароу всегда интересовали лишь бабочки.
Слушая мистера Келпи, Джаспер разглядывал висевшую на стене за его спиной большую, довольно старую карту. Почти все место на ней занимал лесной массив, и, судя по названию «Кейкут и область Микении», это были сырые, дождливые джунгли. Сквозь них изломанным зигзагом проходила красная пунктирная линия.
Джаспер просто обожал различные карты и планы – они неизменно ассоциировались у него с поиском сокровищ и приключениями.
– Простите, сэр, а что это за карта? – спросил он. – Что это за линия на ней?
Мистер Келпи обернулся и вздохнул. Когда он снова поглядел на мальчика, на его лице проявилась ностальгическая грусть, он вдруг будто вернулся на годы назад.
– Это маршрут профессора Гиблинга и его легендарной экспедиции в поисках Черного Мотылька. Двадцать лет прошло, подумать только…
– А что это за Черный Мотылек? – поинтересовался Джаспер.
Мистер Келпи снял пенсне и принялся вытирать стеклышки платком.
– Черный Мотылек – таинственное существо, обитающее в глубине джунглей Кейкута, – сказал он. – Многие утверждают, что его на самом деле не существует, и считают не более чем легендой, расхожей среди туземцев. Тамошние племена поклоняются Черному Мотыльку, приписывают ему различные невероятные сверхъестественные способности. Местные уверяют, что он крадет сны, и называют его предвестником скорой смерти.
– Что за чушь? – проворчал доктор. – Предвестник скорой смерти – это кашель с кровью, а не какая-то там бабочка.
– И тем не менее, – настоял на своем мистер Келпи, – туземцы верят во все это. Они живут в страхе перед приходом Купу-купу – Черного Мотылька. В поселениях, затерянных среди дождевых лесов, ему приносят жертвы, молят не являться. Согласно поверьям, в ночь перемены лун он приходит и забирает одного ребенка…
– Мне все это напоминает истории, которые печатают в журналах «Ужасы-за-пенни», – поморщился доктор. – Я так погляжу, этот ваш мотылек – тот еще воришка: крадет все, что под руку подвернется, – детей, сны и жизни.
Мистер Келпи покачал головой. Судя по его поджатым губам и побелевшему лицу, он относится к предмету своего рассказа предельно серьезно.
– Профессор Гиблинг видел Черного Мотылька собственными глазами. Он даже почти-почти поймал его. Черный Мотылек не вымысел – это жуткое существо, вызывающее ужас одним своим видом.
– Он что, больше той бабочки? – Джаспер ткнул пальцем в дверь, за которой располагалась аудитория с гигантским экспонатом.
– Нет. Намного меньше, но дело не в размерах…
Доктору Доу надоели разговоры о легендах и суевериях. К тому же они с Джаспером пришли сюда по определенному делу и до сих пор ничего полезного, по его мнению, не выяснили. А время все утекало…
Словно подслушав его мысли, напольные часы в углу кабинета отбили полдень.
– Мистер Келпи, – сказал доктор, – хочу напомнить: мы здесь, чтобы выяснить причину гибели профессора Руффуса. Предлагаю вернуться к более насущной теме.
– О, разумеется! Я отвечу на все ваши вопросы.
– Расскажите, каким человеком был профессор Руффус?
– Он был… очень хорошим. Настоящим джентльменом. И добрым другом.
– У профессора Руффуса были враги? Недоброжелатели? Упомянутые вами завистники способны на убийство?
Мистер Келпи округлил глаза и закачал головой.
– Нет, что вы! Эти профессора с других кафедр просто болтуны – каждый и мухи не обидит (многие буквально). Все, на что они способны, – это косые взгляды, проклятия вслед шепотом, немного желчи. Да и всё, пожалуй.
– Тело профессора Руффуса было обнаружено в купе поезда «Дурбурд». Все указывает на то, что он возвращался из поездки. Вы знаете, откуда ехал профессор?
Мистер Келпи горестно вздохнул:
– Профессор Руффус сегодня должен был вернуться из экспедиции. Из Кейкута.
Джаспер непроизвольно бросил взгляд на карту за спиной мистера Келпи.
– Какова была цель данной экспедиции? – спросил доктор.
– Я… Боюсь, у меня нет ни одной догадки. Все держалось в тайне. О цели экспедиции знали лишь профессор Руффус и профессор Гиблинг.
– Отчего такая таинственность?
Мистер Келпи снова нацепил пенсне и вытер платком взмокшие пальцы. По его лбу стекал пот.
– Это обычное дело. – Бабочник принялся суетливо искать что-то в карманах пиджака. – Конкуренты, алчные частные коллекционеры, беспринципные охотники за редкостями. В попытках заполучить бесценные виды все они могут помешать экспедиции. Мне известно лишь, что странствия профессора длились два с половиной месяца. Я с нетерпением ждал его возвращения.
– Насколько я понимаю, – заметил доктор, – подобные миссии в дикие страны – это весьма рискованные предприятия. И в одиночку в них не отправляются. У профессора Руффуса были спутники?
– Места там и правда опасные. Профессор мог договориться с кем-нибудь из Клуба охотников-путешественников. Когда такие вот экспедиции были не редкостью, джентльмены-охотники частенько принимали в них участие.
Мистер Келпи наконец нашарил в одном из карманов маленькую склянку с беспросветно-черной жидкостью, дрожащими пальцами вытащил пробку и одним махом выпил все содержимое пузырька. Стоило бабочнику сделать глоток, как его самочувствие заметно улучшилось. Он снова обтер платком руки, затем лоб и щеки, но потливость и так уже отступила.
– В качестве проводников часто берут местных – туземцев, – продолжил мистер Келпи. – Но у профессора Руффуса был свой собственный туземец – Вамба. Профессор привез его однажды из экспедиции и после этого снимал ему чердачок в меблированных комнатах Жубера.
– Этот Вамба мог отправиться в последнюю экспедицию с профессором?
– Весьма вероятно.
Повисла тишина. Доктор погрузился в размышления. Мистер Келпи рассеянно взял со стола пинцет и подравнял двух бабочек, которые лежали перед ним на отрезе тонкой кремовой ткани. Судя по всему, эти две крохи только лишь готовились отправиться под стекло.
– Какие они красивые… – сказал Джаспер. – Как они называются?
– Этот вид называется насмешник Вигрена. – Мистер Келпи коснулся кончиком пинцета большой бабочки с пурпурными крыльями.
– А эта? – мальчик ткнул пальцем, указывая на совсем крошечную бабочку с зелеными крыльями.
– Эта? Тоже насмешник Вигрена.
– Но почему они такие разные?
– Большая бабочка – самка. Другая – самец. В том, что они так отличаются, нет ничего странного. Это «половой диморфизм» – довольно частое явление у чешуекрылых.
– А вы тоже профессор? – Джаспер был заворожен этими сложными незнакомыми терминами.
– Нет, я только пишу диссертацию… Хотя и даю лекции для мистера Кромма и мистера Симпсона, наших единственных студентов. – Бывший помощник главы кафедры, а ныне фактически новый ее глава мгновенно погрустнел. – Новость о смерти профессора Руффуса их потрясла – они не могут поверить, что это произошло. Как и я…
Доктор Доу сплел пальцы и пристально поглядел на мистера Келпи.
– Вы ведь близко знали профессора Руффуса. Может быть, у вас есть какие-нибудь предположения касательно цели экспедиции? Вряд ли вы ни разу о ней не задумывались.
– Хотел бы я знать, – с печалью в голосе произнес мистер Келпи. – Но вот что я скажу! Это была последняя работа профессора. Его исследования не должны бесследно исчезнуть. Нет, сэр, не должны!
– Насколько я знаю, ученые в экспедициях тщательно все записывают, документируют, фотографируют.
– Да, это так.
– То есть где-то должны быть походные дневники из экспедиции.
Мистер Келпи не думал ни секунды.
– Да, сэр! – воскликнул он. – Определенно должны быть! Профессор Руффус отличался особым тщанием и методичностью во всем, что касалось описаний его странствий. Многие из его путевых заметок легли в основу нескольких книг не только по лепидоптерологии, но также и по географии, этнографии племен и даже для справочника по выживанию в диких условиях. Эта экспедиция не должна была стать исключением.
– Как вы думаете, мистер Келпи, где могут находиться данные дневники?
Бабочник в раздумьях постучал себя пальцем по лбу.
– «Рабочий дневник» – тот дневник, в котором ведутся текущие записи, – обычно находится при профессоре.
– При профессоре не было обнаружено дневника.
– Тогда… я бы предположил, что все дневники в его багаже.
– Насколько я заметил, в купе не было никакого багажа.
– Думаю, его доставили из багажного вагона прямиком в квартиру профессора, – сказал мистер Келпи. – Это обычное дело. Часто профессорам так не терпится поделиться с коллегами своими открытиями, что они с вокзала отправляются сразу сюда, в научное общество, даже не озаботившись принять ванну или переодеться после долгой поездки, в то время как доставкой багажа занимаются либо их помощники, либо чемоданная служба Паровозного ведомства.
– Где жил профессор?
– Недалеко отсюда: на улице Даунинг, у Шестереночной балки, но большую часть времени он проводил здесь, составляя справочники и давая лекции. – Доктор Доу покивал своим мыслям, и бабочник взволнованно подался вперед. – Могу я поинтересоваться, сэр? Вам уже что-то известно? Что именно произошло с профессором? В газетах пишут что-то странное, подробностей не сообщают, а в полицию я идти не осмелился…
– Кое-что нам известно, – уклончиво ответил доктор Доу. – Но все это пока лишь догадки.
– У вас есть версии, что убило профессора?
Доктор прищурился.
– Почему вы сказали «что», мистер Келпи?
– Ну… э-э-э… я имел в виду «кто». Кто его убил, – помощник главы кафедры замялся и опустил глаза, но отрицать было поздно. Его оговорка выдала, что он знает больше, чем пытается показать.
– Мистер Келпи, – жестяным голосом сказал доктор Доу, – позвольте, я опишу вам, как вижу всю ситуацию.
Бабочник кивнул и с трудом проглотил вставший в горле ком. Джаспер даже затаил дыхание – он видел, как напряжен дядюшка, и с легкостью уловил, как испуган мистер Келпи.
– Итак, профессор Реджинальд Руффус, ученый-лепидоптеролог, возвращается из тайной экспедиции на поезде в Габен, – начал доктор. – В купе по прибытии его убивает… какое-то существо. Не стоит, не стоит, мистер Келпи, ничего не говорите! Из нашей с вами беседы я могу сделать вывод, что профессор Руффус нашел что-то в своей экспедиции и привез это «что-то» с собой. А учитывая род деятельности профессора и общую таинственность всего связанного с экспедицией, не вызывает сомнений, что он привез с собой какую-то редкую бабочку.
В полной тишине доктор продолжал:
– Сопоставив найденную мною в купе пыль черного цвета, которая, как я полагаю, представляет собой чешуйки с крыльев, – он кивнул на дверь, подразумевая пыльную кафедру с гигантской ржавой бабочкой, отчего мистер Келпи задрожал, – с тем фактом, что профессор был в Кейкуте, сам собой напрашивается вывод: он побывал в тех же местах, в которых проходила упомянутая вами ранее экспедиция профессора Гиблинга. – Доктор Доу бросил многозначительный взгляд на карту. – Так что, думаю, я не ошибусь, если предположу, что профессор Руффус привез в Габен этого вашего легендарного Черного Мотылька.
Джаспер распахнул рот от изумления, а мистер Келпи, казалось, забыл, что у него есть веки, – он ни разу не моргнул за все время, что доктор говорил.
– И следовательно, – заключил Натаниэль Доу, – напрашивается логичный вопрос (ведь очевидно, что вы прекрасно обо всем этом осведомлены): почему вы лжете нам, мистер Келпи?
Помощник главы кафедры лепидоптерологии вытер платком снова взмокшие руки, но дрожь так просто было не унять.
Грязно-серый тремпл-толльский кеб небыстро катил в тумане по улице Даунинг, стуча колесами по неровной брусчатке.
Экипаж скрипел и трясся, паровой котел жарил в салон так, будто кебмен вознамерился сварить из пассажиров супчик. На крыше, передке и запятках кеба горели фонари, светились окна, и тем не менее вся эта иллюминация не могла победить сгущающуюся мглу.
Туманный шквал был все ближе. Ровно в полдень в городе впервые взвыла сирена штормовой тревоги, и с того момента она раздавалась уже каждые пятнадцать минут – к середине дня мутное белесое море накрыло весь город.
Когда экипаж поравнялся с мрачным и отдаленно похожим на гардероб зданием суда Тремпл-Толл, один из пассажиров, бледный доктор в черном цилиндре, на мгновение смог различить положение стрелок на часах под крышей (половина первого), после чего туман скрыл их, словно стер ластиком карандашный набросок.
– Я вас не виню, мистер Келпи, – сказал доктор, не отрывая взгляда от улицы за окном, придерживая при этом рукой в перчатке слегка порченную молью шторку. – В Дом-с-синей-крышей небезопасно приходить с какими бы то ни было заявлениями. А уж с признаниями так и подавно.
– Я… я боялся, – с трудом выговорил бабочник. Мистер Келпи сидел напротив доктора и сейчас пребывал не в лучших чувствах. Всякий раз, как за окном раздавался вой штормовой тревоги, он вздрагивал и нервно вжимался в кожаное сиденье. – Как я мог им все рассказать? Никто не стал бы ни в чем разбираться! Они тут же обвинили бы меня!
– Именно так они и поступили бы, скорее всего.
– Притом что я ничего не сделал!
– Если бы сделали, было бы не так обидно. Боюсь, в этом городе, чтобы получить справедливое наказание, жизненно необходимо являться преступником. Иначе ничего не стоит попасть за решетку незаслуженно…
– Я просто оказался в безвыходном положении, доктор.
– Это так.
– Я ведь не мог отправиться ловить Черного Мотылька сам!
– Разумеется.
Мистер Келпи все рассказал. Конечно же, он знал, в чем заключалась цель экспедиции профессора Руффуса, хоть и выяснил это случайно.
Накануне отбытия профессора в Кейкут мистер Келпи направился в кабинет главы кафедры, чтобы передать ему подготовленных для коллекции ежевичных крыломахов, когда услышал раздающиеся из-за двери звуки ссоры. Мистер Келпи был поражен, когда узнал голоса спорщиков, ведь профессор Руффус и профессор Гиблинг никогда не разговаривали друг с другом на повышенных тонах и всегда относились друг к другу с почтением. Но только не в тот раз.
Профессор Гиблинг выступал категорически против экспедиции и отчаянно умолял профессора Руффуса отказаться от этой затеи. Последний был непреклонен. А еще невероятно оскорблен тем, что глава кафедры не разделил его энтузиазма и не выказал ему поддержки. Он заявил, что старик просто завидует ему и что не хочет делиться славой: мол, его непременно удар хватит, если Черного Мотылька поймает кто-то другой.
И пусть профессор Гиблинг пытался убедить его, что дело здесь совершенно в другом, профессор Руффус не хотел ничего слушать. Прежде чем покинуть кабинет своего наставника, он поклялся, что отыщет Черного Мотылька, чего бы это ему ни стоило, отловит его и привезет в Габен. И тем самым вернет былую славу обществу лепидоптерологов, ну а если при этом прошлые достижения профессора Гиблинга канут в небытие, так тому и быть. После чего спешно покинул ГНОПМ, а на следующее утро отбыл в экспедицию.
С того дня прошло больше двух месяцев. Старого профессора постигло несчастье, а спустя несколько дней (сегодняшним утром) в газете появилась заметка о том, что Реджинальд М. Руффус был найден мертвым в своем купе по прибытии в Габен.
Прочитав статью, мистер Келпи все понял: профессору Руффусу удалось отыскать Черного Мотылька – он привез легендарное чешуекрылое в Габен, но оно убило профессора и вырвалось на свободу.
Свою осведомленность в том, что произошло, мистер Келпи пытался скрыть, поскольку боялся не столько даже за себя, сколько за кафедру. Прознай кто-то в полиции о том, что во всем виновата бабочка, в ГНОПМ сразу заявилась бы толпа дуболомов из Дома-с-синей-крышей: без лишних разговоров они арестовали бы всех, кого там нашли бы, после чего закрыли бы и саму кафедру – подобное стало бы ее окончательной и бесповоротной гибелью.
– Вам очень повезло, мистер Келпи, что к вам пришли мы, а не констебли, поставленные на это дело, – сказал доктор. – Уж от них здравомыслия ожидать не приходится. А лично нам повезло, что вы очень плохой лжец…
Экипаж затрясло еще сильнее – он въехал на Беззубый мост, пролегающий над Шестереночной балкой, – на мосту брусчатка была еще хуже, чем на улице. Сидевший рядом с доктором Джаспер пытался разглядеть через окно что-либо внизу, в балке, но она сейчас напоминала белесую, вышедшую из берегов реку. Издали доносились гул и скрежет механизмов с Железного рынка.
– Я надеюсь, вы больше ничего не скрываете, мистер Келпи, – доктор Доу пристально поглядел на бабочника.
