Моё пост-имаго — страница 20 из 23

Глава 1. В преддверии шквала

Тяжелые дубовые двери отворились, и посетители – джентльмен с саквояжем и антитуманным зонтиком и мальчишка, державший руки в карманах, – оказались в просторном, если не сказать пустынном, вестибюле.

Высоко под сводами висели огромные часы: во мраке над головой медленно двигались шестерни, каждая размером с комнату, с громоподобным «р-рух» монструозные стрелки отсчитывали время, а два качающихся навстречу друг другу маятника создавали вздымающие волосы порывы ветра.

Помимо часов, в вестибюле ничего не было. Такие места будто специально предназначены, чтобы люди чувствовали себя в них жалкими, крошечными, а еще больными – в воздухе здесь витало нечто неуловимо больничное…

В дальнем конце вестибюля горела лампа. Висела она над открытыми дверями лифта, у которых бродил, не в силах найти себе места от беспокойства, толстый господин с неприкаянной, страдающей перееданием тенью. Наличие формы выдавало в нем департаментского служащего, а наличие трясущейся головы и рук – невротика. Господин у лифта то и дело замирал на месте, задирал голову и глядел на часы под сводами. При этом он тут же сверялся с карманными часиками на цепочке и качал головой – со стороны казалось, будто он считает, что какие-то из часов ему нагло лгут.

Посетители направились прямиком к служащему. Гулкое эхо от их быстрых шагов по мраморному полу тут же разошлось по вестибюлю, оттолкнулось от стен и ушло куда-то вверх, многократно усиленное.

Толстяк запыхтел и спрятал часы в жилетный карман. Затем поспешно застегнул верхние пуговицы мундира, поправил форму и только после этого сделал несколько шагов навстречу официальным персонам, присланным из Полицейского ведомства Тремпл-Толл. Если ему и показались странными эти «официальные персоны», одна из которых к тому же была слишком молода, чтобы служить где бы то ни было, то виду он не подал.

– Добрый вечер! – сказал толстяк низким сипловатым голосом, когда они подошли. – Меня зовут Эрнест Д. Фойл. Я начальник этой станции.

– Доктор Натаниэль Доу.

– Джаспер.

Господин начальник станции суетливо отступил в сторону и пригласил посетителей в лифт. Когда они зашли, проследовал за ними.

Стены кабинки были обшиты строгим бурым крепом, а под потолком горела лампа, но не слишком ярко – чтобы посетители не забывали, что пребывают в ведомственном здании. Автоматон-лифтер здесь отсутствовал, и мистер Фойл сам выбрал «4» на бронзовой полукруглой панели, переведя рычажок к означенной цифре. Двери закрылись, где-то внизу зашипели поршни – и кабинка поползла вверх.

– Насколько я понимаю, констебли еще не прибыли, – сказал доктор Доу.

– Нет, сэр, – ответил начальник станции. – Вы первые. Мне и моим людям было велено всячески вам содействовать. Благодарю, что добрались так быстро – полагаю, это было непросто, учитывая погоду…

– Мы были неподалеку, – уклончиво ответил доктор, не считая нужным вдаваться в подробности и сообщать мистеру Фойлу, что переулок Трокар находится буквально в двух шагах от Чемоданной площади, особенно если идти через дворы, мимо Рынка-в-сером-колодце и паба «В чемодане».

Доктор Доу пригляделся к начальнику станции. Мистер Эрнест Д. Фойл являлся обладателем широкого лица, крупного тяжелого носа и соломенных усов, тщательно расчесанных и напомаженных. Коричневая форма ведомства Пневмопочты Габена, несмотря на обхват фигуры этого господина, сидела на нем неплохо, была выглажена и вычищена (что редкость для Саквояжного района), два ряда гербовых пуговиц на мундире и кокарда на служебной фуражке блестели, как следует надраенные.

Начальник станции изо всех сил старался вести себя соответствующе занимаемому положению, но бледность скрыть не сумел, и сейчас лишь она выдавала его испуг и растерянность.

– Позвольте поинтересоваться, какие действия ведутся на месте происшествия?

– Действия, сэр? – Начальник станции нахмурился.

– Вы изолировали место происшествия от служащих?

– Я… э-э-э… можно и так сказать, сэр. Все выбежали из центральной рубки, как только… Никто не смеет туда соваться. Штат перепуган не на шутку. Все пересылки приостановлены. Ход капсулам дан лишь в полицейской рубке: мистер Перчинс отправил вызов в Дом-с-синей-крышей, откуда нам пришло предписание ожидать вас. Сэр, прошу заметить, что ситуация внештатная, уставом службы не предусмотренная. На станции пневматической почты «Чемоданная площадь» подобного никогда прежде не случалось. Нет, служащие, разумеется, умирали, но обычно своей смертью. А такое…

Лифт дополз до четвертого этажа, и двери со скрежетом открылись. Следуя за начальником станции, доктор Доу и Джаспер двинулись по узкому коридору, в который выходило не меньше дюжины дверей – из-за каждой выглядывали испуганные служащие ведомства. Над их головами висели газовые рожки, подсвечивающие медные таблички: «Вокзальная пересыльная рубка», «Биржевая пересыльная рубка», «Фабричное направление», «Район Набережные», «Канал Брилли-Моу». В нижней части каждой двери были пробиты круглые отверстия, по размеру и форме подходящие как раз для стандартных капсул. Доктор обратил внимание на тонкий рельс в полу, ползущий вдоль прохода.

Не останавливаясь ни у одной из рубок, мистер Фойл вел посетителей прямиком к помещению в конце коридора. Несмотря на страх, пересыльщики, мимо которых проходили их начальник, доктор и мальчик, по одному присоединялись к процессии, так что к месту происшествия подошла уже внушительная толпа.

Прежде чем войти в рубку, доктор остановился – следом остановились и все прочие. Натаниэль Доу повернулся к начальнику станции и недовольно проговорил:

– Мистер Фойл, я полагаю, вам стоит возобновить пересылки во всех помещениях, кроме этого. А вашим людям стоит вернуться к работе.

– Боюсь, это невозможно, доктор, – ответил начальник станции. – Все капсулы приходят сюда, в центральную, иначе, распределительную, рубку, а уже отсюда они расходятся по направлениям. Мы не можем возобновить работу, пока…

– Я понял. Но избавить меня от присутствия форменных зевак вы уж точно способны.

– Да-да, сэр. Хоуни, Тобинс, вы слышали?

– Но, сэр…

– Все по своим рубкам и нос не показывать! Вас вызовут, если понадобитесь.

Со всех сторон раздалось хмурое: «Да, сэр», «Слушаюсь, мистер Фойл», «Уже, сэр», и вскоре пересыльщики разошлись. Доктор Доу, Джаспер и мистер Фойл остались втроем.

Центральная рубка станции «Чемоданная площадь» представляла собой большое полуциркульное помещение, все стены которого, будто червоточинами, были испещрены отверстиями приемников капсул, закрытыми круглыми крышками с вентилями. Напротив входа висела карта-схема всей сети паропневмопочты, вычерченная поверх плана города и напоминающая спрута, охватившего кварталы своими щупальцами. По обе стороны от двери все пространство было занято чудовищным смешением из труб, шлангов, рычагов и датчиков, которые в своей совокупности, очевидно, являлись системой управления центральной рубки.

Происшествие оставило свой отпечаток на этом месте. Под высоким куполом висела газовая люстра, но сейчас она не горела: ее подменяли небольшие светильники, рыжие головки которых нависали над стоявшими полукругом распределительными столами. У столов разместились жесткие крутящиеся стулья на тонких ножках. Два колесных автоматона в форме и кепи замерли на тонком рельсе, проложенном по периметру помещения, – оба были выключены: механические руки с кистями-зацепами вытянуты по бокам, головы склонились долу.

– Внештатная ситуация не просто нарушила работу у нас, – сказал мистер Фойл. – Из-за нее застопорились все узловые станции, связанные с нашей. Все восточное направление вплоть до канала стоит.

И действительно: над крышками почти всех труб горели красные лампочки, сообщая о том, что пришла капсула, но при этом привычный свист не раздавался – вероятно, звуковое оповещение отключили, иначе сейчас здесь можно было бы оглохнуть от визжания многоголосого пересыльного оркестра.

Распределительная рубка оказалась вовсе не тем, что ожидал увидеть Джаспер. Разумеется, мальчик знал о станциях, но отчего-то полагал, что на них занимаются тем, что чинят трубы или изготавливают новые капсулы. До сего момента он и не догадывался, как это все работает. Прежде Джаспер считал, что нужно просто засунуть капсулу в трубу – и контейнер неким чудесным образом сам найдет адресата. На деле место, куда они пришли, оказалось сердцем невероятно сложной системы: ее обслуживание представляло собой тяжелую нервную работу – любое промедление или ошибка в ней грозили весьма дурными последствиями, ведь промедление пересыльщика отдалит адресата от получения посылки, а его ошибка – и вовсе лишит его ее.

Доктора Доу, в отличие от племянника, принцип действия пневматической почты сейчас совершенно не интересовал. Все его внимание занимал тот, кто лежал у одного из распределительных столов.

Лужа крови, натекшая из-под несчастного, походила на кляксу, а человек напоминал большую муху в форме ведомства Пневмопочты, залипшую в пролитом киселе. Лицо его было повернуто набок, руки безвольно отброшены в стороны. Служебное кепи так и осталось на голове. От доктора не укрылись также и осколки стекла, поблескивающие на полу рубки здесь и там.

Натаниэль Доу передал зонтик племяннику и подошел к покойнику. Джаспер и мистер Фойл шагнули за ним.

– Это мистер Моррис, сэр, – сообщил начальник станции. – Бедный-бедный мистер Моррис.

Покойного словно изрезало ножами. Фартук, как и рубаха с жилеткой под ним, были рассечены на лоскуты.

Доктор Доу приблизился к распростертой фигуре вплотную. Осматривая труп, он обошел его кругом, будто бы не замечая, что ступает по крови, а его туфли, погружаясь в нее, противно чавкают с каждым шагом. В подобных вопросах доктор был не особо щепетилен, в отличие от того, что касалось пожимания рук людям с грязью под ногтями, пребывания рядом с обладателями пыльных башмаков и выслушивания скучных рассуждений на тему погоды, цен или модных веяний.

– Семь ран, – сказал он негромко.

Джаспер остался стоять на краю жуткой лужи. Мальчик глядел на покойника во все глаза, но страха не испытывал – лишь любопытство. Это был уже третий мертвец, которого он видел за один только сегодняшний день (если не считать постояльцев доктора Горрина): старый недобрый Габен подобным отвратительным образом будто бы приветствовал его дома.

– Мистер Моррис, – продолжал начальник станции, – хороший работник. Восемь лет с нами. Службу не пропускал, добросовестно выполнял свои обязанности.

– Мне нужен свет, – сказал доктор.

– Простите, сэр, но это максимум света, который мы сейчас можем себе позволить. Люстра повреждена, в ее газоводе прореха. Я велел тут же перекрыть трубу, как только все это случилось.

– Откуда осколки? – спросил доктор. – От люстры?

– Не только. Это… это существо разбило стекло и проникло сюда через световое окно под куполом. Сейчас это окно почти не разглядеть. Оно там, – мистер Фойл указал рукой. – Круглое…

Доктор поставил саквояж на стол. Достав из него небольшую переносную лампу, быстро зажег ее.

– Джаспер, боюсь, тебе тоже придется замарать туфли. – Натаниэль Доу протянул лампу племяннику. – Посвети мне.

Закусив губу от напряжения и волнения, мальчик осторожно ступил в кровь, прошел два шага и взял протянутую лампу. С каждым кровавым хлюпаньем господин начальник станции вздрагивал от отвращения. Его лицо позеленело, дыхание перехватило – и зачем он только застегивал пуговки на воротнике?!

– Вы продолжайте, продолжайте, мистер Фойл, – сказал доктор, не прерывая осмотр. – Расскажите, что здесь произошло.

– Я… я не присутствовал.

– Тогда попрошу вас позвать тех, кто присутствовал. Мне нужно узнать о произошедшем из первых уст.

– Да-да, конечно. – Мистер Фойл вернулся к двери, выбрал среди рычагов и рукояток на системе управления какой-то крошечный тумблер и несколько раз его переключил: туда-обратно, туда-обратно. Вскоре в центральную рубку зашли трое испуганных служащих станции в коричневых кепи и фартуках; из фартучного кармана у каждого торчали кожаные перчатки.

– Это Томсон, Финли и Хейл, – представил начальник. – Господа, расскажите доктору всё, что вы видели.

Слово взял мужчина средних лет с вытянутым лицом. Учитывая желтоватый цвет его кожи, доктор предположил, что либо он болеет печенью, либо переедает лимонного мармелада.

– Это… э-э-э… Было шесть часов семнадцать минут. Пришло письмо с Флюгерной улицы. Я уже собирался переправить его на Файни, когда наверху раздался звон стекла и в рубку влетела эта… эта…

– Это была бабощка, шэр! – прошамкал еще один служащий, седовласый и полубеззубый. Если бы доктора попросили вынести профессиональное мнение насчет старика, ему пришлось бы, вероятно, озвучить надписи на корешках всех книг в библиотеке Недугов из Габенской Больницы Странных Болезней. – Большая! Большущая бабощка! Я таких и не видал никогда! Щерная… ощень щерная… Не верите?! Вот такая! – Он развел руки в стороны, демонстрируя размах крыльев описанной бабочки – около пяти футов.

– Что произошло дальше? – Доктор повернул голову мертвеца и отметил: «Восьмая рана».

– Мы все это видели, сэр, – добавил «лимонник», свидетель, говоривший первым. – Но поначалу никто ничего не понял.

– Сколько вас было в центральной рубке?

– Нас было четверо: мы трое и… мистер Моррис. Еще Боб и Роб, как всегда, работали на распределении между рубками.

– Это наши служебные автоматоны, – пояснил начальник станции, кивнув на механических работников, – занимаются доставкой капсул из центральной рубки по рубкам пересыльного коридора.

– Продолжайте, господа. – Доктор кивнул свидетелям происшествия.

– Все произошло так быстро, что мы ничего не успели сделать, – сказал третий служащий, до того молчавший. Судя по пустому, отсутствующему взгляду, мешкам под глазами и начисто лишенному эмоций голосу, он страдал затяжным недосыпанием. – Тварь залетела, начала кружить наверху, повредила люстру и, когда та погасла, рухнула вниз. Начала биться по полу. Ближе всех к ней оказался мистер Моррис. Тварь взмахнула крыльями и бросилась на него.

– Она напала на него, – добавил старик. – Ишрешала его крыльями. Они тонкие, как бумага, но оштрые как ноши.

– Мистер Моррис не успел даже закричать. Мы выбежали.

– Куда существо в итоге делось? – спросил доктор Доу.

– Никто не знает, сэр, – сказал начальник станции. – Я осмелился сюда заглянуть, только когда все затихло… минут через десять.

Доктор кивнул Джасперу, и тот погасил лампу.

– Итак, подытожу, – начал Натаниэль Доу. – В шесть семнадцать Черный Мотылек проник в центральную рубку через световое окно под куполом, разбил люстру, спустился вниз и напал на одного из ваших служащих, прочие служащие спаслись бегством. Черный Мотылек тем временем бесследно исчез. Все так?

– Да, сэр, – кивнул мистер Фойл. – После чего я пришел сюда, перекрыл поступление газа в люстру и отключил звуковое оповещение о приходе капсул.

– То есть у вас нет никаких предположений, куда существо могло деться?

– Никаких, сэр. Сожалею. Я лишь проверил, не прячется ли оно где-то здесь, но его нигде не было.

– До этого вы не замечали Черного Мотылька рядом со зданием или внутри него?

– Нет, сэр! Что вы! Мы бы сразу доложили о таком.

Доктор вышел из лужи, достал из саквояжа несколько салфеток, протянул парочку Джасперу и принялся очищать подошвы туфель от крови. Свидетели нападения предпочли отвернуться. Продолжал не мигая глядеть лишь «невыспавшийся» – кажется, его ничто не могло смутить или удивить, кроме разве что неожиданного выходного.

В рубку из коридора вошел еще один служащий. Торопливо приблизившись к начальнику станции, он что-то быстро, негромко сообщил ему на ухо.

– Понял. Проводить, – ответил мистер Фойл, после чего повернулся к доктору. – Сэр, мне сообщили, что прибыли констебли с Полицейской площади.

Доктор кивнул, подошел к карте-схеме, пристально оглядел столы распределения, бросил взгляд на ряды отверстий в стене.

– Мистер Фойл, скажите, что вот это за трубы?

Он указал на четыре больших (намного более широких, чем прочие) круглых проема; их крышки были откинуты в стороны, и в черную глотку каждого мог бы пролезть взрослый худощавый мужчина. Под трубами рядком стояли капсулы – каждая размером с добрый артиллерийский снаряд.

– Это трубы для скорых грузовых пересылок, – сказал начальник станции. – Направления «Канал», «Фабрики» и «Район Набережные». Четвертая труба предназначена для частных отправок. Но ею пользуются довольно редко: все предпочитают бандероли регулярной почты.

– Они сейчас подключены?

– Разумеется. Как и все прочие трубы в центральной рубке. Могу я узнать причину вашей заинтересованности грузовыми трубами, сэр?

– Конечно. Прошу вас, подойдите.

Начальник станции приблизился, осторожно обойдя тело мистера Морриса и лужу вокруг него, и доктор указал ему на нечто чернеющее на краю одной из труб. Среди похожей на золу пыли было несколько капель крови.

– Уж не думаете ли вы… – начал мистер Фойл.

– Куда ведет эта труба? – спросил доктор.

– Э-эм… северное направление. Станция «Пыльная площадь». Но… но как? Как она могла туда проникнуть? Если эта тварь настолько большая, как ее описывают, то как она смогла залезть в трубу?

Доктор пожал плечами. Ему оставалось лишь гадать: быть может, Черный Мотылек сложил крылья каким-то причудливым образом или же попросту обернулся ими.

– В любом случае, мистер Фойл, – доктор Доу мрачно поглядел на начальника станции, – эти черная пыль и капли крови говорят нам не только о том, куда именно делся Черный Мотылек.

– О чем же еще?

Доктор заглянул в темную непроглядную пасть грузовой трубы и сказал:

– О том, что, вероятно, на станции пневмопочты «Пыльная площадь» нас также будет ожидать чья-то смерть.

Интерьер, если можно так выразиться, паба «В чемодане» действительно чем-то напоминал внутренности чемодана. Клетчатая ткань, которой были обиты стены, походила именно что на обивку, а завсегдатаи – на клопов, непрестанно забивающихся внутрь и путешествующих среди вещей.

В преддверии шквала паб был битком забит. Сейчас здесь собрались все те, кто вызывал у доктора Доу справедливое раздражение одним своим видом, – общению с каждой из этих личностей он предпочел бы даже унылые затяжные рассуждения (с намеком) миссис Трикк на тему бесконечных племянниц ее многочисленных подруг. В глубине паба сидела компания шумных железнодорожников, за столиками у окон заливалось элем, играло в карты и гоготало местное отребье, у стойки терлись забежавшие промочить горло, пока жена не видит, соседские пьянчужки. В поисках одного из последних сюда и забрела миссис Герри.

– Прошу вас, не шевелитесь, миссис Герри, – попросил доктор Доу, осматривая сидящую на высоком стуле у стойки женщину.

– Ой, господин доктор, у вас такие холодные пальцы, что я даже не знаю…

Миссис Герри была яркой представительницей коренных жителей Саквояжни: волосы убраны и расчесаны, но при этом выглядят неряшливо и взлохмаченно, шляпка сидит набекрень, вокруг глаз чернеют синяки, а лицо едва угадывается где-то под толстым слоем дешевой пудры. Ох уж эта пудра – она делала местных женщин похожими то ли на мертвецов, то ли на клоунов, то ли на мертвых клоунов. Сейчас у миссис Герри сильно отекла левая щека, раздулась, словно она держала во рту кусок пирога размером с кеб.

– Я так понимаю, вам недавно удаляли зуб, – заметил доктор, ощупывая щеку и подбородок женщины.

– Да, было! – сказала она. – Болел неимоверно, вот и выдернули. Взяли у мистера Доррера, кузнеца, его клещи, оп – и нету зуба. Кровищи налилось – целая чашка!

– Боюсь, у вас абсцесс, миссис Герри, – сообщил доктор Доу. – Такое порой бывает после удаления зубов. Я советую вам поскорее обратиться в городскую лечебницу.

– Это в нашу мясницкую-то? – миссис Герри всплеснула руками. – Даже не уговаривайте, господин доктор! Они же только хуже сделают, еще и поиздеваются над бедной женщиной! Само пройдет!

Доктор поморщился. Вот это «Само пройдет!» раздражало его сильнее всего.

– Я бы все-таки посоветовал не затягивать с этим. Вам стоит пойти в лечебницу, сделать просвет и узнать у доктора по поводу операции.

– Свет-просвет? Это когда они червяка заставляют глотать, а потом фонарем светят?! Нет уж, никому Гертруда Герри не показывала свои косточки и никому не станет! Внутренности – это сугубо личное дело дамы. А там же все доктора, небось, джентльмены? Да и муженьку моему, мистеру Герри, больше нравятся пухленькие. – Она повернулась к доктору отекшим профилем. – С этой стороны, глядишь, и симпатичнее для него окажусь.

Доктор Доу едва сдержал тяжкий вздох. Местной приземленности мышления могло составить конкуренцию лишь местное невежество.

– Как вам будет угодно, миссис Герри, – сказал он. – Но мой совет остается прежним.

– Ой, спасибо, господин доктор! Вы сама забота, прямо как моя старенькая мамочка!

Доктор Доу понадеялся, что это все же не так. А миссис Герри отправилась искать мужа в следующий паб.

– Вам налить, господин доктор?! – пробасил на все помещение хозяин заведения Билли Криспи, получивший прозвище Кулаки за поистине огромные волосатые кулачищи, в которых здоровенные кружки для эля казались сущими наперстками.

Хоть на вид мистеру Криспи нельзя было дать и пятидесяти, но, говорят, он помнил еще те времена, когда на вокзале не было механических перегружателей, а грузчики из Саквояжни выбивали друг другу дубинками зубы за каждый чемодан и, соответственно, за каждую возможность получить на чай. Местные уважали мистера Криспи: в его пабе почти никогда не крушили мебель и дрались только тогда, когда этого хотел сам хозяин заведения. Никто не смел вызвать гнев трактирщика, поэтому, когда доктор Доу опустился на стул у стойки и его тут же облепили местные – каждый со своим недугом, мистеру Криспи хватило одного лишь рыка «Оставить в покое господина доктора!», чтобы все мгновенно вернулись к прерванным делам. Единственной, кого осмотрел доктор Доу, была миссис Герри, поскольку ее случай выглядел весьма тревожным и запущенным…

С отвращением оценив липкую стойку и не очень-то чистые бутылки, в которых плескалось явно не то, что значилось на этикетках, доктор ответил на предложение выпить отказом, после чего завел тему на нужную ему колею:

– Так вы говорите, мистер Криспи, слепой Бэзил и его прихвостни видели сегодня какое-то странное существо поблизости?

Трактирщик кивнул, и тут дверь «В чемодане» распахнулась. В паб вошли два довольно непритязательных – как раз под стать этому месту – типа. Непритязательные типы самозабвенно спорили, один уверял другого:

– Говорю тебе, я его видел, вот прям как тебя!

– Да ни в жизнь не поверю! – отвечал второй. – Гремлин? Говорящий?

– Он не только говорил, но и слушался того странного господина!

– Фу, врешь! Да и где же ты его видел?

– На Железном рынке, у Шестереночной балки. С джентльменом в полосатом пальто!

– Чтобы гремлин да с джентльменом? Что за сказочки, Артур?!

Доктор Доу знал этих двоих. Тот, который уверял, будто видел говорящего гремлина, держал под мышкой крошечный чемоданчик – Артур Клокворк из квартала Странные Окна продавал шестеренки вразнос. Этот чем-то напоминающий сверчка худощавый мужчина в потертом коричневом сюртучке, клетчатых штанах и перекошенном цилиндре был одним из тех немногих, кто почти не раздражал доктора Доу, – было в нем что-то слишком уж к себе располагающее. Спорил с ним его закадычный друг, воришка-неудачник Бикни, обладатель рыжих усов, такой же бороды и круглых очков для чтения, которые ему, в общем-то, были без надобности, так как читать он не умел. Угольный котелок на голове у воришки, его ношеное зеленое пальто и полосатый шарф были сплошь покрыты налипшими клочьями тумана.

– Док, – кивнул Бикни, подойдя к стойке.

– Господин доктор, – Артур Клокворк приподнял свой бедняцкий цилиндр.

– Добрый вечер, господа, – ответил доктор Доу. – Как ваш бок, Бикни?

Пару недель назад Бикни залез в чей-то карман на улице Меммоуз, ну а незнакомец, оскорбленный его поступком до глубины души, вытащил револьвер и выстрелил в него. Воришка из Бикни был хуже не придумаешь, несмотря на то что сам он искренне считал, будто шарить по чужим карманам едва ли не его призвание.

– Иногда ноет, док, – ответил Бикни с широкой улыбкой. – Как голодная жена. Хотя о чем это я? Я ведь никогда не был женат.

– А что это ты не в «Слюнявом Крилби», Бикни? – осведомился, уперев кулачищи в стойку, хозяин паба. – Прощелыга Дуддс недоливает? Или отказывается наливать в долг? Так ты у меня тоже на почетном месте значишься! – Он, не оборачиваясь, ткнул за спину, где меж рядами мутных бутылок висела квадратная грифельная доска, на которой мелом были написаны имена должников и суммы долга.

Бикни сглотнул, отметив, что его имя выделено жирным и стоит едва ли не во главе списка (его могли увидеть даже те, кто якобы не умеет читать).

– Артур, скажи ему…

– А что ты на мистера Клокворка вечно киваешь, а, Бикни? – неодобрительно спросил трактирщик, хмуря густые черные брови. – Мистер Клокворк стаптывает подметки, продавая эти несчастные шестеренки, пока ты и в ус свой рыжий не дуешь! Может, сам начнешь разгребать свои долги, а?

– Все нормально, мистер Криспи, – добродушно сказал Артур. – Я тут продал несколько шестеренок возле Железного рынка и еще парочку господам паровозникам. Вот… – Он выложил на стойку горсть пенни-пуговиц. – Тут два фунта тридцать пенсов. Два фунта в счет долга Бикни, а на остальное налейте нам, сделайте милость. У нас, к слову, к вам предложение имеется, мистер Криспи. Вы ведь в шквал работать будете?

– Ну, положим, – осторожно ответил хозяин паба.

– Как вы, должно быть, слыхали, сегодня в полночь состоится трансляция из Старого центра. Радиоспектакль «Зловещее убийство».

– Таинственное, – исправил Бикни. – Убийство не зловещее, а таинственное. Почти все убийства и так зловещие, а вот таинственными далеко не все бывают. Верно, док?

Доктор кивнул, даже удивившись столь логичной и последовательной мысли от воришки.

– Разумеется, слыхал, – проворчал трактирщик, игнорируя Бикни. – Перед рассветом кто-то приклеил афишу на дверь паба. Как будто это афишная тумба какая-то! Да и народ обсуждает весь день, залюбопытили совсем. Но у меня нет радиофора.

– Зато у нас есть! – радостно поднял указательный палец Бикни.

– Вернее, не у нас, – уточнил мистер Клокворк, – а у дворника нашего соседского, мистера Тоббса, но он будет рад его притащить. Что скажете, мистер Криспи? Устроим сегодня прослушивание?

– Гм. – Трактирщик уже прикидывал, сколько удастся выручить на продаже горячительного при таком поводе. Да он может забить паб народом под завязку и за ночь распродать все запасы. Даже старую, никому не нужную тошниль, дрянь и пьянь. Мистер Криспи давно понял, что, когда люди слушают, они не часто обращают внимание на то, что пьют.

– Я подумаю, – сказал он, хотя все уже для себя решил.

– Соглашайтесь, мистер Криспи, – принялся уговаривать наивный Бикни. – Это же не просто что-то там! Это «Таинственное убийство», а таинственные убийства случаются не так уж и часто, вы согласны, док? Док?

Натаниэль Доу не слушал – он выглядывал среди завсегдатаев «В чемодане» Джаспера. На мгновение доктору показалось, что непослушный мальчишка снова куда-то запропастился. Но нет, он был там же, где и десять минут назад: сидел в дальнем углу паба, обсуждал что-то со своим приятелем из числа местных уличных детей.

– Вы о чем, Бикни? – спросил доктор Доу, повернувшись к воришке.

– Таинственные убийства. Вам они попадались? В смысле их таинственные жертвы?

Натаниэль Доу проворчал:

– Что-то не припомню. – И тяжело вздохнул…

…Пока доктор Доу осматривал миссис Герри и общался с трактирщиком, его племянник разговаривал с маленьким бродяжкой, веснушчатым мальчишкой в огромной кепке и драном шарфе. Чумазый, словно только что вылез из-под паровоза, он жадно ел похлебку, размачивая в ней кусок сухой лепешки.

Мальчишке на вид было около семи лет, и все называли его Винки. На деле он носил гордое имя Винсент Килгроув – младший. В этих местах все знали, что его родители – какие-то богачи из Сонн и что они выкинули его прямо из едущего экипажа, когда ему было три года. По словам Винки, им не угодило то, что он был левшой.

– Гляди, Джаспер, что я умею! – воскликнул Винки и взял ложку в правую руку. Мальчик неумело зачерпнул похлебку. Рука его не слушалась, словно наскоро приделанный металлический протез, которым он еще не наловчился пользоваться. Винки дюйм за дюймом поднимал ложку, и чем выше она оказывалась, тем сильнее его трясло. На лбу выступил пот, рот перекосило, от натуги он даже выпучил глаза.

Не в силах глядеть на мучения приятеля, Джаспер остановил его, забрал ложку и вложил ее обратно ему в левую руку. Винки вернулся к еде.

– Я уже почти-почти научился! – заверил он. – Как думаешь, мои родители вернутся? Заберут меня, если я научусь? Если я стану как все нормальные дети?

– Думаю, тебе лучше без этих людей, Винки, – хмуро сказал Джаспер.

– Наверное. Но я надеюсь. Может, они уже не такие злые? Может, доктор Доу пропишет им что-то для доброты?

