Саманта развернулась и довольно грациозно покинула аренообразный, подсвеченный снизу центр студии, покрытый скольз–ким и гладким, как лед, пластиком. В последнюю секунду она успела взглянуть на скучного сгорбившегося Ларри, занявшего угловое место во втором ряду, и, к собственному удивлению, поймала его ответный взгляд – как ей показалось, немного вызывающий. Но сейчас у нее не было времени и охоты это анализировать. Сейчас Саманта была только режиссером – жестким, волевым и не склонным к кокетству. Через минуту, заняв свое место наверху, она включила микрофон и властно скомандовала:
– Дамы и господа, приготовьтесь! Это еще не запись, это репетиция! Однако попрошу вас собраться! Улыбаемся, смотрим в центр! Итак, дамы и господа, приветствуем Питера Моргана!
Под услужливые рукоплескания в студию неспешно вплыл пятидесятилетний Питер Морган – самодовольный, напыщенный хлыщ, которого Саманта не переносила всем своим существом. Его морщинистое лицо (хрестоматийный образец порочной физиономии хронического алкоголика) было так набелено гримерами, что казалось намазанным мелом. Зато на экране оно смотрелось вполне сносно. Морган вел различные телешоу около двадцати лет, умело общался с аудиторией и считался асом своего дела, но притом человеком он был глупым, донельзя тщеславным и подловатым. К тому же имел отвратительную привычку во время вынужденных перерывов в записи программ кругами бродить по центру студии и развлекать зрителей пошлыми анекдотами, от которых Саманту трясло. Но сам Морган был убежден, что подобный прием позволяет поддерживать аудиторию в радостно-подогретом состоянии, – впрочем, и телебоссы склонялись к тому же мнению. Не дойдя несколько шагов до своего места, Морган вдруг затормозил и убрал с лица сияющую улыбку – словно стер губкой неверный ответ со школьной доски.
– Саманта, – провозгласил он, поднимая голову. – По-моему, я вышел не очень хорошо. Немного расхлябанно. Что-то не подготовился должным образом… И аплодисменты были недостаточно бурными. Давай еще раз?
– Питер, милый, – сладостно провещала Саманта из своего гнезда, – разумеется, мы можем повторить. Но это же только репетиция! Постарайся собраться к записи, а овацию я тебе обеспечу!
– Саманта, я не люблю работать вхолостую. Я за–ставляю себя мобилизоваться, когда начинается реальный рабочий процесс. Давай без репетиций. У нас такие великолепные зрители, они все сделают правильно, да?
Ответом ему стали одобрительный гул, смех и хлопанье. Саманта представила, как сейчас в адских муках корчится Ларри, и вздохнула – так, чтобы этот вздох не растиражировал микрофон.
– О’кей, дорогой Питер. Иди на место. Жду десять секунд и объявляю. Все готовы? Свет! Камеры работают! Юджин, левый фланг твой! Запись пошла! Дамы и господа, мобилизовались! Питер, на выход!
Процесс пошел своим чередом – довольно гладко, резво и накатанно. Впрочем, без накладок не обходилась ни одна запись, и эта не стала исключением. Сначала у Моргана вдруг пропала связь с редактором, подававшим ему верные ответы: лицо Моргана в секунду потеряло осмысленное выражение, глаза забегали (что было особенно хорошо видно на крупных планах), он недоуменно сдвинул брови, стал стучать себя по уху, в которое был вставлен крохотный наушник, а затем жалобно попросил Саманту остановить съемку. К счастью, связь быстро восстановили. Потом совершенно неожиданно вдруг вспыхнул и перегорел один из софитов, установленных вдоль первого ряда. Кое-кто из зрителей взвизгнул и охнул, но по крайней мере никто не вскочил с места, и волнение улеглось, практически не начавшись. Саманта правила этот бал железной рукой – распоряжалась, командовала, останавливала съемку, когда считала нужным, и вновь запускала этот огромный механизм.
