— Безвольной куклой в руках кукловода? В твоих руках, мам. Будешь вновь указывать мне, что носить и чем заниматься? Должно быть, ты все это время ужасно по мне скучала. Да, мам? Как хозяин по своей дрессированной собачонке, так?
— Ты как разговариваешь с матерью? — тут же возмущается бабушка.
— Так, как она никогда не позволяла себе разговаривать с тобой? — интересуюсь я. — Поэтому она отыгрывается на мне? А, мам? — смотрю я теперь на маму. — Ты же всегда была послушной, да? Настолько, что в семнадцать лет попыталась через постель окрутить моего папу? Когда бабушка науськивала тебя на этот шаг, ты знала, что влюбишься? Или это чистая случайность? Впрочем, тебе и беременность не помогла, потому что папа видел, что ты и твоя мать из себя представляете!
Щеку обжигает звенящая боль. Мама впервые в жизни подняла на меня руку.
— Не смей! Я не узнаю собственную дочь! Было ужасной ошибкой оставлять тебя у отца!
— Твоей ошибкой стала я! — прижав ладонь к щеке, не собираюсь я успокаиваться. — Ребенок, еще в младенчестве не оправдавший твоих надежд! Ты за это мне мстишь, да? За это ты мстила отцу, не позволяя нам видеться? Но я больше не собираюсь отвечать за твои собственные действия. Вот во что ты меня превратила, мама, своими поступками, своей слепой местью — в человека, ненавидящего свою мать! Тебе придется держать меня за семью замками, потому что я никогда не брошу попыток вырваться от тебя, никогда больше я не буду послушной собачонкой! Ты стыдишься меня уже сейчас? Уверяю, дальше будет еще хуже!
В салоне повисает звенящая тишина. Что мама, что бабушка смотрят на меня во все глаза, словно впервые в жизни видят. Вряд ли кто-нибудь осмеливался говорить им в лицо то, что о них думает. Бабушка считает себя воспитанной аристократкой? П-ф-ф... Мама мнит себя светской леди? Ага. А по факту кто они обе? Две юные девушки с разбитыми сердцами или две взрослые меркантильные женщины с холодной расчетливостью вместо души? Впрочем, из одного следует другое. И помочь им никто не сможет, кроме них самих.
Еще секунда, и бабушка брезгливо отворачивается в сторону, мама же, сглотнув ком обиды, смотрит на меня с жалостью.
— Все образуется, — выдыхает она самой себе и кивает. — Скоро ты поймешь, что я поступаю так во благо тебе, дорогая.
— Никогда этого не будет, — глухо отвечаю я и отворачиваюсь к окну.
Бессмысленно. Мне никогда ее не переубедить. Мне придется улететь с ней, чтобы прожить ту жизнь, которой я не хочу.
Боль вновь пронзает сердце. Словно ножом прокручивает внутренности. Душит. Терзает и мучает. Это невыносимо! Я не заслуживаю такого обращения. Мне уже восемнадцать лет, в конце концов! Никто не имеет права решать за меня!
А затем я вижу ангар и частный самолет в его темном жерле...
Никто меня не будет слушать. Никому нет дела, что я не хочу куда-либо лететь.
Машина останавливается, но я продолжаю сидеть на месте. Им вновь придется применить ко мне силу, потому что по своей воле я не сдвинусь и на миллиметр.
— Любовь, выйди из машины, — просит мама.
— Почему ты меня так назвала? Чтобы напоминать самой себе, что своего ребенка нужно любить? Вот только не сработало, верно? Не помогло. Ты никогда меня не любила. Ты и себя, наверное, не любишь, да?
— Дорогая, хватит упрямиться, умоляю.
— Мне восемнадцать лет. Ты уже целый день как не имеешь права решать за меня.
— Ты останешься моей малышкой до тех пор, пока я не увижу то, что ты готова к самостоятельной жизни, — отрезает она.
— Я бы предпочла, чтобы за этим следил мой папа. Разве ты не понимаешь, что с ним мне лучше? Он меня любит, в отличие от тебя.
— Ты для него всего лишь игрушка! — выходит она из себя. — Всегда была игрушкой! Ему стало скучно со своей женой, и он вспомнил о тебе! И что из этого вышло? Ты совершенно отбилась от рук!
— Лучше быть игрушкой в любящих руках, чем послушной собачкой в руках у бесчувственного дрессировщика!
— Прекрати! Лишь моя любовь и не позволяет тебе скатиться на самое дно! Если бы я тебя не любила, то со спокойной душой оставила бы тебя и дальше портить себе жизнь! Ты еще слишком молода, чтобы это понять! Впрочем, я и не рассчитываю на твое понимание. Выходи из машины! Иначе сесть в самолет тебя заставят силой!
— Пусть! Но я никогда тебе этого не прощу, слышишь?!
Мама еще некоторое время, тяжело дыша, сверлит меня возмущенным взглядом, а затем, кивнув, выходит из машины. Подходит к бабушке, что-то ей говорит, та бросает на меня раздраженный взгляд и гладит маму ладонью по плечу. Затем уже она что-то говорит водителю.
Вскоре дверца с моей стороны открывается, и я сразу же отпрыгиваю по сидению от тянущейся ко мне руки. Мужчина наклоняется, лезет в салон, а я нащупываю рычаг и быстро выбираюсь из машины. Запинаюсь обо что-то, падаю. Но, не почувствовав боли, сразу же поднимаюсь и бегу. Куда? Не знаю. Подальше от этого самолета. Подальше от людей, которым плевать на мои желания.