Джаспер с сомнением хмыкнул и поглядел на дядюшку. Тот как раз беседовал с двумя какими-то джентльменами. Джаспер знал, как ему претит это место и что лишь дело вынуждает его сейчас здесь находиться. Племянник доктора Доу мог бы поклясться, что дядюшка в эти мгновения испытывает невероятные мучения и считает, что, просто сидя у заплеванной стойки, уже совершает какой-то героический подвиг.

– Что слышно на площади? – спросил Джаспер у Винки.

Винки постоянно торчал у здания вокзала: чистил за плату выхлопные трубы кебов, бегал с поручениями у кебменов. Маленького мальчика, шныряющего среди огромных колес, никто никогда не замечал: он хоть и мелькал тут и там, но для взрослых был словно невидимкой и часто становился свидетелем различных прелюбопытных вещей.

– Ой, все заметушилось! – горячо проговорил Винки. – Туманный шквал перебудоражил народ на площади. Странные дела творятся…

– Странные?

– Знаешь фликов вокзальных Бэнкса и Хоппера?

– Как не знать, – нахмурился Джаспер. – Можно сказать, мы с ними близкие друзья…

Последняя встреча с незабвенными Бэнксом и Хоппером у Джаспера и его дядюшки состоялась меньше часа назад. Почти сразу же, как доктор Доу определил, куда именно Черный Мотылек скрылся со станции пневмопочты «Чемоданная площадь», в центральную рубку заявились обе указанные личности. И заявились они, разумеется, с помпой: громыхали, топали башмаками, ругались и разгоняли со своего пути испуганных пересыльщиков – едва ли не клаксонировали.

Увидев доктора Доу и Джаспера, они надулись до такого состояния, что к ним можно было цеплять гондолы и устраивать дирижабельные рейсы над городом. Толстяк Бэнкс, кипя от ярости, пытался что-то заявлять о носах, лезущих в чужие дела, о хвостах, прищемленных мышеловками, и о поджариваемых на углях пятках, а Хоппер традиционно жевал воздух, нелепо шевеля своей квадратной челюстью.

Шумным полицейским тут же была предъявлена подписанная самим господином комиссаром Тремпл-Толл бумага, которую доктор предусмотрительно прихватил с собой. В бумаге сообщалось, что Натаниэль Френсис Доу имеет полное право заниматься расследованием убийства, произошедшего в поезде «Дурбурд», а служащим различных ведомств и простым жителям города вменяется неукоснительно и всячески ему в этом содействовать.

Констебли сперва не поверили своим глазам. Джаспер даже испугался, что Бэнкса вот-вот хватит удар, а Хоппер немедленно совершит самоубийство в знак протеста. Хоппер, к слову, тут же склонился к напарнику и принялся что-то ему наговаривать. В его возмущенной речи проскальзывало: «…обскакать нас…», «…засовывать палки в колеса…», «…мне надоел старый самокат…» – но Бэнкс прервал напарника, велев тому заткнуться.

Доктор Доу напомнил собравшимся, что время уходит, а существо, убившее служащего ведомства Пневмопочты, скрылось и, вероятно, прямо сейчас занимается тем, что убивает прочих служащих этого же ведомства на другом конце грузовой трубы.

Это слегка отрезвило констеблей и заставило их отложить расправу над наглецом-доктором и его малолетним приспешником на потом. Тем более на лифте как раз поднялись в срочном порядке вызванные из морга доктор Горрин и два его помощника со сложенными носилками. Городской аутопсист не особо понимал, что происходит, но никто не торопился ему ничего объяснять.

Доктор Доу принялся руководить – действовал он решительно и строго, будто в больничном хирургическом театре на операции, разве что слегка ошарашенных его напором констеблей «сестрами» не называл. Первым делом он велел подчиненным доктора Горрина как можно скорее спустить труп и оставаться с мертвецким экипажем на месте, дожидаясь последующих указаний. После чего в сопровождении мистера Фойла отправился в полицейскую рубку и поручил пересыльщику отправить письмо с запросом на станцию «Пыльная площадь», чтобы узнать, что там происходит.

Все было проделано неукоснительно, и уже через три минуты пришел ответ, в котором говорилось, что через грузовую трубу на станцию прибыла жуткая черная тварь. Когда крышку открыли, тварь напала на служащего, после чего пролетела через главный коридор и, выбив окно, исчезла. На станции паника, потерпевший пересыльщик серьезно ранен, и в Больницу Странных Болезней отправлен срочный вызов, но ответа пока так и не последовало.

Доктор Доу велел отправить письмо с сообщением: «Ждите. Скоро будем». После чего прервал начавших было рассуждать и тем самым затягивать ситуацию Бэнкса и Хоппера и велел им следовать за ним.

Констебли хоть и были возмущены тем, что им приказывают, а все же подчинились. Оба полицейских, два доктора и Джаспер, спустившись на лифте, покинули станцию и забрались в черный фургон. Доктор Доу назвал мистеру Броуди, механику за рычагами, адрес станции пневмопочты у канала Брилли-Моу, и они тронулись в путь. Несмотря на густой туман, на место мертвецкий экипаж добрался минут за двадцать: благо мистер Броуди знал дорогу, а прочих экипажей, как и пешеходов, на улицах уже почти не было.

Раненый пересыльщик потерял много крови, а незадолго до приезда доктора Доу и его спутников еще и сознание. На одном из распределительных столов был устроен импровизированный стол хирургический, и доктор Доу занялся потерпевшим. Доктор Горрин ему ассистировал. Оба констебля тем временем отправились на поиски Черного Мотылька. Спустя час пациента удалось стабилизировать, и его перенесли в фургон, который под руководством доктора Горрина отбыл в больницу.

Как раз вернулись оба констебля.

Ни Бэнкс, ни Хоппер больше не выглядели сбитыми с толку, теперь они были настроены весьма решительным образом. Господа полицейские сообщили, что Черный Мотылек улетел и его в таком тумане не найти. После чего Бэнкс в максимально грубой манере заявил, что им с Хоппером плевать на всяческие бумажки от господина комиссара и никакими сведениями они делиться с «глупыми частными лицами» и «глупыми детскими лицами» не намерены. Мол, пусть доктор расследует себе дальше что хочет, но ему стоит знать, что они, Бэнкс и Хоппер, первыми отыщут как тварь, так и тех, кто за ней стоит. Напоследок толстый констебль посоветовал «лезущим в полицейские дела личностям» не пытаться их обскакать, не совать им палки в колеса и не пытаться украсть их новые самокаты (что бы это ни значило), иначе доктор ощутит на своей докторской шкуре, что будет, если связываться со служителями закона. Как следует высказавшись и вволю наугрожавшись, констебли гордо удалились – пешком (самокаты остались возле станции на Чемоданной площади).

Доктор на все это лишь пожал плечами – судя по всему, иного он и не ожидал. «Господа констебли, вероятно, продолжат поиски Черного Мотылька, – сказал он Джасперу, – но, во-первых, его и правда вряд ли удастся поймать в таком тумане, а во-вторых, его нынешнее местонахождение не даст нам ответов. Важнее не то, где Черный Мотылек сейчас. Важнее то, где он был раньше и как попал на станцию “Чемоданная площадь”. Мы начнем разматывать ниточку в обратную сторону – вплоть до вагона».

После этого они и отправились в паб «В чемодане»: под его крышу стекались слухи и сплетни со всех ближайших кварталов – сложно было представить, чтобы никто из местных ничего не слышал или не видел, учитывая, что здание станции пневмопочты «Чемоданная площадь» видно из окна паба…

– Флики забегали и запрыгали, точно блохами покусанные, – сказал между тем Винки. – Утром в поезде приехал мертвец. Ходят слухи, что теперь так часто будет – ну, мертвецы в вагонах.

– Да-да, что там по поводу фликов? – нетерпеливо спросил Джаспер.

– Они поймали и отделали кого-то из паровозников, пытались вызнать у него что-то. Сейчас все шарахаются от них, прячутся – даже если ничего не видели и не знают. Болтают, флики с цепи сорвались – по всем углам ищут, кто убил этого… ну… пассажира. Я слышал еще кое-что… Ты знаешь Шнырра Шнорринга?

– Как не знать, – поморщился Джаспер.

На самом деле Шнырра Шнорринга звали иначе – сперва этого типа так прозвали мальчишки-газетчики, а после прозвище прижилось. Шнырр Шнорринг представлял собой, наверное, наимерзейшую личность во всем Тремпл-Толл. Отвратный, низменный человек, вынюхивающий и подслушивающий, а затем докладывающий обо всем констеблям – не только за плату, но и из гадкого желания, чтобы кого-то взгрели или вздернули. Больше всего он ненавидел детей, а особенно уличных детей, и не упускал ни одного случая, чтобы не наябедничать на них полицейским.

– Так вот, я узнал… – начал Винки и заговорил быстрым-быстрым шепотом, вжав голову в плечи и озираясь по сторонам, словно опасался, что Шнырр Шнорринг может подслушать.

Джаспер кивал. В его глазах появился задорный блеск, а в голове с каждым словом Винки постепенно складывался план…

…Доктор Доу тем временем направился к человеку, устроившемуся на трехногой табуретке у камина. Тот кутался в подранный, видавший виды сюртук, на его голове сидела мятая шляпа, а на носу – круглые черные очки, какие носят слепые; рядом примостилась трость, на которой виднелись следы крысиных зубов.

Слепой Бэзил был главой шайки профессиональных нищих, что ошивались в окрестностях Чемоданной площади.

Этим вечером в пабе собралась почти вся шайка. Тут и там мелькал вечно голодный и невыспавшийся профиль шныряющего среди завсегдатаев парня шестнадцати лет по прозвищу Мелочь, протеже самого Бэзила. Даффи Бутылка Коллинз, чьей ролью было умело отыгрывать изрядно вонючего пьяницу, от которого люди откупались, лишь бы он отошел, сидел на полу у входа, обхватив дощатое ведро, и репетировал приступ тошноты, чтобы потом включить его в свой репертуар; реквизитная бутылка стояла тут же, под его залатанным локтем. Отталкиваясь толокушками-«утюжками» от грязного пола, по пабу колесил на своей тележке безногий Счастливчик. Никто не знал, как именно Счастливчик потерял ноги. Сам он часто рассказывал эту трагичную историю, и каждый раз финал оказывался иным: то ему ноги отрезало трамваем, то оторвало снарядом на войне, то ампутировал доктор-маньяк, охотившийся на несчастных жертв в трущобах, то бывшая ревнивая жена таким образом пыталась привязать его к себе, но в любом случае правды не знал никто, кроме самого Счастливчика.

Не хватало в пабе сейчас только Грэма Пыльного Клопа Суини. Согласно его «автобиографии», написанной на картонке, когда-то он был очень талантливым актером, сценический гений которого тупой, ханжеский зритель просто не оценил и не понял. Прозвище Пыльный Клоп ему дали за то, что он носил старый, невероятно пыльный фрак и цеплялся к прохожим со своими слезливыми историями, как самый настоящий подушечный клоп. Сейчас он, вероятно, выискивал, к кому бы прицепиться. В эти хмурые часы Клоп Суини мог на полную катушку применить свою сверхспособность – давить на жалость в надежде, что люди слишком торопятся перед шквалом домой и явно не хотят, чтобы он шел за ними до самого их упомянутого дома…

Доктор Доу хорошо знал всех этих, с позволения сказать, джентльменов и даже не стыдился прилюдно кивать им в ответ на улице при встрече. Никто из шайки никогда не приставал к нему с просьбами о подаянии, и на это были свои причины.

– О, знакомый запах вишневого табака, кофе с корицей и презрительности ко всему сущему, – усмехнулся слепой, когда доктор подошел.

– Добрый вечер, Бэзил. Уверен, вы знаете, что меня к вам привело.

– Да уж, слух у меня что надо, – ответил нищий. – Иначе как бы я услышал, о чем вы там выспрашивали у нашего доброго мистера Криспи.

Было в Бэзиле что-то неуловимо кошачье. Быть может, тонкие черные усики, или его поза, или то, что, в отличие от прочих посетителей паба, пил он сугубо молоко, порой прихлебывая из большой стеклянной бутылки.

Все признаки жизни на улице, вроде отсутствия некоторых пуговиц и дырок на одежде, имелись у Бэзила в наличии. Но при этом от внимательного взгляда доктора не укрылось, что побрит нищий превосходно, от него едва уловимо пахнет дорогим бальзамом, а усики подточены до идеальной линии – это явно была работа цирюльника из «Бритвы Шарли», что на площади Неми-Дрё, – лучшей цирюльни Тремпл-Толл.

Доктор знал, что Бэзил – существо коварное, в чем-то подлое и патологически лживое. Бэзилу палец в рот не клади. Почти всех кругом он воспринимает либо в качестве временных носителей кошельков, либо в качестве своих личных врагов. Исключение составлял разве что Натаниэль Френсис Доу, ведь Бэзил был у него в неоплатном долгу за все швы, залеченные раны и сиропы от несварения.

– Я рад, что могу перейти сразу к делу, Бэзил, – холодно проговорил доктор. – Мистер Криспи сказал, что вы видели поблизости странное существо. Это правда?

– Что? Я? Как я мог его видеть, господин доктор? – Бэзил взглянул на доктора Доу поверх очков. Его определенно зрячие (и получше зрячие, чем у многих) глаза хитро блестели. – Вы ведь сами подписывали мне лицензию на нищенство. Так кому, как не вам, знать, что видеть я уж точно ничего не мог.

– Бэзил, – твердо сказал доктор, – по округе летает очень опасная тварь. Она уже убила двоих, ранен еще один человек, и неизвестно, выживет ли он. Мне нужно знать. Прошу вас, помогите мне. Вы видели тварь?

– А! Так это не я! Это Мелочь видел! Сейчас позову его! Мелочь! Сюда шуруй!

Мелочь повернул голову, вздохнул и подкатил к камину своей развязной походочкой: локти в стороны, плечи не переставая двигаются вверх-вниз, вверх-вниз, голова при этом дергается, как у болванчика.

– Да, Бэзил, – сказал парень настолько хриплым голосом, что доктор непроизвольно потянулся к защелкам саквояжа, чтобы предложить ему пилюлю от кашля.

– Мелочь, расскажи доброму доктору, что ты видел.

– Да, я видел, сэр, – тупо уставившись на доктора Доу, ответил Мелочь, и доктор понял, что нищие разыгрывают какое-то представление.

– Расскажи ему, – продолжал Бэзил, – что мы с тобой были на задворках пересыльной станции, топтались у заколоченной двери сапожной мастерской.

– Да, мы топтались у двери, сэр, – подтвердил Мелочь.

– Расскажи, что у нас с тобой был разговор наедине по причине того, что ты решил зажать себе полфунта от толстосума в вишневом цилиндре из парка.

– Да. Так и есть, сэр. Решил зажать. – Мелочь потер синяк, сине-фиолетовую ссадину, обвившую его правый глаз неровным колечком.

– Расскажи, что было потом.

– Потом? Это когда мы услышали детский плач?

– Да, – кивнул Бэзил. – Вы ведь знаете, доктор: дети и их плач никогда к добру не приводят. Вот мы и спрятались.

– Спрятались, – словно эхо, повторил Мелочь.

– Мы немного подождали, но плач все не стихал. Любопытство взяло верх, и мы выглянули, ожидая увидеть какую-нибудь дамочку с коляской, ну или выброшенного в мусорку ребенка, что не редкость в Саквояжне, – вы и сами знаете, доктор…

Доктор Доу промолчал, а Бэзил вдруг перешел на серьезный тон и прекратил играть в слепого.

– Ни дамочки, ни ребенка в переулке я не увидел. А был там какой-то непримечательный типчик в котелке, обмотавшийся шарфом по самые глаза. Волочил он здоровенный кофр, из которого плач и раздавался. Еще, помню, подумал, что младенец там заперт. Типчик вел себя очень подозрительно – оглядывался по сторонам и все приговаривал: «Тише, молю тебя, тише». Ну, я и решил, что он украл где-то ребенка, чтобы продать его или… не знаю, съесть. Вообще без понятия, зачем еще нужны дети.

– Честно говоря, и я не имею ни малейшего понятия, – согласился доктор. – Что было дальше?

– Дальше… гм… Кофр дергался из стороны в сторону, а тот типчик пытался его удержать, хоть и было видно, что ему это не по силам. В какой-то момент кофр вырвался из его рук и рухнул на землю. От удара защелки открылись – и наружу вывалилась, разворачиваясь, как какой-то конверт, эта тварь… эта бесформенная тварь. Я сперва даже не понял, что это было, – думал, мне мерещится. Но когда тварь полностью развернулась… Вы ведь знаете о бабочках, доктор? Ну, крылатые прелестницы, которые садятся на цветочки красивеньких клумб в миленьких городках. Вот только эта тварь явно была не такой бабочкой и не из таких мест. Жуткая… Мелочь даже обмочился.

– Было дело, – вынужденно признал парнишка. – У меня просто аллергия на бабочек.

– Аллергии так не проявляются, – сказал доктор. – Что бабочка сделала, когда выбралась из кофра и развернулась?

– Напала на того типчика. Бросилась на него и будто обняла его крыльями, но тут… – Бэзил замолчал и покосился на парня. – Да, Мелочь, расскажи господину доктору, что случилось дальше. Ладно, молчи! Сам расскажу! А случилось то, что один болван взял и чихнул.

– Мне просто туман в нос попал, – жалобно проканючил Мелочь.

– Да. В общем, тварь услышала, дернулась и взмыла в воздух. Типчик испуганно огляделся, схватил свой кофр и в ужасе убежал прочь.

– Когда это было?

– Утром еще.

– И что тварь?

– Села себе на фонарь. Ну, тот старый битый фонарь у арки. Я велел Мелочи караулить ее, а сам отправился собирать парней.

– Зачем?

– Изловить ее, разумеется. Можно продать… ну или съесть. Вообще без понятия, зачем еще нужны эти твари.

– Насколько я понимаю, вам так и не удалось поймать бабочку.

– Пока я всех собрал, пока мы искали подходящий сачок, пока поняли, что сачка нужного размера не найдем, пока отыскали сеть… прошло много времени. Мы вернулись, когда стемнело, уже и не надеясь, что тварь там все еще сидит и нас дожидается. Но Мелочь по-прежнему был на своем посту, а тварь на фонаре словно заснула. И мы попытались ее поймать.

– Каким образом? – Доктор Доу сомневался, что подобная ловля была бы по достоинству оценена членами Клуба охотников-путешественников.

– Ну, а как обычно охотятся? – пожал плечами Бэзил. – Бутылка и Клопик надели сеть на палки и попытались поймать бабочку, вот только она хитрой оказалась – упорхнула. Но мы ж тоже в обиде – весь день шмыгали туда-сюда из-за нее. Попытались сбить ее камнями, Счастливчик даже попал, но она завизжала по-младенчески и в окно какое-то влетела. Разбила стекло и скрылась из виду. Мы только звон стекла и услыхали. А потом дали деру – еще нас обвинят, что мы влезли: мол, загнали в чью-то форточку свою ручную бабочку, чтобы она поворовала. Ну, вот и все. Больше мы ее не видели.

Туманный шквал уже был в городе.

В отличие от обычных гроз, бурь и штормов, он навалился на Габен в мертвенном молчании, и лишь Срочное Тревожное Предупреждение давало знать, что входную дверь открывать сейчас не стоит.

Сирена выла часто и рвано, но все равно она ни в какое сравнение не шла с сердитым ворчанием миссис Трикк. Экономка была вынуждена разогревать и подавать ужин во второй раз! За те десять лет, что она провела в этом доме, прежде подобного не случалось.

Господин доктор и Джаспер вернулись каких-то полчаса назад и с ходу принялись обсуждать это их дело, полное мрачных, неприятных подробностей. И если Джаспер всегда был склонен к легкомысленности и ребячеству, поскольку он, собственно, и был ребенком, то от доктора миссис Трикк такого не ожидала. Его незыблемое расписание было нарушено самым чудовищным образом! И более того, он словно и не жалел о нем, как будто и не был все эти долгие годы строгим приверженцем методичного и последовательного уклада собственной жизни, в которой даже срочные вызовы занимали строго отведенное им время.

Миссис Трикк не понимала, отчего нужно жертвовать манерами и воспитанием. И вообще, никто ведь не умрет, если они отложат свои расследования на попозже, хотя бы на после ужина. Что ж, могла ли она только знать…

– Значит, профессора Гиблинга тоже убили, – сказал Джаспер, наблюдая за тем, как раздраженно фыркающая миссис Трикк накрывает на стол.

Доктор Доу кивнул.

– Если верить словам Вамбы, профессор Руффус боялся, что его постигнет судьба старого профессора.

– Но кто его убил? Те же люди, которые похитили Вамбу?

– Полагаю, что так.

– Еще одна таинственная смерть, – хмуро произнес Джаспер. – Их уже столько накопилось!

Доктор покачал головой.

– На самом деле очередная жертва дает нам дополнительные мотивы и, соответственно, больше крючков, за которые можно зацепиться. Мистер Келпи не верит в убийство старого профессора, он убежден, что это был сердечный приступ, но мистер Келпи вряд ли сталкивался с ядами, парализующими настойками и тому подобным. Если сердечный приступ и имел место, то это нисколько не исключает того, что его что-то или же кто-то вызвал.

– Вы вызываете мой сердечный приступ вот прямо сейчас! – воскликнула экономка.

Миссис Трикк стояла у стола словно гвардеец, вытянув руки по швам и вскинув подбородок. Весь ее вид выражал недовольство.

– Миссис Трикк, вам дурно? – спросил доктор.

– Мне очень быстро полегчает, если вы прекратите говорить о всяческих вамбах, профессорах и убийствах и сядете за стол.

– О, разумеется! – Доктор кивнул, и вместе с племянником они мгновенно переместились за стол в гостиной.

– Ваши трупы давно остыли, – заметила миссис Трикк, – в то время как рагу и пирог с грибами еще можно спасти.

Сказав это, она с оскорбленным видом удалилась, а Натаниэль Доу и Джаспер взялись за ужин.

– Я уже совсем запутался, – признался мальчик, ковыряя вилкой рагу.

Дядюшка, в свою очередь, как и всегда, походил на какую-то «машину поедания». То, как он управлялся со столовыми принадлежностями, не сильно отличалось от того, как он управлялся с хирургическими инструментами, – движения короткие, четкие: накалывание, отрезание и поднесение ко рту. Все это занимало одни и те же отрезки времени – можно было сверять по секундомеру. При этом он еще умудрялся поддерживать беседу.

– Что ж, давай тогда выстроим по порядку все, что нам известно. Это никогда не помешает. – Племянник кивнул, и доктор продолжил: – Итак, профессор Руффус возвращается из экспедиции, в которой он пытался разыскать и поймать Черного Мотылька, неуловимое легендарное существо из джунглей. Цель экспедиции, очевидно, была достигнута. По приезде в Габен его обнаруживают мертвым, при этом становится известно, что в купе во время нападения присутствовал еще один человек, наш неизвестный. Этот неизвестный уносит из вагона в кофре Черного Мотылька, покидает вокзал, но далеко уйти ему не удается. Мотылек вырывается на свободу – наш неизвестный вынужден спастись бегством. После чего Черный Мотылек, испуганный господами нищими, врывается на пересыльную станцию, где убивает оказавшегося у него на пути служащего, затем забирается в одну из грузовых труб и вскоре оказывается на станции «Пыльная площадь». Там он ранит еще одного пересыльщика, разбивает окно и скрывается где-то в городе. Помимо этого, нам удалось выяснить, что вместе с профессором в Габен вернулись еще двое: туземец Вамба, прежде не раз составлявший профессору компанию в экспедициях, и охотник сэр Хэмилтон. – Джаспер хотел что-то вставить, но доктор предусмотрительно поднял палец, намереваясь продолжить: – Вамба сообщает нам, что убит не только профессор Руффус, но и старый профессор Гиблинг, глава кафедры лепидоптерологии, а еще то, что профессор Руффус опасался… «того человека». Очевидно, он говорил о сэре Хэмилтоне, который, в свою очередь, – доктор кивнул Джасперу, – является самозванцем, так как настоящий охотник был найден мертвым у себя в квартире и, судя по состоянию его тела, мертв он был все время, что длилась экспедиция. Также в деле возникает еще одна заинтересованная сторона. Таинственные, скрывающие лица люди появляются в разных местах, устраивают кавардак и приносят с собой, где бы ни объявились, запах чернослива. Эти неизвестные разворотили багаж профессора Руффуса, похитили Вамбу, прежде чем он передал нам вторую половину фонографического цилиндра (первая была найдена под подкладкой пиджака самого профессора), и участвовали в убийстве подлинного сэра Хэмилтона. Я что-то упустил, Джаспер?

Джаспер покачал головой. Заслушавшись, он так и сидел с вилкой и нанизанным на нее кусочком мяса, в то время как дядюшка каким-то невероятным образом умудрился опустошить тарелку с рагу и ополовинить грибной пирог.

– Думаю, тот, кто все время прикидывался сэром Хэмилтоном, – сказал мальчик, – один из этих неизвестных в черном, которые забрали Вамбу.

– Вполне вероятно. Было бы неплохо заполучить фотокарточки из экспедиции, – задумчиво проговорил доктор. – Тогда мы бы узнали, как выглядит лже-Хэмилтон. Вот только господа констебли так просто фотокарточки нам не покажут.

Джаспер хмыкнул: да уж, просить у Бэнкса с Хоппером поделиться уликами было бессмысленно.

– Как думаешь, что нужно этим людям? – спросил он. – Почему они забрали туземца?

– Полагаю, они ищут Черного Мотылька, и Вамба должен им как-то в этом помочь. Или же они опасаются, что он может их разоблачить. Нельзя исключать того, что они пытаются себя обезопасить: похитили дневники из квартиры профессора, похитили Вамбу… Мне очень хотелось бы узнать, что происходило в экспедиции. Надеюсь, сработает…

– Ты имеешь в виду нашу половинку цилиндра! – догадался Джаспер.

Доктор кивнул, вытер губы салфеткой и подошел к узкому столику вишневого дерева, стоявшему у стены. Там как раз сушился фонографический цилиндр. Доктор Доу склонился над ним так низко, что едва не задел его носом.

– Кажется, наш «Отто» как раз высох.

Дядюшка и племянник, огорченные потерей второй половинки фонографического цилиндра, все же не стали отчаиваться и решили прослушать то, что у них имелось, и поэтому пошли на хитрый трюк. Доктор взял несколько свечей, расплавил их и просто долепил недостающую часть на узенькой бутылке, размерами идеально совпадающей с валом фонографа. Таким образом он воссоздал оригинальные размеры цилиндра. Разумеется, на новой части записи не будет, но это позволяло обмануть машину и хотя бы запустить проигрывание. Обычно модели «Пухлый Отто» марки «Фоннерс» содержали в себе до часа записи, но это касалось целых и неповрежденных цилиндров.

– Только бы сработало, – нетерпеливо прошептал Джаспер, – только бы сработало!

Доктор аккуратно извлек форму-бутылку и надел свое творение на заблаговременно выдвинутый из стоящего рядом фонографа вал. После чего отодвинул защелку (цилиндр начал медленно вращаться) и нажал на рычажок.

Игла коснулась цилиндра. Из витого рога раздалось шуршание, как будто кто-то ритмично драил туфли обувной щеткой.

Джаспер даже замер от волнения. И тут зазвучал мягкий, чуть надтреснутый голос:

Говорит профессор Реджинальд Моллинер Руффус. Место записи – Зинаб, султанат Кейкут. Гостиница «Ваэр-дилла».

Шестой день после отправки из Габена. Восемь часов сорок пять минут утра.

Дирижабль «Делия» прибыл в столицу Кейкута с опозданием на два часа тринадцать минут в связи со штормом, настигшим нас над Пустым морем. Заселились в «Ваэр-дилла». Жарко. Невероятно душно и сыро. Сезон дождей в этом году затянулся, хотя по всем расчетам он должен был закончиться до нашего прибытия.

Вамба отправился на вокзал за расписанием поездов. Сэр Хэмилтон заперся в своем номере – с момента, как мы сошли в Зинабе, он постоянно ворчит и бранится. По прибытии в гостиницу устроил скандал – требовал поменять ему номер: в предыдущем, мол, слишком много комаров.

Манеры у этого господина, надо сказать, напрочь отсутствуют. Грубый, вульгарный и фамильярный человек. Соответствует своей неприятной внешности. Сэр Хэмилтон носит скрипучие сапоги, которые, если верить нескончаемым жалобам, ему натирают, и усы, которые ему совершенно не идут. Курит трубку, которую, по всем признакам, ненавидит.

Весь полет до Кейкута он страдал от воздушной болезни, как будто не привык долго пребывать на борту дирижабля. Кажется, сэр Хэмилтон в принципе терпеть не может путешествия, что весьма странно, учитывая его профессию и род занятий. Хочется верить, что его навыки следопыта и обращения с оружием действительно настолько хороши, как мне о них рассказывал сэр Крамароу.

Это наша первая совместная экспедиция, но я надеюсь, что он предпочтет вести себя по-джентльменски во имя науки.

Что-то негромко стукнуло – с той стороны остановили запись. Кроме шуршания, ничего не раздавалось, но цилиндр продолжал вращаться. Доктор Доу по-прежнему стоял у фонографа, не сводя взгляда с иглы. Джасперу уже казалось, что запись закончилась, но меньше чем через полминуты последовало продолжение.

Говорит профессор Реджинальд Моллинер Руффус. Место записи – станция Барберу, султанат Кейкут.

Восьмой день экспедиции. Одиннадцать часов утра.

Барберу – предпоследняя станция перед дикими джунглями. Проложенная через болота железная дорога ведет дальше на восток, в Эйлан, но нужная нам станция (Нагиби) находится в сорока милях от границы. Надеюсь, поезд доберется туда без происшествий.

Поезд наш, к слову, жуткая рухлядь на колесах, которую пустили по рельсам, вероятно, еще в те времена, когда Кейкут был колонией Льотомна. По пути от Зинаба он дважды ломался. Вагоны тесные, душные, никакого разделения на классы – все едут вместе. В нашем вагоне множество больных, стариков и женщин с детьми – жители ближайших поселений бегут от наползающих на Кейкут с запада грозовых туч.

Вамба рассказал, что местные называют то, что приближается, Вторым Днем Дождя и что такой «день» продлится не меньше месяца. Небо уже кромешно-черное. Ветер усилился, но сам дождь пока что лишь накрапывает. Опасаюсь, как бы непогода не нарушила наши планы. Вернуться и попробовать снова не удастся – в экспедицию вложены огромные средства, и сэр Крамароу даже…

– А вы все со своей машинкой балуетесь! – в монолог неожиданно вмешался хриплый насмешливый голос. – Слыхал, они высасывают душу через этот рог! Пора вернуться в нашу консервную банку, профессор. Объявили отправление…

– Я уже заканчиваю, сэр Хэмилтон. Нужно разбудить Вамбу и…

Остальное профессор Руффус договорил, видимо, уже при выключенном фонографе.