– Разумеется, ничего! – воскликнул тот. – Я рассказал все, что мне известно. Если бы я только знал, где может находиться Черный Мотылек, я бы сообщил.
– Может, в этой книге есть что-то, что поможет отыскать Черного Мотылька? – спросил Джаспер. В руках он сжимал подаренную ему мистером Келпи большую черную книгу с изображением бабочки и наполовину истершимся, некогда золоченым названием «Купу-купу из сердца джунглей» за авторством самого профессора Гиблинга. В ней рассказывалось о его легендарной экспедиции и обо всем, что он пережил, охотясь на Черного Мотылька.
– Если только там содержатся сведения о том, как эта бабочка умеет становиться невидимой, – проворчал доктор Доу. – Я до сих пор не могу понять, как так вышло, что ни в поезде, ни на вокзале ее никто не заметил. Учитывая размеры раны на лице профессора Руффуса, нанесло ее довольно крупное существо.
– Черный Мотылек хоть и не ржавый мотт с кафедры, но все же довольно крупный представитель чешуекрылых, – сказал бабочник и кивнул на книгу. – Согласно описаниям профессора Гиблинга, встретившаяся ему особь обладала размахом крыльев в три фута.
– Куда же он тогда мог деться? – спросил Джаспер. – Так, чтобы никто его не заметил?
– Надеюсь, скоро мы это выясним, – сказал доктор.
Кеб встал и фыркнул, выдохнул из труб горячий пар.
– Прибыли! – хрипло сообщил кебмен. – Улица Даунинг, дом № 15, литера «а»!
Пассажиры открыли дверцы и вышли в туман. Доктор расплатился с кебменом, тот почтительно кивнул и толкнул рычаг. Экипаж затрясся и всего за несколько мгновений сгинул во мгле – вскоре даже рычание от его парового двигателя стихло.
– Прошу за мной, господа. – Мистер Келпи направился к двери дома. Доктор Доу и Джаспер двинулись следом.
Войдя в подъезд, они увидели, что окошко консьержа закрыто; из-за него раздавались голоса, время от времени прерываемые помехами трансляции, – шла передача по радиофору.
– Добрый день, мистер Боббин! – громко поздоровался с окошком мистер Келпи и, не останавливаясь у него, прошел дальше, к лестнице. – Мистер Боббин очень старый и почти все время спит, – пояснил он спутникам. – Его могут дозваться только какие-нибудь посыльные, да и то не всегда.
– Именно он принимал багаж профессора Руффуса?
– Полагаю, мистер Боббин сопроводил саквояжных курьеров и открыл им квартиру.
– Рискованно вот так впускать кого ни попадя, – заметил доктор, глядя под ноги, чтобы не споткнуться на плохо освещенной узкой лестнице.
– В Паровозном ведомстве все строго и надежно, ведь им руководят джентльмены из Старого центра, – сказал мистер Келпи. – Они держат там все в железных руках и не позволяют своим служащим вольностей. Думаю, если бы в ведомстве верховодили местные, отправления давно прекратились бы, а вокзал, наверное, разобрали бы на части.
– Только представь, дядюшка! – вставил Джаспер. – Едешь ты себе на поезде в Габен и за несколько миль узнаёшь, что ехать-то больше некуда! Вокзал разобрали! Ха-ха!
Доктор промолчал. Он считал, что невозможность заявиться в этот город – это не худшее в жизни упущение. А может быть, даже наоборот, весьма счастливое стечение обстоятельств.
– Домом владеет миссис Терноббль, но она здесь не живет, – сообщил тем временем мистер Келпи. – У нее коттедж в Сонн. Квартира профессора Руффуса на последнем этаже.
– Позвольте нескромный вопрос: а откуда у вас ключ? – спросил доктор.
– Раз в неделю я прихожу, чтобы покормить сонных малехов.
– Что-то мне кажется, что это не коты, – улыбнулся Джаспер.
– Это определенно не коты, – улыбнулся ему мистер Келпи. – Пока профессор был в экспедиции, я заботился о крошках, следил, чтобы требуемая им влажность сохранялась в норме, добавлял экстракт тропического воздуха им в инсектарий.
Помощник главы кафедры и его спутники наконец поднялись. На самом верхнем этаже были лишь две квартиры да крошечная лесенка, ведущая на чердак. Мистер Келпи направился к бурой обшарпанной двери, вставил ключ в замочную скважину и, приложив изрядную долю усилий, попытался его повернуть. Ничего не произошло, и, догадавшись в чем дело, бабочник проворчал:
– Эх, мистер Боббин… Он снова забыл запереть дверь. Уже не в первый раз такое.
Повернув ручку, мистер Келпи открыл дверь. Из квартиры тут же потянуло сладковатым приторным запахом.
Джаспер поморщился, и помощник главы кафедры поспешил объяснить:
– Это из-за инсектария…
Пройдя в квартиру, он зажег газовую лампу в прихожей. Доктор и его племянник вошли следом.
Джаспер ахнул:
– Будь я проклят!
– Джаспер, ты помнишь, что мы говорили о ругательствах?
– Да, дядюшка…
И все же реакцию мальчика можно было понять: не каждый день такое увидишь.
Все стены квартиры вплоть до потолка, да и сам потолок прятались под сотнями застекленных рамочек с засушенными бабочками внутри. Их здесь было намного больше, чем в кабинете профессора Гиблинга.
– Коллекция профессора Руффуса, – с грустью сказал мистер Келпи. – Лучшая в Габене.
Доктора Доу обстановка квартиры совершенно не волновала. Его интересовали чемоданы. Саквояжные курьеры обычно оставляли багаж рядом с дверью, но в этот раз они особо озаботились и внесли его в гостиную.
– Все интереснее и интереснее, – сказал доктор таким тоном, с каким обычно констатировал чью-то смерть.
Несколько чемоданов, цилиндрическая шляпная коробка и парочка больших саквояжей были перевернуты и разворочены; все их содержимое валялось на полу: инструменты, книги, переносной фонограф без записывающих цилиндров, фотографический аппарат без стекол для съемки. Дорожные костюмы профессора были свалены в кучу, кто-то вытащил из шляпной коробки и бросил рядом песочный пробковый шлем.
Доктор взглянул на зашторенное окно, быстро прошел через гостиную к спальне, толкнул дверь и, никого там не обнаружив, вернулся.
– Кто бы в квартире профессора ни побывал, – сказал он, – сейчас их здесь нет.
– Думаю, и дневников тут никаких нет, дядюшка. – Джаспер склонился над чемоданами, разглядывая перелопаченный багаж.
– Ну разумеется, нет. Кто-то либо отчаянно пытается сохранить то, что происходило в экспедиции, в тайне, либо, напротив, намерен первым узнать все подробности.
– Ой! Как же так! Как же так! – запричитал мистер Келпи, подняв с пола пробковый шлем профессора Руффуса.
Доктор Доу шумно втянул носом воздух.
– Мистер Келпи, вы чувствуете это? – спросил он.
– Приторный запах? Я ведь говорил… это из-за инсектария.
– Нет. Тут что-то другое.
– Чернослив! – воскликнул Джаспер, принюхавшись. – Когда миссис Трикк печет черносливовый пирог, у нас пахнет точно так же!
Доктор кивнул.
– В квартире есть чернослив? Запах довольно свежий.
Мистер Келпи огляделся по сторонам и покачал головой.
– Ничего такого здесь нет. Квартира пустовала больше двух месяцев. Сюда заходил лишь я… ну, и саквояжные курьеры сегодня утром.
– И еще консьерж, – добавил Джаспер. – Может быть, он ел пирог, когда приходил?
– Может быть…
Доктор опустился на обтянутый бурым вельветом диван, достал из внутреннего кармана пальто портсигар и закурил папиретку, добавив к запахам квартиры еще и аромат вишневого табака. Облако бордового дыма начало разрастаться над его головой.
– Кто бы мог подумать… – негромко проговорил доктор, глядя, как мистер Келпи, всхлипывая, складывает вещи коллеги. – У кого-то в этой истории, оказывается, есть свой собственный интерес. Любопытно-любопытно…
Доктор задумался: «Кто-то опередил нас и забрал дневники. Но кто это был? И зачем им это? Слишком мало сведений, слишком мало…»
Джаспер тем временем разглядывал гостиную. Особенно его вниманием завладела странная конструкция, стоявшая у противоположной от окна стены. Мальчик понял, что это и есть тот самый инсектарий, о котором говорил мистер Келпи. К большому стеклянному ящику были пристроены различные механизмы и датчики: видимо, регуляторы температуры и влажности. Почти все пространство внутри ящика занимали тонкие жерди, с которых на ниточках свисали сморщенные, похожие на древесные листы, продолговатые комки размером с Джасперову ладонь каждая.
– Это ведь не бабочки, – заметил мальчик.
– Это еще не бабочки, – уточнил мистер Келпи. Закрыв один из чемоданов профессора Руффуса, он подошел к стеклянному ящику. – Это куколки сонных малехов. Бабочки из них появятся лишь через две недели.
– А я думал, что бабочки появляются из гусениц.
– Так многие думают. У бабочки несколько стадий развития. Из яйца она превращается в гусеницу, а затем окукливается. После чего линяет и становится имаго.
– Имаго? – Джаспер подивился чудному слову.
– Взрослое насекомое, – сказал доктор Доу.
– Верно. – При помощи специального регулятора мистер Келпи повысил уровень влажности в инсектарии – на стеклянных стенках тут же проступили мелкие зеленоватые капельки. – Все те бабочки, которых вы видели у нас на кафедре, все эти, – он кивнул на стены квартиры, – это имаго.
– То есть люди – это тоже как бы имаго? – спросил мальчик.
Мистер Келпи удивленно поглядел на доктора, но тот лишь пожал плечами. Странные слова Джаспера то ли испугали, то ли взволновали помощника главы кафедры: он вдруг снова весь покрылся потом. Достав платок, бабочник принялся поспешно им обтираться.
Наивные детские суждения часто сбивают с толку и порой, каким бы ты ни был умным, ответить на вопрос, заданный ребенком, становится весьма сложно. Мистер Келпи не привык разговаривать на научные темы с мальчишками – обоим его студентам было за тридцать.
– Боюсь, это относится лишь к насекомым, мастер Джаспер, – сказал бабочник и извлек из кармана очередную склянку со своим лекарством от лихорадки. – Но если бы я сравнивал, то сравнил бы с бабочкой не самого человека, а, скорее, его разум. Сперва все мы мыслим как гусеницы: учимся ползать, познаем мир вокруг, пробуем то, отвергаем это. После чего нас обвивает кокон знаний, полученных в школе или от строгих воспитателей. К ним наслаиваются различные убеждения, навязываемые обществом, и мы погрязаем в чужих истинах и заблуждениях на целые годы, не в силах выбраться из этого кокона. Некоторые так и умирают в нем, оставшись куколками навсегда. Но есть те – редкие индивидуумы, – которые сбрасывают кокон, линяют от множества налипшей за жизнь чепухи и раскрывают крылья собственных суждений. Это их имаго. Финальная стадия развития – мышление, не зашоренное ни закостенелыми устоями дряхлого общества, ни патетичными господами, облаченными в важность опыта, ни мыслями, навязанными поколениями забивателей разума в рамки «правильных» суждений.
– Я не понял почти ничего, – признался Джаспер.
– Ничего, дружок, вот вылезешь из кокона и поймешь, – сказал доктор, и племянник на мгновение решил, что он шутит. А потом вспомнил, что это же дядюшка, который не умеет шутить.
Доктор Доу продолжил:
– Любопытное сравнение, мистер Келпи. Только вы упустили, что для подобного имаго человеческого разума наш мир – опасная, я бы даже сказал, враждебная среда обитания. Общество не приемлет очищенного от шелухи разума, оно пытается загнать его обратно в куколку, а если не получается, запирает в клетке, сжигает, травит газом. Лучшее, что имаго может сделать, если хочет выжить, – это замаскироваться: как следует прикинуться куколкой и повиснуть на жерди среди сотен точно таких же куколок.
Мистер Келпи откупорил склянку с лекарством и, судорожно глотая, опорожнил ее.
Доктор Доу поднялся с дивана и, подойдя к каминной полке, начал разглядывать стоявшие на ней фотографии в рамочках. На одной из них профессор Руффус, улыбающийся усатый мужчина в том же костюме, в каком его и нашли, сидел в кресле; за спинкой этого кресла замер смуглый человек – явно туземец из Кейкута, который весьма чудаковато смотрелся в костюме-тройке. У туземца были темная кожа, короткие черные волосы и огромные глаза – кажется, его испугала вспышка фотографического аппарата. В уголке фотокарточки значилось: «С Вамбой. Габен. После возвращения из экспедиции в приречье Хнили».
На другой фотокарточке профессор Руффус стоял рядом с тучным, опирающимся на трость стариком. Оба джентльмена курили сигары. Судя по интерьеру, фотокарточка была сделана на кафедре лепидоптерологии. Подпись гласила: «С профессором Гиблингом. Перед докладом о живых бумажных бабочках из Джин-Панга». Также на полке стояло несколько фотокарточек с мистером Келпи, подписанных: «С моим другом Келпи», «С верным Келпи», «С незаменимым Келпи».
Отдельного внимания доктора удостоилась, судя по всему, самая свежая фотокарточка, разместившаяся по центру каминной полки. На ней был запечатлен высокий широкоплечий джентльмен в цилиндре и пальто с меховым воротником. Он улыбался и являл собой сплошное обаяние. Рядом стоял профессор Руффус, они пожимали руки. Лицо профессора светилось от радости. Подпись все объясняла: «С сэром Редьярдом Крамароу. Передача гранта на экспедицию».
– А как понять, когда из них появятся бабочки? – спросил меж тем Джаспер, глядя, как мистер Келпи запускает из небольшого баллона в инсектарий через трубку экстракт тропического воздуха.
– За день-два до появления бабочки кокон куколки потемнеет, истончится, и сквозь него можно будет увидеть очертания крыльев. Это очень любопытное зрелище, и я бы с удовольствием…
Его слова прервала хлопнувшая где-то на этаже дверь. Раздался звук поспешных шагов, дверь квартиры профессора распахнулась, и в нее влетела немолодая женщина с всклокоченными седыми волосами и в расшитом цветами сиреневом платье. Женщина была сильно взволнована и никак не могла решить, что ей делать с руками: то ли трагично их заламывать, то ли с горечью потирать.
– О, миссис Бренньяк, – сказал враз приунывший мистер Келпи.
Если бы мистера Келпи попросили классифицировать миссис Бренньяк согласно биологической систематике рангов, он бы охарактеризовал ее следующим образом: миссис Бренньяк являлась ярким представителем класса «занудных старух», принадлежала к семейству «вездесущих соседок» рода «любопытных особ» и вида «подглядывающих, подслушивающих и вечно ошивающихся поблизости личностей».
– Мистер Келпи! – тяжело дыша, воскликнула соседка. – Я была уверена, что слышала ваш голос… Какой ужас!
– Ужас, мэм?
– Ну да! Что творится-то! Что творится-то!
Мистер Келпи выразительно поглядел на доктора, и тот, поймав его взгляд, повернулся к женщине:
– Мэм, вы что-то видели?
– Ой! Ну да! Ну да же! Как тут не увидеть, когда такое под самой твоей дверью творится?! И все это – вы не поверите! – среди бела дня!
Соседка прошла через гостиную и тяжело опустилась на диван. Она была так взбудоражена, словно услышала о резком падении цен на сплетни.
Мистер Келпи, казалось, сейчас только и мечтал исчезнуть куда-то – например, забраться в инсектарий и притвориться куколкой бабочки, – но о манерах не забыл.
– Позвольте представить, мэм, – сказал он. – Доктор Доу. А это Джаспер.
– Лавиния Бренньяк, живу напротив.
Миссис Бренньяк, очевидно, была склонна к излишней театральности, и в эту ее показную взволнованность никто не поверил. Нет, некий испуг в ее глазах все же присутствовал, но его не набралось бы даже на наперсток.
Чужая игра на публику всегда быстро утомляла доктора Доу. Он считал, что если бы хотел пойти в театр, то купил бы билет, чего, разумеется, делать ни за что бы не стал: драм и трагедий, как и раздражающего фарса, ему прекрасно хватало и на страницах «Сплетни».
– Прошу вас, прекратите ломать комедию, мэм. Если вам есть что…
– Что?! – оскорбилась соседка. – Я?! Комедию?!
Успокаиваться она была явно не намерена.
– Дядюшка, – встрял Джаспер – его губы разошлись в широкой недоброй улыбке, – ты ведь взял с собой свои иглы и шприцы? Миссис Бренньяк не помешает вколоть успокоительное.
– Думаю, ты прав, Джаспер, – кивнул доктор Доу и, щелкнув застежками, открыл саквояж.