Меня, конечно же, вскоре нагоняют, захватывают в плен сильных и жестоких рук. Отрывают мои ноги от земли. Несут обратно, не обращая внимания на мое сопротивление. На вновь разрывающие грудь рыдания. На крики несогласия. Паника снова топит мое сознание. У меня нет не единого шанса спастись. Уже никто не успеет за мной приехать. Не успеет забрать меня у мамы. Потому что она, бабушка и Галина заранее все спланировали. Выбрали время, когда папа на работе, сплавили из дома Мирона. А Ник? Понял ли он, что меня забрали силой? Что ответила ему Галина? Наверняка соврала, и мой маленький братик даже не догадывается о том, что мы с ним никогда больше не увидимся...
А Мирон?
Что он подумает, когда я не выйду после урока вокала? Наверняка будет переживать, звонить. Но я не смогу ответить — телефон остался на тумбочке в доме, которого меня лишили.
Папа... Как Галина объяснит мое отсутствие? Поверит ли он ей? Или все же попытается со мной связаться?
Невыносимо думать, что мне хотя бы попрощаться с ними не позволили! Не оставили ничего от той жизни, в которой я была по-настоящему счастлива...
Я с ужасом слышу, как самолет начинает движение. Все это время на месте меня удерживает мама. Ей плевать, что мне страшно и больно. Ей в принципе плевать на меня! Ей важна лишь мысль о послушной дочери, которой я не стала, но она почему-то не теряет надежды вылепить ее из того, чего нет и никогда не было.
— Все наладится, дорогая. Все наладится, — нашептывает она самой себе.
Ты ошибаешься, мам. Ты сломала то последнее, что еще теплилось в моей душе по отношению к тебе. Сейчас оторвался от земли не только самолет, но и у меня из груди вырвали сердце. И этого я тебе не прощу никогда и ни за что.
— Я ненавижу тебя.
Глава 32. Мирон
Оказывается, крыша в доме деда протекла еще на прошлой неделе, и он сам ее очень удачно залатал, без чьей-либо помощи. Последнее он настойчиво подчеркнул. После этого взять и просто уехать я не смог. Пусть и в сознание закралась тревожная мысль, что мать отправила меня к деду не просто так. Впрочем, она вполне могла не знать, что дед справился сам.
В любом случае, я стараюсь помочь деду с хозяйством как можно быстрей и после обеда, состоявшего исключительно из собственноручно взращенных продуктов питания, срываюсь домой. К фенеку. Кажется, я успею сам отвезти ее на урок вокала, и даже напрошусь присутствовать на нем — обожаю слушать, как она поет.
Но на середине пути я получаю еще один тревожный звонок. Точнее, СМС. Сперва не могу сообразить, что значат слова Лю, и, отложив телефон, останавливаю машину на обочине.
«Мирон, мама неожиданно прилетела ко мне и предложила уехать с ней заграницу. Я согласилась. Мне кажется, там меня ждет большое будущее, а здесь я получила все, что хотела. Спасибо, что был рядом, и прощай».
Перечитываю текст несколько раз и не могу поверить в его реальность. Фенек не могла написать эти слова по собственной воле. Нет. Вынудили? Но что это значит? Ее заставляют уехать из страны? Такое возможно?
Тревога в груди нарастает с каждой секундой сильней, сдавливает сердце. Нет. Ее мать не может просто взять и забрать у меня моего фенека. Я не позволю.
Набираю ее номер, но она не отвечает. Звоню снова и снова, но слышу лишь чертовы длинные гудки! А затем вновь проходит сообщение:
«Не нужно звонить, Мирон. Мне тяжело даются прощания, прости».
Жесть. Не может этого быть!
Набираю ее номер снова, и в этот раз механический голос сообщает мне, что абонент недоступен.
Со злостью бросаю телефон на соседнее сидение и завожу мотор, мгновенно утапливая педаль газа в пол.
Я мчу на бешеной скорости, наплевав на возможные штрафы. Никто не заберет у меня фенека. Никто! Не позволю. Лишь бы успеть.
Пожалуйста, Лю, попробуй себя отстоять! Не поддавайся чужим указаниям. Твоя мать больше не имеет права приказывать тебе, как жить, помнишь? Ты должна сопротивляться, любимая, должна!
До дома я доезжаю в короткие сроки, видимо, по чистой случайности не нарвавшись на гаишников. Меня встречает тишина холла, которая пугает сильнее непонятных СМС. Неужели я не успел? Бегу на второй этаж, врываюсь в комнату фенека...
И вновь тишина...
На первый взгляд комната без изменений: кровать заправлена, чистота и уют, но затем мне бросаются в глаза распахнутые створки шкафа. Зияющего пустотой... Она бьет в самое сердце ледяным шипом, проносится холодной волной по позвоночнику, вонзается острыми иглами в сознание. Не может быть... Нет.
— Лю?.. Люба? — задаю я бессмысленный вопрос в пустоту и, не желая мириться с действительностью, иду проверять ванную комнату. — Ты здесь?
Ванная тоже пуста. Причем девственно пуста. Словно моя девочка никогда и не пользовалась ею.
Не верю. Она не могла уехать. Не могла...
Вновь набираю ее номер — абонент все так же недоступен.
Черт! Пинаю кресло, на котором мы частенько сидели вместе и читали книгу под свет торшера. Черт! Неужели ее серьезно забрали у меня? Как? Как такое возможно? Как такое вообще могло произойти? Кто это допустил?!