Цилиндр не останавливался, и вскоре профессор снова вернулся в комнату (образно выражаясь, естественно).

Говорит профессор Реджинальд Моллинер Руффус. Место записи – перевал Шураб, все еще султанат Кейкут.

Двенадцатый день экспедиции. Семь часов семнадцать минут вечера.

Мы углубились в джунгли и начали переход через хребет Микении. Проводники из Зинаба, как сообщил Вамба, последуют с нами лишь до поселения племени анураби-ши-ши. Далее придется уговаривать местных. Но Вамба, я уверен, с этим справится – он среди туземцев в своей стихии, словно моллюсковая прелестница в материнской колонии. Они слушаются его беспрекословно, относятся уважительно, постоянно кивают, как деревянные болванчики. У меня создается впечатление, что… – Запись прервалась. Вернулась: – Вамба – бесценное сокровище, и хорошо, что не подозревает об этом. Кажется, он даже заинтересовался наукой – поймал светлячка и посадил его в банку, сказал, что хочет привезти его с собой в Габен и изучить…

Сэр Хэмилтон по-прежнему ведет себя отвратительно. Он подгоняет туземцев, кричит на них, несмотря на то что они его не понимают. Один так перепугался, что отпрянул от него на тропе и сорвался с обрыва. Вамба сказал, что искать его нет смысла – если он и не разбился, его разорвали местные звери – гургеры. Кто такие гургеры, Вамба не объяснил, сказал лишь, что у них только глаза и пасти. Услышав это, сэр Хэмилтон задрожал. Очень странное поведение для опытного охотника.

Доктор Доу и Джаспер обменялись мрачными взглядами. Валик продолжал вращаться. Запись звучала дальше.

Говорит профессор Реджинальд Моллинер Руффус. Место записи – среднее течение реки Хнили. Квадрат исследований № 14.

Двадцать восьмой день экспедиции. Два часа дня.

Дождь идет, не прекращаясь, уже две недели. Река поднялась. Из-за ливня мы были вынуждены вернуться в поселение анураби-ши-ши. Последнее открытие – солянка Вайнрена. Поймана на закате у цветка филликоку. Ее присутствие в джунглях вызывает недоумение, ведь солянка – сугубо морская бабочка.

Что касается цели экспедиции, то здесь все туманно. Начинаю бояться, что сэр Крамароу, наш дорогой друг и вдохновитель, будет разочарован. Мы следовали по маршруту профессора Гиблинга почти три недели, не отходя от указанных отметок ни на шаг, но пока что так и не приблизились к обнаружению Черного Мотылька. Сэр Крамароу так рассчитывает на успех, и я лично приложу все усилия, чтобы не позволить Клубу… ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш… ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…

Запись прервалась, игла перешла на восковую часть, и доктор тут же поднял ее, а затем быстро установил на край цилиндра. Профессор снова заговорил (это было явно не начало записи, учитывая звучавшие прежде однообразные приветствия ученого):

…должен поделиться тревожащими меня наблюдениями.

Сэр Хэмилтон, показавшийся мне поначалу человеком грубым и невоспитанным, обладает характером поистине невыносимым. С каждым днем поисков его настроение ухудшается, словно он складывает накопившиеся за переход разочарования в свой вещевой мешок и волочит их до следующего привала.

Я нечаянно подслушал разговор между ним и Вамбой. Сэр Хэмилтон требовал, чтобы Вамба «прекратил водить всех за нос и вывел группу к логову мотылька». Угрожал ему. Все это напрасно, ведь Вамба не может знать, где логово, поскольку он не был участником экспедиции профессора Гиблинга. Но сэр Хэмилтон отчего-то считает иначе. Также охотник заявил, что ему до смерти надоели эти джунгли и он хочет поскорее вернуться домой, в уютную гостиную. Это все очень странно…

После того разговора сэр Хэмилтон ведет себя как ни в чем не бывало… Вамба испуган, он постоянно косится на сэра Хэмилтона, и мне кажется, что… ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш… ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…

Запись вернулась (голос профессора был тревожным и испуганным).

…Он не тот, кем кажется! Он самозванец! Мог ли сэр Крамароу знать, кого рекомендует? Или же этот человек просто прикидывается подлинным сэром Хэмилтоном, который, возможно, даже не подозревает ни о какой экспедиции там, в Габене?

Я зашел к этому человеку в палатку на рассвете, чтобы узнать его мнение по поводу переправки на другой берег Хнили. Он еще спал, я подошел ближе, намереваясь его разбудить, склонился над ним и, – профессор запнулся, – увидел, что его ус странным образом торчит кверху. Он отклеился! Должно быть, клей распарился от сырости джунглей…

Я выбежал из палатки прежде, чем сэр Хэмилтон, или кто он там на самом деле, проснулся. Мне надо быть осторожнее – это очень плохой, опасный человек. Уверен, его подослали из Клуба, чтобы саботировать экспедицию. Хотя это как-то не вяжется с тем, насколько серьезно он настроен на поимку Черного Мотылька. Ведь именно Хэмилтон нас все время подгоняет, именно его неудержимый гнев прокладывает нам путь через, казалось бы, непроходимые участки джунглей, именно он добыл сведения о настоящем маршруте профессора Гиблинга у отшельника Робертсона. Если его подослали из Клуба, он должен всячески нам мешать, а не пытаться ускорить процесс поисков. Я ничего не понимаю…

Джаспер был так взволнован записью, что и сам не заметил, как доел все, что было у него на тарелке. Не обратил он внимания и на то, что в какой-то момент появилась миссис Трикк, сменила блюда и поставила на стол десерт. Крошечные осколки таинственной экспедиции пока что не складывались в единое целое, но от того не были менее захватывающими и интригующими.

…Я доверял ему! Как я мог в нем ошибаться?! Мои подозрения подтвердились!

Я вижу его кровожадные взгляды; он всегда возникает там, где быть не должен, крадется, словно тень. От него никуда не скрыться. Мне уже кажется, что именно он ведет нашу группу, что именно он руководит экспедицией. Его показная вежливость с каждым днем становится все натянутее и натужнее. Это актерская игра. Теперь я понимаю.

Я… я боюсь его. Всегда держу под рукой нож, а в потайном кармане – револьвер. Но этот человек мне уже не кажется тем, с кем возможно совладать столь грубыми орудиями. Это какое-то злобное существо, лишь прикидывающееся простым смертным. Я боюсь спать, в горло ничего не лезет, я подавлен, мигрень не проходит. Даже в своей палатке я больше не чувствую себя в безопасности. Я вижу его фигуру, подсвеченную огнем костра, – он бродит где-то там, снаружи…

Если верить карте, которую нарисовал отшельник Робертсон, мы уже близко к логову Черного Мотылька, но хватит ли у меня сил? Я опасаюсь, что больше не выберусь из этих джунглей. А ведь я еще должен вернуться и выяснить у Робертсона о моем старом друге – какую-то его мрачную тайну, о которой безумный отшельник оговорился. Я должен притвориться, что ни о чем не догадываюсь… Моя экспедиция близится к концу, тому или иному. Нужно попытаться поговорить с… – запись на мгновение прервалась. – Вдвоем мы сможем ему противостоять. Мы не позволим завести нас в ловушку, не дадим ему расправиться с нами, пока спим, и… ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш… ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…

Спустя пару минут сплошного шипения раздался щелчок, цилиндр замер, все смолкло.

– На самом интересном месте! – возмутился Джаспер. – Подлость прохиндейская!

– Следи за языком, Джаспер, – хмуро проговорил доктор Доу.

Дядюшка одернул племянника машинально. Он был погружен в свои мысли, а его отсутствующий взгляд бродил по узорам обоев.

– Как думаешь, в чем там было дело? – спросил мальчик. – Что произошло в экспедиции?

Дядюшка ответил не сразу. Он вернулся в свое кресло, достал портсигар, но так и не закурил.

– Как я и полагал, эта экспедиция полна тайн и загадок.

– Поддельный сэр Хэмилтон!

– Это и так очевидно, – поморщился доктор Доу. – Мы уже знали, что человек, отправившийся в Кейкут с профессором, на самом деле самозванец. Я о менее явном. Ты заметил, что на записи говорилось о «настоящем маршруте профессора Гиблинга»? Это значит, что в своей книге профессор всех обманул – видимо, он не хотел, чтобы кто-то отследил его путь. Это же подтверждают и слова профессора Руффуса о «мрачной тайне его старого друга». Интрига разрастается. Еще и Клуб этот, который, по мнению профессора Руффуса, хочет помешать экспедиции.

– Клуб охотников-путешественников? – удивился Джаспер. – Но зачем им это?

– Боюсь, я не знаю. Тут надо все хорошенько обдумать. Я что-то упускаю. Какое-то противоречие. Что-то в том, что мы услышали, показалось мне странным.

– Да там все странное, с ног на голову перевернутое! И жуткое-прежуткое…

– Это так, – согласился дядюшка. – Пустые места… пробелы… Они требуют заполнения и заставляют строить предположения, но эти предположения одно другого мрачнее…

Рассуждения доктора прервал свисток пневпомочты. Пришло письмо.

– Вероятно, это из Паровозного ведомства.

Дядюшка поднялся на ноги и направился в прихожую. Вернулся он с конверт-бланком. Быстро просмотрев записи и кивнув своим мыслям, доктор передал бумагу нетерпеливо елозящему на стуле Джасперу.

Джаспер жадно впился взглядом в прямоугольный конверт-бланк, от которого пахло углем и сосиской. Судя по всему, начальник поезда «Дурбурд», прежде чем передать эту бумагу начальству, устроил себе неплохой ужин у топки. Первым делом мальчик отыскал в списке пассажиров свое имя, затем – имена профессора Руффуса и Вамбы. Все прочие имена ни о чем ему не говорили, кроме одного…

– Сэр Патрик У. С. Хэмилтон, вагон «№ 5 второй класс», купе № 4.

– Наш самозванец, – кивнул доктор, – вернулся в Габен под все тем же краденым именем.

– Ты считаешь, что человек с кофром – это и есть поддельный сэр Хэмилтон?

Доктор достал из портсигара папиретку. Чиркнула спичка – и в воздух поднялось вишневое облако дыма.

– Я видел этого господина с кофром, – задумчиво проговорил дядюшка.

– Где?! Когда?! – потрясенно воскликнул Джаспер.

– На платформе утром. Он выбирался из толпы, и мы столкнулись. Я слышал, как плачет младенец, но в том-то и дело, что никакого младенца там не было. Думаю, это был Черный Мотылек.

– Подтяжечки мои!

– Незнакомец не показался мне тем, кто может выдавать себя за охотника. Он больше походил на какого-нибудь приказчика или клерка – фигурой, разумеется. Это был человек с явными признаками сугубо малоподвижного образа жизни. Боюсь, я не могу представить его расхаживающим по болотам и выслеживающим опасных зверей.

– Но наш самозванец ведь и не был охотником.

– Вот только ему требовалось играть роль – хотя бы в чем-то он должен был соответствовать.

– Наверное.

Доктор постучал пальцами по резному подлокотнику кресла.

– Мне не дает покоя эта странная экспедиция. В нее отправились трое. Профессор, туземец и охотник. Профессор мертв. Туземец похищен. Охотник оказался самозванцем. Все трое вернулись в Габен. Что именно произошло в экспедиции? Профессор Руффус был умным человеком, он раскусил-таки мнимого охотника. Он думал, что этот человек подослан к нему из Клуба охотников-путешественников, которые зачем-то хотят саботировать экспедицию… Я не могу увязать ниточки. У меня чувство, что я отстаю, что я завис над операционным столом в ступоре, что все глядят на меня: медсестры, ассистенты, джентльмены-доктора со своих мест в хирургическом театре. И я просто не знаю, что предпринять, как будто первый раз в жизни держу в руках скальпель и по неосторожности перерезал артерию. А кровь все вытекает…

Джаспер, как это ни странно, прекрасно понял дядюшкину аналогию. С самых младших классов родители после школы отправляли его в Больницу Странных Болезней, где дядюшка в то время был заместителем главного хирурга, и заставляли присутствовать почти на всех операциях. Мама с папой хотели, чтобы Джаспер стал доктором. И он сидел на одной из скамей хирургического театра, крошечный и скучающий, среди десятков незнакомых чопорных взрослых с накрахмаленными белоснежными воротничками, в схожих черных сюртуках и цилиндрах, наблюдал за тем, как дядюшка вспарывает людей, выкорчевывает из них болезни.

– Ты помнишь, что говорил мне, дядюшка? – спросил мальчик. – Об операциях? Если течет кровь, нужно взять прижигатель или зашить нитками.

– Хм. Кто-то слушал внимательнее, чем казалось. Я-то полагал, что ты все время спал.

– Я-то спал, но этот… как его… доктор Хемлок, с вислыми бакенбардами и большими ушами, вечно тыкал меня локтем, когда я начинал храпеть.

– Доктор Хемлок просто страдает синдромом непослушных локтей, – заметил доктор. – Ему стоило бы их прижечь или пришить нитками…

Племянник не поверил своим ушам. Дядюшка только что… пошутил? И пусть ни один мускул не дрогнул на его лице, а глаза так и остались холодными и жесткими, это определенно была шутка.

Джаспер глядел на человека, который сидел в кресле напротив, и ему вспомнилось то, о чем он думал, когда шпионил за констеблями. Что-то произошло с дядюшкой за то время, что его не было. Где же настоящий Натаниэль Френсис Доу, приверженец строгих правил и соблюдения манер?! Куда он подевался? Прежде он частенько говорил: «Нос еще не дорос», когда Джаспер пытался влезать во взрослые дела. И тогда Джаспер отправлялся в свою комнату, топая ногами по лестнице и хлопая напоследок дверью, чтобы дать дядюшке знать, что он, Джаспер, его в эту секунду ненавидит.

Разумеется, это было не так. Разумеется, он был просто обижен. Джаспер любил дядюшку, ведь, кроме дядюшки, у него никого не осталось. Он понимал, что тот хочет ему добра и пытается воспитывать его в традициях если не собственных, то хотя бы в традициях своей сестры, мамы Джаспера. И все же, несмотря на это, дядюшка не должен был расслабляться. Он должен был нервничать и переживать – ходить по струнке, иначе еще чего доброго возьмет за привычку тиранию и запретит племяннику буквально все на свете.

Поначалу, как только Джаспер поселился в этом доме, доктор Доу предстал для него настоящим деспотом, который совместил в себе худшие черты тюремного надсмотрщика, безжалостного учителя и холодного фонарного столба за окном. Это был мрачный человек, закованный в свой идеально сидящий костюм, несущий на лице печать плохо прикрытых ненависти и пренебрежения ко всему окружающему и глядевший на него, Джаспера, с разочарованием.

Не раз Джаспер засыпал с мыслью, что дядюшка на самом деле винит племянника за то, что его, доктора Доу, жизнь с некоторых пор претерпела глобальные изменения и из убежденного холостяка и затворника он был вынужден превратиться в замену обоих его родителей. Еще бы, ведь теперь ему приходилось не только тратить свое время на то, что в его словаре называлось «заботой» (в словаре Джаспера это звалось «надзором»), но и подвергать себя подлинным пыткам, а именно «говорить», а к тому же терпеть еще и худшую из всех напастей, а именно «слушать».

Постепенно Джаспер смог сделать из «автоматона доктора Доу» вполне сносного «дядюшку Натаниэля». И все было хорошо, пока в один день не произошла та жуткая ссора и Джаспер не наговорил ему все те ужасные вещи. Поезд отправлялся, Джаспер оставлял одиноко стоящего на перроне дядюшку, но его самого не покидало ощущение, что он схватился за уже торчащий в груди у Натаниэля Доу нож и несколько раз провернул его.

И пусть почти сразу, сидя в купе увозящего его из Габена поезда, Джаспер пожалел о своих словах, но не мог же он и в самом деле подумать, что дядюшка воспримет его слова всерьез. Хуже всего, он и не предполагал, что дядюшку эти его слова серьезно ранят и даже подкосят. До сегодняшнего дня он считал Натаниэля Френсиса Доу исключительно неуязвимым и непреклонным, с сердцем, покрытым плотной резиной, – его режешь, а прорехи затягиваются.

По возвращении Джасперу предстал совершенно другой человек. Сперва это не так бросалось в глаза, да и обрушившийся на него вихрь событий не позволял об этом особо задумываться. Но вот сейчас, когда они просто сидели у камина, обсуждая расследование и ожидая полуночную трансляцию, все признаки стали настолько явными, что мальчик и сам не понимал, как он не заметил их сразу же.

Тот хладнокровный, непреклонный человек вроде как и оставался прежним собой, но только не для тех, кто знал его так хорошо, как Джаспер. Дядюшка больше не казался невосприимчивым. Что-то надломилось в нем. Он больше не говорил с Джаспером тем железным автоматонским дядюшкиным голосом, почти ничего не запрещал ему, лишь своеобразно намекал, что, мол, то или иное нежелательно. Он действительно думал, что племянник никогда не вернется. Боялся того, что снова останется… один?

Дядюшка был недоволен тем, что он хочет послушать радиоспектакль. «В полночь дети должны спать!» – так считал доктор Доу, так считала миссис Трикк, так считали все взрослые в Габене, ну разве что кроме владельцев детских работных домов, где дети вкалывают почти круглые сутки. Прежде дядюшка никогда бы не позволил ему этого, но сейчас… сейчас они вместе сидели и просто ждали начала вещания…

– Спасибо, дядюшка, что позволил мне остаться и послушать «Таинственное убийство», – сказал Джаспер.

Доктор Доу на это как-то странно дернул подбородком, отвернулся и тихо произнес:

– Я уверен, твоя мама была бы против.

– Да, она была бы.

– А еще она была бы против того, – добавил дядюшка, – что ты участвуешь в опасных взрослых делах, связанных с убийствами, вооруженными людьми и злодействами. – На это племянник ничего не ответил, и дядюшка продолжил: – Хотя уж лучше так, чем все время торчать у мистера Киттона, который явно удумал сделать из тебя своего то ли помощника, то ли наследника, – подозреваю, он решил однажды передать тебе свое грязное, мерзкое дело.

– Ну, это ты уже хватил, дядюшка! – рассмеялся Джаспер. – Мистер Киттон не такой уж и злодей!

Доктор Доу пожал плечами. Он был в корне с этим не согласен. С мистером Киттоном у них были очень тесные отношения (ни в коем случае не дружеские), так уж сложились обстоятельства, а Джаспер считал этого человека своим другом. В любом случае говорить о мистере Киттоне доктор Доу не хотел, и вместо этого снова принялся рассуждать об экспедиции в Кейкут, а Джаспер стал фантазировать и представлять себя в джунглях, вооруженным мачете, в пробковом шлеме и с большим биноклем.

И вот так они просидели практически до самой полуночи. Обсуждали дело, строили планы. Дядюшка считал, что им нужно убедиться в том, что старый профессор Гиблинг был убит. Для этого требовалось отправиться на Чемоданное кладбище и эксгумировать его тело. Еще у него была мысль наведаться в Клуб охотников-путешественников и попытаться выяснить, чем им так могла навредить экспедиция профессора Руффуса. При этом нельзя было забывать и о самом мотыльке, который по-прежнему где-то в городе и в любой момент может на кого-то напасть. Дядюшка полагал, что фонарь, о котором говорил ему мистер Келпи, должен помочь изловить тварь.

Разумеется, все эти перемещения по Габену были возможны лишь после окончания шквала, а пока что доктор Доу всего лишь отправил послание мистеру Келпи по пневмопочте, в котором попросил его подготовить самый большой из всех имеющихся у него фонарей для привлечения чернильных червоточцев.

Почти сразу после этого часы в гостиной отбили полночь, и началась трансляция.

«Таинственное… убийство…» – сообщил низкий тягучий голос, и аудиодрама поглотила Джаспера Доу целиком. На целых полтора часа он утонул в шуме дождя, отзвуках грома и скрипе половиц. Он почти не шевелился и не дышал, завороженно глядя в черный рог радиофора. Это действительно была леденящая душу история. Мальчику стало так жутко, что порой ему казалось, будто эти страшные звуки раздаются в их доме – или над головой, в комнатах, или сбоку, в кухне. В какой-то момент Джаспер поймал себя на мысли, что пытается вспомнить, запирала ли миссис Трикк заднюю дверь, после того как отправилась в свой флигель…

Трансляция завершилась, но эхо от последних слов истории висело давящим и тревожным облаком в гостиной дома № 7 в переулке Трокар.

Джаспер пребывал в каком-то полусонном состоянии, но сон этот был не вялой муторной дремой, когда не понимаешь, что происходит, а все кругом просто кажется странным. Это было словно пробуждение после кошмара, когда ты еще не до конца проснулся и пережитые эмоции крепки, как желудевый чай. Сердце мальчика тяжело билось, в горле пересохло, и ему удалось проглотить вставший в нем ком лишь через несколько минут после завершения вещания.

Дядюшка встал, выключил радиофор и вернулся в кресло. Выглядел он откровенно скучающим.

– Мне не понравилось, – сказал доктор Доу, увидев недоумение на лице племянника. – Я не понимаю.

– Чего ты не понимаешь?

– Я не понимаю ажиотажа, вызванного этой аудиодрамой. Кругом столько афиш, люди в городе только и говорят о ней, но я так и не понял почему.

– Как, но там же… это же… он же… – Джаспер запутался в словах и замолчал.

– Для меня это просто жестокость ради жестокости, – сказал доктор и пояснил: – Я видел столько жестокости в своей жизни, Джаспер, что меня очень трудно удивить. Какая-то была оправданна, но чаще всего нет. Когда была война… – он резко одернул себя.

Джаспер знал, что дядюшка был на войне, но тот никогда об этом не говорил.

Мальчик молчал, и доктор вернулся к аудиодраме:

– Меня интересует почему. Я так и не понял почему.

– Что «почему»?

– Почему этих людей убили? Кто это сделал? Последние слова и вовсе поразили меня своей книжной патетикой и театральностью: «Убийца исчез в ночи, укрывшись пеленой дождя, словно плащом. И никому не было по силам его отыскать, обладай ты человеческим разумом или же разумом машины». Чрезмерно… мелодраматично. Что мы узнали из этой истории? Что кто-то пришел в некий дом, всех там убил и скрылся. Вот и все. Как по мне, это просто зря потраченное время.

– Неужели тебе совсем не было страшно?

– Нет. Совершенно.

Джаспер пригорюнился.

Доктор, увидев это, поспешил добавить:

– Но при этом я все же должен отметить кое-что положительное. Тот, кто сочинил эту историю, продумал все до мелочей. Описание улицы, описание дома, внутреннюю планировку, комнаты. Описания… гм… убийств, ранений, нанесенных убийцей. Должен признать, что все это звучало очень реалистично. В любом случае, Джаспер, – дядюшка глянул на часы, – предлагаю обсудить все это завтра. Туманный шквал вряд ли закончится до вечера, так что время будет. А ты к тому же еще так и не отдохнул после возвращения: пробегал весь день, и это после того, как преодолел столько миль в поезде. Полагаю, самое время отправляться спать.

– Дядюшка, если ты не против, я еще немного посижу, почитаю книгу, которую дал мистер Келпи. Может, узнаю что-то полезное про Черного Мотылька. – Джаспер зевнул и потянулся, словно действительно был сонным. – Вряд ли меня хватит так уж надолго. Минут десять-пятнадцать.

– Хорошо. – Доктор Доу поднялся и направился к лестнице, что вела на второй этаж. – Не забудь погасить свет. И не больше пятнадцати минут, договорились?

– Конечно, дядюшка.

Джаспер еще раз зевнул. После чего раскрыл книгу и спрятал за ней коварную улыбку. Может быть, дядюшка и стал другим, но на него по-прежнему безотказно действовали маленькие трюки. Джаспер сейчас ни в коем случае не мог отправляться спать, поскольку у него было невероятно важное и исключительно тайное (особенно от дядюшки) дело в городе. Он был уверен, что дядюшка, прознай он о его планах, несомненно, попытался бы ему помешать.

Доктор Доу уже почти поднялся на второй этаж, когда внезапно раздался свисток пневмопочты. Он поспешно спустился и пробормотал:

– Вероятно, ответ от мистера Келпи по поводу фонарей.

Пройдя в прихожую, доктор достал послание. Откуда-то Джаспер понял, что это вовсе не мистер Келпи. Он подозрительно поглядел на дядюшку поверх книги – тот был крайне хмур, даже сильнее обычного: брови сведены, губы поджаты. Так дядюшка выглядел, когда речь шла о спасении чьей-то жизни. Он быстро что-то написал в ответ, засунул послание в капсулу и отправил ее.

Доктор Доу поглядел на племянника.

– Мне нужно отлучиться, Джаспер, – сказал он.

– Хорошо, дядюшка, – ответил мальчик, пытаясь скрыть за книгой радость и нетерпение: «Он уходит! Наверное, случилось что-то срочное с каким-то его пациентом. Это даже лучше, чем если бы он пошел спать!»

Натаниэль Доу надел пальто, перчатки и цилиндр, взял саквояж и зонтик. Разумеется, прямиком в туманный шквал он отправляться и не думал, поэтому входная дверь как была заперта, так запертой и осталась. Скрипнула дверь чулана, и только тогда Джаспер снова выглянул из-за книги. Дядюшка исчез в чулане и, вероятно, спустился в подземный ход.

Стоило Натаниэлю Френсису Доу покинуть дом № 7, как Джаспер вскочил с кресла, швырнул в него книгу и опрометью ринулся на второй этаж. Нужно было подготовиться. Его ждало невероятно опасное приключение в духе мистера Суона из «Романа-с-продолжением» – главное только не попасть в лапы к каким-нибудь контрабандистам, или потрошителям, или… полицейским.

Глава 2. Тревожные дела

Давно перевалило за полночь. Опустившаяся на город мгла пожрала его и переварила – вместе с мостами, фонарными столбами, крышами и дымоходами. Туман пытался проникнуть за закрытые ставни, забивался в трубы, полз в щели. Во всем Габене на улице сейчас не осталось ни единой живой души, и жители, будто пациенты психиатрической лечебницы, каждый со своими маниями и страхами, оказались заперты в своих квартирках, в своих головах. Но кое-где их заперли в «общих палатах»…

Одной из таких «палат» был полицейский паб «Колокол и шар», который находился не где-нибудь, а на Полицейской площади и представлял собой весьма популярное местечко – разумеется, в определенных кругах. Несмотря на непогоду и время, он полнился народом. Все столы были заняты, а владелец паба, отставной старший констебль Брекенрид, едва успевал разливать эль. Накануне служителей закона в Тремпл-Толл отпустили домой еще в два часа дня, и первым делом многие из них отправились в излюбленный паб, а некоторые пребывали здесь до сих пор.

Свое название «Колокол и шар» получил в первую очередь благодаря старому колоколу над входной дверью заведения – такие колокола прежде висели на городских столбах, под которыми дежурили констебли в молодость мистера Брекенрида; впоследствии их заменили на сигнальные тумбы. Что касается шара, то и он был неподалеку – стоял на постаменте в центре общего зала: его серую каменную поверхность покрывали трещины и сколы, и тем не менее вырезанный на ней витиеватый герб Полицейского ведомства Габена с гордым девизом «Следить. Ограничивать. Не позволять» пребывал в целости и сохранности. Когда-то этот шар красовался на парапете кровли Дома-с-синей-крышей, но однажды взлетающий полицейский фургон, отнесенный ветром, случайно задел его – сбил колесом. Возвращать на место шар не стали, а вместо этого стащили вниз, и он долгое время лежал в луже на заднем дворе штаб-квартиры полиции Тремпл-Толл. Мистер Брекенрид посчитал, что негоже так обращаться со служебными реликвиями, и поставил паре молодых констеблей бутылку «Синего зайца», чтобы они принесли шар в паб. Никто не был против. Так шар поселился под этой крышей и быстро стал для посетителей привычной частью родной и уютной обстановки.

Полицейский паб… Сколько всего крылось в этих двух словах! По городу ходили жуткие – один страшнее другого – слухи о том, что творилось в стенах «Колокола и шара». Стоит отметить, что эти слухи были близки к правде и поговорка «Хуже констебля может быть только пьяный констебль» возникла отнюдь не на пустом месте. Полицейские пьянеют быстро, они не склонны к тихому, мирному, полусонному опьянению чьей-либо тетушки с бокалом шерри под мягкую музыку из граммофона. Под воздействием эля констебли порой превращаются в настоящих извергов, облаченных в форму и вооруженных дубинками, которые в это время редко остаются висеть на поясе.

Мистер Брекенрид, в свою очередь, подавал посетителям лишь эль собственного изобретения – «Синий заяц», иначе «Полицейскую пьянь». «Заяц» действительно имел синий цвет, помимо этого пах скипидаром, делал пьющих его чрезмерно агрессивными, а что хуже – вызывал очень быстрое привыкание: попробовавшие этот эль больше не могли пить ничего другого.

Вот и сейчас в пабе постоянно раздавались крики: «Подбавь, Брекенрид!», «Еще двух “Зайцев”!», «“Полицейской пьяни” нам!» – и бывший старший констебль щедро наливал большие пинтовые кружки, а мальчишки, которых в пабе было как блох на дворняге, спешно доставляли их к месту назначения, пробираясь через густые дымные тучи от трубок, сигар и папиреток.

Мальчишки эти были сыновьями, племянниками, а некоторые даже внуками господ полицейских, которых те приучали к славной жизни блюстителя закона с ранних лет. К примеру, в одном темном углу раздавался громкий хохот, который сопровождали многоголосые призывы: «Да! Бей его, Джимми!», «По голове! Нет! Не туда! Он же так сразу отрубится!», «В зубы бей!», «По лбу лупи!», «Про подбородок не забывай!» Джимми, мальчик девяти-десяти лет, испуганно молотил дубинкой какого-то несчастного смуглого человека, очевидно приезжего. Тот выл, орал, забивался в угол, вся его голова была в кровоподтеках, и с каждым ударом дубинки свежих ран на ней добавлялось. Ничего из ряда вон выходящего – просто некий отец учил своего сына, как правильно приветствовать в Габене господ иммигрантов.