Многими это его действие почему-то расценивалось как взвод курка. Натаниэль Френсис Доу подобную реакцию не понимал, ведь в саквояже содержалось лишь то, что должно было помочь (за исключением парочки особых ядов, но их он без особой надобности и четко выверенных пропорций ни за что не стал бы применять). Доктор недоумевал: неужели он настолько пугающе выглядит, что люди опасаются, будто он их отравит, заколет или еще что похуже. На деле многие подтвердили бы, что именно так доктор Доу и выглядит.
В любом случае миссис Бренньяк мгновенно прекратила истерику.
– Здесь были черные люди! – воскликнула она испуганно (уже по-настоящему). – Четверо жутких, черных как сажа людей!
– Не знал, что поблизости есть еще туземцы из Кейкута, кроме Вамбы…
Соседка услышала знакомое имя и принялась причитать:
– О, зачем вы напомнили мне про безобразного профессорского Вамбу! Куда только катится этот город! Сегодня он один, завтра их пятеро, спустя месяц они уже отбирают у нас работу и живут в наших квартирах. И еще едят наши пироги! Нет, только не пироги! Этим гуталинщикам нельзя верить! Перед тем как профессор отбыл за своими бабочками, он ссорился с туземцем, я слышала… они говорили… – миссис Бренньяк перешла на шепот, – о зубах… Этот Вамба требовал у бедного профессора больше зубов. Он говорил: «Мне нужно больше… больше зубов!»
– Какая жуть! – восторженно проговорил Джаспер и поглядел сперва на дядюшку, затем на мистера Келпи. – О чем шла речь, как думаете?
– Не имею ни малейшего понятия, – сказал доктор. – Но, полагаю, нам стоит наведаться к этому Вамбе. Миссис Бренньяк, прошу вас: расскажите, что здесь произошло. И постарайтесь ничего не упускать.
– Д-да… – кивнула соседка. – Утром доставили чемоданы. Старый мистер Боббин поднялся с курьерами. Он всегда так кряхтит и жалуется, будто у него на каждой ступеньке ломается какая-то кость. В общем, с ним были двое паровозников в зеленой форме и шапочках на тесемках, ну, вы знаете, как у гостиничных коридорных. Паровозники пытались клянчить чаевые. Нашли у кого! У старого хрыча Боббина! Да если бы от него требовалось раскошелиться, он бы сам затащил весь багаж на последний этаж и ни разу не крякнул бы, уж поверьте моему честному слову!
– Миссис Бренньяк, – дрожащим голосом произнес мистер Келпи, – что было, когда служащие ведомства ушли?
– Как только доставили чемоданы, а раздосадованные паровозники удалились, явились… они. – В актерском трагизме миссис Бренньяк не было равных. Она запросто могла бы озвучивать какие-нибудь остросюжетные аудиодрамы, которые порой крутили по радиофору. – Их было четверо… огромные, черные, будто из дымохода вылезшие. У одного я увидела пистолет. Вы представляете? Ну кто по утрам ходит с оружием?! Что за старомодность! Что за моветон! Соответствующий приличиям утренний набор – это газета, чашка чая и папиретка, но никак не пистолеты…
– Миссис Бренньяк.
– Да-да… – Соседка всхлипнула и добавила в голос еще больше драматизма: – Они окружили квартиру бедного профессора, точно слепни! Эти типы двигались очень быстро и почти бесшумно, как самые настоящие профессионалы. Один встал у лестницы, другой – у прохода на чердак, третий – прямо напротив моей двери, чтобы я ничего не увидела в дверной глазок! Хам, грубиян! Но откуда ему было знать, что я еще десять лет назад установила перископ – как раз для таких случаев! И через перископ я увидела, как четвертый черный человек склонился над замком двери бедного профессора. Клац! Клац! И дверь открыта. Те, у лестниц и у моей двери, остались сторожить, а взломавший замок тип прошмыгнул в квартиру в лучших жуликовских традициях…
Джаспер слушал рассказ соседки затаив дыхание. Он и представить себе не мог, что по возвращении домой его будет ждать такое невероятное и восхитительное приключение. От истории миссис Бренньяк откровенно веяло опасностью.
Женщина продолжала:
– А потом они исчезли. Быстро. Будто их ветром сдуло – ушли через чердак и соседние крыши.
– Вы можете описать этих людей, миссис Бренньяк? – спросил доктор.
– Ну, я ведь описала уже: черные, высокие и шустрые. Что вам еще нужно? А, их одежда? Длинные пальто, перчатки и котелки. Лиц этих типов я не видела, они прятали их под шарфами и здоровенными очками – из таких, знаете, какие на фабриках надевают, ну, и экипажники носят что-то похожее.
– Еще что-нибудь?
– Страшные они были, как эти… как эти… как все приезжие!
– С чего вы взяли, что они приезжие?
– Жители нашего тихого уютного Тремпл-Толл так себя не ведут!
– Гм. – Доктор потер виски. Было очевидно, что полезного от миссис Бренньяк больше можно не ждать.
За окном в очередной раз взвыла штормовая сирена. Она словно пробудила Натаниэля Френсиса Доу от его раздумий, и он решительно повернулся к племяннику.
– Джаспер, у меня будет для тебя очень важное дело.
Мальчик кивнул и прикусил губу от волнения.
– Ты должен как можно скорее отправиться к доктору Горрину. Нужно, чтобы ты нашел предмет, вшитый под подкладку пиджака профессора Руффуса.
Джаспер не поверил своим ушам. Отчасти он понимал, почему дядюшка посылает в городской морг его, а не отправляется туда сам. Пусть Натаниэль Доу никогда и не преуменьшал профессионализм и опыт доктора Горрина в качестве коронера и патологического анатома, он не мог выносить другую его сторону – патологического приставалы. Навязчивый, жутко болтливый, обладающий прескверным чувством юмора, доктор Горрин восхищался доктором Доу и пытался при любом удобном случае втянуть последнего в общение, невзирая на его холодность и недвусмысленную, подчеркнуто натянутую вежливость. Почему-то доктор Горрин искренне считал себя его добрым другом. Что также весьма раздражало доктора Доу – он не желал, чтобы у него были друзья.
– Ты хочешь, чтобы я пошел один? – тем не менее недоверчиво спросил Джаспер – дядюшка прежде не поручал ему таких ответственных дел.
Доктор кивнул:
– Нам нужно опередить тех, кто забрал дневники профессора, Джаспер. Думаю, пока что они не знают о предмете, который тот спрятал. Если мы сейчас разделимся, то успеем больше – близится туманный шквал, и хотелось бы все выяснить до его начала. Как добудешь предмет из пиджака профессора, сразу же отправляйся домой и жди меня там, ты все понял?
Джаспер кивнул и уточнил напоследок:
– А вы с мистером Келпи что в это время будете делать?
Лицо доктора Доу превратилось в лишенную эмоций маску.
– Мы отправимся к черному человеку Вамбе и узнаем у него, что это за история с зубами.
Глава 3. Зубы, туземцы и пирожки с рыбой
– А ну, открывай! – пророкотал гулкий недовольный голос.
– Да! Мы видели свет! – добавил второй, и его обладатель стукнул кулаком в деревянные ставни, на которых из кривобоких бурых букв было составлено: «Пирожковая Патти Пи».
– Мы закрыты! Туманный шквал близится, – раздался ответ из-за ставен.
– Какой шквал? – рявкнули с улицы. – Не видишь, кто пришел?
Звякнул замок, ставни приоткрылись, и в окошке показалось хмурое лицо лавочника. Раздражительность тут же сменилась испугом, стоило ему увидеть, кто так нагло и бесцеремонно к нему стучится.
– О! Господа констебли!
– А кто же еще?
И верно, кто еще мог ломиться в лавку за пирожками в преддверии шквала. У окошка стояли две громадные, облепленные клочьями тумана фигуры в темно-синей форме. Настроение у представителей закона соответствовало погоде: пока что вроде как все спокойно, но в любой момент может начаться шторм.
– Нам два пирожка с рыбой, – сказал один из них. – Да поживее.
– Слушаюсь. Все будет исполнено наилучшим образом.
– Пошевеливайся! Хватит болтать!
Лавочник поспешно отправился греть пирожки, а констебли остались стоять у окошка, опираясь на свои служебные темно-синие самокаты.
– Знаешь, что я думаю, Хоппер? – спросил напарника толстый констебль и шумно высморкался прямо на тротуар.
– Что, Бэнкс?
– Я думаю, этот слизняк нам рассказал не все, что знает. Стоило надавить на него посильнее.
– Да куда уж сильнее? – хмыкнул громила с синим, под цвет формы, квадратным подбородком. – Мы надавили так, что у него глаза едва из головы не вылезли. Я буквально видел, как он седеет от страха.
– Это да. Таких слизняков еще поискать.
– Паровозники, они все такие. Никчемные улитки. Стоит вытащить их из ракушек-вагонов – и слизняки слизняками.
Констебли расхохотались.
«Процедура» продвигалась довольно медленно, несмотря на то что и Бэнкс, и Хоппер уже приложили немало усилий для ее продвижения. Только за одно это утро они проявили больше рвения, чем едва ли не за всю свою службу. Еще там, на вокзале, они между собой все обговорили и решили: нужно было хватать подвернувшуюся возможность за хвост и действовать без промедления. Их цель стоила того, чтобы ради нее как следует расстараться, ведь речь шла, само собой, о повышении.
Просьба о повышении не шутка, и так просто с этим к господину комиссару не сунешься, поэтому Бэнксу с Хоппером требовался весомый козырь в рукаве. Таким козырем могло стать раскрытие утреннего убийства в поезде «Дурбурд».
Несмотря на то что констебли сказали этому отвратному докторишке и его злобной маленькой собачонке, они решили слегка отойти от процедуры. И вместо того чтобы первым делом отправиться к коронеру, Бэнкс и Хоппер выждали, когда проводник из вагона «№ 9, второй класс» сдаст дела, переоденется в городской костюм и отправится домой. Подкараулив его у здания вокзала, они двинулись следом и, когда он свернул в переулок, схватили его. Со всем своим пристрастием, а и Бэнкс, и Хоппер были весьма пристрастными персонами, констебли потребовали ответов.
Проводник пытался увиливать. Строил из себя ужа на сковороде и все твердил: «Я ничего не знаю! Я ничего не видел!»
Что ж, если бы Бэнксу и Хопперу давали пуговичный пенни каждый раз, когда им говорят «Я ничего не знаю, я ничего не видел», сейчас они могли бы уже купить весь Дом-с-синей-крышей с потрохами. Лучшим лекарством от провалов в памяти в таких случаях, как известно, является боль. Она неизменно возвращает требуемые воспоминания; правда, пальцы у больного при этом оказываются вывихнуты, а ноги отдавлены: у всех лекарств в Габене есть свои побочные эффекты, и это не исключение.
Паровозник вылечился практически сразу же и вспомнил то, о чем раньше не сообщал: незадолго до того, как он обнаружил покойника, по проходу между купе расхаживал какой-то странный тип со здоровенным кофром в руках. Лица типа с кофром проводник не видел, поскольку тот замотал его шарфом. Ни одного из пассажиров своего вагона он в этом человеке не узнал, особых примет не заметил.
Все это очень походило на зацепку, и оба констебля впились в нее как пиявки.
Странный тип с кофром был записан в блокнот Бэнкса в графу «Подозреваемые», и лишь после этого служители закона отпустили больше перепуганного, нежели потерпевшего проводника. Ну а затем парочка вокзальных констеблей с чистой совестью вернулась к устоявшейся, никогда не подводящей процедуре.
Сперва они заехали в Дом-с-синей-крышей, где выклянчили у господина старшего сержанта Гоббина позволение вести дело – у того не было особого желания «суетиться ради какого-то мертвяка перед туманным шквалом», но, проявив все свое лизоблюдство, Бэнкс и Хоппер получили то, что хотели. Правда, для этого им пришлось потратить пару часов на путешествия между этажами и заполнение целого вагона бумаг, а потом еще и раздать пару дюжин обещаний поставить всем заинтересованным по пинте «Синего зайца». В итоге на бланке с «Делом об убийстве в поезде “Дурбурд”» появилась печать господина комиссара, и оба констебля, взмокшие и раскрасневшиеся, вывалились из дверей Дома-с-синей-крышей.
Бэнкс и Хоппер едва-едва начали свое расследование, но оба считали, что уже потрудились на славу. Обычно прозябающие целыми днями у своей тумбы в зале ожидания вокзальные констебли не привыкли так много работать и думать, и это тут же сказалось как на их самочувствии, так и на настроении. А когда они начали грызться друг с другом, тут стало очевидно, что пришло время заглянуть за пирожками – пирожки всегда действовали на них ободряюще…
– Слизняки слизняками, – между тем повторил Хоппер задумчиво. – Но мне кажется, паровозник рассказал нам все, что знает.
– Что это за тип с кофром, а? И что у него было в том кофре?
– Скоро узнаем, Бэнкс, скоро узнаем.
– Эй ты! – гаркнул толстый констебль в окно пирожковой. – Заснул, что ли? Поживее!
– Конечно-конечно, сэр, – подобострастно отозвался лавочник. – Все готово, сэр.
Отдав констеблям коричневый бумажный пакет, пахнущий жареным маслом и тухловатой рыбой, он застыл в ожидании оплаты, но полицейские, судя по всему, доставать бумажники не собирались.
– Господа констебли… м-м-м…
– Что такое? – уставился на него Бэнкс с деланым непониманием на лице.
– Так ведь сдача еще! – заявил Хоппер.
– Хорошо, что напомнил, – усмехнулся его напарник. – Два фунта сдачи с пирожков. – Бэнкс скривился и добавил сквозь зубы: – И поживее.
Испуганный лавочник на миг скрылся в глубине пирожковой. Вернувшись к окошку, он трясущимися руками протянул две бумажки констеблям. Хоппер схватил их и засунул в карман.
– То-то же, – сказал Бэнкс, после чего оба полицейских встали на подножки самокатов и покатили в туман…
…На улице Бромвью, несмотря на непогоду, кипела своя, в общем-то, привычная жизнь. По мостовой, нервно сигналя, катили экипажи, звенели колокольчики над дверями тех лавок, что еще были открыты, у афишной тумбы на углу возле аптеки сгрудились зеваки, бурно обсуждая предстоящие выступления. Улица тонула в суете: лязгали городские автоматоны, носились посыльные, а местная кошатница миссис Птиччелоу вышла покормить своих маленьких хвостатых друзей.
В какой-то момент один из ожидавших обед котов, тощий полосатый доходяга с грустной мордой, отчаянно взвыл, когда по его хвосту проехалось безжалостное самокатное колесо.
– Будешь знать, как преграждать дорогу служителю закона, глупый кот! – рявкнул Бэнкс.
Потерпевший стремительно вскочил по водостоку и, перебравшись на карниз, зашипел вслед толстому констеблю. А душу толстяка вдруг тронула жалость: «Какая жалость, что и этим бестолковым прохожим хвосты не отдавить!»
Бэнкс сжал грушу клаксона. Следующий за ним Хоппер проделал то же самое и еще добавил от себя:
– С дороги, бестолочь! Полиция едет!
Хотя «едет» было слишком громко сказано – и не только потому, что Хоппер орал. Пробираясь через уличную толчею, констебли едва волочились. Самокаты под их тяжестью натужно скрипели. Раз в несколько ярдов служителям закона приходилось отталкиваться от тротуара ногой, и даже столь незначительное действие вызывало у них одышку напополам с раздражением.
«Ничего! – не сговариваясь, утешали себя Бэнкс и Хоппер. – Скоро эти старые ножные самокаты останутся в прошлом…»
После успешного раскрытия убийства в поезде «Дурбурд» они рассчитывали заполучить по новенькому паровому самокату, который прилагался к должности старшего констебля. Это же просто мечта: стоишь себе на подножке, любуешься видами, а крошечные котел да паровая машина работают за тебя…
Но до успешного раскрытия дела было еще далеко, о чем констеблям внезапно напомнили.
На перекрестке стоял мальчишка-газетчик. Размахивая над головой только отпечатанным выпуском «Сплетни», он голосил что есть сил:
– Свежие новости! Свежие новости! Утреннее убийство до сих пор не раскрыто! Трупы, прибывающие в поездах! Сколько их еще будет?! Все ли они купили билет?! Дом-с-синей-крышей пожимает плечами! Зловещий убийца водит полицию за нос!
Нахмурив брови, один за другим констебли пустили самокаты прямо через лужу и обдали мальчишку грязью из-под колес. Тот взвизгнул и, подвывая, как побитая собачонка, бросился прочь. Бэнкс и Хоппер проводили его дружным хохотом:
– Будешь знать, как порочить доброе имя синемундирной габенской полиции раньше времени, хорек!
Дождавшись, когда огни на семафоре переключатся с красного на синий, констебли оттолкнулись от неровной мостовой и поколесили дальше, вверх по Бромвью.
Подвешенные на рулях полицейские фонари с трудом справлялись со сгущающейся мглой, и с каждой минутой пользы от них становилось все меньше: констебли несколько раз лишь чудом избежали столкновения с гидрантом, почтовым ящиком и даже с чистильным шкафом. Плохая видимость раздражала служителей закона, на щеках оседала липкая морось, белесые клочья тумана пытались забраться под воротники мундиров. Сегодня явно был не лучший день, чтобы заявить о себе, но выбирать не приходилось.