В другом углу под одобрительный гогот старших двое мальчишек примерно одного возраста устроили драку – пытались повалить один другого на пол, запинать, даже выдавить глаза: «В деле поимки вертлявых любые методы сгодятся!» Заботливый дядюшка при этом учил племянника разбивать нос определенным образом: как разворачивать кулак, куда именно бить, чтобы «им» было больнее, чтобы «у них» все плыло перед глазами, но при этом «они» не теряли сознания. «Это целая наука, я бы даже сказал, искусство!» – важно сообщал дядюшка-констебль.

На втором этаже паба совсем мелкий мальчишка, чуть старше шести, но при этом ругающийся как портовый грузчик, под нетрезвые комментарии дымящих папиретками зрителей отбивался от здоровенной крысы. Крыса была едва ли не с него размером, худющая, с лысым хвостом и торчащими ребрами, с длинной оскаленной пастью. Всю ее плешивую шкуру покрывали уродливые черные отметины, словно о нее раз за разом тушили сигары и папиретки. Сражаясь с мальчиком, крыса свистела и рычала, разбрызгивая по сторонам слюну, пыталась ухватить ребенка зубами. А тот, держа своего жуткого противника за горло одной рукой, лупил его по морде сбитым в кровь кулачком другой. Проделывал он это весьма профессионально – было видно, что подобный бой для него не в новинку. Господа констебли кругом улюлюкали и хохотали: «Некоторые из них кусаются, Билли!», «Ты должен быть готов ко всяким грызунам, вылезающим из бедняцких вагонов!», «Наподдай как следует этому хвостатому!»

Посетители на обоих этажах паба шумели, как колесный пакетбот, запертый в железном банковском сейфе. Внизу, у стойки, было совсем не протолкнуться, на втором этаже было чуть поспокойнее и потише. Кое-кто там и вовсе пытался обсуждать дело, и означенным господам при этом почти даже не приходилось орать.

Для Бэнкса и Хоппера паб был вторым домом. Хотя для Бэнкса едва ли не первым – в «Колоколе и шаре» он появлялся чаще, чем в своей убогой квартирке над скобяной лавкой. Ну а сейчас, помимо, разумеется, мистера Брекенрида, вокзальные констебли были единственными, кто здесь работал.

Бэнкс и Хоппер чистили револьверы. Рядом с ними на столе стояли полупустые кружки и высокие стопки пачек с патронами.

– Думаешь, он сильно злится? – спросил Хоппер.

– Перебесится, – ответил Бэнкс.

Речь шла о старшем сержанте Гоббине. В сравнении с этим человеком Хоппер и Бэнкс были сущими невинными ягнятами. В Тремпл-Толл Гоббина боялись буквально все: лавочники, мастеровые, конторщики, ну и другие тоже. Если вы перешли ему дорогу, вас уже на следующее утро могли найти всплывшим в канале Брилли-Моу – и это в лучшем случае. В худшем ваше тело приняла бы городская канализация, и вас вообще никогда не нашли бы. Сержант Гоббин не терпел неповиновения, был до крайности жесток – в Доме-с-синей-крышей не нашлось бы тех, кто рискнул бы вызвать его неудовольствие.

И вот накануне вечером, прямо перед началом туманного шквала, неудовольствие господина сержанта ощутили на себе именно Бэнкс и Хоппер, которые частенько исполняли его личные поручения: ходили по различным адресам, выбивали долги, притесняли и запугивали.

На этот раз сержант злился на вокзальных констеблей, поскольку не смог их разыскать, когда возникло очередное такое поручение. Он сказал, что ему пришлось посылать Шоппли, который делал все правильно сугубо через раз, – повезло еще, что это был именно тот, удачный, раз.

– Это было очень важное поручение! – сжав зубы, процедил сержант.

– У вас все поручения важные, сэр, – ответил Хоппер, пытаясь подлизаться, но Гоббин поглядел на него так, что бедняге показалось, будто его кожу с лица начали срезать ножом.

– Это было из, – старший сержант понизил голос, – деликатных поручений.

– А-а-а, – понимающе закивали оба констебля. «Деликатное поручение» означало, что у него есть заказчик – скорее всего, богатый, влиятельный и непременно желающий остаться неизвестным.

– Так что вы прошляпили по двадцать фунтов на каждого, и это за дело на четверть часа.

– Какая жалость… – проскулил, искренне жалея об упущенной возможности, Хоппер.

– А что было за дело? – поинтересовался более любопытный Бэнкс.

– Требовалось встретить некоего мистера у кое-какой сигнальной тумбы, прикинуться, что стоишь на посту, и направить этого мистера по определенному адресу.

– И верно, дело – пшик.

Впрочем, оба констебля точно не смогли бы им заняться, так как в это самое время выслеживали Черного Мотылька, о чем они, разумеется, доложили сержанту. Тот для проформы накричал на них и для вида поугрожал, что они не только не получат паровые самокаты, но при этом он отберет у них старые, после чего с ноткой отеческой злобы заключил:

– Но раз уж взялись, извольте выполнить. Вот и будет повод утереть нос Мэйхью, а то что-то слишком уж возится с ним господин комиссар. «Лучший сыщик города», тоже мне! Нужно воспользоваться возможностью, пока Мэйхью отстранен, и изловить эту тварь, схватить виновников и доказать господину комиссару, что и без Мэйхью мы прекрасно справляемся. Глядишь, его и не вернут обратно.

– Но, сэр, – сказал Бэнкс, – дело приняло весьма острый оборот. Нам бы не помешало вооружение…

– А дубинки ваши вам на что? Затылки чесать?

– Сэр, тварь злобная – уже убила двоих, ранила еще одного, – начал было Хоппер, а Бэнкс поспешно добавил:

– Сэр, она летает. Дубинками нам ее не достать.

– Убедительно, Бэнкс, – сказал старший сержант Гоббин, выдал вокзальным констеблям два девятизарядных «реддинга» и велел взять к ним патроны в оружейной комнате. Бэнкс и Хоппер предусмотрительно запаслись патронами на случай целого нашествия Черных Мотыльков.

Так как в обычное время огнестрельное оружие уличным констеблям не выдавалось, «обновка» сразу же привлекла внимание всего паба, а Бэнкс с Хоппером к тому же, нисколько не стесняясь, устроились на самом видном месте и принялись чистить револьверы, не особенно при этом понимая, зачем их вообще нужно чистить. Каждому, кто подходил с вопросами, они важно сообщали, что им поручено невероятно опасное дело и что они охотятся на злобную тварь, которой какие-то шушерники с перекрестка неровня. Впрочем, вскоре, к досаде обоих констеблей, ажиотаж коллег поугас…

– Да где носит этого Шнырра? – проворчал Бэнкс. – Он должен был явиться еще час назад…

– Эй, помяни простуду – закашляешь, – усмехнулся Хоппер, заметив тщедушную фигуру в клетчатом пальто, пробирающуюся между столами.

Как ни пытался Шнырр Шнорринг выглядеть неприметно, он все время ловил на себе неприязненные взгляды. Еще бы – ведь что это был за тип! Тронутый плесенью коричневый котелок криво сидит на макушке – того и гляди сбежит с угловатой головы. Неровно поседевшие клочковатые бакенбарды – просто ночной кошмар любого цирюльника. Руки в карманах едва ли не по локоть, спина ссутулена, а взгляд шныряет по углам.

– И где тебя столько времени носило? – раздраженно спросил Бэнкс, когда Шнырр Шнорринг подошел к их столу.

– Да, мог бы и поторопиться, Шнырр, – добавил Хоппер.

Бродяга приподнял котелок в приветствии, на миг обнажив наканифоленную плешь.

– Прошу вас, господа хорошие, – сказал он заискивающим и хриплым пропитым голосом, – вы ведь знаете, как мне не нравится это прозвище.

– Тебя все знают как Шнырра Шнорринга, – веско заметил Бэнкс. – И нам плевать, что тебе там не нравится.

– Понял, Шнырр? – сдвинул брови Хоппер.

Шнырр Шнорринг недовольно пожевал покрытыми оспинами губами.

– Да, господа хорошие, понял.

– Как ты пробрался через шквал? – спросил Бэнкс.

– О, есть ходы, сэр. Если знать их, можно попасть куда угодно в Саквояжне, ни разу не выходя на улицу. Я спустился под землю, поднялся на чердак, прошел сквозь общий коридор меблированных комнат, по лестнице вниз, по лестнице вверх, еще один чердак – и вот я здесь.

– Занимательно, – безразлично произнес Хоппер. – Рассказывай, что узнал. А то, понимаешь ли, болтают, будто Шнырр Шнорринг где-то разнюхал, кто убийца из утреннего поезда.

– Да, сэр. Так и есть, сэр, – подобострастно ответил Шнырр. – Сегодня я, как всегда поутру, вышел прогуляться на Чемоданную площадь, поглядеть, послушать – вдруг увижу что-нибудь любопытненькое? К слову, я видел, как мальчишка из своры «Облезлые Хрипуны» украл кошелек у джентльмена на станции омнибуса. Я даже знаю, где он ошивается, этот тощий рыжий оборванец. Еще видел, как кебмен Джоунзи дурит приезжую даму: мол, нужный ей адрес (который на самом деле за углом) находится на другом конце города и добраться туда будет стоить на два фунта больше, чем в действительности…

– Ближе к делу, Шнырр, – приказал Бэнкс, и Шнырр Шнорринг, закивав, перешел к сути:

– Около девяти утра, когда двери ресторана госпожи Примм открылись, я увидел у здания вокзала двух занимательных цепочников.

– Цепочников, значит…

«Цепочниками» в Тремпл-Толл называли людей с более-менее терпимым достатком, что позволяло им обзавестись цепочкой для карманных часов.

– Ну да, – покивал Шнырр. – Одетые во все черное, лица скрыты шарфами, глаз не разглядеть из-за защитных очков. Это, в общем-то, дело обычное – в Саквояжне многие прячут лица от смога. Но тогда у вас может возникнуть вопрос: чем же означенные цепочники привлекли к себе внимание такого неусыпного наблюдателя, как я? Дело в том, что у них ничего не было в руках. Никаких портфелей, сумок, чемоданов – ничего!

– Неужели? – усмехнулся Бэнкс. – Именно это показалось тебе странным, Шнырр?

– Да, сэр. Все, кто появляется в окрестностях Чемоданной площади, что-то при себе имеют – хотя бы небольшой портфельчик. Как-нибудь обратите внимание – это сразу бросается в глаза, если глядеть на руки. Ничего не таскают только те, кто работает на площади: чистильщики разные, кебмены, члены причальной службы, лавочники, но тех я всех поголовно знаю.

– Ну, допустим.

– Эти же двое были одеты как джентльмены: хорошие новые пальто, шелковые шарфы, котелки из таких, что продают ближе к площади Неми-Дрё.

– Мы поняли, Шнырр. Дальше.

– Обойдя здание вокзала, цепочники эти зашли в переулок за Паровозным ведомством. Я понял, что должен за ними проследить, и прокрался следом. Цепочники остановились в переулке и принялись что-то обсуждать. Ну, я и спрятался неподалеку, прислушался-принюхался. Что ж, как вскоре выяснилось, мой нюх (самое ценное наследство, доставшееся мне от прабабушки), как обычно, меня не подвел. То, что я услышал, вам точно понравится, господа хорошие.

– Сами решим, понравится или нет, – буркнул Хоппер. – Что там с цепочниками?

– Сперва я подумал, что один из этих двоих был главным: он говорил другому, что и как делать, а другой лишь кивал и что-то уточнял. Но потом я понял: тот, который слушался, вовсе не подчиненный. Он как будто спрашивал совета у более опытного.

– А, это как среди нас двоих Хоппер, – сказал Бэнкс. – То есть они вроде как напарники?

Шнырр задумался, будет ли определение точным, – он был весьма дотошным доносчиком.

– У меня сложилось впечатление, что, скорее, один нанял другого в качестве… э-э-э… консультанта.

– Это откуда же ты такие слова мудреные знаешь? – завистливо спросил Хоппер.

– Как-то караулил одного клерка-счетовода, чтобы вам же, господа хорошие, сообщить. Думал, он уворовывает из конторы, но оказалось, что он просто считать не умеет. Этот клерк исполнял роль консультанта для некоторых важных господ.

– Так что такое «консультант»? – Хоппер все еще не понимал.

– Это значит советчик, – пояснил Бэнкс. – Ну, и о чем у них там речь шла? Не тяни…

Шнырр зыркнул по сторонам и приблизился к констеблям вплотную. Склонившись над столом и приставив ладонь к губам, по секрету им сообщил:

– Они обсуждали убийство профессора в купе прибывшего поезда и что некий Келпи их опередил. И еще: что какой-то экземпляр потерян – мол, его прихватил этот Келпи. И тогда я понял, что Келпи и есть тот самый убийца.

Оба констебля подобрались. Бэнкс облизнул враз пересохшие губы:

– О чем еще они говорили?

– Еще они говорили, что им нужно отыскать этого Келпи, – продолжил Шнырр, – он, мол, должен знать, где искать мотылька (тут я сперва не понял, о чем речь), ведь недаром он прихвостень старого профессора. Один из цепочников хотел отправиться за Келпи немедленно, но другой, советчик который, сказал, что Келпи от них никуда не денется и они знают, где его искать, поскольку тот почти не покидает ГНОПМ.

– ГНОПМ?

– Это научное общество на улице Даунинг – большущий зеленый дом, возле него еще станция кебов.

– Гм. Научное общество, значит… – скрежетнул зубами Хоппер: ему тут же вспомнился совет доктора Горрина отправиться в научное общество – эх, зря они ему сразу не последовали.

– Что еще говорил этот советчик? – спросил Бэнкс и, достав блокнот с карандашиком, принялся поспешно в нем писать.

– Он сказал, что прежде им нужно замести следы. Избавиться от каких-то дневников, что-то прибрать на Чемоданном кладбище. Он злился, что в дело кое-кто сунул нос – как я понял, доктор какой-то. Они-то, заговорщики, полагали, что особо тщательного осмотра тела не будет. Доктор, мол, влез и все усложнил.

– Да уж, – проворчал Бэнкс. – Этот треклятый доктор и его мерзкий щенок вечно все усложняют. Что было дальше?

– Они распрощались и разошлись – каждый в свой конец переулка. Я уж было решил вам доложить обо всем поскорее, но испугался, что сведения будут недостаточно достоверными.

– Хе-х! – прищурился Хоппер. – Признайся, Шнырр, ты просто решил поглубже сунуть свои грязные ручонки в наши карманы.

Шнырр Шнорринг, разумеется, работал не просто так. С каждой удачной наводки он получал небольшую выплату – это, как он говорил, «позволяло ему держаться на плаву», на что констебли постоянно шутили, что Шнырр и без того чувствует себя как старый башмак в канаве и прекрасно умеет держаться на ее поверхности.

Доносчик не стал спорить и продолжил рассказ. После подслушанного в переулке разговора первым же делом он отправился в ГНОПМ, решив вызнать как можно больше про этого Келпи. Он поговорил с управляющим и выяснил, что там действительно есть некий Келпи и что он – заместитель главы кафедры, которая занимается бабочками. При этих словах оба констебля переглянулись и даже на мгновение приподнялись на своих стульях.

– Бабочками занимается, ну надо же.

– Бабочками, дери их.

Также Шнырр Шнорринг сообщил, что прямой начальник этого Келпи несколько дней назад умер от сердечного удара или еще от чего-то в том же духе, а этот расчетливый Келпи – это же очевидно! – захотел занять его место и порешил профессора в поезде, чтобы тот конкуренцию на должность не составлял. То есть вот он, мол, и мотивчик: избавиться от начальства и самому стать начальством. Еще Шнырр выяснил, что глава кафедры получает на семь фунтов в неделю больше, чем его помощник.

– Хм.

– Гм.

Бэнкс и Хоппер оба задумались. Слишком это все звучало гладко, слишком походило на правду… но они ведь как раз любили, когда все просто, – кому вообще нужны лишние сложности? Шнырр Шнорринг, глядя на них, уже начал потирать руки.

– Не спеши слюни пускать, Шнырр, – сказал Бэнкс, заметив неосторожную улыбочку доносчика. – Ты еще не заработал свои денежки.

– Но я… это… как же?!

– Еще проверить нужно, что ты там навынюхивал.

– Нда-а, а то знаем мы таких.

– Оскорбляете?! – возопил Шнырр. – Да я! Столько лет! Верой и правдой!

– «Верой и правдой», говоришь? – прищурился Бэнкс. – Был у нас тут когда-то такой, который верой и правдой. А потом сочинять начал. Помнишь своего предшественника, Шнырр? Помнишь, что с ним стало, когда он решил подзаработать сверх положенного?

Шнырр помнил. Он прекрасно помнил. И поэтому его лицо непроизвольно передернулось. Свое место личного осведомителя у господ Хоппера и Бэнкса он получил не просто так. Прошли годы, а мозоли на его руках, натертые удавкой, до сих пор никуда не делись.

– Так когда я смогу получить свою плату? – Шнырр неуверенно поежился. – Я столько накаблучил сегодня по всему городу… и мои сведения… по такому-то делу! Это ведь важное дело, я прав, господа хорошие?

Хоппер уже было кивнул и раскрыл рот, собираясь согласиться, но Бэнкс его опередил:

– Это просто одно из текущих дел, – с деланым безразличием заявил он. – Сильно губы-то не раскатывай, Шнырр. Есть еще что доложить?

– Нет, сэр. Так когда я?..

– Как оформим арест твоего Келпи, так и тебя осчастливим. А теперь свободен.

– Да, сэр. Понял вас, сэр. Доброй вам ночи.

Шнырр попятился. Через шаг почтительно приподнимая котелок, прошел через зал, в котором уже почти все констебли спали в обнимку со своими кружками и храпели, завалившись на столы, напоследок кивнул и был таков.

– Что думаешь? – спросил Бэнкс, когда доносчик исчез в неприметной дверке сбоку от лестницы.

– Предположу, что этот малый заметно ускорил процедуру.

– Ты прав.

– Что будем делать? Подождем, пока закончится шквал, и тут же нагрянем в эту ГНУМП?

– ГНОПМ, вернее. – Бэнкс выглядел довольнее кота, упившегося ворованным молоком. – Разумеется, первым делом туда. Сцапаем бабочника, а уж бабочник приведет нас и к самой бабочке.

– А эти болваны, – самодовольно добавил Хоппер, – саквояжный докторишка и мелкий его приспешник, останутся с носом. Давай, что ли, выпьем за хорошо проделанную работу!

– Ну, за такое я ж всегда согласен.

Но радость констеблей была недолгой: оба с грустью и тоской обнаружили, что в почти пустых кружках плещется что-то лишь на дне, да и то эта гадость давно уже выдохлась.

И тут, будто специально по заказу, словно у мистера Брекенрида был день рождения и он вдруг решил облагодетельствовать всех кругом, перед столиком вокзальных констеблей возник мальчишка с зализанными назад волосами и узким лицом. Мальчишка этот появился столь внезапно, будто вылез из-под соседнего стола, – к слову, Хопперу показалось, что так оно и было, но кто в действительности доверяет боковому зрению? К тому же в руках мелкий с трудом удерживал две полные кружки, и это решительно придушило любые подозрения.

Паренек походил на юного родственника одного из коллег-полицейских. Рукава рубашки закатаны до локтей, взгляд дерзкий, воротник небрежно расстегнут, галстука нет. Мальчишка выглядел так, словно только что дрался в одном из углов паба и лично победил целую стаю здоровенных крыс. Подобная дерзость лично Бэнксу импонировала, и он даже пожалел, что это не его личный сын или на худой конец племянник.

– Это еще что значит? – тем не менее сурово спросил толстый констебль, кивая на кружки в руках у мальчишки.

– Счастливая случайность? – добавил Хоппер и сглотнул – его горло уже преждевременно ощущало, как по нему течет эта чарующая синеватая жидкость.

– Это вам, господа констебли, – сказал мальчишка. – С почтением от моего дядюшки, мистера Уилсона.

– Что еще, дери его, за Уилсон? – хмуро спросил Хоппер.

– Он констебль, сэр.

– Ясно, что не портовая девка, раз ты здесь, – усмехнулся Бэнкс.

– Мой дядюшка передает, что это уплата долга.

– Постой-ка, это Уилсон с угла Роузвуд и Паркс? – догадался Хоппер.

– Нет, – вставил Бэнкс и многозначительно поглядел на напарника. – Это Уилсон с Семафорной площади. Это тот долг, помнишь?

– А. Тот долг.

Мальчишка быстро закивал.

– Ну что ж, это неплохое начало. – Констебли взяли протянутые кружки. – Но передай дядюшке, что парой пинт он не отделается.

– Передам, сэр.

– Еще передашь дядюшке наше почтение. А теперь сгинь отсюда.

– Передам, сэр. Слушаюсь, сэр.

После этого мальчишка ретировался, прошмыгнул меж столов и опустился на пустующий стул в дальнем углу зала на втором этаже. Спящие кругом констебли, разумеется, не обращали на него внимания, а те двое, которым он доставил эль, о нем уже и думать забыли. Они решили как следует отметить прорыв в деле: кружки стукнули друг о друга, эль захлюпал, перетекая в жадные глотки.

Настроение констеблей улучшалось с каждым глотком, но при этом сами они становились все более вялыми и сонными, а мальчишка, глядя на них, нервно и нетерпеливо теребил в кармане стеклянный пузырек некоего раствора.

В какой-то момент толстяк Бэнкс отметил, что Хоппер уже вовсю храпит, спрятал лежавшие перед ним на столе револьверы и отправился догонять напарника в стране снов. Буквально через пару мгновений он уже протяжно и с присвистом храпел.

Что касается коварного мальчишки, то он еще какое-то время выжидал, после чего поднялся со стула, прошел через зал и подкрался к спящим вокзальным констеблям. Оглядевшись, он убедился, что никто не смотрит, и, затаив дыхание, засунул тоненькую кисть в карман мундира толстяка. Нащупав там конверт, осторожно потянул его и с ловкостью опытного воришки извлек на свет.

Завладев конвертом, мальчишка проверил его содержимое, улыбнулся и, стараясь не шуметь, спустился на первый этаж паба, а затем двинулся к двери, ведущей в погреб.

Возле стойки мистер Брекенрид все еще наливал парочке самых выносливых служителей закона, и их нетрезвая свара между собой сослужила мальчишке хорошую службу: пользуясь тем, что трактирщик отвлекся, он проскользнул в погреб. Спустившись по лесенке, мнимый племянник констебля Уилсона прошмыгнул между рядами бочек и стеллажами с винными бутылками, после чего открыл люк в дальнем углу погреба и нырнул под землю. Там он взял оставленный сюртук и двинулся в путь.

Где-то через полчаса, а то и меньше (он не следил за временем) паренек оказался уже под собственным домом, взобрался по металлическим скобам-ступеням, потянул за рычаг.

Круглая крышка люка поднялась, и он выбрался из подземелья в чулан. Затем на цыпочках выскользнул из него в прихожую и уже было двинулся к вешалке, чтобы повесить на нее свой сюртук. Но не успел сделать и шага…

Почуяв знакомый запах вишневого табака, мальчик потянул носом воздух и испуганно обернулся.

– А теперь расскажи мне, – раздался железный голос, – где тебя носило и что это за вид?

Кеб катил по тихой тенистой аллее, засаженной разлапистыми буками и грабами.

Ленивый, сонный ветерок подхватывал опавшие листья. От закончившегося прошлой ночью шквала не осталось и следа, если не считать редкие клочья тумана у корней деревьев.

По узкой зеленоватой мостовой неторопливо продвигались экипажи. По тротуару туда-сюда шмыгали люди на моноциклах и паровых роликовых коньках. Стучали каблуки и подбойки на тростях, скрипели колеса детских колясок. Прохожие здоровались друг с другом, приветливо улыбались. Как ни странно, улыбки эти были не туго натянутыми, словно бельевые веревки вечно ворчащих хозяюшек с Хартвью или Бремроук, а выглядели как настоящие, искренние улыбки из жизни, когда все хорошо и никаких серьезных бедствий не намечается.

Семафор переключился на красный – и кеб остановился на углу.

На перекрестке стоял вполне добродушный с виду констебль. Он весьма смутил одного из пассажиров остановившегося кеба, поскольку на его лице не читалось ни недовольства, ни презрительности, ни даже ехидства – полицейский просто желал прохожим доброго дня, следил за тем, чтобы никто не попадал в затруднительные ситуации, и явно был готов прийти на помощь в случае чего. Констебль отчаянно не походил на своих коллег, которые собирались в пабе «Колокол и шар». Впрочем, это был отнюдь и не Тремпл-Толл. Прошло уже примерно полчаса с момента, как кеб преодолел Угрюмый бульвар – негласную границу между Саквояжным районом и Сонным, который официально именуется Сонн…

Джаспер отвернулся от окна и посмотрел на дядюшку. Тот сидел напротив, как всегда хмурый и молчаливый. Глаза его холодно поблескивали в тени от полей цилиндра. Глядел он перед собой, о чем-то думал. Присутствия племянника доктор Доу словно не замечал.

– Ты все еще злишься? – спросил мальчик.

Что ж, повод действительно был. Джаспер не только нарушил данное дядюшке обещание отправиться спать, но и пустился в опаснейшую авантюру, которая лишь чудом, по мнению дядюшки, окончилась благополучно.

Когда Джаспер вернулся из полицейского паба домой и наткнулся на немигающий дядюшкин взгляд, он тут же понял, что все его предыдущие размышления о переменах, произошедших в Натаниэле Френсисе Доу, можно смело забыть, поскольку встретил его хорошо знакомый бессердечный автоматон.

Дядюшка не кричал на него, не устроил ему бесхитростную взбучку в стиле злобных взрослых из бедных кварталов Саквояжного района или хладнокровных, высокомерных, но намного более жутких взрослых из кварталов не-таких-уж-и-бедных. Он ничего не говорил. Даже не поднялся из кресла. Просто сидел и слушал.

Джаспер как на духу рассказал, что именно сообщил ему мальчишка из паба «В чемодане», рассказал, что побудило его отправиться в «Колокол и шар».

Как только он признался, где именно пропадал, дядюшку словно перемкнуло. Он ушел в себя и, казалось, зачерпнул ведром немного тьмы, плещущейся на дне души. До сего момента доктор полагал, что племянник отправился к мистеру Киттону, чтобы поздороваться после возвращения и поболтать о различных глупостях, вроде крыс с двумя головами, – ведь и правда, куда ему еще идти?

Он не сделал поблажку, даже когда узнал, какие важные сведения добыл Джаспер. И вообще вел себя так, словно племянник его то ли предал, то ли еще что-то в том же духе. В общем, это был старый недобрый дядюшка. Он лишь поинтересовался:

– Что это за ужас приключился с твоей головой? Ты что, боксер из порта?

– Это маскировка, – Джаспер ткнул пальцем в свои влажные, зачесанные назад волосы. – Так ходят констебли, когда они без шлемов.

– Никогда не видел констеблей без шлемов. Думал, у них вообще волос нет. Отвратительно.

Это было едва ли не последним, что сказал дядюшка.

Весь день, пока бушевал туманный шквал, Джаспер провел у себя в комнате. «Думал о своем поведении». Точнее, он должен был о нем думать, но все его мысли вращались лишь вокруг расследования. А еще Джаспер невероятно страдал: бездействие настолько противоречило его неугомонной натуре, что к вечеру следующего дня он уже не мог найти себе места.

Зашел молчаливый дядюшка – принес чашку сиреневого чая, так же молча ушел. Чай немного помог: наверное, дядюшка капнул туда успокоительную микстуру. И все равно ощущение бессмысленности растрачиваемого попусту времени никуда не делось. Нервное возбуждение постепенно переросло в скуку – особенно Джаспера злило, что ее нельзя было скрасить приключениями мистера Суона из «Романа-с-продолжением» – он ведь был наказан.

Ко всему прочему дядюшка запретил миссис Трикк давать племяннику печенье; ел Джаспер строго по расписанию, и то лишь различные гадости вроде тушеной капусты с капустными котлетами, капустного супа, капустной каши и «Шу-флёрр» – так витиевато и подло называлось рагу из цветной капусты. Вскоре на капусту Джаспер уже глядел с ненавистью. Более жестоким дядюшка быть просто не мог…

Джаспер сидел у окна, смотрел на белесую марь, пытался в ней что-либо различить. Больше всего он боялся за мистера Келпи, которого эти констебли-остолопы непременно арестуют, как только распогодится. Ну а когда шквал закончился, Джаспер понял, что просто не может оставаться на месте и ничего не делать. Он решился. Решился снова нарушить дядюшкин запрет и покинуть дом. Ему нужно было улизнуть втихаря и добраться до научного общества, чтобы предупредить мистера Келпи.

Собравшись с духом, Джаспер повернул дверную ручку и с ужасом понял, что дверь его комнаты заперта. Ну что за прохиндейство! Дядюшка перешел все границы!

В этот момент в самом Джаспере будто по щелчку включились прежние эмоции, которые он временами испытывал к своему личному злодею Натаниэлю Френсису Доу. Впрочем, они не успели как следует разгореться – неожиданно скрипнул ключ, дверь открылась, и в комнату, лязгая своим железным сердцем, вошел дядюшка Натаниэль. Он сказал:

– Собирайся, мы выезжаем.

Не прибавив больше ни слова, дядюшка развернулся и направился к лестнице…

Спустя минут десять доктор Доу и его племянник покинули дом в переулке Трокар и сели в ожидавший их кеб. Мальчик не обратил внимания на адрес, который дядюшка назвал кебмену, и, лишь когда они оказались на площади Неми-Дрё, а затем поехали дальше на запад, он понял, что путь их лежит отнюдь не в научное общество.

– Куда мы едем? – спросил Джаспер недоуменно.

– В Сонн, – последовал ответ. – В Клуб охотников-путешественников.

– Но зачем нам в этот клуб?! Нам нужно предупредить мистера Келпи!

– Успеется. – Доктор Доу пожал плечами, словно его совершенно не заботила судьба бедного помощника главы кафедры лепидоптерологии.

– Его арестуют! Его схватят! – начал было Джаспер, но дядюшка поднял руку, успокаивая его.

– Мы пробудем в Сонн недолго. К тому же все учтено.

Когда Джаспер поинтересовался, что это должно значить, дядюшка пояснил, что время у них есть, так как еще полдня, а то и больше все констебли Саквояжного района будут заняты последствиями туманного шквала.

После этого доктор Доу надолго замолчал, предоставив Джаспера самому себе, его мыслям и видам, открывавшимся из окна кеба…

Вот так и вышло, что они сидели в этом экипаже, ехали через Сонн. И когда молчание стало совсем уж невыносимым, Джаспер его нарушил:

– Ты все еще злишься?

Мальчик уже решил было, что дядюшка так и не ответит, но тот поглядел на него и сказал:

– Это не злость. Если бы я злился, я бы не взял тебя с собой.

– Дядюшка, я…

– Ты понимаешь, что случилось бы, поймай тебя кто-то в полицейском пабе?

– Я не…

– В лучшем случае тебя бы избили до полусмерти и вышвырнули бы оттуда прямо в туманный шквал. В худшем… – доктор на мгновение замолчал, будто пытался изобрести для племянника наиболее неблаговидную судьбу. – Если бы Бэнкс и Хоппер поймали тебя при попытке стащить фотокарточки, они бросили бы тебя в застенок Дома-с-синей-крышей. А после тобой занялся бы какой-нибудь изверг вроде судьи Сомма. И я не смог бы тебе никак помочь. Думаешь, мне хотелось бы стоять и смотреть, как тебя вешают где-то на задворках квартала Хайд?

– Дядюшка, я…

– Я не злюсь, – доктор Доу покачал головой, и в его голосе прозвучало не столько разочарование, сколько едва уловимая обида. Джасперу даже стало не по себе. – Я знал, что ты начнешь встревать во все что ни попадя, если мы возьмемся за это дело. Я сам тебя подтолкнул к этому. То, что произошло, – сугубо моя вина, и ответственность лежит на мне. Я совершил ошибку, полагая, что ты уже достаточно взрослый, чтобы обдумывать свои шаги и просчитывать последствия. Прежде наличие у тебя логики, не присущей детям твоего возраста, несколько притупляло чувство моего волнения за тебя, иначе я ни за что не оставлял бы тебя с мистером Киттоном и ему подобными наедине. Я знал, что ты умный, умнее многих взрослых… а еще я верил тебе, поскольку до недавнего времени ты от меня ничего не скрывал и никогда не лгал мне.

Джаспер покраснел от стыда и потупился, а дядюшка продолжал:

– Я обещал твоей матери, что ты не умрешь по нелепой случайности. Почему-то она боялась именно этого. И теперь я понимаю почему.

– Риск того стоил! – вспыхнул мальчик и вскинул глаза на дядюшку. – Если бы я рассказал тебе, что задумал, ты бы ни за что не позволил мне это сделать! И ты зря думаешь, что я, как какой-то дурак, попался бы! Нет! Я бы ни за что не попался! Я все продумал! Я даже замаскировался! И они бы ничего не заметили, потому что я взял твой «Сноррин доктора Глэдфью» из шкафа в кабинете и подлил его в эль Хопперу и Бэнксу.

– Я заметил его отсутствие. Почему ты предпочел «Сноррин доктора Глэдфью» хорошо зарекомендовавшему себя «Сонному сну» от доктора Слиппинга?

– Он быстрее действует, и в побочных эффектах у него чихота, тошнота и высыпание на…

– Весьма коварно.

– Спасибо.

– Это не был комплимент.

Дядюшка произнес это настолько отчужденным голосом, что у Джаспера не осталось сомнений по поводу того, что он думает о маленьких воришках, крадущих его лекарства. К своим скляночкам и тюбикам дядюшка относился с маниакальной дотошностью и едва ли не нежностью. В том, что касалось всяческих пилюль, драже, глоссет, различных линиментов, притирок, сиропов и порошков, он напоминал одержимого коллекционера, оправдывая свой заставленный лекарствами стеклянный шкаф в кабинете сугубо целесообразностью и желанием всегда иметь под рукой то, что может спасти чью-то жизнь. Но Джаспер знал, что на деле дядюшку просто умиляет все это многообразие форм и расцветок таблеточек, а каждую пилюлю для больного он едва ли не отрывает от сердца.

Пару раз в неделю дядюшка занимался тем, что, сидя за своим столом, с удовольствием и тщанием перераскладывал, каталогизировал все имеющиеся у него лекарства и подводил им учет. Что ж, вероятно, сейчас он уже восполнил потерю крошечной склянки с ускоренным снотворным, а чтобы не было так жаль утраты, наверное, побаловал себя походом в аптеку мистера Лемони и покупкой дюжины пилюль от сердечных паразитов или еще чего-то подобного.

– Ты учел, что стандартных трех капель для таких громил не хватит? – спросил дядюшка.

– Да. Я капнул по шесть.

Доктор покачал головой.

– Я узнал много важного, – хмуро проговорил Джаспер.

– Это так. – Дядюшка не стал спорить.

– Выяснил новые сведения о людях в черной одежде.

– Верно.

– Добыл фотокарточки.

– Я знаю.

– Я никуда не денусь.

Дядюшка вздрогнул.

– Что? – спросил он.

Джаспер пристально поглядел на него.

– Я все знаю, – сказал мальчик. – Миссис Трикк, доктор Горрин и ты сам… вы все ведете себя так, будто по-прежнему не верите, что я вернулся. Как будто думали, что я решил остаться у бабушки навсегда. Но я же здесь. И ни за что там не остался бы. Мне там ужасно не понравилось. Там скучно, занудно и невыносимо.

– Ну да, вряд ли моя мама позволила бы тебе участвовать в охоте на жутких тварей.

– Она не позволяла мне даже раскрывать рта в присутствии взрослых, – пожаловался мальчик. – И мне было разрешено заниматься только детскими делами. А детские дела в ее понимании – это складывать рубашки, начищать обувь и читать книжки о хороших манерах. Она говорила, что, если начнется война, я не смогу взять с собой на фронт слуг, которые будут складывать мои рубашки и чистить мне башмаки, но при этом даже на войне хорошие манеры мне не повредят.

Доктор Доу понимающе кивнул.

– Это вполне похоже на маму, – сказал он. – После курса идеального складывания рубашек следует курс идеальных воротничков – уголок к уголку, одинаковое расстояние…

Джаспер непроизвольно поглядел на дядюшкины воротнички – судя по всему, этот курс он освоил безукоризненно.

– Мы с Сиренией… с твоей мамой за все наше детство играли как самые обычные дети лишь шестнадцать раз. Хотя правильнее будет сказать, что я – шестнадцать, а твоя мама – пятнадцать. Как сейчас помню: у нее тогда был урок «Как отучить гувернантку от сплетен и какой клей лучше всего подойдет, чтобы склеить ей губы».

Джаспер рассмеялся. А потом вдруг вспомнил, что дядюшка никогда не шутит, вспомнил свое пребывание у бабушки, и ему стало совсем не до смеха.

– Она хотела меня постричь, – проворчал он. – Говорила, что я похож на ворону. Но я сказал ей, что у меня особая болезнь, которая передается только через ножницы и убивает наповал. И что ты прописал мне не стричься.

– Неужели? – Было видно, что дядюшка не знает, хмуриться ему или снисходительно поднять бровь.

– И знаешь, что она сделала? Принялась рассуждать, какой из цирюльников в округе менее всего ценен для общества. Она всерьез собиралась принести какого-то бедолагу в жертву, но постричь меня! Там было так отвратно, что я как будто умер. И все время хотел поскорее вернуться.

– Ну да, а здесь еще и таинственные убийства, расследования, приключения, как в твоем этом романе.

– Намного лучше! – заверил Джаспер и широко улыбнулся. Судя по всему, дядюшка действительно на него не злился. – Ты вообще думал о том, что я тебе рассказал? О том, что мне удалось узнать?

– Разумеется. Это слишком важные сведения, чтобы их игнорировать. И мы их проверим. Но прежде я хочу проверить кое-какую свою гипотезу.

– О, ты что-то придумал?

– Не спеши радоваться. Повторяю: это всего лишь гипотеза.

– Ну, раз мы едем в Клуб охотников-путешественников, то это не просто гипотеза, – блеснул своей «необычной для ребенка» логикой Джаспер.

Доктор Доу поглядел в окно. Кеб проезжал мимо ботанического сада. Над оградой нависали огромные бутоны-ловушки плотоядных мухоловок. Эти растения явно обладали нравом собак, выглядывающих из-за забора в поисках, кого бы цапнуть. Прохожие старались обходить ограду, поскольку хищные цветки и в самом деле выглядели голодными – вероятно, смотритель сада их еще сегодня не кормил…

– Это дело… – отстраненно проговорил доктор. – Я просто гляжу на него как на болезнь. Я пока что не знаю, что это за болезнь и как ее лечить. Я вижу симптомы, провожу анализы, прослеживаю развитие и стадии.

– Дело в Черном Мотыльке? – спросил Джаспер.

– Черный Мотылек – это мнимый симптом, за которым прячется истинный. Болезнь полагает, что я ухвачусь за то, что мне пытаются сунуть прямо под нос. Этот коварный недуг хочет, чтобы я применил лечение и… сам же и убил больного. Я надеюсь, ты уловил мою аналогию…

– Дело не в Черном Мотыльке, – заключил Джаспер.

– Вот именно. Меня не оставляет чувство… вернее, подозрение. Понимаешь ли, Черный Мотылек слишком явный, как это назвали бы господа констебли, фигурант в деле. Он настолько примечателен, что одним своим незримым присутствием затмевает собой все остальное. Причем настолько, что каждый вовлеченный в это расследование считает, что просто обязан надеть пробковый шлем, взять штуцер и отправиться на охоту за ним.

– Думаю, они это делают с сачком, – со смехом произнес Джаспер, тут же представив неловкого пухленького мистера Келпи, вооруженного длиннющим ружьем, которое тот, наверное, даже не удержит в руках.

Дядюшка задумчиво покачал головой.

– Тебе кажется, что Черный Мотылек – это просто… м-м-м… приманка? Но зачем?

– Гипотеза, о которой я говорил. Ты ведь следил за господами констеблями до Клуба охотников-путешественников, не так ли? Ты слышал, что они обсуждали. Что ты думаешь об этих джентльменах-охотниках?

Джаспер нахмурился и закусил губу.

– Ну, флики говорили…

– Господа констебли, – строго исправил дядюшка.

– Да. Господа констебли говорили, что члены этого клуба снобы, что они хвастаются тем, каких они зверей убивают, какие привозят шкуры.

– Вот именно. А еще, даже будучи в экспедиции, они отправляют в клуб фотокарточки, чтобы их товарищи прослеживали их путь, заключали пари и тому подобное.

– Я не совсем понимаю, дядюшка…

– Эти люди, словно заядлые курители дурмана из Гари, не могут жить без своего наркотика. А их наркотик – это острота ощущений и жажда отнимать жизни. Помешанные на убийстве живых существ, привилегированные и пользующиеся одобрением в обществе, они возвращаются с охоты и все время проводят дома в ожидании следующей охоты. Думаю, они многое готовы отдать, чтобы это ожидание сократилось. У меня есть предположение, что Черный Мотылек был привезен сюда и выпущен на свободу, чтобы стать предметом травли. Это сильный, опасный хищник, который может не только дать отпор, но и напасть первым, – он уже это доказал. Изловить его трудно. Более того – он и вовсе долгое время считался вымыслом. Просто превосходный зверь для всякого любителя охоты.

– Они решили устроить на улицах Габена… эм-м… как там было в «Романе-с-продолжением»? Ну, когда мистер Суон противостоял браконьерам в жаркой Занзибби.

– Сафари, – ненароком выдал, что читал роман, доктор Доу, но Джаспер не обратил внимания. Его поглотила дядюшкина гипотеза.

– Сафари, да. Думаешь, они устроили сафари и ловят Черного Мотылька по всему городу? И те типы в черном тоже из джентльменов-охотников?

– Быть может, они и были охотниками, но джентльменами точно не являлись, – презрительно сказал доктор Доу. – Джентльмены не стали бы стрелять там, где присутствуют женщины и дети. Да и вторжениями в чужие квартиры, как и похищениями, они нечасто занимаются…

Договорить доктор Доу не успел, так как экипаж качнулся и встал.

– Прибыли, господа! – сообщил кебмен с передка, и пассажиры, покинув кеб, ступили на мощенный зеленой плиткой тротуар Сонн…

…Весь обратный путь в Тремпл-Толл внутри экипажа царила атмосфера величайшего разочарования.

Доктор Доу сидел прямо, совершенно не шевелился и вообще не моргал. Джаспер даже испугался, что его парализовало. Как и предполагал дядюшка, в Клубе охотников-путешественников они пробыли недолго, но на этом его удачные догадки, к сожалению, закончились.

Как только они вошли, управляющий, невысокий, полноватый, но весьма бодренький старичок, с вежливой настойчивостью, которую доктор Доу называл пассивной агрессией, попытался не столько узнать, кто они и куда направляются, сколько выставить их (кто бы они ни были) вон – обратно по мраморным ступенькам на зеленоватый тротуар.

Но лишь стоило доктору Доу сообщить, что он хочет внести пожертвование в фонд клуба, отношение управляющего к посетителям коренным образом изменилось. Их спешно и весьма почтительно (на языке доктора Доу это называлось «мармеладное лицемерие») повели через широкий коридор, стены которого были сплошь увешаны головами различных животных. Глядя на них, Джаспер испытывал жалость: хоть все эти животные скалили пасти, в застывших глазах читался предсмертный ужас.

Коридор упирался в мраморную лестницу, устланную темно-красным ковром. Поднявшись на второй этаж, посетители оказались перед чучелом гигантской зеленой змеи, в основании которого стояла бронзовая табличка: «Наурийская анаконда. Трофей сэра У. Дж. Пемброуза».

Как следует рассмотреть жуткую змею Джасперу не дали (дядюшка лишь многозначительно покачал головой: мол, мы здесь не за этим). Управляющий провел их в полутемный, заставленный креслами и диванами зал. Там было трудно что-либо разглядеть из-за облаков табачного дыма. Джаспер видел усы, трубки, парочку механических собак, чьи-то блестящие туфли. Оставив посетителей у резной двери в глубине зала, управляющий вошел в кабинет. Пробыв там не больше минуты, он вернулся и сообщил, что их ожидают, после чего удалился.

В кабинете доктора Доу и его племянника встретил лично господин учредитель клуба, престарелый джентльмен с выправкой отставного военного. Позже доктор сказал Джасперу, что, вне всякого сомнения, когда-то глава клуба служил в колониальных войсках – Натаниэль Доу узнал работу военных врачей, приписанных к региону Хартум: след от старой раны на скуле господина учредителя почти стерся, но характерный шов (крест – крест – линия – крест) все еще угадывался. Помимо этого бронзовый загар въелся в старика так глубоко, что превратился в природный оттенок кожи, довольно причудливо контрастирующий с пышными седыми бакенбардами, переходящими в подкрученные усы.

Посетители представились, и глава клуба предложил им вино и сигары (не исключая Джаспера), на что доктор Доу вежливо, но настойчиво отказался и осуждающе глянул на племянника, придушив зарождающийся в глазах мальчика блеск.

Когда они опустились в удобные кожаные кресла, произошло то, чего Джаспер совершенно не ожидал. Ничуть не смущаясь, дядюшка выдал на его памяти самую сложную, продуманную и изощренную ложь собственного изобретения. Если бы племянник сам ее не услышал, он ни за что бы не поверил, что дядюшка на подобное способен. Доктор Доу сообщил господину учредителю о том, что намерен пожертвовать весьма крупную сумму на нужды клуба и, разумеется, за свое щедрое вложение он рассчитывает понаблюдать за охотой.

Судя по тому, что старик в ответ просто кивнул, просьба не была из ряда вон. Он тут же подтвердил это: состоятельные джентльмены в Габене нередко платят, чтобы тем или иным образом поучаствовать в экспедициях, в частности в охоте. Дядюшка сказал, что его интересует не просто охота, а ловля конкретного зверя, о котором ему сообщили… друзья. На слове «друзья» доктор Доу с видом профессионального заговорщика понизил голос и многозначительно прищурился. Жест был понят, и господин учредитель кивнул, мол, продолжайте.

– Речь идет о весьма необычном звере, на которого объявлена тайная охота, – сказал доктор Доу. – Спешу заверить вас, что со своей стороны готов соблюсти любые требования секретности касаемо данного мероприятия: никаких записей, никакой фотосъемки. Мои друзья… – очередная пауза, – убедили меня, что подобная охота, несомненно, лучшее приключение, которое я смог бы найти в наше скучное, монотонное, почти лишенное всяческих удовольствий время. И я просто не мог упустить такой шанс, вы понимаете?

Голова престарелого учредителя клуба, казалось, вот-вот отвалится от того, как часто он кивал.

– Вот я и хотел бы узнать, – добавил доктор, – каким образом я мог бы в этом поучаствовать. Повторяю: все будет сохранено в строжайшей тайне, инкогнито прочих участников сохранится.

– На какое животное вы хотите поохотиться?

– На легендарного Черного Мотылька.

Джаспер выжидающе поглядел на главу клуба – как тот отреагирует. Лицо старика никак не изменилось, он пожал плечами и лениво пригладил бакенбарды – в свете лампы блеснул золотом перстень, на гербе которого были изображены четыре клыка, будто бы грызущие патрон от винтовки.

– Что ж, – сказал господин учредитель, – я готов пойти навстречу такому достойному джентльмену. Позвольте мне уточнить всего пару нюансов.

– Конечно.

– Вы готовы внести аванс? – спросил старик. – Спешу напомнить, что вам предстоит лучшее приключение, которое только можно сыскать. Это ведь легендарная охота как-никак. Я бы даже сказал: событие! Ваши друзья, – он кивнул, – не ошиблись.

– Аванс, разумеется, – нетерпеливо проговорил доктор Доу. Нервозность дядюшки передалась и Джасперу. Мальчик даже слегка наклонился вперед и крепко сжал кисть одной руки другой, чтобы унять дрожь. – Какие еще нюансы вас интересуют?

– В какой стране вы желаете поохотиться на Черного… гм… вы сказали, Мотылька? Вроде бы речь шла о мотыльке, так ведь?

– Простите, я не совсем вас понимаю, – хмуро сказал доктор, и Джаспер вдруг отчетливо ощутил, что разгадка тайны ускользает от них, словно они пытаются поймать дирижабль сачком из паутины.

– В какой стране? – повторил глава клуба. – Я дам вам атлас, и вы укажете. Если вы пока не определились, то можете выбрать прямо сейчас. – Старик уже повернулся к тяжелому книжному шкафу, который стоял за его спиной.

– Простите, но я вообще не собираюсь куда-либо выезжать, – сказал доктор Доу.

– Постойте, но как же?

– Я рассчитывал поучаствовать в охоте здесь, в Габене.

– В Габене? – удивился господин учредитель клуба.

– Именно. В Габене, – раздраженно проговорил доктор Доу. – Позвольте уточнить: разве в городе в ближайшие дни не планируется охота на Черного Мотылька, организованная вашим почтенным Клубом охотников-путешественников?

– Боюсь, что нет… э-э-э… но, если вы желаете, мы можем попробовать поискать, чем…

– Нет, благодарю… – Доктор повернулся к племяннику, и тот понял его без слов – поднялся на ноги. – Видимо, произошло какое-то недоразумение. Прошу, простите нас за потраченное время, сэр. Видимо, мои… гм… друзья решили надо мной подшутить…

Разочарование. Оно поглотило доктора и его племянника, оплело их своими нитями. Всю дорогу обратно через зал, по лестнице вниз, по коридору и к выходу из здания разочарование, будто яд, травило их обоих, а когда они сели в экипаж, оно еще и усилилось.

Доктор хмурил брови и раздумывал, а Джаспер перебирал в уме все те клочки сведений, что у них имелись, вот только все равно ничего не складывалось.

– Я не могу понять, – сказал дядюшка, – как так вышло, что Клуб охотников-путешественников совершенно ни при чем, учитывая то, что мы слышали на записи. Если они даже не представляют, о чем речь… Непохоже, что господин учредитель солгал нам.

– Странно, да, – кивнул Джаспер. – Но мы могли бы узнать у него что-нибудь о сэре Хэмилтоне…

– Боюсь, этот след также ведет в тупик. Клуб, в котором мы побывали, не имеет никакого отношения к делу, кроме того, что сэр Хэмилтон (я имею в виду, настоящий) в нем состоял. Ну а фотокарточки… как жаль, что они совершенно бесполезны.

Это была правда. По добытым с таким риском у констеблей фотокарточкам разобрать лицо самозванца оказалось совершенно невозможно. На одной фотокарточке он просто стоял спиной, на другой – держал у глаза подзорную трубу, на третьей с его пробкового шлема до самой шеи свисала мелкая москитная сетка, а на общем портрете с профессором и Вамбой неудачный блик слишком подозрительно прошелся как раз поперек его носа, размыв и засветив лицо.

Почти всю дальнейшую дорогу доктор Доу и Джаспер просидели в молчании. Каждый думал о своем, но, как только кеб оказался в Тремпл-Толл и затрясся по кривой, горбатой брусчатке Саквояжного района, мальчик решил, что более откладывать другой важный разговор нельзя.

– Мы скоро приедем, дядюшка, – многозначительно сказал Джаспер.

До этого момента доктор и его племянник не обсуждали мистера Келпи и его участие во всем происходящем. Джаспер не верил в историю Шнырра Шнорринга, но даже он не мог спорить с тем, что выдумать ее полицейскому осведомителю бы не удалось, – слишком уж многое в ней соответствовало тому, что уже знали они с дядюшкой: люди в черной одежде, их планы, фамилия Келпи, упоминание ГНОПМ и профессоров.

– Ты ведь говорил, что видел человека с кофром на вокзале, – напомнил Джаспер. – Неужели это был мистер Келпи?

Доктор наделил племянника тяжелым взглядом.

– Теперь, когда у нас есть сведения из полицейского паба, я не могу со стопроцентной уверенностью утверждать, что это был не мистер Келпи. – Предвосхищая возмущение Джаспера, он добавил: – Рост и комплекция соответствуют.

– Ты правда думаешь, что мистер Келпи мог взять и убить профессора Гиблинга? Они же были так близки! Мистер Келпи… он ведь… он такой добрый.

– Это Габен, Джаспер, – угрюмо проговорил дядюшка. – Здесь с кем угодно может произойти что угодно. И даже люди, которые кажутся нам хорошими и порядочными, в любой момент способны нас неприятно удивить. Я бы предпочел не строить предположения, а выяснить у мистера Келпи все лично. И скоро мы выясним.

Он кивнул на окно. Кеб подъезжал к Габенскому научному обществу Пыльного моря…

…Лишь только Джаспер и доктор Доу зашли в кабинет профессора Гиблинга, как мистер Келпи, сидевший за столом и что-то писавший в большой тетради, бросил на них быстрый испуганный взгляд, который тут же попытался замаскировать добродушной улыбкой.

Разумеется, у него ничего не вышло. Джаспера кольнуло неприятное ощущение. Ему впервые показалось, будто подслушанное им в полицейском пабе – правда.

– О, господин доктор, мастер Джаспер! Мое почтение! – воскликнул мистер Келпи и задел локтем чернильницу. – Вы, верно, пришли за фонарем. Он еще не готов. К сожалению, все имеющиеся у нас фонари для ловли чернильных червоточцев либо битые, либо слишком малы, чтобы привлечь Черного Мотылька. Этим утром я сделал заказ стекольщику из «Френн и Тоуард», он приступил к работе всего пару часов назад. Вы понимаете, туманный шквал – мастерские и лавки только-только открываются.

Мистер Келпи выглядел еще более нервным, чем обычно. Еще сильнее потел, часто-часто моргал, постоянно тянулся за платком. Быть может, он таким был и раньше, просто теперь Джаспер глядел на него совершенно другими глазами. Подмечал то, на что прежде не обращал внимания, так как при знакомстве нарочитая нелепость и неловкость этого маленького человечка совершенно не вязались с образом жестокого убийцы или таинственного заговорщика, который мальчик нарисовал в своем воображении.

– Мы пришли не только за этим, мистер Келпи, – сказал доктор. – В деле появились новые сведения.

– Да? Я весь внимание.

– Прежде я бы хотел спросить: мистер Келпи, вы ничего не хотите нам рассказать?

– Что? Э-э-э… я… – бабочник отвел взгляд. Было видно, что он то ли стыдится, то ли чего-то боится. – Я…

– Тогда я с вами сам поделюсь, – неприкрытую враждебность в тоне доктора Доу не уловить было попросту невозможно, но мистер Келпи ее не заметил. Или сделал вид, что не заметил.

Бабочник суетился, словно забыл, что собирался сделать. То он что-то искал среди бумаг на столе профессора, то пытался промокнуть тряпицей пролитые чернила, то рылся в карманах в поисках платка. Доктору Доу его мельтешение быстро надоело.

– Мистер Келпи, – резко сказал он, – извольте прекратить весь этот сумбур. Вам стоит меня выслушать.

– Э-э-э… хорошо, – негромко произнес помощник главы кафедры лепидоптерологии. – Вы ведь не будете против, если я при этом займусь раскрытием?

– Простите, чем?

– Раскрытием. Это важный этап в подготовке экземпляров для занесения их в коллекцию общества.

– Сейчас на это нет времени ни у нас, ни у вас, и я бы советовал вам…

– О, нет-нет! – воскликнул бабочник. – Боюсь, я не могу отложить это дело на потом, поскольку многие экземпляры будут безнадежно испорчены.

Мистер Келпи торопливо поднялся на ноги и вышел из-за стола:

– Мы прекрасно можем поговорить и во время раскрытия, уверяю вас. Прошу, проследуйте за мной в эксикаторную комнату.

Мистер Келпи прошел мимо пылающего молчаливым возмущением доктора и недоуменного Джаспера и покинул кабинет. Посетителям не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ним.

Помощник главы кафедры отворил соседнюю дверь, повернул газовый вентиль и осветил небольшое помещение, отдаленно похожее на хирургическую операционную. Белый кафель, непонятного назначения машины, множество банок на полках. Стоявший у стены эксикаторной комнаты оцинкованный рабочий стол тут же пробудил в голове у Джаспера дурные мысли об вскрытиях и разрезаниях.

– Здесь мы разглаживаем бабочек, – пояснил мистер Келпи и, сняв с вешалки белый полотняный фартук, быстро надел его. – Не все они поступают к нам в развернутом виде – часто приходится особо готовить некоторых для экспозиций и коллекций.

Мистер Келпи подошел к одной из машин и, потянув за рычаг, включил ее. Механизм загудел. Лепидоптеролог извлек из кармана пачку спичек и поджег горелку, открутил вентиль, поддавая жару; жидкость в стеклянных сосудах, установленных в верхней части машины, начала нагреваться.

– Мы используем здесь пар, – добавил бабочник. – Пар расправляет сморщенные, слепленные крылышки. Эти стеклянные эксикаторы, – он указал на сосуды, – основной инструмент для того, чтобы экспонат стал, собственно, экспонатом. До тех пор это всего лишь заготовки.

Мистер Келпи повернул одну из ручек на корпусе машины – и в эксикаторы посыпались бесцветные игольчатые кристаллы.

– А это фенол, карболовая кислота, чтобы предохранить заготовки от гнили и плесени. Заплесневелая бабочка – что может быть хуже!

– Фенол токсичен, – заметил доктор Доу. – Вы ведь это знаете?

– Разумеется. – Мистер Келпи указал на тонкие трубки-гармошки, ведущие от котлов куда-то прочь из помещения. – Мы отводим кислотные пары прямо к арахнологам. Никогда не любил пауков… – Он хихикнул, но наткнулся на настороженные и преисполненные подозрительности взгляды посетителей. – Я шучу! Что же вы!

Мистер Келпи позволил машине работать автономно, а сам сел за стол. Зажег лампу и, взяв пинцет, склонился над сложной системой увеличительных стекол.

– Ой-ой-ой, – пробормотал он себе под нос. – Головка глядит набок. Это так некрасиво, так неизящно… Но ничего, крошка, мы все поправим…

Джаспер разглядывал бабочек, которые уже сохли на столе, прицепленные к лентам булавками. Ему вдруг на мгновение стало нехорошо. Что-то кольнуло глубоко в груди, словно его самого укололи булавкой. Но недомогание прошло почти сразу, как появилось.

Жидкость в емкостях забурлила, раздался свист, и мистер Келпи направился к машине. Взяв тонкую лопаточку, на которой лежали два сморщенных комка, он положил их на тонкую сеточку, натянутую на обруч. Сам этот обруч поставил на специальную подставку в сухой части стеклянного эксикатора и плотно закрыл крышку, предоставив пару проходить через сеточку из нижней части сосуда в верхнюю.

Доктор Доу устал ходить вокруг да около, или же, что более соответствовало ситуации, бессмысленно топтаться на месте и тратить драгоценное время:

– Мистер Келпи, скоро сюда прибудет полиция.

– Полиция? – удивился мистер Келпи. Он взял со столешницы несколько булавок.

– Именно. Они явятся арестовать вас.

– Но за что?! – Бабочник вдруг замер и испуганно глянул на доктора, перевел взгляд на Джаспера. – Я ведь ничего не сделал.

Доктор покачал головой, а мальчик сказал:

– Они думают, что вы убили профессора Руффуса, мистер Келпи.

– Что? Я… я не убивал его… Зачем мне это делать?! Мы были очень дружны с профессором! Я его знаю двадцать лет!

– Они считают, что вы убили его, а до того убили и профессора Гиблинга, чтобы занять место главы кафедры.

– Смехотворно! – презрительно рассмеялся мистер Келпи.

Доктор шагнул к нему, и бабочник отпрянул. После чего понял, как это подозрительно выглядело, и, собрав всю свою волю в кулак, с вызовом дернул головой и отправился к рабочему столу, где принялся нервно протыкать булавками уже расправленных бабочек.

– Мистер Келпи, вы ведь были на вокзале в то утро, – сказал доктор Доу. – Не отрицайте, я узнал вас – вы натолкнулись на меня, когда пытались скрыться с Черным Мотыльком в кофре. Просто расскажите нам, что случилось.

– Я не убивал профессора Руффуса!

– Разумеется. Это сделал Черный Мотылек. Расскажите, что произошло в купе.

– Я ничего не знаю…

– Достаточно, мистер Келпи, – сказал доктор Доу таким голосом, что бабочник понял: юлить ему больше не следует.

Помощник главы кафедры вскочил из-за стола, быстро подошел к эксикатору и дернул рычаг, останавливая шипящую и пыхтящую машину, а затем обернулся к посетителям. Он был бледен и совершенно подавлен.

– Я должен перед вами извиниться, доктор, – сказал мистер Келпи, опустив голову. – Я действительно хотел вам помочь, когда вы пришли ко мне перед шквалом. Но я боялся, что вы все неверно поймете.

– Мы не из полиции. Мы вам поможем.