Еще за полквартала до нужного Бэнксу и Хопперу здания в воздухе отчетливо запахло лекарствами, и вскоре констебли оказались у старого пассажа «Тримборкен», напротив которого и располагалось Это Место.
Больница Странных Болезней…
Вероятно, в каждом городе есть такая лечебница. Где похожие на безумных ученых доктора только и делают, что ищут повод применить свои пилы да опробовать новые иглы и скальпели. Где черствые престарелые медсестры, вместо того чтобы помогать, будто бы питаются мучениями пациентов. Где больные, снующие вдоль обшарпанных стен, напоминают бескровных неприкаянных призраков.
Габенская Больница Странных Болезней была худшим примером подобных лечебниц. Начать с того, что здешние доктора и правда будто сошли с афиш мрачных пьес-кошмаров. Ну а медсестры… Что ж, именно Гертруда Грехенмолл, старшая медсестра из Больницы Странных Болезней, стала прообразом жуткой медсестры мисс Крайверру из аудиодрамы «Ужасы палаты № 9», которая затачивала на глазах у несчастного пациента цепную пилу остеотома, а потом хохотала, когда остеотом вгрызся в его ногу. И уже одно это говорит о многом…
Свернув на улицу Синих Груш, Бэнкс и Хоппер направили самокаты вдоль задней стены больницы. Лекарствами здесь пахло уже так сильно, что констеблям пришлось натянуть на носы шарфы, чтобы не грохнуться в обморок прямо на ходу. И все же они оба успели ощутить в горле едкую горечь. Глаза защипало…
Вид этого угрюмого старого здания даже у бывалых служителей закона вызывал дурные мысли и пробуждал потаенные детские страхи.
В подслеповатых окнах, провожая констеблей долгими немигающими взглядами, замерли блеклые фигуры. У заднего входа в больницу толпились калеки: без ног, без рук, опирающиеся на костыли, пускающие слюни на инвалидных колясках. К трубе водостока прислонилось безголовое тело – никому до него не было дела. Откуда-то из здания больницы доносились жуткие отчаянные крики.
Бэнкс и Хоппер были несказанно рады, что им не нужно заходить в лечебный корпус.
Проехав мимо дверей паба «Трупоеды Пикарди», они нырнули под арку в ржавой решетчатой ограде, где в зарослях плюща едва проглядывала вывеска: «Морг Тремпл-Толл». Самокаты запрыгали по камням дорожки, проложенной через запущенный, как борода бродяги, палисадник, и вскоре Бэнкс с Хоппером добрались до кирпичного флигеля, рядом с которым стоял мертвецкий экипаж – угольный фургон с чернильной крышей-гармошкой.
Дверь в морг была открыта, являя взору темный проход в полуподвальное помещение.
Констебли прислонили самокаты к стене и, погасив фонари, двинулись по ступенькам вниз. Пройдя по длинному коридору с низким потолком, они оказались у двери, на которой висела табличка: «Грегори Горрин, доктор-аутопсист, полицейский коронер, судебный медицинский эксперт, ваш последний друг». Ниже была прикреплена еще одна табличка: «Стучите и поднимайте воротники – здесь холодно».
Из-за двери негромко звучал вальс «Мертвец из Рабберота» – доктор Горрин частенько ставил его во время своих вскрытий. Помимо заунывных тягучих звуков музыки, полицейские разобрали голоса: знакомый дребезжащий голос самого коронера и вроде бы детский – мальчишеский.
Доктор Горрин, кажется, был поражен чем-то до глубины души, чего за ним обычно не водилось:
– Я все еще н-не… н-не могу в это поверить…
Кто-то отвечал со смехом:
– Ай-ай-ай, у вас холодные пальцы, доктор, хватит нащупывать мой пульс…
Констебли переглянулись, и без какого бы то ни было стука Бэнкс толкнул дверь.
Секционный зал представлял собой плохо освещенное помещение, едва ли не полностью выложенное бледно-серым кафелем. Под стенами стояли медицинские столы-каталки, занятые покойниками, в дальней стене виднелись квадратные крышки холодильных камер.
На стуле у двери стоял граммофон – пластинка медленно крутилась, и игла буквально вырезала из нее звуки вальса. Мрачного, торжественного и нервного – по мнению констеблей, весьма отвратного: слишком много скрипок, виолончелей и прочих раздражающих инструментов. Зачем вообще нужна такая музыка, когда есть старые добрые и такие душевные песни под гармошку, стук кружек по столам и топот ног в пабе?
В центре зала был установлен секционный стол, рядом с которым – констебли дружно сглотнули – в полу зиял круглый окровавленный слив, перекрытый решеткой. Господин Так-что-тут-у-нас, как его порой называли в полиции, обнаружился там же, где и всегда: стоял, низко согнувшись над столом.
Доктор Горрин был высоким тощим субъектом со смоляными, зачесанными назад волосами и моноклем в левом глазу. Он всегда носил один и тот же черный костюм в тонкую белую полоску, поверх которого во время работы надевал грубый полотняный фартук. Сейчас этот фартук был обильно забрызган кровью. Рукава коронер закатал до локтей – в одной руке он держал линеечку и что-то замерял ею внутри развернутой, как конверт, грудины лежащего на столе покойника, в другой крепко сжимал окровавленный орган размером с яблоко. Доктор был в помещении совершенно один.
Когда скрипнула дверь и вошли полицейские, он поднял взгляд. Навесная лампа над головой аутопсиста высветила идеально расчесанную и нафабренную прическу, но при этом все его лицо утонуло в тени – лишь слегка поблескивало стеклышко монокля.
– О! Кто это тут к нам пожаловал?! – с напускным воодушевлением проговорил доктор Горрин. – Да это же мои самые любимые констебли!
«Самые любимые констебли» с подозрением оглядели зал.
– С кем вы говорили, док?
– С кем говорил? Конечно же, с мисс Фирнести. – Доктор кивнул на автоматона-ассистента, который стоял в углу, выключенный. На голове нескладного механоида сидел чепчик, какие носят медсестры.
– И она вам отвечала? – удивился Бэнкс.
– Мальчишеским голосом? – с сомнением добавил Хоппер.
– А, так вы об этом… – Доктор Горрин бросил взгляд на один из столов у стены. – Полагаю, вы слышали Тедди Прюитта, помощника трубочиста. Юного мистера Прюитта доставили вчера вечером – дымоходное удушье. Он из беспокойных: никак не может смириться с собственным безвременным уходом.
Констебли наделили аутопсиста хмурыми взглядами: неужели он рассчитывал, будто они поверят в подобное? Еще чего! Покойники ведь не разговаривают – об этом все знают!
Бэнкс с Хоппером неуверенно переглянулись: говоря откровенно, точно они-то как раз не знали. Не то чтобы вокзальные констебли были тупыми, просто в их жизни всегда оставалось место для этого, слегка детского и наивного, «А вдруг?».
– Господа, – доктор Горрин сменил тему, – я так понимаю, именно из-за вас в свой выходной я сейчас здесь, а не дома, в кресле у камина, с книгой «Семь способов вскрыть человека так, чтобы он не заплакал».
– У нас тут вообще-то расследование, док, – сказал Бэнкс. – Очень важное.
– Самый тихий пассажир поезда «Дурбурд», полагаю? – Аутопсист усмехнулся, и оба констебля дружно поморщились. Чувство юмора доктора Горрина не нравилось решительно никому.
Аутопсист продолжал:
– Уж не думал, что меня вытащили из дома накануне туманного шквала именно из-за вас. Я ждал мистера Мэйхью…
– Мэйхью болен, – буркнул Бэнкс.
– Да. Серьезно болен, – добавил Хоппер.
– Грустно слышать.
– В любом случае он сейчас не в почете на Полицейской площади. Не нужно было лезть со своими подозрениями к тем, к кому с подозрениями лезть не нужно. Его на время отстранили от дел.
– Жаль. – Доктор наконец положил окровавленный орган в оцинкованный судок, убрал линеечку в карман фартука и вытер руки полотенцем. – Мистер Мэйхью – талантливый господин в вопросах розыска и расследования.
– Не он один, док, не он один, – со значением осклабился Хоппер, намекая коронеру, что и они с Бэнксом – неплохие сыщики.
Горрин намека не уловил и глядел на них, как и прежде, – не мигая и улыбаясь своей жуткой плотоядной улыбкой.
– Что вы выяснили, док? – спросил Бэнкс, достав из кармана мундира блокнот с карандашиком.
– Насильно… насильно я заставил себя выйти сегодня на службу! – начал аутопсист. – Насильно… насильно я вдел себя в костюм, перешел улицу и прибыл сюда. Насильно… насильно…
– Док! – рявкнули хором Хоппер и Бэнкс.
– Да. Я ведь как раз и веду к тому, что смерть имела… насильный – или, вернее, насильственный – характер! Как логичное продолжение насилия надо мной в мой выходной…
– Док, нам не до ваших шуточек! – буркнул Бэнкс.
Доктор Горрин разочарованно склонился над изуродованным лицом покойника и произнес уже без какой-либо иронии в голосе:
– В целом материал весьма обыденный, если не учитывать…
– Что еще за материал? – удивился Хоппер.
– Труп, – пояснил Бэнкс.
– …если не учитывать характер повреждений. Я бы предположил, что рана нанесена чем-то, с виду напоминающим гибкий шланг.
– Хм, – выдавил Бэнкс.
– Гм, – выдавил Хоппер.
Доктор продолжал:
– Также я обнаружил в ране слюну.
– Его обслюнявили?
– Удивительное дело, – доктор Горрин напустил таинственности в голос, – этого джентльмена убило… какое-то животное.
Но ни драматичная пауза, ни зловещие нотки в голосе коронера ровным счетом ни к чему не привели – оба констебля не были ни удивлены, ни испуганы. Бэнкс заскрипел карандашиком в блокноте, выводя: «Животное». Ну а Хоппер почесал квадратный щетинистый подбородок.
– Значит, на этого типа всего лишь напало какое-то животное… – Толстяк поморщился и поглядел на напарника – тот также был подавлен. Им очень хотелось, чтобы зацепка о типе с кофром к чему-то привела.
– Это не «какое-то животное»! – Доктора Горрина искренне возмутило снисхождение констеблей. – А весьма большое и при этом, я полагаю, привезенное откуда-то из тропиков.
– А это вы еще откуда взяли?
– Я обнаружил у покойника сыпь и…
Оба констебля, не сговариваясь, отпрянули от хирургического стола на несколько шагов.
– Сы-ы-ыпь?!
– Не нужно беспокоиться, господа. Вас она не тронет. Помимо самой сыпи, я обнаружил, что ее пытались лечить. Определенной мазью. Я написал мистеру Медоузу из «Аптеки Медоуза», и он подтвердил, что это довольно редкая мазь от довольно редкого типа лихорадки. А именно болотной лихорадки Микении. Он сообщил, что мазь у него покупали в последний раз пару месяцев назад.
– Я так понимаю, покупал этот субчик? – кивнул на покойника Бэнкс.
– О, думаю, вам будет любопытно, что не только он один. Ее покупали еще двое. Некий, как выразился мистер Медоуз, неприятный субъект, очевидно приезжий. Чернокожий и едва говорящий по-нашему. А другой – что ж, это особо вас должно заинтересовать, господа! – другой был в мундире с нашивками Клуба охотников-путешественников.
– Клуб охотников-путешественников? Это который в Сонн? – недовольно уточнил Хоппер. Он лишь представил, сколько туда и обратно волочиться, – и ему сразу стало дурно. Дело грозило затянуться…
– Верно, – кивнул доктор Горрин.
– А как мы отыщем нужного охотника? – спросил Бэнкс. – По сыпи?
– Это что же, нам их всех раздевать да ощупывать? – добавил Хоппер. – Они ведь охотники, их так просто не разденешь – еще отстреливаться начнут.
– Что вы, господа! – рассмеялся коронер. – Просто узнайте у управляющего, кто из клуба недавно был в экспедиции в болотах Микении или в Кейкуте.
Бэнкс записал в блокнот: «Клуб охотников-путешественников – управляющий – болота Микении (Кейкут)».
– Я вот что подумал, – сказал Хоппер. – Все это, конечно же, связано. Мертвец в купе. Еще эти двое, лихорадочные: гуталиновый человек и охотник…
– Я вижу, к чему ты клонишь, – кивнул Бэнкс. – Они все были заодно. Охотник нужен, чтобы кого-то ловить; гуталиновый, вероятно, знает местность, а сам мертвец, может, руководитель, может, еще кто. Он же ученый… Они отправились в экспедицию в джунгли, кого-то нашли, поймали и привезли сюда. А потом эта тварь вырвалась и покромсала главного.
Хоппер хлопнул себя по шлему – его осенило:
– Тогда нашим типом с кофром может быть этот самый охотник.
– Почему не гуталиновый? – удивился Бэнкс.
– Потому что паровозник ничего не говорил о том, что он чернокожий.
– Но ведь тип с кофром был замотан в шарф. Может, как раз, чтобы скрыть свою эту… гуталиновость?
– Весомо.
Доктор Горрин покашлял, привлекая к себе внимание:
– Господа. – Он кивнул на человека, лежащего на секционном столе. – А что вам, собственно, известно об этом джентльмене?
Бэнкс нехотя перевернул назад в блокноте пару страниц и зачитал свои заметки:
– «Реджинальд М. Руффус. Вагон № 9, второй класс. Купе № 5. Сел на “Дурбурд” в порту Керруотер, туда прибыл на дирижабле. Заказывал чай с сахаром».
– Зачем вы записали про чай?
– Люблю чай с сахаром, – ответил Бэнкс. – Далее… Э-э-э… Вот, пожалуй, и все. Ну, и еще то, что он ученый. Это мы узнали из «Сплетни». Бенни Трилби откуда-то раскопал.
– Вот-вот! – заметил доктор Горрин. – Ученый. Быть может, вам стоит отправиться в Габенское научное общество Пыльного моря? Там о нем должны знать.
– Нет уж! – заявил Хоппер. – Это не срочно. Он ведь уже никуда не сбежит, верно? А вот гуталиновый и охотник могут. Кто-то из них и есть наш подозреваемый с кофром. Мы должны отыскать этих субчиков, покуда они того…
– От кофра не избавились или еще что, – закончил Бэнкс.
– Я бы все же посоветовал вам в первую очередь направиться в…
– Док! – перебил Бэнкс. – Чем хороши мертвецы? Они никогда не занимают первые места в очереди, если вы понимаете, к чему я клоню. Мертвецом мы всегда успеем заняться. А сейчас нам пора.
– Процедура есть процедура, – добавил напарник.
Хоппер вдруг пристально поглядел на вещи покойного, лежащие на соседнем столе. Отдельно отметил твидовый пиджак и, в частности, распоротую полу с торчащим наружу клоком подкладки…
– Пиджак порван, – сообщил констебль о своем наблюдении. – Утром не был.
– Трудности доставки! – сказал доктор Горрин. – Так куда вы, говорите, первым делом направитесь? В Клуб охотников-путешественников или займетесь поисками чернокожего человека?
– В клуб, разумеется, – ответил Бэнкс и спрятал блокнот в карман мундира. – Чернокожего ведь еще поди разыщи.
– Да, у нас тут половина Гари чернокожие ходят из-за фабричной копоти.
– А что вы будете делать с этим… гм… существом, которое убило господина ученого?
Бэнкс пожал плечами:
– Пока ничего. Мы ведь не звероловы.
Хоппер усмехнулся:
– Да. Мы скорее людоловы.
– Но ведь это существо может напасть на кого-нибудь еще!
– Что ж, – равнодушно заметил констебль Бэнкс, – в таком случае кому-то очень не повезет. В то время как нам нужно искать того, кого можно предъявить господину комиссару и поставить перед господином судьей.
Доктор Горрин кивнул.
– Что ж, тогда не стану вас задерживать, – сказал он. – У меня тут очередь уже выстроилась – ждут осмотра доброго доктора. И пусть, как вы выразились, покойники очередей не занимают, но кому-то все же нужно с кого-то начинать. Почему бы не начать с парочки выловленных в канале Брилли-Моу любителей попить промасленную воду? – Он указал на один из столов у стены. – Вон та мадам, к примеру, еще со вчерашнего утра пытается соблазнить меня своим чарующим ароматом разложения, но…
– Хорошего дня, док!
– Процедура не ждет!
Оба констебля приставили пальцы к шлемам, кивнули и гулко протопали к выходу из секционного зала. После чего скрылись за дверью.
Доктор Горрин не шевелился, и со стороны могло показаться, будто он просто слушает музыку, звучащую из граммофона, но на деле аутопсист вслушивался в гулкий отдаляющийся топот полицейских башмаков.
– Они ушли, – сказал он наконец, и из-под секционного стола, откинув свисавшую пологом простынь, выбрался Джаспер Доу.
– Теперь вы мне верите, доктор Горрин? – спросил мальчик. – Эти болваны даже не удосужились узнать у паровозников про багаж профессора! Зря вы им все так подробно рассказали.