– Мне никто не поможет…

– Просто расскажите нам все.

Мистер Келпи попытался нащупать в кармане свое лекарство.

– Кажется, я забыл средство от лихорадки в кабинете…

– Мистер Келпи!

– Да-да. – Бабочник вздохнул. – Все верно, я был на вокзале. Профессор Руффус прислал мне письмо из порта Керруотер семафорной почтой. В нем он просил меня прийти на вокзал и встретить его, но велел держать это в секрете. Даже от профессора Гиблинга – он полагал, что профессор жив. Профессор Руффус просил не опаздывать, поскольку любая задержка, по его словам, могла грозить жуткими последствиями. Я должен был явиться на перрон незадолго до прибытия поезда «Дурбурд», а когда он придет, сразу же зайти в указанный вагон и найти купе профессора. Я сделал все, как он мне велел. Хотя и был очень испуган.

– Испуганы?

– Профессор написал, что за ним наблюдают очень плохие люди. Он сказал, что может доверять лишь мне, – хотел меня предупредить о чем-то и еще…

– Передать вам Черного Мотылька?

Мистер Келпи кивнул.

– Я должен был доставить его в секретное хранилище. Должен был спрятать его от людей, которые захотят навредить Черному Мотыльку, захотят убить его… Я пришел на вокзал, дождался прибытия поезда и нашел указанное купе. Профессор Руффус… он был несказанно рад меня видеть. Я прежде не видел его таким нервным и дерганым. Экспедиция очень состарила моего друга, на его лице появились новые морщины, добавилось седины, но сильнее всего его старил страх. Профессор вздрагивал от любого громкого звука, время от времени украдкой выглядывал в иллюминатор, прислушивался к шагам и голосам в вагоне. Наблюдая все это, я испугался еще больше – не только за его физическое, но и за душевное самочувствие.

– Где был Черный Мотылек?

Мистер Келпи ответил не сразу. Было видно, что ему больно вспоминать случившееся.

– Он тоже был там, в купе. Профессор держал его в кофре и… Я потребовал ответов, понимаете, мне нужно было понять, что происходит. Профессор начал говорить о каких-то самозванцах, о том, что все это заговор, а экспедиция не то, чем кажется. При этом он бубнил совершеннейшую бессмыслицу – что-то про рецепт рагу и про деревянных людей. Я практически ничего не понял: его речь была путаной, обрывочной, он не договаривал одну фразу, как тут же начинал следующую. Я попросил рассказать все по порядку, и тогда он немного успокоился. Профессор сообщил, что стал частью заговора, что его спутник в экспедиции был подослан к нему кем-то и что я должен спрятать Черного Мотылька, потому что, скорее всего, за ним самим будут следить. Он все время твердил, что находится в смертельной опасности, ведь у самозванца есть сообщники. Я спросил, кого именно он боится, и… и вот тогда… – мистер Келпи закрыл лицо руками и замолчал.

– Все хорошо, мистер Келпи, – попытался успокоить бабочника доктор Доу. – Что было дальше?

Помощник главы кафедры всхлипнул, но нашел в себе силы продолжить:

– Черный Мотылек проснулся. Вероятно, он почувствовал мое присутствие или еще что… Он взбесился. До такой степени, что кофр не смог его удержать. Мотылек вырвался, заметался по купе и напал на нас.

– Я видел след на сиденье. Как вам удалось выжить?

– Мотылек убил бы меня, но профессор Руффус схватил его, оттянул прочь в самый последний момент. Он пытался сложить ему крылья и кричал: «Засунь его обратно в кофр!» Мотылек повернулся к нему и ударил его своим хоботком. Не знаю, что толкнуло меня вперед – какая-то незримая сила, не иначе. Я пришел к профессору на помощь. Каким-то чудом мне удалось сложить крылья мотылька и засунуть его в кофр. Как только замки щелкнули, сработал встроенный механизм, подающий внутрь кофра сонный газ, – и мотылек затих. Газ был слишком слаб, чтобы усыпить его, зато он его хотя бы успокоил. Мотылек принялся негромко скулить.

– Его голос похож на плач ребенка, так?

Мистер Келпи кивнул и продолжил:

– Когда мотылек оказался взаперти, я повернулся к профессору, и… и… он был мертв. Лежал на сиденье, а его лицо… Я был так этим поражен, что просто впал в ступор. Но тут поблизости раздались голоса. Они вырвали меня из оцепенения, я схватил кофр и потащил его прочь – нужно было сделать то, о чем просил профессор Руффус: спрятать мотылька, уберечь это создание от плохих людей. У вагона толпились пассажиры, и мне не удалось его быстро покинуть. Кто-то закричал: «Здесь мертвец!» – и люди стали прибывать, привлеченные словно со всего вокзала. Платформу заполонили зеваки. Кто-то позвал полицию и начальника перрона. Я пытался пробраться сквозь толпу, но это было сложно с тяжеленным кофром. В любой момент я ждал, что кто-то закричит: «Это он! Он убийца!» – и покажет на меня, но этого так и не произошло. Преодолев платформу и зал ожидания, я вышел из здания вокзала, и тут – как будто и без того мне не хватало несчастий! – действие сонного газа ослабело. Я думал взять кеб на Чемоданной площади, но мой пленник принялся биться в кофре, завизжал. Люди стали оборачиваться. Кто-то спросил, что происходит. Все искали ребенка. Нужно было бежать оттуда, пока кто-нибудь не решил, что у меня в кофре младенец, – это бы обернулось катастрофой. Я зашел в переулок за зданием вокзала: думал, смогу без свидетелей спокойно разобраться с механизмом подачи газа, но тут моих сил уже просто не хватило. Мотылек так резко рванулся, что я не удержал кофр. Крышка открылась – и мотылек вырвался. Рядом кто-то был, и я…

– Вы убежали, – закончил доктор. – Что было дальше?

– Я отправился сюда, в ГНОПМ. Не помню, как добрался. Повсюду был туман, но больше его было в моей голове. Я пытался привести в порядок мысли, пытался осознать, что произошло. Я просто не знал, что делать дальше! Нужно было кому-то рассказать о случившемся, но профессор Руффус словно заразил меня своими страхами и паранойей. А потом пришли вы. И все завертелось еще сильнее. Я не хотел ничего дурного! Я просто…

– Оказались не в том месте не в то время.

Мистер Келпи кивнул.

– Черный Мотылек убил бедного профессора Руффуса, и я никак не смог ему помешать. Все произошло так быстро!

– Мы вам верим, мистер Келпи, – сказал доктор. – Нельзя допустить, чтобы вас арестовали. Нам нужна ваша помощь в поимке Черного Мотылька – нападения должны быть остановлены.

– Дядюшка, – вставил Джаспер, – но полиция… они думают, что мистер Келпи виновен. Они за ним придут! Эти Бэнкс и Хоппер…

И тут у двери эксикаторной комнаты кто-то хмыкнул. Раздался недобрый голос:

– Помяни простуду – тут же закашляешь.

Мистер Келпи попятился, а доктор Доу досадливо скрипнул зубами.

У порога стояли оба констебля. Весь их вид выражал триумф. Самодовольно глядя на мистера Келпи, они направили на него револьверы. В руке у громилы Хоппера висела жуткая вороненая цепь.

В тишине эксикаторной, столкнувшись друг с другом, звякнули кандалы.

Глава 3. Мальчик и его бабочка

Когда несчастного мистера Келпи силой засовывали в полицейский фургон, его глаза были полны ужаса и безысходности. Дверь фургона захлопнулась, мистер Келпи схватился за решетку окошка и в отчаянии прокричал:

– Я ничего не делал! Ничего не делал!

– Мы что-нибудь придумаем, мистер Келпи! – воскликнул Джаспер, на что Бэнкс и Хоппер расхохотались.

Громила-констебль повесил на дверь фургона здоровенный замок, а его толстый напарник повернулся к доктору и его племяннику:

– Какая жалость, но сейчас ваша бумажка от господина комиссара не поможет! У нас есть надежный свидетель, и этого проходимца, – он кивнул на мистера Келпи, – ждут худшие… да-да, самые худшие деньки в его жизни.

Бэнкс шутливо козырнул и взобрался на передок фургона, где его уже ожидал глядящий с презрением на доктора Доу и Джаспера Хоппер. Вероятно, тот уже предвкушал скорое повышение, увеличение жалованья и, что важнее, новенький паровой самокат.

Полицейский фургон, покачиваясь, двинулся к выезду на Даунинг. За прутьями решетки в квадратном окошке дверцы белело перепуганное лицо мистера Келпи. Он еще что-то кричал про свое лекарство, но ветер и шум улицы поглотили его крики.

Не прошло и минуты, как полицейский фургон скрылся за углом.

– Что здесь происходит?! – раздался сердитый и очень властный голос.

Доктор и Джаспер обернулись и увидели стоящий в некотором отдалении от входа в ГНОПМ экипаж. Довольно красивый для Тремпл-Толл экипаж: с черными лакированными бортами, коваными фонарями, иллюминаторами на месте привычных прямоугольных окошек. Но больше всего внимание привлекала продолговатая чернильная оболочка над его крышей; на пере ее руля виднелась изящная белая буква «К» с вензелями и завитушками. Направляющие винты, роторы для маневренности и противоветровые стабилизаторы – все это блестело, начищенное и полированное.

У аэрокеба стояли двое. Один – широкоплечий джентльмен в пальто с меховой оторочкой, в высоком цилиндре на голове и с тростью в руке – являлся обладателем густых черных бакенбард, тяжелого подбородка и хмурых мохнатых бровей. Весь его вид выражал внушительность и значительность, словно этот человек вышел из своего роскошного аэрокеба не на грязную тремпл-толльскую мостовую, а как минимум на чистенький тротуарчик Сонн или района Набережных. Рядом с ним стоял менее импозантный мужчина, одетый в темно-серый деловой костюм, на голове его был непримечательный котелок, а на шее – скучнейший из возможных галстук. В руках этот мистер сжимал небольшой кожаный портфельчик для бумаг.

Человек с портфелем поспешил затворить дверцу экипажа, а его спутник быстрым широким шагом направился ко входу в научное общество. Черная трость с серебряным набалдашником постукивала по брусчатке, джентльмен активно жестикулировал ею при ходьбе.

– Что здесь происходит? – гневно повторил он, подойдя к доктору Доу и Джасперу.

– Прошу прощения, – сказал доктор. – Могу я узнать, с кем имею честь говорить?

– Сэр Редьярд Наррей Крамароу, – представился важный джентльмен. – А это мистер Сайлас Пиммз. – Он кивнул на подошедшего мужчину с портфельчиком.

Мистер Пиммз при ближайшем рассмотрении еще больше походил на клерка: он был сутул, видимо из-за постоянного сидения за печатной машинкой, щурился и часто моргал – должно быть, испортил зрение из-за плохого конторского освещения. Движения этого человека были мелкими, скупыми – зачем их растрачивать, если за них не доплачивают. Очевидно, при сэре Крамароу он исполнял роль то ли секретаря, то ли личного помощника, то ли адвоката. Хотя в последнем доктор тут же усомнился: отсутствовали та сугубо адвокатская важность в складке губ и явная желчь во взгляде. Да и костюмы господа адвокаты носят получше.

– Констебли только что арестовали мистера Келпи, заместителя главы кафедры лепидоптерологии, – сказал доктор Доу, – по обвинению в убийстве его коллеги профессора Руффуса.

– Это вопиюще! Неслыханно! Возмутительно! – в ярости исказив лицо, воскликнул сэр Крамароу.

– Мой почтенный спутник, господа, – сказал мистер Пиммз, – если перевести его слова на менее экспрессивный язык, имел в виду, что произошла чудовищная ошибка. Мистер Келпи вовсе не из тех, кто способен на подобное. Они были дружны с профессором Руффусом, и столь ужасные обвинения не могут быть…

– Да дери их, ваши смягчения, Пиммз! – возмущенно перебил сэр Крамароу. – Сейчас не до того. Почему полиция считает, что мистер Келпи виновен? И позвольте поинтересоваться, кто вы такие?

– Натаниэль Доу, – ответил доктор. – А это Джаспер. Мы занимаемся расследованием происшествия в поезде «Дурбурд». У нас есть особое предписание от господина комиссара Тремпл-Толл.

Доктор тут же предъявил бумагу. Принял ее мистер Пиммз, после чего, пристально изучив, кивнул сэру Крамароу. Предписание вернулось к доктору Доу.

– То есть вы пришли к заключению, что мистер Келпи виновен? – еще сильнее возмутился сэр Крамароу.

– Нет, сэр. Я считаю, что мистер Келпи как раз таки невиновен.

– Но почему же тогда…

– Понимаете ли, у констеблей из Дома-с-синей-крышей свои разумения на сей счет и, к сожалению, я никак не могу на них повлиять.

– Что ж, ясно, – сказал сэр Крамароу и повернулся к секретарю. – Мы должны как-то помочь мистеру Келпи.

– Конечно-конечно, – покивал помощник. – Я озабочусь поиском адвоката.

– Лучшего, Пиммз!

– Разумеется, сэр. Я озабочусь поиском лучшего адвоката, которого вообще можно найти и которого мы сможем себе позволить.

Мистер Пиммз кивал как заведенный. Доктор отметил у него явный синдром беспокойных рук – свидетельство того, что этот человек привык что-то в них держать либо постоянно производить ими какую-то работу: писать, печатать, использовать счетные машины. Сейчас же он явно не знал, куда их деть, и нервно почесывал запястья.

– Сэр Крамароу, – сказал доктор Доу, – если вы не возражаете, у меня есть к вам несколько вопросов. Быть может, в дальнейшем это как-то поможет мистеру Келпи. А также поможет выяснить истинные причины произошедшего с профессором Руффусом.

Сэр Крамароу указал тростью на свой аэрокеб.

– Прошу вас, господа, пройдемте в более комфортную обстановку. Я постараюсь ответить на ваши вопросы…

Внутри экипаж оказался довольно вместительным – снаружи аэрокеб выглядел скромнее. Доктор Доу, Джаспер, мистер Пиммз и сэр Крамароу с удобством разместились на кожаных сиденьях, и при этом до любого возможного ощущения тесноты было еще далеко. В салоне неярко горели две лампы с полукруглыми плафонами, над иллюминаторами висели бархатные шторки, создавая в экипаже уютную полутьму. Как только дверцы закрылись, звуки улицы почти полностью стихли, в салоне повисла тишина, и лишь мистер Пиммз едва слышно то ли поправлял галстук, то ли шкрябал пуговицу на жилетке.

Когда все разместились, сэр Крамароу спросил:

– Что вы хотите знать, мистер Доу?

– Доктор Доу, – уточнил доктор. Сэр Крамароу удивленно поднял бровь, но ничего не сказал. – Я хотел бы расспросить вас об экспедиции профессора Руффуса.

При этих словах мистер Пиммз неуверенно поглядел на сэра Крамароу, а сам сэр Крамароу заметно помрачнел, в его взгляде появилась странная помесь надежды и горечи.

– Боюсь, это тайные сведения, – сказал он.

– Уже нет, – твердо сказал доктор. – Мы знаем о Черном Мотыльке. И о прочем. Сейчас ваша откровенность, сэр Крамароу, значительно увеличит шансы мистера Келпи на освобождение.

– Что ж, – чуть подумав, кивнул сэр Крамароу. – Полагаю, вы правы, и теперь, когда профессор Руффус мертв, скрывать что-либо дальше не имеет смысла. Спрашивайте.

– Мы знаем, что вы профинансировали экспедицию в Кейкут, которой руководил профессор Руффус. Целью этой экспедиции было отыскать, поймать и привезти в Габен легендарного Черного Мотылька. Также мы знаем, что профессору Руффусу и его спутникам это удалось. Черный Мотылек в Габене.

Услышав это, сэр Крамароу вздрогнул. Его руки даже побелели от того, с какой силой он сжал их на трости. Он тяжело задышал, поглядел на мистера Пиммза. Тот горячо закивал.

– Да, сэр. Слухи не врали! Он здесь! В городе! Им удалось!

– Прошу простить нашу несдержанность, – сказал сэр Крамароу, его лицо засияло от неприкрытой радости. – Эти эмоции давно были надежно заперты…

– Я должен пояснить, господа, – добавил мистер Пиммз. – Доказать научному сообществу факт существования Черного Мотылька – это давняя мечта сэра Крамароу, и мы оба рады, что она наконец осуществилась.

– Близка к осуществлению, – уточнил сэр Крамароу. – Не спешите обрывать листья перед ветром, Пиммз.

– К сожалению, не все так просто, – не стал лишний раз обнадеживать этих джентльменов доктор Доу. – Черный Мотылек выпущен на свободу и летает где-то по городу.

Сэр Крамароу снова поглядел на мистера Пиммза – на этот раз с тревогой, тот ответил зеркальным взглядом.

– И, боюсь, это еще не все, – добавил доктор. – Кто-то охотится на него.

– Кто?

– Мы как раз и пытаемся это выяснить.

– Простите, сэр Крамароу, – вставил молчавший до того Джаспер, – а профессор Руффус не написал вам, что его экспедиция закончилась удачно? И что они отыскали Черного Мотылька и везут его в Габен?

– Профессор был крайне лаконичен в своем последнем послании, – сказал мистер Пиммз. – Сэр, вы не возражаете?

Сэр Крамароу не возражал, и мистер Пиммз извлек из портфельчика какую-то бумагу, развернул ее и протянул доктору.

В верхней части листа стоял штемпель Междугородней семафорной службы (МСС). Печатный текст гласил:

Адресат: Габен. Сонн. Уинстон-Хилл. Дом № 21. Сэр Редьярд Н. Крамароу (лично в руки).

Отправитель: порт Керруотер. Центральная станция МСС. Реджинальд М. Руффус.

Сэр Крамароу, экспедиция завершилась. Мало времени. Опасаюсь перлюстрации. Сообщу все на месте. Ждите.

Больше в письме ничего не было.

– Что ж, и правда весьма лаконично, – признал доктор Доу.

– Профессор боялся этой, – сказал Джаспер, – перелюстрации… перлюстрации. Что это такое?

Мистер Пиммз пояснил:

– Это вскрытие корреспонденции либо нечистыми на руку работниками почтовых служб, либо различными лицами, которые не являются адресатами.

– Профессор боялся, что перехватят письмо! – понял Джаспер.

– Именно поэтому он и не указывал никаких подробностей, – кивнул мистер Пиммз.

– Полагаю, это имеет какое-то отношение к тем людям, о которых вы говорили, доктор, – взволнованно заключил сэр Крамароу. – Мы должны опередить их, должны первыми поймать Черного Мотылька!

– К сожалению, сэр Крамароу, – сказал доктор Доу, – вы не можете принимать участие в розыске Черного Мотылька, учитывая, что вы – заинтересованное в деле лицо с неясными мотивами.

– Возмутительно и неслыханно! – сэр Крамароу побагровел. Он явно не привык, чтобы с ним говорили в подобном тоне.

– Господин доктор, – сказал мистер Пиммз, – мы понимаем, что ваше недоверие продиктовано крайне противоречивыми обстоятельствами, связанными с этим делом. Но нам вы можете верить: хоть сэр Крамароу и является, как вы сказали, заинтересованным лицом, но он заинтересован лишь в том, чтобы труды профессора Руффуса не пропали даром, а мистер Келпи избежал несправедливого обвинения. Эти господа и их работа очень важны для сэра Крамароу.

– Позволите говорить откровенно? – спросил доктор, и, когда сэр Крамароу раздраженно кивнул, он продолжил: – Когда я сказал о неясных мотивах, я имел в виду, что мне до сих пор не ясны ваши личные интересы во всем этом. Вы финансировали экспедиции, вы готовы помочь мистеру Келпи и заняться поисками Черного Мотылька. Мистер Келпи говорил, что вас не раз безуспешно пытались переманить с прочих кафедр. Я знаю многих влиятельных людей из Сонн, Старого центра и Набережных, обычно я понимаю, что ими движет, но ваш случай, признаюсь, для меня загадка. Я навел справки: вы не коллекционер, что сразу бы все объяснило. Так какое отношение такой человек, как вы, на самом деле имеет к кафедре лепидоптерологии? Зачем лично вам поиски Черного Мотылька? Что именно вы с этого получаете? Ведь это Габен, и я ни за что, уж простите, не поверю в то, что человек в наше время станет тратить подобные капиталы на… бабочек? Должно быть что-то, что возместит вам все затраты. Доказательство существования Черного Мотылька перед научным сообществом выглядит крайне сомнительным аргументом…

Сэр Крамароу хмурился так сильно, что казалось, будто его брови вот-вот сжуют его глаза.

– Ваш скептицизм оскорбителен. Как и ваши нападки, доктор.

– Они продиктованы крайне противоречивыми обстоятельствами, связанными с этим делом, – повторил слово в слово доктор Доу то, что до этого говорил мистер Пиммз.

Те, кто хорошо знал Натаниэля Френсиса Доу, особого значения его скептицизму не придавали – доктор относился скептически даже к ванили и велосипедам-тандемам. Скептицизм был его обычным состоянием, он надевал его вместе с костюмом поутру, а перед сном снимал и убирал в шкаф.

Вот только сэр Крамароу, очевидно, был едва ли не ранен в самое сердце проявленным недоверием. Он уже готовил гневную отповедь, но его помощник поспешил вмешаться, пока не разразилась настоящая буря.

– Сэр Крамароу, – сказал он мягко, будто успокаивая расшалившегося ребенка, – в словах господина доктора есть логика: человеку со стороны ваш интерес может показаться… кхм… странным. Доктор Доу вовсе не пытался вас оскорбить – он просто ведет расследование, и его непонимание лишь следствие недостатка сведений.

Доктор Доу уважительно кивнул мистеру Пиммзу – этот человек своей рассудительностью сразу же завоевал его расположение.

Помощник сэра Крамароу продолжал:

– Так пусть они узнают. Расскажите им. Все. С самого начала.

Сэр Крамароу угрюмо глядел на доктора. Молчание затягивалось…

И тут что-то зазвенело.

Сэр Крамароу сунул руку во внутренний карман пальто и извлек… в первый миг доктору показалось, что это часы, вот только они были довольно необычной квадратной формы. На золоченой крышке стояла гравировка в виде буквы «С».

Откинув крышку, сэр Крамароу вдавил палец в центр странного циферблата (доктор успел разобрать, что значения на нем совершенно не похожи на цифры) – и звон тут же смолк.

– У меня срочное дело в Старом центре, – сказал сэр Крамароу, вернув часы на место. – Наш разговор закончен.

Доктор Доу прищурился и покачал головой.

– Кажется, вы рады его закончить.

– А что, если и так?! – вскинулся сэр Крамароу. Мистер Пиммз попытался взять его за рукав и успокоить, но сэр Крамароу лишь распалился еще сильнее.

– Хотите начистоту? Что ж! Извольте! Я вас не знаю. И не доверяю вам.

– Вам есть что скрывать?

– Разумеется! – гневно воскликнул сэр Крамароу, и Джаспер от этого даже вжался в сиденье. Доктор Доу между тем не повел и бровью. – Всем есть что скрывать. А то, что связано с экспедицией и Черным Мотыльком, касается только меня и профессора Руффуса.

– Мистер Келпи арестован, – напомнил доктор Доу. – Полагаю, его это теперь тоже касается.

– О, не переживайте, – развел губы в презрительной усмешке сэр Крамароу, – я вызволю мистера Келпи.

Мистер Пиммз кашлянул:

– Сэр, быть может, все же стоит…

Сэр Крамароу глянул на него так, что тот мгновенно осекся.

– Ваш отказ говорить с нами вызывает подозрения, – сказал доктор Доу. – Мы здесь, чтобы помочь.

– Мне не нужна помощь, – отрезал сэр Крамароу. – Я сам все выясню, отыщу Черного Мотылька и верну мистера Келпи туда, где он и должен быть, – на кафедру лепидоптерологии. Пиммз, откройте дверцу для доктора и его спутника – им пора.

Доктор не сдавался:

– Быть может, мне стоит еще раз продемонстрировать предписание от господина комиссара? Вы обязаны оказывать нам содействие.

– И что вы мне сделаете, если я откажусь? Пиммз, я должен дважды повторять?

Мистер Пиммз со вздохом открыл дверцу.

– Хорошего дня. – Сэр Крамароу демонстративно отвернулся.

Доктор кивнул племяннику:

– Пойдем, Джаспер.

Мальчик выскользнул из аэрокеба, доктор последовал за ним. Прежде чем закрыть дверцу, мистер Пиммз виновато поглядел на доктора и одними губами прошептал: «Простите».

Дверца закрылась. Доктор Доу и Джаспер негодующе глядели в иллюминатор. На миг тяжелое лицо сэра Крамароу повернулось к ним, он что-то сказал, а затем шторку задернули.

Доктор ожидал, что вот-вот заработает двигатель, винты начнут вращаться, экипаж взмоет в небо и помчится сквозь низкие серые тучи. Но этого не произошло. Аэрокеб тронулся, описал круг перед входом в здание научного общества, после чего земным ходом двинулся к улице Даунинг.

Когда он затерялся в потоке экипажей, Джаспер возмущенно топнул ногой.

– Этот сэр Крямаряк точно замешан! – воскликнул он.

– Его зовут Крамароу.

– Я знаю! Я просто изменил его фамилию, чтобы обиднее звучало.

– Он не слышит, – проворчал доктор Доу. – К тому же коверкать чужие фамилии – дурной тон, Джаспер. Ты этого нахватался у мистера Киттона или у его людей?

– Нет, сам придумал, – с гордостью ответил племянник. – Так что мы будем делать? Отправимся в Дом-с-синей-крышей и расскажем им, что мистер Келпи не виноват? Ты же сможешь попросить господина комиссара, чтобы его отпустили?

Доктор Доу вздохнул:

– Боюсь, все не так просто. Мне нужно подумать. – Достав из жилетного кармашка часы, он проверил время. – Нас ждет миссис Трикк – не стоит ее огорчать. Если мы прямо сейчас отправимся домой, то еще успеем к обеду.

– Как можно думать о каком-то обеде, когда такое происходит?!

Джаспер повернулся к двери ГНОПМ, хмуро посмотрел на стоящего в нише Парового Человека. Старый автоматон ответил безразличным взглядом.

– Помнишь, что сказал мистер Келпи? – с грустью спросил Джаспер. – Что кафедра лепидоптерологии вымирает. Там же и правда почти никого не осталось. Только два каких-то студента и… – он вдруг оборвал себя.

Доктор глянул на племянника с подозрением:

– Что случилось, Джаспер?

– Дядюшка, – мальчик улыбнулся. И наделил доктора взглядом, в котором из-под одеяла грусти медленно выбиралась и потягивалась в поисках тапочек обычная джасперова жизнерадостность, – кажется, он придумал что-то, что могло так или иначе весьма не понравиться Натаниэлю Френсису Доу. – Мы должны кое-что сделать.

– Мы должны? – удивился дядюшка.

– Да, – кивнул Джаспер. – Мы должны кое-кому помочь. Кроме нас, некому.

После чего ринулся к дверям здания Габенского научного общества Пыльного моря.

– Не шевелитесь, доктор! – воскликнула миссис Трикк. Экономка тяжело дышала, в ее округленных глазах застыл испуг. – Я открою окно, возьму полотенце и прогоню этого монстра!

Джаспер рассмеялся, а доктор Доу поджал губы.

– Как бы мне ни хотелось изгнать этого монстра, – сказал он, – к сожалению, монстр пока останется здесь.

– Что?!

Непонимание экономки было вполне объяснимо. Она приготовила обед, доктор и его племянник приятно удивили ее тем, что вернулись вовремя, она уже даже собиралась их похвалить за пунктуальность, и тут… на столе в гостиной, среди расставленных блюд и разложенных приборов, ползает… это!

Большая пчела, лениво жужжа, глядела на миссис Трикк – она явно не понимала, отчего ее появление вызвало такой шум.

– Это пчела профессора Гиблинга, – пояснил Джаспер. – Ее зовут Клара, она хорошая и не ужалит. Мистер Келпи присматривал за ней, но его арестовали. Мы не могли оставить ее в ГНОПМ одну.

– И вы не придумали ничего лучше, чем притащить ее сюда?

– Это была идея Джаспера, – совершенно по-детски наябедничал доктор Доу.

– Не сомневаюсь, – проворчала экономка. – Но чем ее прикажете кормить?

– Клара любит сладкое, – сказал Джаспер.

– Я не спрашивала, что она любит, – ответила миссис Трикк. – Я спрашивала, чем ее кормить. – Хмуро глянув на пчелу, она сказала: – Да будет вам известно, юная мисс, что в этом доме строгие порядки и я не потерплю…

Договорить она не успела. Пчела взмыла в воздух и, опустившись экономке на плечо, издала:

– Жуж-жу-у-у.

Миссис Трикк вдруг сделала то, чего от нее Джаспер не ожидал: она смущенно потупилась и порозовела.

– Сладкое, значит? Пойдем в кухню, юная мисс, поглядим, что там есть. У меня где-то была еще не распакованная пачка печенья «Твитти».

– Только не «Твитти»! – в ужасе возопил Джаспер, но экономка, больше ничего не добавив, скрылась за дверью кухни.

Доктор Доу и Джаспер остались в гостиной одни.

– Ты же знаешь, что я терпеть не могу этих существ, – сказал доктор, сев за стол.

– Пчел?

– Домашних питомцев. Мне с головой хватает и одного.

– Ну же, дядюшка, – хмыкнул Джаспер, сделав вид, что не понял, о ком речь. – Экономки вовсе не питомцы.

Доктор Доу не ответил. Подняв крышку со стоявшего на столе блюда и вдохнув чарующий аромат запеченного кролика с желудями, он взял нож и принялся отрезать от него ножку. Коричневая корочка слегка похрустывала…

– Мне уши, – улыбнулся Джаспер, но дядюшка традиционно шутки не уловил:

– Кролики запекаются без ушей.

– Ладно, тогда ножку. И еще ровно пять желудей, только со шляпками.

– Миссис Трикк сняла все шляпки.

Джаспер горестно вздохнул и, дождавшись, когда обед окажется у него на тарелке, принялся обгладывать кроличью ножку. Просто есть молча было скучно, и он завел разговор о расследовании.

– Яффефуфаю… – произнес Джаспер с набитым ртом, но дядюшка его остановил:

– Сначала прожуй.

– Я все думаю, – повторил Джаспер, – а не был ли этот сэр Крамароу из тех… ну, которые в черном. Ты не понюхал его? Черносливом в аэрокебе вроде бы не пахло.

Доктор покачал головой:

– Не думаю, что сэр Крамароу был из числа людей в черном. И хоть его мотивы пока что нам непонятны…

– Он отказался с нами говорить, – вставил Джаспер. – Это очень подозрительно. Думаю, сэр Крамароу замешан в заговоре. Иначе почему он вел себя так злобно?

Ловко просунув зубчики в трещинку, доктор нанизал на вилку желудь, но есть не торопился, задумчиво осматривая его со всех сторон.

– Знаешь, – сказал он отстраненно, – я думаю, тут дело в другом. Мне кажется, это что-то личное.

Джаспер кивнул и со знанием дела отметил:

– Заговор – это всегда личное. Ты же лично принимаешь в нем участие.

– Мне показалось, что сэр Крамароу пытался спрятать за своими неподобающими эмоциями какие-то весьма болезненные переживания. Даже краткого разговора мне хватило, чтобы понять: человек он влиятельный, привыкший к тому, чтобы его беспрекословно слушались, и совершенно не привыкший, чтобы ему перечили. И уж тем более уличали в чем-либо. Он воспламеняется так же легко, как и клочок ваты, несдержан и обладает манерами, которые оставляют желать лучшего. И все же, несмотря на то что сэр Крамароу повел себя довольно грубо, а также, должен признать, и правда весьма подозрительно, я сомневаюсь, что он…

Из прихожей раздался свист пневмопочты, но доктор закончил мысль:

– …состоит в числе заговорщиков.

Положив вилку, доктор Доу встал из-за стола и отправился за прибывшим посланием. Вернулся он с письмом.

– Пишет мистер Пиммз, – сообщил доктор. – Он просит прощения за поведение своего спутника и приглашает нас посетить дом сэра Крамароу в Сонн – там нас, по его словам, будут ждать ответы на все вопросы.

Джаспер усмехнулся и лукаво посмотрел на дядюшку.

– На все вопросы?

– Мистер Пиммз пишет, что на все.

– Даже на то, почему кролики запекаются без ушей, хотя все знают, что уши – это самое вкусное?

Доктор Доу вздохнул:

– Ешь свои желуди, Джаспер.

– Прибыли, господа, – сообщил кебмен. – Сонн. Уинстон-Хилл. Дом № 21.

Доктор Доу потянулся было к дверной ручке, но дверь тут же распахнулась. У кеба стоял мистер Пиммз.

– Благодарю, что вы так скоро прибыли, господа, – дрожащим от холода голосом проговорил он. – Сэр Крамароу вас ожидает.

Доктор и Джаспер вышли на тротуар, и волосы мальчика тут же взъерошил сырой промозглый ветер.

Мистер Пиммз заплатил кебмену. Тот толкнул рычаг – и экипаж, фыркая и чуть пружиня колесами по мостовой, покатил вверх по улице.

– Прошу за мной, – сказал мистер Пиммз и направился к заросшей темно-красным плющом ограде сада. Доктор и его племянник шагнули следом.

Джаспер с интересом вертел головой. Уинстон-Хилл представлял собой старый тихий квартал, заросший каштанами. Кроме скрипа ветвей на ветру и порой раздающегося «плюк» от падающих на землю каштанов, здесь не было слышно ни звука.

Мистер Пиммз открыл калитку и повел посетителей через сад. Сад этот был небольшим и весьма запущенным. Колючие кусты шиповника разрослись так сильно, что наползали на дорожку. Дорожку, к слову, тоже не убирали, и ее покрывал ковер из опавших листьев и каштанов.

На миг обернувшись, мистер Пиммз, словно извиняясь, сказал:

– Сэр Крамароу переживает сейчас не лучшие времена. Садовнику был дан расчет в прошлом месяце.

Они подошли к дому – узкому особняку, который лишь подтверждал слова мистера Пиммза о не лучших временах. Окна чернели и были покрыты пылью, тут и там в темно-зеленой кладке отсутствовали кирпичи, краска на двери облупилась, а дверной молоток покосился.

Открыв дверь, мистер Пиммз первым переступил порог, и посетители вошли за ним.

В довольно тесном холле было так темно, что Джасперу стало не по себе. Он прищурился, пытаясь разглядеть хоть что-то, но смог разобрать лишь очертания камина, диван перед ним и портреты на стенах – кто на них изображен, так и осталось загадкой.

Мистер Пиммз и его спутники пошагали вверх по лестнице. Джаспер старался держаться поближе к дядюшке – этот дом ему совсем не нравился.

– Слугам, очевидно, также был дан расчет, – сказал доктор Доу, отметив, что его перчатка покрылась пылью, когда он взялся за перила.

– Сэр Крамароу нечасто здесь бывает, – шепотом, словно боялся потревожить здешних призраков, ответил мистер Пиммз. – Он весьма занятой джентльмен, и большую часть времени проводит в Старом центре.

– Могу я поинтересоваться, чем именно занимается сэр Крамароу?

– Вам лишь стоит знать, господин доктор, что его внимания требуют очень важные дела. К сожалению, я не могу об этом говорить. Признаюсь, я и сам в них не особо посвящен.

Поднявшись на второй этаж, они оказались в коридоре. Здесь было чуть светлее, чем в холле, и Джаспер увидел расставленные у стен стулья с витыми ножками, напольные часы и узкие столики, на которых стояли вазы с сухими цветами. Как и внизу, в коридоре тоже имелись картины – на них были изображены члены семейства: джентльмен с весьма строгим, если не сказать злым лицом, отдаленно похожий на сэра Крамароу, полная дама с лорнетом и мальчик, в котором лишь отдаленно угадывался тот человек, с которым доктор и его племянник свели знакомство у входа в научное общество.

Мистер Пиммз подошел к одной из выходивших в коридор дверей и открыл ее, пропуская вперед доктора и его племянника.

Это был кабинет, и, в отличие от прочих частей дома, в нем ощущалась жизнь. Горел камин. Светились две лампы под круглыми абажурами: одна – на большом письменном столе; другая – на стене над диванчиком.

Посетители вошли, и сэр Крамароу поднялся из-за стола, шагнул к ним навстречу. На нем был идеально сидящий по фигуре черный костюм, цилиндр на голове отсутствовал – густые и в меру напомаженные волосы чуть поблескивали.

Выражение лица сэра Крамароу весьма удивило Джаспера: в нем больше не было злости и высокомерия – лишь смущение.

– Я признателен, что вы ответили согласием на мое приглашение, доктор Доу, – сказал хозяин дома, кивнул Джасперу. – Юный джентльмен… прошу прощения, я забыл ваше имя. Джеральд?

– Джаспер, – буркнул мальчик с легкой обидой. Он считал, что уж точно не похож ни на каких Джеральдов.

Сэр Крамароу кивнул.

– Я хотел бы попросить прощения у вас, доктор, и у вас, Джаспер, за свое недостойное поведение при нашей прошлой встрече. Понимаете ли, столько всего произошло за такое короткое время. Я узнал о кончине профессора Руффуса лишь этим утром – я был слишком занят и не читал газет. После арестовали мистера Келпи, а вы сообщили мне о Черном Мотыльке. Я был ошарашен всеми этими новостями и не совладал с эмоциями.

– Я понимаю, сэр Крамароу, – ответил доктор Доу. – Ваши извинения приняты. Я рад, что вы все же решились поговорить с нами.

Сэр Крамароу усмехнулся.

– Это все Пиммз. Он два часа занудничал и рассказывал мне о том, как грубо я поступил, напоминал о манерах и, не побоюсь этого слова, требовал, чтобы я внял голосу разума. Порой он бывает невыносим, но в итоге всегда оказывается прав. Вам знакомы такие люди?

– Мне – да, – сказал Джаспер.

Доктор Доу и мистер Пиммз переглянулись – на лицах обоих появилось одинаковое выражение, в котором явственно читалось взаимопонимание и невероятное утомление.

Мистер Пиммз указал на изящный варитель, стоявший на столике у камина, – старенький «Хноппиш» доктора Доу в сравнении с ним выглядел как дальний и очень уродливый родственник, которого никогда не встретишь на семейных фотографиях.

– Мы можем предложить вам чай?

– Я бы предпочел кофе, – ответил доктор. – С корицей и без сахара.

– Мастер Джаспер? – спросил мистер Пиммз.

– Я буду чай. Без мерзкой корицы. И четыре кубика сахара. А у вас есть «Твитти»?

– Джаспер! – возмущенно одернул его дядюшка.

Сэр Крамароу рассмеялся.

– «Твитти» нет, – сказал он и, прежде чем Джаспер успел огорчиться, добавил: – Но, уверен, вас не разочарует печенье «Туфф» с шоколадной крошкой, юный джентльмен.

Сэр Крамароу открыл стоявшую на столе круглую металлическую коробку и пододвинул ее к мальчику. Тот тут же взял печенье и под осуждающим взглядом дядюшки выгрыз с него всю шоколадную крошку.

– Прошу вас, присаживайтесь. Разговор будет долгим.

Доктор Доу и Джаспер сели в глубокие удобные кресла у стола. Сэр Крамароу занял свое, а мистер Пиммз тем временем завел варитель и уселся на диванчик.

Сэр Крамароу неуверенно поглядел на своего помощника, тот ободряюще кивнул.

– Что ж… – сказал хозяин дома. – Я должен был все рассказать сразу. Но, видите ли, это очень личное.

Джаспер поморщился: «Дядюшка, как обычно, оказался прав».

Сэр Крамароу отвернулся и с тоской поглядел куда-то в сторону. Джаспер проследил за его взглядом и увидел четыре стеклянных футляра на каминной полке – под ними на тоненьких веточках сидели, чуть шевеля крылышками, белые бабочки, будто сделанные из бумаги.

– Бумажные бабочки из Джин-Панга, – сказал сэр Крамароу. – Красивые, правда?

Доктор Доу лаконично кивнул, а Джаспер сказал:

– Очень. – И потянулся за новым печеньем. «Туфф» и правда его не разочаровало.

– Бабочки… они занимают в моей жизни важное место. Невероятно важное…

Сэр Крамароу замолчал. Повисла тишина, нарушаемая лишь треском дров в камине, бульканьем закипающего варителя и тревожным почесыванием мистера Пиммза – кажется, он опасался, что его наниматель передумал что-либо говорить.

Переживал он, впрочем, напрасно. Сэр Крамароу тяжело вздохнул и начал рассказывать…

– Чтобы вы поняли, чем для меня была экспедиция профессора Руффуса и что для меня Черный Мотылек, я действительно должен рассказать все с самого начала. Вы спрашивали о том, что я с этого получаю. Ответ на этот вопрос преследует меня всю мою жизнь.

Сейчас по этому дому и не скажешь, но наша семья была довольно богата. Все детство я провел в этих стенах, и многие годы меня не выпускали за порог. Мои родители были крайне строгими и даже жестокими людьми – они ненавидели праздность и пытались всячески искоренить ее во мне, считая, что почти каждая минута в жизни их единственного сына должна быть чем-то занята. Игрушек у меня не было, так как родители полагали, будто игрушки балуют юного джентльмена и мешают ему стать достойным человеком. За любую провинность меня наказывали, и я, признаюсь вам, даже не считал это чем-то ужасным. Так как я никуда не выходил, ни с кем, помимо домочадцев и воспитателей, не общался, то и не догадывался, что наказания – это нечто невыносимое: просто считал их частью рутины, частью стандартного воспитания юного джентльмена. Учили меня приходящие учителя, люди разной степени мерзости и непременно пользующиеся большим уважением в обществе. Обычно юных джентльменов обучают разносторонне, но мне преподавали в основном лишь точные науки и утомительные спортивные дисциплины, при этом даже речи не шло о какой-либо музыке или о рисовании. Хотя последнему меня тайком от родителей обучала Кэти, младшая гувернантка, пока ее не выставили вон, когда на нее нажаловалась мисс Амброуз, старшая гувернантка.

Мой отец почти все время проводил в этом кабинете, читал старинные книги по истории войн, и больше его практически ничто не заботило, матушка пропадала в дамском клубе светских львиц, и я долгое время считал, что это нечто вроде зоопарка, но сугубо для благородных дам. Вы не понимаете, зачем я все это рассказываю? Удивляетесь, быть может, отчего я делюсь самым сокровенным с совершенно незнакомыми людьми? Что ж, когда вы узнаете все, то поймете, что мною двигало при организации экспедиций, почему я раз за разом вкладывал немыслимые средства в то, что другие назвали бы заведомо провальным предприятием.

Возвращаясь к моему детству… Единственный перерыв в нескончаемой учебе у меня начинался сразу после обеда и длился совсем недолго. Каждый день ровно на двадцать минут меня выпускали в обнесенный высокой кирпичной стеной сад, где за мной неусыпно следила няня. Разумеется, бегать, прыгать или праздно сидеть на лавочке у куста шиповника было строго запрещено, и я просто слонялся по саду, пока меня не звали обратно в дом.

То, что изменило мою жизнь, произошло в одну из таких «прогулок». Мне было около восьми лет, и я бродил по саду вдоль поросшей плющом стены и вслушивался в звуки, доносящиеся с улицы. Представлял, что там разливается море, по которому плавают корабли и лодчонки; думал: «Что будет, если проковырять в стене дырочку: не польется ли мое вымышленное море в сад?» Няня закричала со скамейки у крыльца: «Осталось шесть минут!» Я хорошо все это запомнил, так как именно тогда я впервые увидел… ее.

Над оградой что-то трепыхалось. Это что-то было размером с мою детскую ладонь, сине-зеленое, с несравненной красоты крылышками – порхало, временами замирая в воздухе. Теперь-то я знаю, что это была совка-искусница, самая обычная бабочка из тех, что водятся в парках и скверах Сонн, но тогда для меня это существо стало подлинным чудом. Прекраснее создания я не встречал в своей жизни. Бабочка мельтешила кругом, порой садилась на цветки плюща, шевелила усиками. А потом просто улетела…

После того раза больше я не видел в саду совку-искусницу, но стал замечать прочих бабочек. Неподалеку располагается Уинстон-парк, и там их водилось, да и сейчас водится, очень много. К слову, именно бабочки заставили меня впервые в жизни рисковать. Из ящика отцовского письменного стола я стащил старый военный бинокль, принадлежавший моему деду, и в любую свободную минуту, прячась от всех с этим биноклем, я наблюдал за парком через окно. Выискивал бабочек. И находил. А потом зарисовывал их в свою тетрадку, которую прятал под периной. У меня не было цветных карандашей, и все бабочки, появлявшиеся в тетради, выходили в разных оттенках серого, но в моих глазах это ни в коем случае не умаляло их великолепия.

А однажды я пошел на совсем уж рискованный шаг. Как-то к нам пришел адвокат отца, очень старый джентльмен, служивший еще моему прадеду. Подгадав, когда он уже уходил, я догнал его у лестницы и попросил в следующий раз, когда он придет, принести с собой книгу о бабочках. Якобы ее просил мой отец, но он забыл сразу ему о ней сказать. Старик спросил, какая именно книга о бабочках интересует моего отца, и я ответил, что любая. Теперь я, разумеется, осознаю, что старик все понял. А тогда я был горд собой, думал, как хитро я все обставил, в то время как моя ложь была неочевидна лишь для меня самого.

Через неделю старый адвокат вернулся. Я ждал его больше, чем праздника Нового года, единственного дня, когда меня освобождали от учебы на целых два часа. Прежде чем зайти в отцовский кабинет, старик подошел ко мне в коридоре и вручил крошечную книгу в зеленом переплете. Она так и называлась: «Маленькая книга о бабочках». Это было мое первое учебное пособие, связанное с чешуекрылыми, и, скажу вам, я выучил его наизусть…

Лет с одиннадцати меня стали выпускать. При каждой возможности, когда я куда-то выходил с няней, я выискивал взглядом бабочек, запоминал их, а после пытался выяснить, как они называются. И так, благодаря этим бабочкам, оставшаяся часть моего детства прошла довольно сносно.

Родители хотели, чтобы я пошел по стопам деда – стал военным аэронавтом, и решили, что мне следует поступить в Академию аэронавтики Райтломм. Не уверен, что они задумывались о моей карьере, ведь на тот момент воздушный флот Габена представлял собой весьма жалкое зрелище: большинство боевых и экспедиционных дирижаблей времен колониальных войн ржавели на пустыре за городом, служба на Военно-воздушном флоте давно утратила былой престиж, но меня волновало лишь то, что я наконец смог освободиться от гнета родителей, домашних учителей и нянь-надсмотрщиц.

Учась в академии, я не забывал о бабочках. Читал книги, изучал чешуекрылых и мог уже не скрывать свой к ним интерес. Когда выдавались выходные, я брал бинокль, ходил в парк или выезжал за город в поисках этих прелестных созданий. Мне было достаточно их увидеть, зарисовать, сравнить с каталогом. Разумеется, тогда меня еще не заботили никакие исследования и открытия – я просто этим жил и был рад тому, что никто меня не накажет всего лишь за то, что мне нравятся бабочки.

Ближе к концу моего обучения в городе произошло громкое событие. Из дальней экспедиции вернулся почетный член Габенского научного общества Пыльного моря, профессор Гиблинг, звезда кафедры. Он привез в Габен несколько до того неизвестных науке бабочек, сделал несколько новых открытий. Выставка должна была пройти прямо в научном обществе, о ней писали в газетах, а в то время многие интересовались наукой – не то что сейчас. Разумеется, я не мог туда не прийти.

Профессор Гиблинг предстал для меня великолепным джентльменом-ученым. Он посетил Небесные острова над Вельветовым морем и представил сообществу сизую женевку, лазурницу Креппа и бурого махаона. Гвоздем программы на выставке была штормовка Рели, бабочка, чьи крылышки будто сплетены из крошечных живых молний. Подобное зрелище не так часто увидишь… Тогда эти бабочки произвели фурор, это теперь о них знают буквально все… Вы не знаете? Что ж, досадно…

После выставки я подошел к профессору и представился, рассказал ему о своей любви к чешуекрылым. Генри Гиблинг оказался весьма открытым человеком, простым и добродушным. Профессор провел мне экскурсию по кафедре, показал эксикаторную комнату, гигантского ржавого мотта, позволил поприсутствовать на лекции (тогда Ржавый зал был полон народу – не протолкнуться, это сейчас он пустует).

Мы с профессором стали переписываться, поддерживали общение лично – в свободное от учебы время я старался встретиться с ним. Мы беседовали о бабочках, он рассказывал о дальних странах и об опасностях, которые его подстерегали во время экспедиций. Мы говорили часами, засиживаясь порой до позднего вечера. В один из таких вечеров я и узнал о Черном Мотыльке из джунглей Кейкута. Профессор Гиблинг назвал его последним великим открытием в мире чешуекрылых.

То, о чем рассказал профессор, поразило меня до глубины души – еще бы, ведь бабочка эта, по его словам, обладала невероятными способностями, которые иначе как фантастическими и не назвать. Профессор показал мне фотокарточки, сделанные в разное время и в разных местах: в поселении туземцев, на нехоженой тропе, в горах, в глубине джунглей. На всех этих фотокарточках было кое-что общее, а именно некий символ – две дуги, раскрытые наружу, с крестовиной меж ними и двумя точками по центру каждой дуги. Вырезанный на дереве, нарисованный на земле, на стене пещеры, на костях мертвеца, он навевал мысли о чем-то древнем и диком, потустороннем. Профессор сказал, что этим символом – знаком Купу-купу – местные племена обозначают присутствие жуткого духа, который обретает форму Черного Мотылька. Он был уверен, что знак Купу-купу – тот самый след, по которому можно найти бабочку.

Профессор Гиблинг признался, что давно мечтает отыскать Черного Мотылька, и этой своей мечтой, той страстью, которая звучала в каждом его слове, он заразил и меня.

Я поинтересовался у профессора, почему же он не отправится на поиски, и он с горечью рассказал, что в существование Черного Мотылька никто, кроме него, не верит. Хуже всего было то, что глава кафедры лепидоптерологии (тогда ее возглавлял человек, которого больше заботило благосостояние общества, чем бабочки) наотрез отказывался организовывать экспедицию и тратиться на какой-то «глупый вымысел». И тогда я подумал: «Почему бы мне самому не помочь профессору организовать экспедицию?»

Это желание было настолько сильным и отчаянным, что я решился на шаг, которого очень боялся. Сообщив профессору, что попытаюсь раздобыть необходимые средства, я отправился сюда, к родителям, и рассказал им все. Когда они поняли, что речь идет о какой-то бабочке, отец едва не подавился смехом, а мать лишь дернула головой и покинула гостиную. Я был унижен, растоптан и не представлял, как сообщить неприятное известие профессору Гиблингу, – думал, что он начнет меня презирать за то, что я дал ему ложную надежду, но этого не произошло. Он отнесся с пониманием, и я пообещал ему, что непременно, рано или поздно, сделаю так, чтобы эта экспедиция состоялась.

После завершения учебы в академии меня призвали на службу. В скором времени нас отправили в воздушный поход на запад с целью картографировать белые пятна в океане Немых. Это был долгий, тяжелый поход. Исследовательское направление – самое безжалостное: постоянные бои, переброска, картография под обстрелом. Порой приказы командования казались нам безумием, но мы им следовали, бросали себя в неизвестность.

Несмотря на чувство безысходности и тоску, что были моими неизменными спутниками в походе, я собирал любые сведения о местных бабочках, зарисовывал их, копил мысли для бесед с моим другом профессором Гиблингом. Каких только бабочек я не видел на своем пути: сотканных из дыма, из песка, сросшихся с цветками… Они немного усмиряли мою мятущуюся душу.

Спустя шесть лет поход завершился. Белых пятен на карте стало чуть меньше. Из трех дирижаблей назад вернулся лишь один. Много позже я узнал, что наш поход был глупой, бессмысленной затеей. Были даже слухи, что нас нарочно отправили в него, чтобы раз и навсегда искоренить воздушный флот Габена, и все это были интриги прямиком из Ворбурга. О, вы понимаете, о чем я говорю; вы знаете, что такое Ворбург, – вижу, как вы побледнели… С вашего позволения, я оставлю эту тему.

По прибытии в Габен меня ждало известие о том, что незадолго до моего возвращения родители скончались. На отца упал книжный шкаф, и его раздавили книги по истории войн, которые он так любил, а мать… одна из дам клуба светских львиц притащила на собрание настоящую львицу, и… в подробности я вдаваться не буду, полагаю, вы и сами догадываетесь, что произошло.

В любом случае, рискуя прослыть в ваших глазах черствым человеком, признаюсь, что я не горевал ни минуты. Как бы отец с матерью меня ни презирали, все же они были приверженцами строгих традиций, и я стал их единственным наследником: дом и семейное состояние дожидались моего возвращения. Сожалел я лишь о том, что неудачно разминулся с профессором Гиблингом – он уже месяц как был в одной из своих экспедиций.

Примерно через год он вернулся, мы с ним встретились, и я с потаенным страхом спросил у него, не нашел ли он за то время, что меня не было, Черного Мотылька: я искренне переживал, что все обошлось без моего участия. Он невесело рассмеялся тогда, но в его глазах была горечь. Профессор признался, что и думать забыл о Черном Мотыльке, что подобные «глупые вымыслы» портят жизнь, портят отношения с окружающими, рушат карьеры и любые перспективы. И что он прекратил с кем-либо разговаривать о мотыльке, давно оставив любые надежды.

Не сказать, что я был рад это слышать, но все же вздохнул с облегчением: профессор не разыскал мотылька без меня. И тогда я предложил ему организовать экспедицию в Кейкут. Он сперва не поверил, поначалу даже отказывался, спорил, но я напомнил ему о наших беседах, повторил ему его же собственные слова, вернул ему хранимую во мне, будто в банковской ячейке, крупицу его мечты. Я сумел переубедить профессора. Мы все подготовили, он собрал экспедицию и отправился в путь. К сожалению, я не мог поехать с ним: моего вмешательства требовали срочные дела здесь – так уж вышло, что моя жизнь намертво связана с Габеном и из-за службы я не могу надолго покидать город. Но я с нетерпением и надеждой ожидал любых вестей из экспедиции.

И вскоре я дождался. Спустя три месяца профессор и его спутники вернулись. След оборвался, поиск зашел в тупик. Местные жители боялись и отказывались разговаривать с чужаками о Черном Мотыльке. Члены экспедиции то и дело находили в джунглях знак Купу-купу, но на этом все и заканчивалось.

К сожалению, то же произошло и со второй, и с последующими экспедициями. Дожди, ловушки и трясина, хищные звери и племена людоедов, ложные слухи и неверные направления – раз за разом профессор Гиблинг возвращался в Габен ни с чем. Полагаю, вы догадываетесь, что организовать подобную экспедицию стоит немалых денег, и вскоре я уже не мог себе этого позволить. Последняя экспедиция профессора Гиблинга в Кейкут, которая легла в основу его знаменитой книги, состоялась двадцать лет назад. И для нее мне пришлось собрать едва ли не все средства, которые у меня имелись, да еще и занять у парочки знакомых весьма значительные суммы. Но тогда я считал, что это того стоило, ведь все коренным образом изменилось: профессор Гиблинг сделал поистине невероятное открытие.

Он занимался каталогизацией бабочек, найденных в болотах Кейкута, заносил их в справочники, составлял подробные описания, когда его внимание привлекла некая странность. У двух бабочек разных видов обнаружилось кое-что удивительным образом общее: узор жилок на крылышках корневицы сырой был словно неким продолжением узора на крылышках ливневого наперстника. Вижу ваше недоумение. Что ж, профессор Гиблинг также сперва решил, будто его находка – это всего лишь совпадение. Но когда у третьей бабочки из той же области, а именно у зеленой крылатки, узор на крылышках продолжил узор двух предшественниц, он понял, что это неспроста.

Профессор Гиблинг принялся работать не покладая рук, почти не ел и не спал, и вот спустя две недели раскрытия экземпляров и изучения всех конвертов, привезенных им из прошлых экспедиций, он убедился, что никакого совпадения быть не может. Во-первых, у двадцати семи бабочек разных видов, найденных им в джунглях Кейкута, узоры на крылышках образовывали нечто наподобие единой сети. А во-вторых, он узнал одну из самых толстых и явных, переходящих с крылышка на крылышко, жилок: ее очертания точь-в-точь повторяли изгибы и рукава реки Хнили. Все верно. Кто в здравом уме смог бы предположить, что бабочки из джунглей являются кусочками карты? Поразительно, правда?

Что ж, так или иначе, у профессора была карта, но это ведь еще не все. Нужно было установить, что именно она пытается показать, куда привести. И здесь профессор зашел в тупик: как ни бился, он не мог обнаружить тот своеобразный крестик, который поможет ему найти, как он был уверен, логово короля всех бабочек из джунглей, Черного Мотылька. Он показывал карту коллегам, но никто не смог помочь: загадка, выписанная жилками на крыльях бабочек, не далась самым ярким умам научного общества… Что ж, опустив ложную скромность, скажу вам, что ему помог именно я. Профессор показал мне карту, и в хитросплетении этих изломанных линий я сразу же увидел упомянутый мною ранее символ – знак Купу-купу. Я так долго и пристально изучал фотокарточки с ритуальными племенными знаками, которые делал профессор Гиблинг в своих странствиях, что просто не мог его не заметить. Когда я показал профессору свою находку, он едва не разрыдался от охватившего его счастья.

С того момента и началась последняя за долгие годы экспедиция в Кейкут. Профессор все продумал: выбрал время, чтобы прошел сезон ливней, подобрал надежных проводников, нанял опытных охотников и следопытов. К тому же теперь у него был маршрут. В научном обществе все затаили дыхание: мало кто верил в успех предприятия, но уверенность и едва ли не фанатизм профессора убедили даже самых ярых скептиков. Профессор клялся, что не вернется в Габен без Черного Мотылька. И… тем не менее он вернулся. Примерно через полгода. Он предусмотрел почти все. Кроме войны.

Первый месяц в джунглях все шло как по маслу: с продвижением вглубь болот здесь и там члены экспедиции встречали знаки, подтверждающие, что они идут в нужном направлении, но дальше все покатилось под откос. Началась война между Эйланом и Кейкутом. Султан Кейкута вывел свои гарнизоны из джунглей, и лишившиеся надзора солдат приграничные городки захлестнула повальная анархия, власть захватили местные банды, а племена, обитающие в глуши, словно и вовсе обезумели – туземцы принялись охотиться на чужаков, как на зверей.

Профессор потерял всех своих спутников – он сам едва выжил. Но тем не менее лишения, тяготы и смертельная опасность не смогли увести его в сторону, и он упорно продолжал идти по следу Черного Мотылька. Воле этого человека можно только позавидовать, и его непреклонность в итоге была вознаграждена: в какой-то момент в самом сердце джунглей, у хребта Микении, профессор Гиблинг обнаружил пещеру. Черный Мотылек был оглушен канонадами, эхо которых долетало до его логова, и почти все время пребывал в пассивном, сонном состоянии. Профессор выждал, когда тот будет наиболее уязвим, и изловил его. Черный Мотылек сопротивлялся, разорвал две лучшие профессорские сети, но все-таки был схвачен.

Все еще не веря своей удаче и благодаря счастливую звезду, профессор Гиблинг отправился в обратный путь, но по дороге в Зинаб, столицу султаната Кейкут, на него напали охотники за головами. Во время стычки с ними Черный Мотылек вырвался на свободу, а сам профессор угодил в плен. Среди пленников он, к слову, встретил молодого исследователя из Льотомна, который был болен горячечной лихорадкой, – профессор как мог пытался облегчить его страдания. В плену, впрочем, они пробыли недолго: охотники за головами столкнулись с отрядом регулярной армии султана и после непродолжительной схватки пленники были освобождены. Профессор вернулся в Зинаб, там провел еще около двух недель, восстанавливая силы и пытаясь помочь своему новому знакомому, – именно тогда он и открыл лекарство от горячечной лихорадки.

Вскоре профессор Гиблинг вернулся в Габен. Вместе с ним в город приехал и его бывший товарищ по несчастью мистер Келпи. Экспедиция бесславно завершилась. Когда мы с профессором встретились, он принес мне глубочайшие извинения и сказал, что больше никогда не заговорит о новых экспедициях в Кейкут и что с него достаточно поисков этой проклятой бабочки, которую просто невозможно изловить. После этого мы с ним практически не виделись. Господин бургомистр начал восстанавливать военно-воздушный флот, и я был задействован: на долгие годы я забыл о Черном Мотыльке и о его поисках. Неуловимая легенда осталось легендой…

Пока однажды, двадцать лет спустя (то есть примерно полгода назад), ко мне не пришел профессор Реджинальд Руффус, лепидоптеролог и коллега профессора Гиблинга. Он огорошил меня заявлением, что ему по силам отыскать и изловить Черного Мотылька и что его начальник, профессор Гиблинг, и слышать об этом ничего не хочет. С появлением профессора Руффуса неуемное, яростное желание отыскать легендарного Черного Мотылька будто пробудилось во мне ото сна, и все доводы разума прекратили действовать. Я собрал нужную сумму, и профессор Руффус отправился в путь. Из Зинаба он прислал сообщение о том, что вскоре выступает в джунгли, и мне, как и прежде, не осталось ничего иного, как ждать.