– Вы ведь понимаете, мастер Джаспер, – угрюмо проговорил аутопсист, – что я не мог скрывать детали вскрытия от полиции? К тому же я все это рассказывал скорее вам, чем им. Надеюсь, вы обратили на это внимание.
– Конечно, доктор, – произнес Джаспер. – Я непременно сообщу все дядюшке.
Доктор Горрин подошел к мальчику и снова приложил два своих ледяных пальца к его шее, нащупывая пульс.
– Ой, доктор! – рассмеялся Джаспер. – Да все со мной в порядке. Инфлюэнца давно прошла.
– Инфлюэнца? Доктор Доу так сказал? В смысле, – он замялся, – вы ею болели в своей поездке?
– Ну да.
– Я очень рад вас видеть, мастер Джаспер. – Доктор Горрин опустил взгляд. – Как я уже сказал вам перед появлением констеблей, я полагал, что вы… переехали к своей бабушке навсегда.
«Ну вот, снова, – подумал Джаспер. – Это точно дядюшка! И зачем он им всем такое наплел?»
– Что вы, доктор! – воскликнул мальчик. – Как бы я смог оставить дядюшку здесь одного? Он бы точно пропал без меня.
– Так и есть. – Коронер взял себя в руки, вытащил монокль из глаза и, повернувшись к покойнику, принялся протирать стеклышко платком. – Я надеюсь, доктор Доу отыщет это существо, раз наши доблестные служители закона решили определить приоритеты иначе.
– Дядюшка сейчас как раз занят поиском существа. Уверен, он уже допрашивает Вамбу.
– Вамбу?
– Туземца с болотной лихорадкой.
Коронер кивнул:
– Будем надеяться, предмет, который был вшит под подкладку профессорского пиджака, поможет вам в расследовании, мастер Джаспер. Я так удивлен, что доктор Доу участвует во всем этом, так удивлен! Я полагал, что хорошо его знаю, – и как ему удавалось скрывать от меня свой дух авантюризма?!
– Да уж, – хмыкнул Джаспер и опустил взгляд на продолговатый, испещренный насечками бордовый цилиндр, который он все это время сжимал в руке. – Надеюсь, дядюшка и мистер Келпи отыщут вторую половину.
Предмет, который мальчик обнаружил под подкладкой пиджака профессора Руффуса, оказался половинкой записывающего фонографического цилиндра. Было очевидно, что цилиндр разделили намеренно. Зачем? Это еще предстояло выяснить. Джаспер полагал: сделано это было, чтобы какие-то важные сведения не достались тем таинственным людям в черном, которые влезли в квартиру профессора и перерыли багаж. Кто знает, вдруг они искали именно этот цилиндр?
Доктор Горрин не удержался и еще раз проверил пульс мальчика.
– Ай-ай-ай! – со смехом возопил Джаспер. – Ледяные пальцы! Ледяные пальцы!
После чего попрощался с коронером и убежал.
Доктор Горрин еще какое-то время задумчиво глядел ему вслед, затем вправил обратно в глаз свой монокль и, сунув нос в багровеющую грудину покойника, забормотал:
– Так, что тут у нас?.. Что тут у нас?..
Меблированные комнаты Жубера представляли собой весьма непритязательное место – слишком гаденькое даже по меркам Габена. Здание, в котором они располагались, находилось в двух шагах от вокзала и было битком набито приезжими. Жилье здесь считалось очень дешевым, но условия… что ж, сами стены буквально делали все возможное, чтобы стать последним пристанищем всякого, кто решит здесь поселиться.
Бедняки, безработные актеры и иммигранты – каждый приволок с собой свой особый уклад жизни. В темных коридорчиках смешались не только различные языки, но и болезни, как местные, так и привезенные из различных стран. Под крышей меблированных комнат эти болезни цвели, сплетались в узел и в итоге превращались в нечто неузнаваемое. И если маленькая девочка, сидящая на ступенях деревянной лестницы и прижимающая к груди облезлого, явно выброшенного кем-то на помойку плюшевого медведя, болела чахоткой, то чем болел скелетообразный субъект с зеленой кожей, на котором жилетка, рубашка и брюки висели, будто на вешалке, доктор Доу с ходу определить не мог. Но это, несомненно, было нечто весьма зловредное, так как мужчина громко кашлял и сплевывал прямо на лестницу зеленоватую слизь.
Кашель доносился отовсюду: снизу, сверху, из-за стен. Им здесь пропиталось буквально все. Стены тонкие: постараться – и пальцем можно проткнуть. Все слышно: детский плач, ругань, кто-то кому-то разбивает голову тяжелым чайником. Теснота неимоверная – в каждой комнатке жило сразу несколько человек, а в некоторых их число и вовсе доходило до дюжины. Хотя чего еще ждать за два фунта в день…
– Сам он не платит за свой угол. Все оплачивал тот мертвый господин из газет, – пропыхтел невероятно толстый мужчина, медленно поднимающийся по ступеням перед доктором Доу и мистером Келпи. Это был сам Жильбер Жубер, хозяин меблированных комнат.
Стоило постояльцам только услышать его рокочущий голос, как они сразу же начали прятаться, словно мыши при появлении кота. Захлопали двери, наверху кто-то кричал, предупреждая прочих: «Он идет! Он идет!»
Лестница пронизывала весь дом, словно кишка, и выглядела схожим образом. На ступенях в ржавом свете редких ламп влажно поблескивали склизкие потеки, по стенам ползали всевозможные паразиты, начиная с вездесущих клопов и заканчивая тварями, которых Натаниэль Доу не узнавал.
– Когда оплату внесли в последний раз? – спросил доктор.
– Э-э-э… еще до того, как этот гуталинщик исчез, – ответил господин Жубер. – Но закуток был оплачен наперед, и, когда он вернулся, я его не трогал. После утреннего сообщения в газете я уж собирался пойти и выставить гуталинщика вон: ясно же, что можно не ждать ни пенни от этого нищего чужака. И тут вы пожаловали…
– Он вернулся сегодня, так? Появился впервые после долгого отсутствия?
– Так и есть: заявился, будто его тут ждали, – перемежая слова натужными хрипами, сообщил господин Жубер. – Засел на чердаке и носу не кажет: боится, видать, что выпру его, как увижу.
– Вы не знаете, были у него какие-либо посетители?
– Да кому он нужен, навещать его? Да и не слежу я особо. Народу здесь тьма-тьмущая, жильцы постоянно меняются. Вот вчера только выселилось двадцать два человека, так сегодня еще три десятка на их место вселилось. Мой милый клоповничек…
Доктор Доу и мистер Келпи обменялись угрюмыми взглядами. Впрочем, господин Жубер не преувеличивал: самый настоящий «клоповник». Комнатки в этом доме были буквально повсюду – без карты не разобраться: многие двери выходили не только на лестничные площадки, но и на сами лестницы, а двери антресольных этажей размещались вторым ярусом прямо над нижними, и к ним вели лесенки со ступенями-скобами.
– Тэмзин, выметайся! – рявкнул господин Жубер, завидев знакомую тень, шмыгнувшую за одну из таких дверей. Хозяин походя стукнул в нее кулаком. – Нет оплаты – нет комнаты! Не заставляй меня в третий раз тебе повторять! Пошел вон! Собирай манатки и катись отсюда! – Он полуобернулся к посетителям и пояснил: – Все эти крысы сюда суются перед шквалом – боятся оставаться на улице.
Господин Жубер являлся личностью настолько отвратительной, что даже следующему за ним хладнокровному доктору Доу было трудно не морщиться. Прямо перед глазами доктора лоснился и покачивался затылок в несколько этажей складок, по которым стекал пот, редкие седые волоски влипли в кожу. Бордовый вельветовый костюм едва удерживал все телеса господина Жубера вместе, при этом его безразмерные брюки и жилет местами словно проржавели – так казалось из-за покрывавших одежду тут и там бурых пятен.
– Вы будете платить за этого гуталинщика? – задал господин Жубер наиболее интересующий его вопрос. – Или я стаскиваю его с лестницы прямо сейчас!
– Не нужно! – воскликнул мистер Келпи. – Конечно, я заплачу…
– Вот и славненько… вот и славненько, – проговорил господин Жубер.
Комната, в которой обретался Вамба, располагалась под самой крышей. И несмотря на то что изначально это помещение не было жилым, сейчас здесь ютилось не меньше двух десятков человек. Они нашли себе приют среди множества труб, кто-то устроился на горячем паропроводе, кто-то залег под ним. Чердак состоял из мелких «комнаток», или попросту закутков в несколько футов каждый, разделенных между собой грязными полосатыми простынями на натянутых веревках. Коптили переносные печки – под крышей все было затянуто дымом, в котором проглядывали рыжие пятна ламп и свечей. Ужасно воняло каким-то дешевым пойлом, немытыми телами и керосином.
Штормовая тревога на эдакой верхотуре была намного слышнее, чем внизу. Жильцы чердака явно не понимали, что она значит, но тем не менее вздрагивали и принимались трястись от страха, подвывая ей в такт каждый раз, когда она раздавалась.
Вамбу удалось обнаружить в дальнем от двери углу. Он сидел на грубом лежаке, чесался-скребся и, испуганно задрав голову, вглядывался в темноту под крышей, словно пытался отыскать место, откуда звучит сирена.
Доктору Доу предстал смуглый, сильно сгорбленный человек с покатой головой, поросшей короткими и очень густыми черными волосами, – точь-в-точь как на фотокарточке в квартире профессора Руффуса. Одет Вамба был в темно-коричневый костюм, вероятно, купленный у старьевщика. Пиджак висел на гвоздике над лежаком.
Когда посетители подошли, туземец опустил голову. Появившийся в его глазах при одном взгляде на господина Жубера страх переменился на надежду, стоило ему увидеть помощника главы кафедры лепидоптерологии.
– Мистер… мистер Келпи…
У Вамбы был весьма необычный акцент. Он говорил так, будто набрал в рот воды и боялся ее расплескать.
– Здравствуй, Вамба, – кивнул мистер Келпи.
– Вы прийти сюда, чтобы… – начал было туземец из Кейкута, после чего прервал себя. – Зачем вы сюда прийти, мистер Келпи?
Вамба с подозрением уставился на доктора Доу и с еще большим подозрением и зарождающимся ужасом – на его черный кожаный саквояж. Кажется, он решил, что его пришли усыплять, как больную собаку.
– Вы не оставите нас? – Доктор повернулся к господину Жуберу, и тот, безразлично махнув жирной рукой, покинул чердак, по пути пнув какого-то старика со словами: «Я помню о тебе, Макли!»
– Вамба, тебе не стоит бояться, – мягко заверил уроженца Кейкута мистер Келпи. – Это доктор Доу, он не причинит тебе вреда…
Вамба почесал грудь через рубаху и забрался на лежак с ногами, не снимая своих разбитых башмаков. На дощатой стене за его спиной, рядом с пиджаком, висели угольные рисунки, на которых были изображены темнокожая женщина с круглыми серьгами в ушах и девочка с торчащими во все стороны волосами, отчего ее голова походила на покрытый сажей одуванчик. «По всей видимости, это семья Вамбы…» – подумал доктор Доу.
Туземец проследил за его взглядом и испуганно прикрыл рисунки пиджаком, словно боялся, что жуткий доктор их заберет.
– Вамба, нам нужно задать вам кое-какие вопросы, – сказал доктор Доу. – Вы знаете, что произошло с профессором Руффусом?
– Я… э-э-э… знать, да. – Туземец обхватил себя за плечи руками и сгорбился еще сильнее. Было видно, что ему горько об этом говорить. – Господин Жубер сказать, что его… что он умереть. Профессор умереть. Еще он сказать, что выкидывать меня, когда профессор не смочь платить.
Доктор поглядел на мистера Келпи. Тот кивнул – его лицо выражало сочувствие к бедному Вамбе.
– Скажите, Вамба, – начал доктор Доу, – вы ведь сопровождали профессора в экспедиции?
– Да… я вернуться совсем недавно. Утром.
– Вы ехали в поезде «Дурбурд»?
– Я ехать в вагон для слуг. Там можно сидеть. Хороший вагон. Рядом, через перегородку, быть плохой вагон: там люди из… из разных мест. Они стоять… очень тесно… человек очень много… – Он задумался и попытался посчитать, но не смог: – Очень много… там жарко и дышать трудно. У женщины новорожденный ребенок умереть. Проводник велеть его выкинуть, и его выкинуть.
– Какой кошмар! – потрясенно проговорил мистер Келпи.
– Да, это так, – согласился доктор Доу, но от темы не отошел. – Вы не покидали вагон для слуг, Вамба?
– Что? Я… нет, все время пути я сидеть на месте. Профессор велеть сидеть, и я сидеть.
– Сразу же по прибытии вы прошли через поезд до вагона профессора? – спросил доктор. – Вы зашли к нему в купе?
– Нет! – испуганно воскликнул Вамба. – Я ничего такого не делать!
Доктор кивнул и продолжил:
– Хорошо. Вы прибыли в Габен. Что было после этого?
– Я отправиться сюда. Профессор велеть мне ждать, а вечером прийти в его дом – помочь с вещи, разбирать записи.
– Соседка профессора Руффуса сказала, что незадолго до экспедиции вы ссорились с профессором.
– Я?! Нет, я не ссориться!
– Она сказала, что вы требовали от него зубы. Это правда, Вамба?
Вамба испуганно поглядел на мистера Келпи, и тот ободряюще кивнул.
– Да, сэр. Я хотеть больше зубов… больше зубов!
– О чем речь, Вамба?
Вамба широко раскрыл рот, демонстрируя доктору почти полную пустоту в нем. В общей сложности там насчитывалось всего лишь шесть зубов.
– Профессор водить меня к доктор, – сказал Вамба. – Зубы… дыр-дыр… вставлять мне два зуба после успешная экспедиция. Каждый раз два зуба. Но я хотеть в этот раз три зуба. А профессор сказать, что дать мне целых четыре, если все у него получиться. Я быть рад…
– Что у него должно было получиться, Вамба? – спросил доктор.
Вамба снова почесался и вжал голову в плечи:
– Джунгли. Исследовать.
Было видно, что ему приказано молчать и что его запугали. Вероятно, это сделал сам профессор Руффус, опасаясь, что кто-то узнает о поисках Черного Мотылька. Учитывая, что он использовал несчастного туземца, обещая ему зубы в качестве оплаты за его труды, в это несложно было поверить.
– Вы что-то привезли оттуда, Вамба? Из джунглей?
– Я ничего не знать. – Вамба затряс головой. – Я ничего не привезти!
– Вы поймали Черного Мотылька и привезли его в Габен?
– Я… н-не знать… не знать… не знать…
– Чего вы боитесь, Вамба? Вы ведь хотите, чтобы мы узнали, что случилось с профессором? Помогите нам!
– Я н-не…
– Чего вы боитесь, Вамба? – повторил доктор. – Или, вернее, кого?
Туземец закачался, как Джек-из-табакерки, выпрыгнувший из своей коробочки на пружине.
– Профессор никому не верить. Он быть замкнутый. Бояться за свою жизнь…
– Профессор Руффус боялся за свою жизнь? – переспросил мистер Келпи. – Там, в экспедиции?
Вамба отчаянно закивал:
– Он сказать… заговор… сказать, что верить только мне. Он бояться его…
– Кого, Вамба? – испуганно спросил мистер Келпи.
– Злой человек, который быть с нами.
– С вами был еще кто-то? – нахмурился доктор. – Кто? Я должен знать!
– Он бояться, что его убить, как и старик-профессор.
– Что? – пораженно прошептал мистер Келпи.
Доктор Доу крепко сжал ручку саквояжа.
– Вамба, о чем вы говорите? Вы утверждаете, что профессора Гиблинга с кафедры убили?
– Это же был сердечный приступ… – едва дыша, произнес мистер Келпи и принялся дрожащими руками искать платок: его лицо блестело от пота.
– Вамба?
– Я… не мочь… не мочь… не мочь…
Он затрясся в ужасе, и доктор решил зайти с другой стороны.
– Вамба, профессор Руффус умер. Умер профессор Гиблинг. Мы здесь, чтобы понять, что произошло. Мы хотим поймать Черного Мотылька. Вы поможете нам?
Вамба огляделся по сторонам, словно боялся, что его подслушивают.
– Вамба?
– Профессор дать мне кое-что, – шепотом сказал туземец. – Он говорить никому это не давать. Ни за что не давать.
– Что он тебе дал, Вамба? – взволнованно проговорил мистер Келпи.
– Он дать мне говорящий штуковина!
– Покажите нам…
– Я…
– Покажите! – потребовал доктор, и Вамба, дернувшись от его голоса, словно от пощечины, поспешно засунул руку внутрь худой подушки и достал оттуда небольшой предмет. Доктор тут же узнал в нем фонографический цилиндр – тот был сломан, и у него недоставало части.
Дрожащими руками Вамба протянул его доктору. Доктор шагнул к нему, но взять цилиндр он уже не успел…
Раздался звук быстрых шагов по деревянному полу. Громыхнул перевернутый чайник. Кто-то вскрикнул.