А потом случилось горестное событие: мой старый друг профессор Гиблинг скончался от удара. Он так и не дождался возвращения своего коллеги. Его мечта привезти в Габен Черного Мотылька и представить его научному сообществу так и не осуществилась.

Буквально на следующий день после похорон семафорной почтой пришло то самое письмо, что мы с мистером Пиммзом вам показали, а этим утром я узнал из газет, что профессор Руффус был убит в поезде «Дурбурд» по прибытии в Габен. Сказать, что я был поражен этим известием, – значит ничего не сказать. Эти две смерти, одна за другой…

Вот, собственно, и все. Теперь вы знаете, что для меня Черный Мотылек и кем для меня были оба профессора. И надеюсь, понимаете, почему я так отреагировал, когда услышал от вас подтверждение того, что Черный Мотылек, тот, кто жил в моих мыслях многие годы, сейчас здесь, в городе.

Я невероятно обеспокоен тем, что он в этом ужасном месте, где любой может ему навредить, где любой может стать его жертвой. А этот воздух… пропитанный чадом, мерзкий габенский воздух! Это была бы величайшая из потерь – потратить столько усилий, отдать столько жизней, чтобы по прибытии он погиб от зловонного фабричного смога…

Сэр Крамароу закончил рассказ и сделал глоток кофе. Джаспер почти не шевелился, глядел на хозяина дома и уже продолжительное время держал в руке надкушенное печенье.

После услышанного он изменил мнение о сэре Крамароу кардинальным образом: теперь тот казался ему человеком невероятной доброты и щедрости. Он понравился мальчику, и ему вдруг очень захотелось, чтобы сэр Крамароу все-таки обрел свое счастье, достиг исполнения заветной мечты и представил на выставке Черного Мотылька.

Что касается доктора Доу, то его вниманием владел в основном мистер Пиммз. Доктор отметил, с каким воодушевлением тот слушает, судя по всему, уже не впервые эту историю, с каким обожанием глядит на сэра Крамароу. Доктор Доу не был знаком с профессором Гиблингом и ничего не мог бы сказать о заразности его страсти, но страсть самого сэра Крамароу походила на лихорадку: она завладела его помощником так, что временами он забывал дышать, слушая о детстве своего работодателя. С неподдельной горечью он воспринимал его тяготы, с ужасом – провалы. Что ж, магнетизм сэра Крамароу действительно был весьма силен, этого не отнять.

Сам почтенный джентльмен показался доктору, как и его племяннику, искренним и надломленным. Отпечатки многократно несбывшихся надежд явно проступали на лице сэра Крамароу – печалью в уголках губ, морщинками над переносицей и у глаз, в самих глазах проглядывала тень пережитых горестей. Доктор вдруг ощутил, что против своей воли испытывает жалость к этому человеку.

– Теперь вы можете рассказать, что произошло с профессором Руффусом? – спросил сэр Крамароу. – Ведь не мистер же Келпи его в самом деле убил?

– Его убил Черный Мотылек, – сказал доктор. – Мистер Келпи прибыл на вокзал, чтобы отвезти мотылька в хранилище, но не смог этого сделать. Мотылек взбесился, вырвался и убил профессора.

– Трагично… – опустошенно ответил сэр Крамароу.

– Очень трагично, – кивнул мистер Пиммз.

– Вы были несправедливы к нему, Пиммз, – сказал сэр Крамароу. – Вы всегда считали его ненадежным, говорили, что он не способен отыскать Черного Мотылька.

– И я искренне сожалею об этом. Если бы я только мог принести ему свои извинения. Профессор доказал, что я ошибался.

– А что же сэр Хэмилтон? – спросил сэр Крамароу. – Что он говорит?

Доктор покачал головой.

– Это ведь вы порекомендовали профессору сэра Хэмилтона? – уточнил он. – Вы хорошо его знаете?

– Не особо. Я искал опытного следопыта, знакомого с климатом и особенностями джунглей, и в Клубе охотников-путешественников мне посоветовали его как профессионала своего дела и джентльмена, на которого можно положиться. Он был там? Когда мотылек убил профессора?

– Вынужден огорчить вас, сэр Крамароу, но человек, представлявшийся сэром Хэмилтоном в экспедиции, оказался самозванцем.

– Самозванцем?! – воскликнул мистер Пиммз.

– Именно так. Настоящий сэр Хэмилтон был найден у себя в квартире убитым, и, боюсь, Габен он так и не покинул.

– Какой ужас, – прошептал сэр Крамароу. – Но что все это значит?

– Вот мы и пытаемся это выяснить. Полагаю, сэром Хэмилтоном прикидывался один из тех, кто открыл в Габене охоту на Черного Мотылька. Профессор Руффус опасался, что самозванец намерен саботировать экспедицию, что его подослал кто-то из клуба.

При этих словах сэр Крамароу и мистер Пиммз переглянулись.

– Насколько я понял, вы знаете, о чем идет речь, – заметил доктор.

– Этот гадкий клуб… – поморщился мистер Пиммз. – От них можно ожидать чего угодно…

– Прошу вас, Пиммз, – прервал помощника сэр Крамароу. – Убийство, саботаж! Они вряд ли пошли бы на такое…

– Прошу простить меня, сэр, но вы слишком снисходительны к ним, – убежденно проговорил мистер Пиммз. – Эти люди пойдут на что угодно, лишь бы утереть всем окружающим носы и выиграть пари. Чего только стоит их заводила сэр Уолтер!

– Вы можете рассказать поподробнее о пари и об упомянутом джентльмене? – спросил доктор.

Было видно, что сэр Крамароу очень не хочет развивать данную тему, и это вызывало удивление, учитывая, что он буквально только что поделился с доктором и его племянником едва ли не всей своей жизнью. По его опущенным в стол глазам и налившимся багрянцем щекам доктор Доу сделал вывод, что он испытывает невероятный стыд.

– Насколько я понял, – сказал доктор, – речь идет вовсе не о Клубе охотников-путешественников.

– О нет, что вы, – раздраженно ответил мистер Пиммз. Сэр Крамароу нехотя кивнул, и секретарь продолжил: – Речь о клубе «Гидеон». Он считается местом, в котором собираются влиятельные джентльмены, интересующиеся всем, так или иначе связанным с последними открытиями, научными достижениями, экспедициями и тому подобным.

– Вот только интересует их отнюдь не наука, – добавил сэр Крамароу. – Однажды я имел глупость вступить в этот клуб, так как считал, что найду там единомышленников и истовых поклонников научных достижений. Каково же было мое разочарование, когда я обнаружил там лишь скучающих снобов, которые просто ищут любую возможность себя развлечь. Они к науке не имеют ровным счетом никакого отношения, а ученые в экспедициях для них всего лишь скаковые блохи или бойцовые крысы в ямах.

– И вы заключили пари, – подытожил доктор. – Верно?

– Джентльмены из клуба, в частности сэр Уолтер Фенниуорт, не верят в существование Черного Мотылька. Они считают, что я наивный дурак, раз отправляю экспедицию за экспедицией в никуда. Многие из них также нелестно отзывались о профессоре Гиблинге.

– Неужели?

– Они говорили, что он, словно пиявка, присосался к моему кошельку.

– В чем именно суть упомянутого пари? – спросил доктор Доу.

– Я уверил их, что смогу представить Черного Мотылька на открытой выставке в Габене, тем самым доказав его существование.

– И какова же, позволю себе нескромность, была ставка?

Сэр Крамароу скрипнул зубами, а мистер Пиммз почесал запястье и сказал:

– Сэр Крамароу искренне поверил словам профессора Руффуса, что Черный Мотылек будет наконец пойман.

– Только не говорите, что вы пошли ва-банк в этом пари! – поразился доктор Доу.

Зубовный скрежет сэра Крамароу зазвучал громче.

На лице доктора четко проявились его мысли: он не понимал азартных людей и полагал, что любое стремление поймать судьбу за нос – это болезнь. И сэру Крамароу, в частности, он мог бы посоветовать неплохую психохирургическую операцию на островковой доле мозга (нет области, отвечающей за азарт, – нет и азарта) ну или как минимум завести строгого финансового советника, который будет лупить его тростью по пальцам всякий раз, как он потянется за ручкой, чтобы поставить свою подпись на каком-нибудь сомнительном документе.

– Благодарю вас, доктор, что не стали осуждать меня, – сказал сэр Крамароу: очевидно, он не понял выражения лица Натаниэля Доу. – По крайней мере, вслух. Я понимаю ваши сомнения: ставить все, что у меня осталось, на какую-то, – он поглядел на мистера Пиммза, – как там говорил сэр Фенниуорт?.. – «эфемерную иллюзию» глупо. А учитывая, сколько экспедиций провалилось и что никаких подлинных свидетельств о существовании мотылька якобы не было, это все выглядит еще нелепее. Но дело как раз в том, что свидетельства были! Профессор Гиблинг однажды уже поймал мотылька и, если бы не обстоятельства, привез бы его в Габен. Все изложено в его книге. – Увидев очередной полный сомнения взгляд доктора, сэр Крамароу поспешил добавить: – Ну, и еще нельзя забывать о тех сведениях, которые и убедили меня организовать экспедицию профессора Руффуса.

– Каких сведениях? – взволнованно спросил Джаспер.

– Черного Мотылька видели в джунглях Кейкута несколько месяцев назад, – сказал сэр Крамароу. – Источник, сообщивший нам это, весьма надежен…

– И что это за источник?

– Туземец, которого профессор Руффус привез как-то из экспедиции. Вамба.

Джаспер перевел недоуменный взгляд на дядюшку, но тот глядел на сэра Крамароу, ожидая продолжения.

– Он пришел к профессору Руффусу и сообщил, что в Габене появился его родственник, который рассказал, что, мол, Черного Мотылька видели в определенном месте, и видели не один раз и даже не два – он появлялся там около шести-семи раз.

– Но позвольте, слов какого-то туземца, пусть и участника предыдущих исследовательских миссий, слишком мало, чтобы организовать такое сложное и затратное предприятие, как экспедиция в Кейкут, вы не находите?

– Все так, но родственник Вамбы передал ему кое-что в качестве доказательства.

– Что именно?

Сэр Крамароу кивнул мистеру Пиммзу – и тот, достав из своего портфельчика небольшой конверт, протянул его доктору. Конверт был наполовину заполнен черной пылью, идентичной той, которая была обнаружена в купе профессора Руффуса и на станции пневматической почты.

– Прибывший в Габен туземец хотел получить немного денег, чтобы купить еды и снять уголок в меблированных комнатах, – сказал мистер Пиммз, – поэтому он и обратился к Вамбе – он знал, что Вамба служит тем, кто ищет бабочек. Эта пыль совпадает с экземплярами из коллекции профессора Гиблинга.

– Полагаю, вы не знаете имени этого туземца и как его найти.

– Нет, чешуек крыльев Черного Мотылька хватило с головой. К тому же Вамба за него поручился.

– И теперь Вамбы нет, – с досадой сказал мистер Пиммз. – Мерзавцы схватили его. Вероятно, хотят выпытать сведения о Черном Мотыльке!

– Вероятно, – кивнул доктор.

– А откуда вы знаете, что Вамбу схватили? – спросил Джаспер, и все воззрились на него. Что ж, это был справедливый вопрос, поскольку доктор Доу не сообщал сэру Крамароу и его помощнику о нападении людей в черной одежде.

– Как только закончился шквал, я отправился в меблированные комнаты господина Жубера, где Вамба жил, – ответил мистер Пиммз. – Хотел узнать у него о случившемся с бедным профессором и расспросить об экспедиции, но хозяин дома сообщил, что прямо перед шквалом заявились какие-то люди, открыли пальбу и уволокли куда-то, как он выразился, «грязного гуталинщика». Я не позволял себе даже робкой мысли о том, что его похищение как-то связано с Черным Мотыльком. Ведь это значило бы, что мотылек здесь, но я все же более прагматичный человек, чем сэр Крамароу, и не могу позволить себе необоснованную надежду. Узнав о похищении, мы хотели разыскать Вамбу, заплатить выкуп, если потребуется… Мы как раз и прибыли в ГНОПМ, чтобы обсудить с мистером Келпи похищение бедняги Вамбы и сообща решить, что именно предпринять для его поисков.

– В любом случае, – сказал доктор, – Вамба им без надобности – он не может знать, где мотылек.

– А вы знаете? – спросил сэр Крамароу. – Есть какие-нибудь догадки?

– Есть догадка, как его изловить. Но для этого нужен мистер Келпи. Он опытный лепидоптеролог, к тому же он уже имел неудовольствие столкнуться с Черным Мотыльком.

– Конечно! – воскликнул мистер Пиммз. – Хороший адвокат вытащит его, и моргнуть не успеете. Ведь нет никаких доказательств, что мистер Келпи – убийца.

Доктор резонно добавил:

– Если коронер засвидетельствует, что рану нанесла тварь, это поможет. Со своей стороны я бы попросил вас пока воздержаться от поисков Черного Мотылька, сэр Крамароу.

– Разумеется, – сказал сэр Крамароу. – Я надеюсь, вы будете держать нас в курсе происходящего.

Доктор Доу глянул на часы и поставил чашку на стол.

– Мы сообщим, если узнаем что-то новое по делу.

– И если будет нужна какая-либо помощь – любая, – сообщите нам.

– Пока что нужно освободить мистера Келпи. Не хотелось бы, чтобы он успел как следует прочувствовать на себе гостеприимство Дома-с-синей-крышей.

Сэр Крамароу кивнул.

– Что ж, господа, – сказал доктор. – Благодарю за кофе и за беседу. Она была весьма… содержательна, но нам, к сожалению, пора.

Они с Джаспером поднялись.

Сэр Крамароу протянул мальчику коробку с печеньем, и тот взял парочку кругляшей «Туфф».

Попрощавшись с сэром Крамароу, доктор и его племянник покинули кабинет. Мистер Пиммз отправился проводить их до двери…

На улице стало еще холоднее. Уже стемнело – вдоль мостовой на Уинстон-Хилл зажгли фонари. Светились окна других особняков неподалеку – чернел лишь дом сэра Крамароу.

Выйдя за калитку, доктор Доу и Джаспер пошагали в сторону Уинстон-парка – по словам дядюшки, там располагалась станция кебов.

Джаспер быстро съел все печенье, но настроение его не улучшилось.

В голове после разговора с сэром Крамароу был сплошной сумбур. Черный Мотылек, оба профессора, Вамба, мистер Келпи, клуб «Гидеон», пари… А еще Джаспера искренне возмущала вопиющая несправедливость: такой благородный человек, как сэр Крамароу, может потерять все, что имеет, если негодяи опередят его и схватят Черного Мотылька. На душе было отвратно – кошки там будто устроили конкурс по скрежету.

У дядюшки, по всей видимости, настроение также основательно испортилось: похоже, с него уже было предостаточно всех этих джунглей и экспедиций и он мечтал как можно скорее оказаться в своем любимом кресле в гостиной, где нет никаких туземцев, каннибалов, тайных знаков, секретных маршрутов, нет ни одного заговорщика и уж точно нет ни одной бабочки.

Ночью в Габене подул довольно сильный ветер.

Откуда он взялся, никто не знал. Быть может, этот ветер проснулся и вылез из какой-то подворотни или же вообще он был не отсюда – просто один из наглых гастролирующих ветров с моря, который решил мимоходом прошвырнуться по улочкам ворчащего во сне города. В любом случае характер у него был зловредный, а настроение – устроить кому-нибудь неприятности. Он поднял в воздух ворох листьев на Бремроук, пошелестел старыми полуоборванными афишами у заброшенного кабаре «Тутти-Бланш», заглянул в квартал Странные Окна, где проказливо швырнул пару охапок каминной золы на натянутые поперек двора бельевые веревки – чьим-то сушившимся панталонам не повезло, – и, лихо закрутившись, развернулся и понесся над городом в сторону Чемоданной площади.

На крыше гостиницы «Габенн» человек в длинном черном пальто и котелке едва не сорвался от злобного порыва ветра вниз, вцепился пальцами в кирпичный дымоход и выругался. Ему было нелегко удержаться на крыше, в то время как его спутники, четверо молчаливых мужчин, одетых так же, как и он, застыли на самом краю, у карниза, не шевелясь, словно ветер и вовсе не доставлял им неудобств.

Человека, который едва не свалился с крыши, звали мистер Грей (разумеется, псевдоним). Он практически ничего не видел через затемненные защитные очки, поэтому, недолго думая, поднял их на тулью своего котелка. Стало немного лучше – теперь он хотя бы мог разобрать, что творится у него под ногами.

Внизу, на расстоянии в пять этажей, были разбросаны рыжие клубки уличных фонарей Чемоданной площади. Вдали светились окна вокзала, у станции кебов горел одинокий семафор, изредка мигали сигнальные огни причаленного посреди площади дирижабля «Бреннелинг». С крыши гостиницы экипажи внизу казались миниатюрными заводными игрушками, словно снятыми кем-то с полок лавки «Тио-Тио» и расставленными здесь и там; людей на площади почти не было – до прибытия ночного поезда «Тромм» оставалось около часа.

– Наденьте обратно, – раздался приглушенный шарфом неприятный тягучий голос, и мистер Грей повернулся к человеку, отдавшему приказ.

– Зачем? – с вызовом спросил он. – Как будто меня кто-то здесь увидит. Как будто кто-то узнает меня по одним лишь глазам.

Человек, с которым он говорил, даже не обернулся – он стоял на самом краю карниза и глядел в подзорную трубу, нацеленную куда-то в небо над площадью Неми-Дрё.

– Наденьте обратно, – повторил человек с подзорной трубой. – Вы бы очень удивились, узнав, какая мелочь может вас выдать. Тот же Мэйхью, к примеру…

– Но вы ведь сделали так, что нет никакого Мэйхью! – перебил мистер Грей. – Сделали так, что он отстранен от любых полицейских дел!

– Вы полагаете, что мистер Мэйхью единственный в Габене отличается достаточной наблюдательностью?

Мистер Грей вспылил:

– Уж не хотите ли вы сказать, что этот доктор со своим мальчишкой могут нас разоблачить?

Человек с подзорной трубой покрутил цилиндры, переключил рычажок, сменив линзу. Ох уж этот хитроумный мистер Блохх (также вымышленное имя)… Его машинное хладнокровие просто выводило из себя его протеже: мистер Грей не понимал, как можно так безразлично относиться к неудачам, задержкам на целые недели и прочим неудовлетворительным, по его меркам, результатам, но при этом с такими тщанием и принципиальностью подходить к вопросам, буквально ничего не значащим. Мистер Блохх мог исключительно равнодушно отнестись к едва ли не провалу, но при этом мелочи вроде опоздания на полминуты или малейшего отклонения от установленного внешнего вида могли вывести его из себя, как какую-то дотошную тетушку.

Мистер Грей уже давно перестал улавливать нить его плана, хотя поначалу пытался не выпускать ее из рук, держать все под личным контролем, и это злило его еще сильнее. Учитывая, что мистер Грей, как и многие заговорщики, был подвержен мнительности и паранойе, ему постоянно казалось, что его водят за нос. Ощущение обмана усиливалось в те моменты, когда приказы этого хоть и гениального, но крайне несносного человека становились странными и абсурдными. Хуже всего было то, что с некоторых пор почти все приказы мистера Блохха казались ему странными – они даже не пытались сложиться в целую картину.

– Я так вижу, вас что-то беспокоит, – негромко проговорил мистер Блохх. В его голосе не было какой бы то ни было заинтересованности – просто констатация факта.

– Меня беспокоит, – ответил мистер Грей, – что наша цель по-прежнему не близка. И обязательства с вашей стороны до сих пор не выполнены. Я нанял вас, чтобы…

– Достаточно, – прервал его мистер Блохх. – Залог исполнения всех долгосрочных планов – это терпение, друг мой. Я гарантирую: вскоре все мои, как вы выразились, обязательства будут выполнены. Все продвигается как и должно.

– Что продвигается? Мы пока не приблизились к поимке Черного Мотылька ни на шаг. Мы по-прежнему не знаем, где он. А проклятый старик унес свою тайну в могилу…

Мистер Блохх снова покрутил что-то на своей подзорной трубе. Мистер Грей не понимал, как он сейчас вообще может что-то видеть, ведь даже луна скрылась за низкими тучами. Но почти сразу вспомнил, с кем имеет дело: это был человек исключительных способностей, а еще тот, кто ничего не делает просто так, а это значило, что и его наблюдение за чем-то или за кем-то в подзорную трубу тоже какая-то часть, будь он неладен, плана.

– Согласно плану, – человек с подзорной трубой будто прочитал мысли мистера Грея, – старик и должен был унести свою тайну в могилу. Он должен был выбыть из игры, и он выбыл. Иначе непременно влез бы в самый неподходящий момент и помешал бы. От этой переменной проще было избавиться, чем просчитывать ее и встраивать в общую схему.

– Никакая схема не понадобилась бы, если бы он все выдал и… – Мистер Грей поморщился и замолчал. Он знал, что последует дальше, что именно ему ответит человек с подзорной трубой. Он не боялся мистера Блохха, ведь это он нанял Блохха, а не наоборот, но занудство и упреки консультанта его невероятно утомляли.

– У меня такое ощущение, что вы пытаетесь сорвать план, – по-прежнему безэмоционально проговорил мистер Блохх. – И если бы я не был уверен в обратном, после вашей выходки я бы решил, что вы играете против меня, то есть против себя же. Но я понимаю, что виной всему нетерпение и ваша… – он сделал паузу, сменил линзу, – приземленность.

– Приземленность?

– В моей практике негласной помощи и консультирования определенных лиц, – сказал мистер Блохх, – уже бывали случаи, когда нетерпение нанимателя портило мои схемы и планы. Поэтому в контракте четко прописан пункт, что исполняющая сторона снимает с себя любую ответственность, если нанимающая сторона, – он впервые добавил в голос железных ноток, – каким-либо образом препятствует выполнению мной моей работы.

– Я… э-э-э… и не думал препятствовать! – Мистер Грей еще сильнее вцепился рукой в дымоход. Другую он держал в кармане пальто, где был револьвер.

– Вам очень повезло, что ваше вмешательство не сыграло особой роли. Вы успели замести следы своей глупости и вовремя убрать все улики с Чемоданного кладбища, но что произошло бы, если бы у нас не было запаса необходимого времени? Если бы вдруг вмешалась еще какая-то переменная? Надейтесь на то, что никто больше в это дело не влезет.

– Вы зря все так воспринимаете, – сказал мистер Грей. – Никто ничего…

– Может, вы и позаботились о трупе профессора Гиблинга, но это еще не значит, что никто не докопается, уж простите за каламбур, до причины его смерти.

– Причина его смерти – сердечный приступ.

– Вы поняли, что я имел в виду. Сердечный приступ был моей идеей, но вы привнесли в нее свою ненужную… гм… идею. Смерть профессора за неделю до того, как в городе объявляется его коллега с Черным Мотыльком из Кейкута, пусть и была подозрительной, но могла значить все что угодно. Даже если бы кто-то и заподозрил злой умысел, мотив он бы ни за что не просчитал. Но следы пыток… это совсем другое дело. Добрый доктор, к примеру, сразу же сопоставит одно с другим: поймет, что раз профессора пытали, то намеревались что-то у него вызнать.

– Доктор Доу уже побывал сегодня на Чемоданном кладбище, – заметил мистер Грей с ноткой самодовольства в голосе. – Смотритель кладбища за небольшое вложение в его фонд «Напейся до состояния мертвеца» сообщил о том, что доктор ничего не обнаружил…

– Это лишь вопрос времени, когда обнаружит, – сказал мистер Блохх. – Вы понимаете, что из-за вашего нетерпения все дело поставлено под угрозу, и я в любой момент могу разорвать контракт? Вы усомнились в моем плане и решили лично ускорить идущий своим чередом процесс. И чего вы добились? Того, что даже распоследний болван теперь не может не понять, что имеет место заговор? Я говорил вам, что это бессмысленно: намереваться выпытать у профессора то, что он столько лет скрывал. Ведь именно для этого и был организован весь план – с экспедицией, с подставным охотником. Но вы решили пойти быстрым путем, не поверили мне на слово. Теперь вы расхлебываете то, что сделали.

Мистер Грей внутренне сжался: он надеялся, что все закончится лишь упреками и что мистер Блохх не сложит прямо сейчас подзорную трубу и не уведет своих подчиненных, свернув весь план, тем самым решив наказать своего нанимателя. Утешало одно: если верить репутации мистера Блохха, он ни разу не бросал дело не доведенным до конца. Ну, и еще он по-прежнему что-то высматривал в небе – теперь над Полицейской площадью. Направление нельзя было спутать, ведь данная площадь располагалась всего в паре кварталов от гостиницы.

– Этот доктор, – сказал мистер Грей. – Он все усложняет. Почему бы нам от него не избавиться? Все бы стало намного проще.

– Проще не значит так, как нужно, – последовал ответ.

Повисла тишина. Мистер Грей поморщился под шарфом.

– Я вижу, вас беспокоит что-то еще, – проговорил мистер Блохх.

Мистер Грей сжал ладонь на рукояти револьвера в кармане так крепко, что скрипнула кожа перчатки.

– Да. Меня беспокоят ваши… кхм… люди.

Он кивнул, указывая на застывшие чуть в стороне фигуры. Подчиненные мистера Блохха, казалось, не дышали. Они глядели вниз, на Чемоданную площадь, и не принимали никакого участия в разговоре. За все время совместной работы мистер Грей не услышал от них буквально ни одного слова, будто им предусмотрительно отрезали языки. Даже когда они работали сугубо под его началом, без вмешательства Блохха, они реагировали на его указания лишь кивками.

– С ними что-то не так? – равнодушно спросил человек с подзорной трубой. Казалось, ему плевать на любой последующий ответ. – Я думал, они исключительно исполнительны.

– Так и есть. Но я не уверен в их лояльности.

– Лояльности?

– Они служат лишь вам, и я…

– Мы с вами делаем одно дело, – напомнил мистер Блохх. – Вернее, я делаю так, чтобы ваше дело было исполнено. Мои люди – надежные и умелые, равных им найти тяжело. Они хоть раз вас подвели?

– Нет, – вынужденно признал мистер Грей.

– Они хоть раз нарушили ваш приказ?

– Нет.

– В таком случае ваши сомнения мне непонятны, но давайте уж их развеем окончательно. – Не поворачивая головы, человек с подзорной трубой обратился к одному из молчаливых спутников: – Мистер Паппи, вы продолжите беспрекословно выполнять приказания этого господина до тех пор, пока действие контракта не истечет?

Мистер Грей так и не понял, кто из них Паппи, когда все трое резко и четко кивнули, словно у них одновременно подломились шеи. Один раз, другой, третий. От этого механического кивания ему стало совсем не по себе.

– Надеюсь, вы удовлетворены.

Мистер Грей был отнюдь не удовлетворен. Он до сих пор практически ничего не понимал, кроме разве того, что происходят вещи, которые не должны происходить, согласно даже изначальному плану, так красиво расписанному мистером Блоххом, когда они с ним только подписывали контракт.

– Мы до сих пор не знаем, где Черный Мотылек. Где проклятый старик и его прихвостень спрятали его. Вся затея с экспедицией ни к чему не привела.

– Она привела к тому, что все фигуры на своих местах. Приманки – на крючках мышеловок. Игра запущена, а нам просто нужно поглядеть, кто куда пойдет.

– Меня уже тошнит от игр, от переодеваний и интриг. Но больше всего меня тошнит от ваших недосказанностей, Блохх. Те, кто вас рекомендовал, отчего-то опустили тот факт, что вы держите своих нанимателей в тайне, но при этом управляете ими самими, как какими-то марионетками.

– Быть может, они просто были рады, что получили желаемое, а все издержки ни в какое сравнение не шли с результатом? – предположил мистер Блохх. – Уверен, так случится и с вами. И ваши рекомендации будут столь же положительными.

– Вы должны мне рассказать хоть что-то, Блохх. – Мистер Грей включил деловой тон. С этим человеком срабатывала лишь логика, и он решил ее применить: – Если я буду и дальше блуждать в потемках, то могу ненароком еще как-то повредить плану. Я должен знать, что вы делаете. Келпи арестован. Как мы до него теперь доберемся? Доктор Доу уже заявился в клуб – он не теряет времени.

– Келпи как раз там, где нужно, – сообщил мистер Блохх. – Или вы полагали, что этим болванам-констеблям сообщили о нем случайно?

– Но я…

– Просто поверьте, я знаю, что делаю, и именно сейчас пытаюсь подтвердить кое-какую догадку.

– Догадку? – возмутился мистер Грей. – Вы сказали, что Келпи там, где нужно, но что, если его отпустят? Этот адвокат, и полицейский коронер, и доктор Доу – они предоставят свидетельства, что он ни при чем. Его не смогут держать долго.

– Все верно, но этого времени мне как раз хватит и… – Блохх вдруг замолчал. Мистер Грей напрягся – его консультант обычно не прерывался так резко, посреди фразы.

– Вы что-то увидели?

В линзе подзорной трубы мистера Блохха мелькнуло отражение черных крыльев. Эти крылья закрыли собой фонарь, пронеслись перед другим, на миг скрыли из виду светящееся окно. Черный Мотылек сел на крышу четырехэтажного здания, выложенную, хоть сейчас этого и не было видно, синей черепицей.

– Это очень странно, – негромко сказал мистер Блохх. И то, что он чему-то удивляется, было для мистера Грея странным вдвойне. – Он же не может таскать его с собой. Это было бы…

Он снова оборвал себя, сложил подзорную трубу и спрятал ее во внутренний карман пальто. После чего развернулся к недоуменному мистеру Грею.

– Завтра будьте наготове. У вас будет важное дело. Мне требуется провести эксперимент, и вы в нем поучаствуете. И еще кое-что, Грей.

– Что? – испуганно спросил мистер Грей – в голосе Блохха зазвучала недвусмысленная угроза.

– Наденьте уже обратно эти проклятые очки.

Часть третья. Кое-что о странных рецептах