– А ну, заткнись! – тут же глухо рявкнули со стороны окна. И только сейчас доктор Доу ощутил, как на чердаке стало холодно: кто-то открыл ставни…
Огонек стоявшей неподалеку свечи дрогнул и потух, натянутые простыни заходили ходуном. Тени тут же выросли и залили собой помещение.
Четыре мрачные фигуры проникли в меблированные комнаты Жубера через окно, и их не остановило то, что чердак располагался на высоте шестого этажа.
«Черные люди», о которых говорила миссис Бренньяк! Это были они!
Незнакомцы в длинных пальто и шляпах-котелках, вооруженные пистолетами, пробирались к закутку Вамбы, срывая занавески, отталкивая с дороги жильцов чердака и отшвыривая прочь их скарб. Затрещал чей-то чемодан, когда безжалостная нога в сапоге встала на него. Сильная рука в перчатке грубо отодвинула стоявшую у печки старуху, и та, потеряв равновесие, упала на пол.
Вамба заверещал и попытался забраться под матрас на лежаке. Доктор Доу попятился. Один из типов с пистолетом повернул к нему голову. Нижнюю часть его лица скрывал шарф, а глаза прятались под круглыми защитными очками с черными стеклами, в которых плясало отражение огонька керосиновой лампы.
Незнакомец шагнул было к доктору, но ему помешали. Кое-кто из обитателей чердака не хотел мириться с безобразием, которое учинили незваные гости.
– Кто вы такие?! Убирайтесь! – гаркнул высокий мужчина в моряцком бушлате, встав на пути у незнакомцев.
Еще один, старик в залатанном пальто, взял за горлышко бутылку, из которой до того пил, и попытался схватить типа с пистолетом за воротник.
Незнакомцы отреагировали мгновенно. Загрохотали выстрелы.
Доктор Доу успел лишь оттолкнуть в сторону мистера Келпи и выставить перед лицом саквояж. Пули засвистели со всех сторон, одна прошила простыню-перегородку и вонзилась в саквояж, другая скользнула по боку цилиндра, сорвав его с головы доктора.
– Стреляйте! – закричал мистер Келпи. – Стреляйте в них, доктор!
– У меня нет… нет оружия…
Доктор резко прильнул к полу и потянулся за утерянным головным убором. Он пронырнул под простыней-перегородкой. За ней сидела женщина, в ужасе прижимавшая к себе маленького плачущего мальчика.
Мистер Келпи забрался под трубу, а доктор, схватив цилиндр, замер там, где был.
Чердак полнился криками. Кто-то перевернул лампу, и она подожгла перьевой матрас. Пламя разрасталось…
– Нет! – кричал Вамба. – Пустить! Пустить меня! Нет!
Незнакомцы схватили туземца. Он пытался сопротивляться, но его крики вскоре оборвались. На чердаке раздавались стоны, ругань на каком-то незнакомом языке, детский плач и причитания женщин. Из простреленной трубы шипя била струйка пара.
Доктор Доу не сразу понял, что все закончилось. Он поднял голову и осмотрелся. Дым застлал собой все. Рядом лежал один из жильцов чердака – в его морщинистом лбу багровела дыра от пули. Вамба исчез.
– Келпи! – позвал доктор. – Мистер Келпи, вы живы?!
Сбоку кто-то закряхтел, и из-под трубы неуклюже выбрался перепуганный и перепачканный в саже помощник главы кафедры лепидоптерологии.
В едкой вони порохового дыма доктор разобрал будто бы преследующий его сегодня запах. Чернослив.
Трамвай покинул Сонн и въехал в Тремпл-Толл.
Ржавый вагон небыстро пробирался в тумане по северной части Саквояжного района, стонал и скрежетал, грозя развалиться на каждой стрелке. В трамвае сидело несколько выбравшихся в город, невзирая на непогоду, любителей тряски и качки: бесцельно катающиеся старухи, няня с ребенком, уткнувшийся в книгу парнишка, парочка клерков и две пухлые матроны, едущие до конечной и скрашивающие себе поездку вязанием и сплетнями.
На задней площадке, прислонив самокаты к дрожащей стенке вагона и подперев их огромными башмаками, чтобы не съезжали, стояли Бэнкс и Хоппер. Констебли глядели в окно на серые, тоскливые дома Тремпл-Толл, беседовали и ели пирожки с рыбой. Запах рыбы заполонил собой весь трамвай, и возмущенные пассажиры порой недовольно косились в сторону полицейских, но ничего, кроме негромкого бубнежа под нос, позволить себе не рисковали.
– Ну вот, – проворчал Хоппер. Он уныло кивнул на пустующую сигнальную тумбу на перекрестке, возле которой обычно стоял Тоббинс. – Всех уже распустили. Четыре часа дня, а мы по-прежнему не в «Колоколе и шаре», куда-то плетемся, сбиваем подметки. Наверное, мы сейчас единственные констебли на службе во всей Саквояжне.
– Не забывай, что все это не просто так, – напомнил Бэнкс. – Сегодня нужно как следует попотеть, зато потом…
– Не сильно люблю потеть, – сказал Хоппер.
– Потеющие хмыри вообще мерзкие и отвратные личности, я так считаю, – проворчал Бэнкс. – Будь моя воля, отправил бы за решетку всех, кто потеет.
– Это точно. Там им самое место.
Бэнкс засунул в рот последний кусок пирожка и облизал губы.
– Что думаешь по поводу этих толстосумов из клуба? – спросил он и презрительно хмыкнул. – Охотники-путешественники, тоже мне! Разъезжают по всяким там пустыням и джунглям, караулят зверье, снимают со зверья шкуры. Богатющие и самодовольные. А ты вот, Хоппер, хотел бы путешествовать – ошиваться по другим странам, места там разные разглядывать?..
– Да я и просто ходить не особо люблю, – признался Хоппер. – А еще и по пустыням топтаться? Это ж подумать только! Песок в башмаках, шлемы эти пробковые дурацкие, жарища, еще и зараза всяческая липнет.
– Это да, – согласился Бэнкс. – Вообще не понимаю, зачем куда-то волочиться? В Габене уж всяко поуютнее будет.
Бэнкс и Хоппер были едва ли не единственными в этом городе, кто считал, что здесь может быть хоть в какой-то степени уютно.
– У богатеев свои причуды, – сказал громила-констебль. – Может, мягкие кресла натирают им богатенькие зады, вот они и пакуют чемоданы.
– Но этот наш голубчик… как там его?.. – Толстяк достал из кармана блокнот и глянул в заметки. – Хэмилтон… Да, сэр Хэмилтон. Он не из особо богатых будет.
– С чего ты взял? – удивился напарник.
– Все просто, Хоппер, – с улыбкой сказал Бэнкс. – Мы вернулись обратно, в Саквояжню. Богатые здесь жить ни за что не станут.
– Гм. Весомо.
Трамвай как раз полз мимо здания суда, и оба констебля, вытянувшись по струнке, отдали честь, после чего вернулись к разговору.
– А ловко ты у этого хмыря фотокарточки заполучил, – похвалил напарника Бэнкс.
– Так я не рубанком же выструган, – осклабился Хоппер.
Клуб охотников-путешественников представлял собой место, куда не попасть, если только вы не являетесь его членом. В этом закрытом обществе состояли сугубо вальяжные усатые джентльмены, хвастающиеся тем, скольких тигров они подстрелили, но, по мнению обоих констеблей, вряд ли кто-то из них рискнул бы сунуться в те же трущобы Фли с той стороны канала.
Управляющий клуба – тип столь важный, будто он не просто стоит у конторки, а лично владеет каким-нибудь банком, – вовсю ставил палки в колеса господам полицейским и как мог старался помешать процедуре, но он еще не знал, с кем связался. Вряд ли среди всех джентльменов-охотников нашелся бы тот, кто смог бы продырявить носорожьи шкуры Бэнкса и Хоппера.
Тип за конторкой замямлил было, что не может разглашать никакие сведения о членах клуба, но тут огромный кулак Хоппера с грохотом стукнул по стойке так, что в воздух подпрыгнули и звонок, и книга учета, и сам управляющий. Тогда-то этот прощелыга и сообщил все, что требовалось господам полицейским, – лишь бы те поскорее ушли.
Сверившись с записями, он рассказал, что из всех джентльменов-охотников, которые недавно вернулись из своих путешествий, лишь один участвовал в экспедиции в Кейкут. Экспедицией этой руководил профессор Реджинальд М. Руффус, профессор из ГНОПМ, цель ее указана не была, но сэр Хэмилтон регулярно отправлял в клуб фотокарточки «с мест». Согласно одному из правил клуба, все охотники, будучи в путешествиях, должны делать и отсылать почтой фотоснимки – таким образом коллеги в Габене могли отслеживать их маршрут по карте мира, строить гипотезы, заключать пари. Экспедиция профессора Руффуса в Кейкут исключением не стала, разве что маршрут по фотокарточкам отследить не удалось – их было слишком мало.
Когда констебли потребовали немедленно предъявить и самого охотника, и указанные фотокарточки, служащий клуба снова было заартачился. Тогда Хоппер ему шепнул, что если «почтенный господин управляющий» сейчас же не прекратит «строить ужа и извиваться», они его арестуют и отправят в собачник Дома-с-синей-крышей, где с ним потолкуют по-особому. И никто им, мол, не помешает этого сделать, поскольку даже констебли из Дома-под-старыми-кленами района Сонн не рискуют лишний раз связываться с коллегами из Саквояжни.
Это сработало, и перепуганный управляющий сообщил, что еще не видел сэра Хэмилтона после возвращения. Он посоветовал разыскать упомянутого джентльмена по адресу его проживания, который тут же назвал, после чего любезно предоставил и конверт с фотокарточками.
И только после этого, к облегчению управляющего, Бэнкс и Хоппер покинули Клуб охотников-путешественников и отправились обратно, в свой родной район…
Трамвай едва волочился, пирожки давно были доедены, и Бэнкс решил, что лучше момента, чтобы изучить «новые улики», и не придумаешь. Он извлек из конверта фотокарточки и принялся их рассматривать. Констебля ничуть не смущало, что от его прикосновений на них остаются жирные следы от пальцев, которые он даже не вытер после того, как ел пирожок.
Джентльмен-охотник, также известный как сэр Хэмилтон, безошибочно угадывался на фотокарточках по мундиру с нашивками клуба. В его внешности Бэнкс ничего примечательного не нашел, впрочем, для толстяка-констебля все снобы были практически на одно лицо. К тому же как следует рассмотреть «сноба» не удавалось.
На одной фотокарточке джентльмен-охотник сидел в кают-ресторане дирижабля с бокалом и сигарой в руках – лицо его тонуло в сигарном дыму. На другой – стоял, опираясь на длинноствольный штуцер, на голове у него был высокий пробковый шлем, а к глазу приставлена подзорная труба. На третьей – сэр Хэмилтон замер на краю плота и глядел куда-то вдаль, в то время как четверо сгорбленных туземцев гребли короткими широкими веслами: группа сплавлялась по реке, прямо из воды которой росли деревья. Последняя фотокарточка и вовсе была подпорчена вспышкой – почти все лица стерлись, представляя собой размытые белые пятна, так что узнать обладателей этих лиц можно было разве что по костюмам. И все же эта фотокарточка привлекла внимание констебля Бэнкса особо.
– Хм, не сойти мне с места! – Толстяк поднял глаза на напарника. – Погляди-ка!
Он передал Хопперу фотокарточку. На ней были запечатлены три человека: профессор Руффус (в том же костюме, который был на нем, когда обнаружили тело), сам охотник и еще один. Лицо последнего единственное прорисовалось четко. Это был смуглый человек, навьюченный, казалось, всем скарбом обоих джентльменов-путешественников: несколькими чемоданами, дорожными сумками, кофром с вооружением и дюжиной банок, в которых сидели пойманные мотыльки.
– Гм. Ничего не понимаю. – Хоппер сморщил лоб. – Не узнаю этого места…
– Разумеется! Как ты можешь его узнать, если это где-то в треклятых джунглях? Посмотри на гуталинщика.
– Гм. Ты думаешь, это о нем говорил доктор Горрин?
– Шанс есть. Он одет в костюм. Не в те лохмотья, что у туземцев-гребцов, а в костюм, какие носят здесь, в Габене. Вероятность того, что он отправился в экспедицию с профессором отсюда, весьма высока, не будь я Грубберт Бэнкс! А значит…
– Значит, это тот же гуталинщик, который приходил к аптекарю Медоузу за мазью от лихорадки, – закончил Хоппер. – Гм. Ты видел подпись?
Бэнкс выхватил из руки у напарника карточку. На обратной стороне было аккуратненько выведено: «Профессор Руффус, сэр Хэмилтон и Вамба. Среднее течение реки Хнили».
– Вамба, значит, – прищурился толстяк.
– Н-да… Жаль, там не указан его адрес.
– Не все сразу, не все сразу. – Бэнкс даже закусил губу от предвкушения. – Сейчас мы наведаемся к сэру Хэмилтону, а у него уже и узнаем, где нам найти этого гуталинщика, который, скорее всего, и является тем типом с кофром с вокзала. Это если не сам сэр Хэмилтон – тот тип с кофром, разумеется. Хотя я все же ставлю на гуталинщика!
– О, наша станция! – взбудораженно воскликнул Хоппер, когда трамвай остановился и из вещателей раздалось: «Станция “Хайд. Площадь Семи Марок”». Констебли так заговорились, что и не заметили, как доехали.
– Жди! – крикнул толстяк трамвайщику через весь вагон. – Полиция сходит!
Подхватив самокаты, Бэнкс и Хоппер спешно покинули трамвай. Прочие пассажиры, не сговариваясь, испустили дружный вздох облегчения.
Следом за полицейскими прямо перед тем, как двери снова закрылись, из вагона выскользнула невысокая лохматая фигурка в черном костюмчике…
…Господа констебли Бэнкс и Хоппер катили в тумане на своих самокатах по Уирмур, которую еще называют улицей Треснутых Моноклей из-за старой лавки очков в ее начале – на вывеске лавки были изображены лица двух джентльменов-близнецов с теми самыми треснутыми моноклями.
Колеса скрипели, полицейские башмаки раз за разом гулко отталкивались от брусчатки, а подвешенные на рулях фонари высвечивали в тумане уже всего лишь пару ближайших футов.
Улица выглядела совершенно пустынной. Светились некоторые окна, но их, словно полуистлевшим театральным занавесом, затянула собой белесая поволока.
Джаспер Доу мчался следом за констеблями, пытаясь и не отставать, и в то же время не шуметь. Он очень жалел о том, что при нем не было его замечательных паровых роликовых коньков, которые подарили ему мама с папой и которые лежали в коробке на дне комода.
Как только он вспомнил о родителях, будто вспышками в его голове пронеслось: крики, мама зовет на помощь, белоснежное лицо отца, ветер, рвущийся через разбитый иллюминатор дирижабля, и сирена… штормовая сирена, взвизгнувшая из бронзового рупора на каком-то столбе.
Джаспер вздрогнул. Нет, сирена была здесь. Была сейчас. Дурные воспоминания словно выключили его прямо на бегу. Он споткнулся, потерял равновесие и с размаху шлепнулся на ржавую решетку, перекрывавшую сточную канаву. Решетка громыхнула, эхо разошлось в тумане.
Служители закона остановили самокаты. Джаспер застыл.
– Что такое, Хоппер? – прямо над головой мальчика раздался голос толстяка Бэнкса.
Громила Хоппер посветил фонарем в туман.
– Ты слышал? – негромко проговорил полицейский и шагнул в сторону затаившего дыхание Джаспера. – Кто-то идет за нами.
– Ой, да брось! – нетерпеливо воскликнул Бэнкс. – Поехали! Нет времени затягивать процедуру. Апчхи! – Констебль чихнул на всю улицу, чем поставил своеобразную точку, и, оттолкнувшись от мостовой, нырнул во мглу.
Хоппер еще пару мгновений простоял, вглядываясь в марево, затянувшее улицу, а потом, так никого и не обнаружив, вскочил на самокат и покатил за напарником.
Джаспер как следует обругал себя и, отыскав в грязи выпавшую из руки книгу профессора Гиблинга, поднялся на ноги. Его костюм был весь перепачкан – миссис Трикк точно не обрадуется. И все же сейчас он ни за что не мог себе позволить отстать и потерять полицейских в тумане. Рыжие кляксы фонарей всё отдалялись, и мальчик продолжил преследование.
За время пути племянник доктора Доу уже порядочно выдохся, его ноги болели, в боку кололо. Кашлять мальчик себе запрещал, и всякий раз, когда в горле начинало чесаться и першить, приглушенно «кхекал» в рукав. Он не без причины боялся, что грозные полицейские прибьют его, если поймают, – обычными извинениями в таком случае не отделаешься.
Оба констебля тем временем уже совершенно забыли о том, что кто-то там их якобы преследовал. Прямо на ходу, не слезая с самокатов, они умудрялись вести вполне непринужденную беседу. Джаспер улавливал лишь обрывки разговора и сильно переживал из-за этого, полагая, что с каждым упущенным словом теряет важные улики, которые, возможно, смогли бы помочь раскрыть тайну мертвого профессора. Но переживал он напрасно: констебли болтали о различных пустяках. К примеру, о предстоящем полуночном радиоспектакле, афиши которого висели на всех афишных тумбах, на углах многих домов и даже на некоторых деревьях.
– Нужно успеть в «Колокол и шар» к началу, – сказал Бэнкс. – Брекенрид непременно запустит «Таинственное убийство» на радиофоре у себя в пабе. Даже не терпится! Я слышал, что сами актеры, которые озвучивали персонажей, падали в обморок от того, как там все жутко.
– Гм. Не знал, что ты такой любитель подобных дурацких историй, Бэнкс, – ответил Хоппер.
– Это ты зря! Аудиодрамы, – толстый констебль произнес это слово с удовольствием, смакуя в нем каждую буковку, – очень занятная штука. Сидишь и не можешь оторваться – как будто ты сам все видишь, слышишь и вообще присутствуешь на месте этих происшествий. А тут еще и загадки, убийства, жуть!
– Будто нам этого в жизни не хватает, – проворчал Хоппер, но спорить не стал.
– Засядем в «Колоколе и шаре», закажем пару пинт «Зайца», мясной рулет, и ты изменишь свое мнение после первых же пяти минут.
– Ну-ну, поглядим, – с сомнением сказал Хоппер.
Джаспер тоже не отказался бы послушать радиоспектакль, но дядюшка вряд ли ему разрешит, учитывая, что трансляция должна начаться в полночь. Хотя… в том, что касается дядюшки Натаниэля, Джаспер был уже ни в чем не уверен.
После того как мальчик вернулся от бабушки, дядюшка вел себя с ним иначе. Как-то… странно, по-другому. Джаспер замечал непонятные взгляды; дядюшка стал более задумчив и меланхоличен – еще глубже погружен в свои мысли, чем прежде. А еще он будто бы стал чуть более снисходителен к племяннику, словно строгий и непоколебимый доктор Доу и правда испугался, что тот никогда не вернется. Похожим образом вела себя и миссис Трикк. Даже доктор Горрин.
Но почему они решили, что больше его не увидят? Джаспер этого понять не мог.
Остаться у бабушки навсегда? Еще чего не хватало! У бабушки ведь невероятно скучно! Бесконечные унылые правила, которые даже нет желания нарушать, – не то что забавные и причудливые строгости дядюшки, которые нарушать одно удовольствие.
Мадам Корнелия Доу, или бабушка, ледяная и неприступная, как маяк на скале, не позволяла ему практически ничего из того, что он любил. Нельзя есть печенье, потому что сладкое – для дураков, обжор и лентяев. Нельзя читать интересные книжки, потому что они легкомысленные и полны недопустимых фривольностей, словно это не истории о приключениях, а мемуары какой-нибудь певицы из кабаре. Но хуже всего были нескончаемые занятия. Мадам Доу заставляла внука учить занудные вещи, которые учили дети во времена ее молодости лет сто пятьдесят назад. И это был просто невозможный в исполнении бесконечный список манер и правил поведения, а некоторые из них и вовсе противоречили друг другу. Сидеть ссутулившись нельзя, но при этом нельзя и слишком распрямляться, потому что будешь выглядеть как истукан. Нельзя бегать, нельзя переступать через ступень, ходить следует чинно, не глядя под ноги и высоко подняв подбородок, но спотыкаться при этом запрещено. На часы глядеть не дозволено – это, мол, невежливо: как будто ты куда-то опаздываешь или выказываешь скуку. Смеяться тоже нельзя – даже улыбку внука бабушка измеряла линейкой, строго следя, чтобы эта его улыбка не выходила за допустимые нормы.
Нет уж. Увольте. Джаспер не мог дождаться момента, когда вернется домой. И дядюшка был просто не в своем уме, если он хотя бы на мгновение предположил, будто племянник захочет навсегда перебраться в особняк мадам Доу.
Впрочем, у странного дядюшкиного поведения были и свои положительные стороны. К примеру, прежде он ни за что бы не впутался в такую авантюру, как охота на Черного Мотылька и расследование убийства пассажира в поезде «Дурбурд». И уж тем более не позволил бы впутаться в нее Джасперу, посчитав все это «взрослыми делами, не относящимися к детскому разумению никоим образом». А что уж говорить о том, чтобы отправить племянника в город одного с очень важным заданием…
Джаспера грызло неприятное чувство, словно где-то внутри него ворочался крошечный червячок. Такое с ним случалось, когда он вытворял какую-то шалость и ожидал, что ему вот-вот за нее влетит. Дядюшка велел ему сразу же отправляться домой после встречи с доктором Горрином и, вероятно, сейчас места себе не находил. Но как он, Джаспер, мог просто проигнорировать то, что последовало за посещением морга?!
Попрощавшись с доктором Горрином, как самый послушный из всех живущих в Габене племянников, Джаспер Доу уже честно намеревался отправиться домой и сообщить дядюшке все, что узнал, но стоило ему выйти в палисадник у морга, как все мгновенно изменилось. Оба констебля по-прежнему были там, и Джаспер едва успел спрятаться за мертвецкий экипаж.
Полицейские с раздражающим самодовольством обсуждали расследование. По их словам, дело было почти раскрыто и господин комиссар теперь уж точно не отвертится от того, чтобы выдать им заслуженные повышение, прибавку и новенькие паровые самокаты.
Констебли намеревались отправиться в Сонн за «свежими уликами и подозреваемыми», и Джаспер решил за ними проследить. В нем заныла жилка соперничества: мальчик вдруг понял, что просто не может позволить двум этим остолопам опередить их с дядюшкой. Он решил вернуться домой, только когда выяснит все, что им удастся узнать.
По дороге ничего любопытного не произошло: констебль Хоппер жаловался на то, что сестра заставляет его носить колючий шарф, который ему связала, и каждый вечер проверяет – по раздражению на шее, – носит он его или нет. Джаспера это насмешило: огромный громила Хоппер не выглядел тем, кто лебезит перед строгими сестрами.
Бэнкс, в свою очередь, сетовал на вездесущих, как блохи, детей – он просто ненавидел детей. Согласно его словам, они все поголовно выглядели как ненастоящие, поддельные люди, которых пытаются выдать за нормальных человеческих существ, не понимая, что все прекрасно видят их огромные детские головы и короткие штанишки. По его оговоркам Джаспер понял, что сам он в детстве был толстым ребенком, а прочие дети над ним издевались.
Констебли и прокравшийся следом Джаспер сели на трамвай и уже через полчаса были в Сонн. Прежде племянник доктора Доу там не бывал, и соседний район его искренне поразил. В первую очередь количеством деревьев. Только возле здания Клуба охотников-путешественников их росло едва ли не больше, чем во всем Тремпл-Толл. Разумеется, это было не так, но то, что воздух в Сонном районе был намного чище и свежее, чем в его родном пыльном и задымленном Саквояжном, мальчик ощутил мгновенно. Непривычные к такому констебли и вовсе тут же закашлялись.
В клуб Джаспер решил не соваться и остался снаружи. Поначалу пытался заглядывать в окна, но, когда хмурый долговязый тип в ливрее у дверей, все время недовольно косившийся на «наглого мальчишку», направился в его сторону, чтобы прогнать, он ринулся прочь и притаился за деревом.
Прошло не больше десяти минут, и толстяк с громилой показались из высоких дверей здания клуба. По довольным лицам констеблей мальчик понял, что какие-то ответы они все же получили, попытался подслушать, но те обсуждали лишь высокомерие и снобизм «этих усатых толстосумов», отсутствие у них какого бы то ни было почтения к представителям закона и уродливую шкуру какого-то льва. Полицейские выражали надежду, что кто-то однажды откроет охоту на самих джентльменов-охотников.
Когда констебли сели в трамвай, идущий обратно в Тремпл-Толл, Джаспер вошел в вагон через другие двери и замер в некотором отдалении, повернувшись к господам полицейским спиной – еще не хватало, чтобы они его узнали. При этом он вслушивался в каждое слово из разговора констеблей и в итоге выяснил много чего любопытного: и про охотника, и про экспедицию, и про фотокарточки…
Как после такого он мог просто взять и отправиться домой? Джаспер считал, что непременно должен узнать, к чему же приведет Бэнкса и Хоппера их ниточка. При этом он не заметил, как и сам, будто рыба в пруду, попался на крючок и его медленно тянут и тянут за ту самую ниточку…
Констебли меж тем добрались до Заплатного переулка. Остановившись у дома № 8, они задрали головы и посветили себе, пытаясь рассмотреть верхние этажи, но в густом тумане не было видно ни одного окна. После чего затащили самокаты в подъезд и скрылись из виду.
Джаспер немного выждал и последовал за ними.
Консьержа в доме № 8 не было. В подъезде свет не горел. У основания лестницы стояла старая вешалка для верхней одежды, возле нее приютились самокаты Бэнкса и Хоппера. На мгновение мальчика посетила озорная мысль стащить их, но он тут же одернул себя: какие-то глупые детские шалости не должны отвлекать его от важного дела.
Вслушиваясь в то, что происходит наверху, Джаспер бесшумно двинулся к лестнице. Констебли успели отдалиться от него всего лишь на один этаж – тяжело топали по ступеням и кряхтели: Бэнкса мучила одышка, Хоппер подхрюкивал каждые пару секунд. У грузных служителей закона не было сил даже ворчать и ругаться, но в какой-то момент лестница, наконец, смилостивилась и привела их к нужной двери.
Это был четвертый этаж. Джаспер добрался почти до самой площадки и, вжавшись в стену, замер. Констебли направили свои фонари на облезлую дверь с висящим на ней ржавым номерком.
– Семнадцать, – негромко сказал Бэнкс. – Это наша.
Хоппер кивнул и, стукнув кулачищем в дверь, пророкотал:
– Откройте! Полиция!
Из квартиры в ответ не раздалось ни звука. Констебли немного выждали, а затем громила повторил:
– Откройте! Полиция!
Ответ был тем же.
– Сэр Хэмилтон, откройте немедленно! Или мы будем вынуждены…
– Постой, Хоппер, – прервал напарника Бэнкс и шумно втянул носом воздух. – Ты чувствуешь это?
Хоппер поморщился.
– Обычная тремпл-толльская вонь. Я вообще запахи того, не сильно разнюхиваю. Как говаривал мой дед, дыши ртом в Саквояжне. Сам он всегда носил специальную прищепку на носу. Вот и я не нюхаю ничего.
– Что ж ты врешь-то? – проворчал Бэнкс. – Я не раз слышал, как ты сопишь.
– Выражать раздражение и втягивать запахи – это не одно и то же, – заметил Хоппер. – Так что для меня все едино: что ваниль, что протухшая рыба.
– Вот-вот, – кивнул на дверь Бэнкс. – Протухшая рыба. Или что-то покрупнее…
– Крупная протухшая рыба?
– Эй, гляди-ка… – Бэнкс повернул ручку, дверь скрипнула. – Открыто!
– Да уж, – усмехнулся Хоппер. – Редко нас встречают таким гостеприимным образом.
Напарник вдруг схватил его за плечо и, понизив голос, сурово проговорил:
– Я бы не спешил так радоваться, Хоппер. Повнимательнее. – После чего снял с пояса дубинку.
Хоппер последовал примеру толстяка.
Констебли исчезли в квартире, при этом не удосужившись даже закрыть за собой дверь.
Джаспер поднялся на этаж и осторожно заглянул в темную прихожую. Он тоже почувствовал вонь. Казалось, здесь протухла не просто какая-то крупная рыба, а целый кашалот.
На цыпочках прокравшись в квартиру, Джаспер спрятался у вешалки.
Лучи полицейских фонарей блуждали по стенам, под сапогами констеблей надсадно скрипели половицы. Бэнкс вдруг выругался:
– Проклятье!
– Что такое?
– Я споткнулся обо чт… – он замолк.
Хоппер подошел к нему и уставился в пол. Пробурчал:
– Ну почему все обязательно должно было усложниться?
– Кажется, выходной доктора Горрина только что испортился окончательно! – с досадой проговорил Бэнкс и высветил фонарем на полу гостиной, в паре шагов от чернеющего камина, лежащий ничком труп. – Хоппер, проверь квартиру!
Хоппер кивнул и проследовал в спальню, затем – в небольшую кухоньку, заглянул в чулан.
– Никого, Бэнкс.
– Хорошо. Держи фонарь. Свети.
Передав напарнику фонарь, толстый констебль достал блокнот и принялся записывать. При этом он начал бубнить себе под нос:
– Мужчина. Явно убит…
– Рана на спине, – вставил Хоппер. – Ты видишь рану на спине?
– Глаза пока на месте, – ответил Бэнкс. – Из-за раны на спине я и решил, что он убит.
Констебль продолжил делать записи и озвучивать свои наблюдения:
– Мертвяк лежит на животе. Учитывая, что жертва убита в спину, она явно не подозревала о том, что произойдет. Не удивлюсь, если они были знакомы с убийцей.
– Погляди на нашивки! Погляди на его нашивки, Бэнкс!
– Вижу. Фонарем не качай! Полагаю, это и есть хозяин квартиры: наш охотник сэр Хэмилтон.
Джаспер, который, затаив дыхание, слушал разговор полицейских, недоуменно округлил глаза. Хоппер был удивлен не меньше.
– Даже без доктора Горрина понятно, – сказал громила-констебль, – что этот труп здесь лежит уже довольно давно. Как тогда сэр Хэмилтон может быть давно мертв, если он только сегодня должен был вернуться из экспедиции?
Повисла недобрая тишина.
– Мне все это очень не нравится, Хоппер, – сказал наконец Бэнкс. – Уж я не знаю, кто там ездил в эту треклятую экспедицию, но это был явно не сэр Хэмилтон.
– Тьфу! Кхе-кхе… – Хоппер закашлялся и закрыл лицо колючим сестриным шарфом – очевидно, констебль несколько приврал насчет своего обоняния и уже просто не мог сдерживаться. – Мертвяк как будто еще сильнее завонял. Дышать невозможно. Даже я теперь ощущаю эту гниль!
– Открой окно, Хоппер, и… постой! – Бэнкс вдруг поднял голову и принюхался. – Ты чувствуешь это? Еще какой-то запах. Как будто… торт? Или пирожное! Или… нет, не знаю…
Хоппер возмутился:
– Как здесь вообще можно что-то разобрать? Какой еще запах пирожного? Это важно сейчас?
– Наверное, нет. Открывай окно.
Что-то толкнуло Джаспера вперед. Зажав нос пальцами, он пробрался в гостиную. Воспользовавшись тем, что один констебль отправился открывать окно, а другой низко склонился над покойником, пристально его изучая, мальчик шмыгнул за диван.
Джаспер разжал пальцы и пустил в ноздри зловоние квартиры сэра Хэмилтона. Хуже запаха за всю свою жизнь он, без сомнения, не чувствовал. Первое время мальчик ощущал лишь трупную вонь залежавшегося тела, но вскоре к ней и правда добавился запах чего-то еще: это было что-то сладкое, приторное, что-то… и тут он вдруг понял, что это был за запах. Он сегодня его уже чувствовал!
Констебль Хоппер тем временем наконец распахнул окно, впуская в квартиру холод, порыв ветра и несколько клочьев тумана.
Дышать и правда стало легче, но Джаспера в этот миг посетила тревожная мысль: важная, быть может самая важная, улика уничтожалась прямо на его глазах.
К шести часам вечера улицы уже совершенно опустели, зато гостиные во всем городе наполнились светом, теплом и шумом. И гостиная дома № 7 в переулке Трокар мало чем отличалась от прочих.
Кипел варитель, под звуки вечерней передачи по радиофору миссис Трикк пекла крендельки и время от времени появлялась из дверей кухни с подносами, уставленными блюдами. В кресле у камина сидел мистер Келпи, что-то причитавший себе под нос, – после всех пережитых потрясений он все еще не до конца пришел в себя.
Специально для бабочника доктор заварил красный «не остывающий» чай «Франни-френн», который хранил для особых случаев. Что ж, нападение со стрельбой в размеренной жизни доктора Доу смело можно было отнести к особым случаям.
Незаметно для мистера Келпи доктор добавил в чай пол-ложечки успокоительного раствора. Впрочем, успокоиться бабочник до сих пор не смог – и неудивительно, ведь помощник главы кафедры лепидоптерологии так и не сделал ни одного глотка и просто грел руки о чашку, уставившись на плавающие по кругу чаинки.
Доктор Доу стоял у окна со своим цилиндром в руках и разглядывал дырку от пули, оставшуюся на головном уборе после посещения меблированных комнат. Неизвестные нападавшие промахнулись совсем немного…
– Полиция должна что-то с этим сделать, – пролепетал мистер Келпи.
– Хм.
– Нет, я серьезно! – возмущенно продолжил бабочник. – Неизвестные лица, вооруженные до зубов, напали на нас, едва не прикончили, убили несчастного мужчину на чердаке. Там были женщины, дети – они могли пострадать! Ко всему прочему эти мерзавцы утащили бедного Вамбу! И что сделал этот отвратительный человек, господин Жубер?! Попытался все замять! Тот гадкий констебль, что прибыл в меблированные комнаты, он ведь даже не поднялся на чердак, ничего не осмотрел! Просто удовлетворился заверением Жубера, что все тихо! А бедолага на чердаке… он как будто и не жил вовсе! А Вамба?! Всем все равно, доктор! Доктор, вы слышите?
– Что? – встрепенулся доктор Доу. – Да, простите, мистер Келпи. Я совершенно с вами согласен.
По непроницаемому лицу доктора Доу было невозможно понять, о чем он думает, – как и то, что в данную минуту он крайне взволнован. Джаспер до сих пор не вернулся. Миссис Трикк сказала, что весь день провела дома, но за это время мальчик не объявлялся. На улице стемнело. Близился туманный шквал – волнение доктора возрастало с каждым тоскливым завыванием проклятой сирены. Натаниэль Доу уже жалел, что отпустил Джаспера одного.
Как только они с мистером Келпи пришли и доктор убедился, что племянника нет, он тут же отправил пневмопочтой письмо в морг. Доктор Горрин ответил почти сразу. Он написал, что Джаспер давно ушел, и добавил в конце письма: «Как все это понимать, хотел бы я знать?!» Доктор Доу предпочел оставить этот вопрос без ответа.
Мистер Келпи тем временем продолжал:
– Кто эти жуткие люди?! И что им понадобилось от бедолаги Вамбы? У вас есть какие-то предположения, доктор?
Доктор задумчиво провел пальцем по краям прорехи в цилиндре.
– Сперва они появляются в квартире профессора Руффуса и устраивают там бедлам, после чего вторгаются в меблированные комнаты, где живет туземец из Кейкута. Вамба что-то знал. В экспедиции был еще кто-то… Тот, кого Вамба боялся.
– И тот, кого боялся профессор! – добавил мистер Келпи.
– Быть может, этот неизвестный и стоит за всем. Быть может, именно он – тот человек в купе.
– Человек в купе? – удивился мистер Келпи.
Доктор поглядел на него. Маленький пухленький мистер Келпи выглядел совершенно потерянным. Бабочник сейчас, наверное, ощущал себя крошечным воздушным змеем, попавшим в бурю. Мертвецы, убийцы с пистолетами… К такому он был явно не готов. Ожидая ответа, помощник главы кафедры лепидоптерологии смотрел на доктора, почти не моргая.
– Профессор встретился с кем-то в своем купе, – пояснил Натаниэль Доу. – Незадолго до смерти. Этот человек был свидетелем нападения Черного Мотылька. Быть может, даже спровоцировал его.
Мистер Келпи распахнул рот, после чего снова закрыл его, а потом еще раз открыл. Он намеревался что-то сказать, но добился лишь сходства с рыбой в костюме, которую выбросило на берег.
Наконец он выдавил:
– Но ведь в купе был найден только профессор…
– Все так, – доктор кивнул. – Вероятно, тот неизвестный пережил нападение и покинул купе до того, как проводник обнаружил профессора Руффуса.
– Кто бы это мог быть? – Мистер Келпи задумчиво сморщил лоб. – Это тот, третий из экспедиции?
– Не имею ни малейшего понятия, – ответил доктор. – Но это все, несомненно, как-то связано с Черным Мотыльком. Мистер Келпи… – Натаниэль Доу отошел от окна, сел в свое кресло напротив бабочника и закурил папиретку. Его фигуру тут же окутал густой бордовый дым. – Меня интересует другое.
– Что именно?
Доктор выразительно на него поглядел.
– Отчего вас не заботит то, что сообщил нам Вамба, до того как его забрали?
– Ч-что? Что именно? – сбивчиво спросил мистер Келпи.
– Насчет вашего начальника, профессора Гиблинга. О том, что его…
– Нет! – воскликнул мистер Келпи. Его губы задрожали. – Я отказываюсь в это верить! Этого просто не может быть!
– Вамба сказал, что старого профессора убили, – напомнил доктор.
– Но он ведь был в экспедиции! Откуда ему знать?
– Хороший вопрос, мистер Келпи. – Доктор сцепил пальцы. – Хороший вопрос. Нам еще предстоит это выяснить…
– Но как вы будете это выяснять?
Вместо ответа доктор спросил:
– Как именно умер профессор Гиблинг?
– У него был сердечный приступ. Я ведь говорил вам.
– Хорошо. Расскажите подробнее, мистер Келпи: как это было? Кто обнаружил тело?
– Я… я его обнаружил! – резко ответил бабочник и тут же поник – его раздражительность и неверие сменились грустью. – Время перевалило за полночь, общество уже опустело. Я засиделся допоздна за составлением новой серии «Чешуекрылые пустыни Хартум». Видите ли, я часто засиживаюсь – могу так до самого утра провозиться с какими-нибудь редкими бабочками. Закончив работу, как и всегда в таком случае, я пошел к профессору Гиблингу, намереваясь оставить у него на столе новые каталоги и подготовленных для утренней лекции сумеречных вильм. Я полагал, что профессор уже давно ушел, но, к моему удивлению, он был у себя в кабинете, сидел в кресле, откинувшись на спинку. Свет не горел, и я еще подумал: «Как странно, что профессор сидит в темноте…»
Мистер Келпи прервался, достал платок и вытер выступившие на глазах слезы. После чего продолжил:
– Голова профессора была задрана, и я решил, что он снова заснул за работой. Попробовал его разбудить, но тут понял, что он… – помощник главы кафедры всхлипнул.
– Он был теплым? – спросил Натаниэль Доу.
Мистер Келпи испуганно поглядел на доктора, а тот невозмутимо и безжалостно продолжил:
– Вы ведь потрогали его? Он был теплым или холодным? Успел окоченеть?
– Он был… обычным, – опустошенно сказал мистер Келпи.
– Хм. Глаза его были открыты или закрыты?
– Глаза были открыты. Точно открыты! Я помню, ведь сам ему их закрыл.
Доктор покивал своим мыслям:
– Что было после того, как вы его обнаружили?
– Я тут же сообщил мистеру Феннигу, управляющему общества, а он поставил в известность полицию. Тело забрали в морг.
– У профессора Гиблинга не было родственников?
– Никого не было. Вся его жизнь была связана с наукой, – тяжко вздохнул мистер Келпи. – Связана с бабочками.
– Вскрытие проводилось?
– Я… я не знаю. Это ведь ваш друг работает в морге, доктор. Он вам может сказать точнее.
Доктор поморщился от слова «друг».
– Непременно узнаю у него при случае. Профессора, насколько я понимаю, похоронили в Тремпл-Толл…
– На Чемоданном кладбище, да. Была довольно скромная церемония. Пришли несколько профессоров из научного общества, сэр Крамароу выразил свои соболезнования и прочитал очень проникновенную речь. Погребальный оркестр господина Пруддса исполнил скорбнянс «Забудь меня, мой старый друг». Это было так… грустно.
– Вы ничего не заметили странного, когда увидели профессора в кабинете?
– Странного?! – воскликнул мистер Келпи раздраженно. – Да он был мертв! Я только об этом и мог думать! Этот человек меня научил всему, что я знаю. Он меня вытащил из… – он запнулся, не в силах совладать с чувствами, и спрятал глаза под платком.
– Конечно-конечно, – сказал доктор Доу и немного помолчал. – Еще один вопрос, мистер Келпи. Вы не почувствовали какой-нибудь необычный запах в кабинете, когда обнаружили профессора?
Мистер Келпи хмуро поглядел на доктора:
– Вы имеете в виду чернослив?
– Помимо прочего.
– Нет, ничего такого я не почувствовал.
– Пейте чай, мистер Келпи, он успокаивает…
Доктор задумчиво уставился в пустоту перед собой.
– Куда же все-таки делся Черный Мотылек? – негромко проговорил он. – Никто его не видел. Куда он мог деться?
– Может, он просто улетел?
– Это вряд ли. Очевидно, что на вокзале, в таком людном месте, его не могли не заметить. Тут же поднялась бы паника, крики, но всего этого не было. Черный Мотылек скрылся каким-то странным образом. Помнится, вы рассказывали о различных невероятных способностях, которые ему приписывают. Существуют бабочки, которые могут становиться невидимыми?
Мистер Келпи пожевал губами и сказал:
– Могут становиться невидимыми некоторые бабочки с островов Вирен и Паранезии, а еще, насколько мне известно, крохотули серебряные. Что касается Черного Мотылька, то, несмотря на все приписываемые ему невероятные способности, в книге профессора Гиблинга нигде не упоминалось о подобной. Но, боюсь, эта бабочка недостаточно изучена.
– Раз уж мы заговорили о книге, – начал доктор, – может быть, в ней есть то, о чем мне следует знать? То, что поможет нам разыскать это существо? Я был бы вам благодарен, если бы вы описали Черного Мотылька, мистер Келпи, ведь мне до сих пор не вполне ясно, с чем мы столкнулись.
– Конечно… эм-м… – бабочник замялся. – Черный Мотылек – ночное создание, солнечный свет ему крайне неприятен. У него две пары крыльев. Кромешно-черные. Без каких-либо узоров и пятен – сугубо чернильный пигмент. Размах крыльев самки, согласно книге профессора Гиблинга, может достигать четырех-пяти футов. А самец… – мистер Келпи замолчал, пытаясь подобрать слова. – Он… он отличается от самки.
– Половой диморфизм?
– Именно.
– Что вы можете рассказать о повадках бабочки?
Мистер Келпи отпил немного чая. Даже после первого глотка он немного успокоился.
– Черный Мотылек, помимо прочего, хищник, – сказал он. – Питается слезной жидкостью, кровью и, как и многие бабочки, падалью. Но нападает он, только когда голоден либо когда его провоцируют.
– Вы сказали «помимо прочего».
– Согласно книге профессора Гиблинга, Черный Мотылек еще и антофил, то есть его голод, помимо плоти, крови и слез живых существ, может быть утолен так же пыльцой некоторых цветов и растений. Сладкое усыпляет мотылька, делает его мирным и вялым.
Доктор тут же вспомнил о том, что говорил проводник.
– Много чая с сахаром… чай с сахаром… – сказал он, и бабочник недоуменно на него поглядел, не понимая, о чем идет речь. – Как нам отыскать Черного Мотылька, мистер Келпи? Как профессор Руффус его поймал?
– О, боюсь, это для меня загадка, – жалобно ответил бабочник. – Я был бы рад вам помочь, но это поистине либо чудо, либо удача – иных версий у меня нет…
– К какому семейству относится Черный Мотылек?
Мистер Келпи задумался.
– Профессор Гиблинг и сам не был уверен, – сказал он. – Ближайшее семейство, как он полагал, – это чернильные червоточцы.
– Есть какие-либо особенности у данного семейства? То, что может помочь?
– Что ж… Чернильные червоточцы, как и интересующий нас представитель чешуекрылых, – сугубо ночные создания, у них замечательный слух…
– В коллекции общества присутствуют представители данного семейства? Если присутствуют, то как их поймали?
– Их ловят на свет.
– Подробнее, пожалуйста.
Мистер Келпи сделал еще один глоток чая. Он уже настолько успокоился, что даже осмелился взять с подноса одну из коврижек миссис Трикк.
– Есть специальные фонари, которые применяются во время охоты на тех или иных мотыльков, – сказал бабочник. – Мы используем различные светофильтры для каждого вида мотыльков. «Ловчие фонари» – сложные оптические приборы, сделанные на заказ.
– Червоточцы. Какие вы используете фонари для них?
– Темный рубин. Стекло темно-рубинового цвета.
– Черный Мотылек – убийца, летящий на кроваво-красный свет, – сказал доктор Доу. – Весьма мрачно.
– Это все предположения, доктор, – напомнил мистер Келпи. – Речь ведь шла о червоточцах. Я не уверен, что Черный Мотылек так же отреагирует на подобный свет. И, позвольте узнать, уж не собираетесь ли вы…
Его слова прервал стук захлопнувшейся входной двери. Раздались шаги, и в гостиной, к облегчению дядюшки, появился Джаспер.
Вид племянника представлял сущий бардак: по меркам доктора Доу, выглядел мальчик сейчас немногим лучше канавной крысы, выползшей на мостовую после сильного ливня. Джаспер был взлохмачен (еще больше обычного), на щеке алела царапина, сюртук и брюки были все измазаны в грязи, галстук сидел вкривь.
«Какой кошмар!» – говорил взгляд дядюшки, но сам дядюшка молчал.
– Вы просто не поверите, что я узнал! – воскликнул Джаспер и, стянув с ног башмаки, потопал к камину. – Бр-р… как же холодно стало на улице, я весь продрог!
– Доктор Горрин сообщил, что ты покинул морг три часа назад. И что это за вид, позволь узнать? Ты что, – Натаниэль Доу поморщился, – дрался?
– Нет, просто упал! И вообще, – широко улыбнулся племянник, – ты тут же перестанешь на меня злиться, как только я расскажу тебе, что выяснил.
Он подтащил к камину стул, уселся и принялся рассказывать: о том, что подслушал в морге, прячась под секционным столом, о констеблях и о визите в Клуб охотников-путешественников, а еще о сэре Хэмилтоне.
При одном только упоминании об охотнике доктор Доу и мистер Келпи переглянулись. Судя по всему, это был тот самый «неизвестный из экспедиции», о котором говорил Вамба. Но при этом даже невозмутимого доктора поразило известие о том, что охотник был найден в квартире мертвым, что лежал он там очень давно и что, вероятно, под его видом в экспедицию отправился кто-то другой.
– А что насчет предмета под подкладкой пиджака профессора Руффуса? – напомнил доктор Доу. – Доктор Горрин передал его тебе?
– Конечно, вот же он! Совсем о нем забыл!
Джаспер извлек из кармана половинку фонографического цилиндра и вручил ее дядюшке. Доктор Доу даже скрипнул зубами от досады – он ведь уже почти держал в руках вторую часть!
– Уверен, эта штуковина, – добавил мальчик, – раскроет нам тайну загадочной экспедиции в джунгли Кейкута.
Из дверей кухни показалась миссис Трикк. Экономка выглядела очень недовольной. Джаспер тут же попытался сделать вид, будто он вовсе еще и не вернулся и что это не он сидит на стуле у камина.
– Хватит разговаривать обо всех этих ваших зловещих вещах на голодный желудок, – заявила миссис Трикк и принялась накрывать на стол.
Доктор Доу повернулся к бабочнику:
– Мистер Келпи, поужинаете с нами?
– Прошу прощения, но вынужден отказаться, – ответил тот, бросив взгляд на часы. – Скоро начнется шквал, а у меня при себе совсем не осталось моего лекарства. К сожалению, я не могу позволить себе застрять в гостях на все то время, что будет бушевать эта туманная мерзость.
– Конечно, мистер Келпи.
– Из-за всех этих треволнений я совсем потерял счет времени. – Бабочник поспешно поднялся. – Если я выйду прямо сейчас, то еще успею благополучно добраться домой. – Он кивнул доктору и Джасперу. – Благодарю вас за чай и… и за все, что вы делаете.
Натаниэль Доу встал с кресла и пошел проводить помощника главы кафедры до двери.
– Вызвать вам кэб?
– Нет-нет. Благодарю, я дойду до Бремроук и сяду там на трамвай. – Мистер Келпи надел пальто, котелок, замотал шею шарфом. – Надеюсь, вы сообщите мне о продвижении расследования.
Натаниэль Доу кивнул, и бабочник, набрав в грудь побольше воздуха, вышел за дверь, прямо в непроглядное туманное марево.
Доктор вернулся в гостиную и сел за стол. Он был все еще раздражен и злился на племянника. От мальчика это не укрылось, несмотря на то что дядюшка не сказал ни слова.
– Ну, не злись, – улыбнулся ему Джаспер. – Я был очень осторожен.
– Ты вообще думал о возможных последствиях? А если бы эти констебли тебя поймали?
Джаспер открыл было рот, чтобы ответить, но тут раздался свисток пневмопочты.
Доктор поднялся, прошел в прихожую и, открыв крышку на трубе, достал капсулу. Судя по тому, с каким напряженным видом он застыл, прочитав послание, там было что-то очень важное.
Дядюшка резко развернулся. Его совершенно белое лицо не предвещало ничего хорошего. Вернувшись в гостиную, он взял с журнального столика свой продырявленный цилиндр и проворчал:
– Это никуда не годится. Не расхаживать же по городу с дырками от пуль. Придется взять запасной.
– Дядюшка? – испуганно произнес Джаспер – он ничего не понимал.
Из двери кухни с очередным подносом в руках появилась экономка.
– Боюсь, ужин откладывается, миссис Трикк, – сказал доктор Доу.
– Как это откладывается, позвольте поинтересоваться?
Доктор не ответил. Повернувшись к племяннику, он велел:
– Джаспер, одевайся.
– Что произошло, дядюшка?
– Еще одно. Еще одно убийство. Черный Мотылек напал снова.