– Стоп! – рявкала она. – Игрок встал с места еще до того, как Юджин взял его в фокус. Вернитесь, пожалуйста, к своему креслу, а потом снова встаньте. Юджин, расторопнее!!! Стоп! Где конверт, внутри которого название приза? Принесите его, черт возьми! Быстро! Во время финальной серии вопросов он должен лежать перед Питером. Да-да, Питер, ты покажешь его камере! Подсветите конверт снизу! Стоп! Я попрошу выйти гримера, лицо игрока бликует! А вы оставайтесь на месте, гример сам подойдет к вам. Стоп! Питер, сколько очков на счету у второго игрока? Два–дцать одна тысяча! Он опережает остальных в три раза, но может проиграть все. Ну так нагнетай напряжение, черт возьми! Твои послед–ние слова «и это был правильный ответ» мы отрежем. Подавай реплику: «А правильный ответ мы узнаем после рекламной паузы!» Запись!
Минут через пятнадцать после окончания съемки Саманта, отдав последние распоряжения, сумела наконец выскочить из своего прозрачного аквариума и до–браться до условленного места встречи. Двери опустевшей, остывающей студии были распахнуты настежь, все зрители уже разбрелись, и теперь верхнее освещение в павильоне отключалось ряд за рядом. Ларри покорно ждал ее в гигантском пустом коридоре, прислонившись к бобине с кабелем и безостановочно подергивая, словно бегун после долгой дистанции, пуловер у себя на груди.
– Ларри, вы просто герой! Спасибо, что дождались. Ну, что скажете?
Ларри посмотрел на нее взглядом святого мученика Себастьяна, пронзенного по меньшей мере двумя десятками стрел.
– Честно говоря, Саманта, это каторга. Я устал так, будто камни ворочал, у меня разболелась голова и ноют все кости. Кресло узкое, жесткое, неудобное, ряды сдвинуты так плотно, что ноги невозможно вытянуть, сверху гудит этот железный шмель, вы вопите в микрофон, софиты слепят… И потом, господи, меня можно выжимать! Пуловер мокрый насквозь. Что, в студии не работают кондиционеры?
– Работают, Ларри, иначе температура поднималась бы градусов до пятидесяти. Ну простите, что я заставила вас так страдать. А сама-то игра вам хоть немного понравилась?
– Как сказать… Ваш ведущий омерзителен, он все портит своей сутенерской физиономией и идиотскими репликами. Он так самодоволен и пошл… Как вы терпите его скабрезные гнусности?
– Приходится. Сотрудничество с ним навязано мне продюсерами – приходится терпеть. Наше руководство его почему-то обожает. Значит, вам не понравилось ничего?
– Только вопросы. Как оказалось, рыться в закромах собственной памяти довольно увлекательно.
– Вот видите! Рылись успешно?
– Не вполне. Пришлось переоценить свой ай-кью. Но процентов на семьдесят вопросов я все же ответил.
– Это очень много! А как вам игроки?
– Одни потрясают своими познаниями, другие чудовищной неграмотностью… У некоторых база на редкость мощная. На меня самое сильное впечатление произвел тот парень, который назвал наиболее знаменитый сорт английского фарфора. Вы знали ответ на этот вопрос?
– Конечно, нет. Так ведь я и не играю. Я только руковожу процессом.
– Да уж… Вы, Саманта, тоже меня потрясли.
– Чем же?
– Все эти два часа вы вызывали у меня ассоциации то ли с египетской царицей в окружении рабов, то ли с укротительницей в клетке с тиграми. Вы так ими командуете… Ап – сели, ап – встали, ап – побежали! И взмах хлыстом… А они, прыгая на задних лапах, шустро выполняют ваши распоряжения. Не хотел бы я быть вашим подчиненным.
– Боже мой, Ларри, это всего лишь работа! И это такая работа, что иначе просто нельзя. Этим исполинским кораблем действительно надо править очень жестко, глазом не успеешь моргнуть, как сядешь на мель… Я вовсе не укротительница, в повседневной жизни я все-таки немножко другая. – Уже произнеся эти слова, Саманта вдруг осеклась, поняв, что она оправдывается и чуть было не договорилась до того, что сама хотела бы быть укрощенной. А оправдываться ее заставляет типично женский страх показать себя перед мужчиной не с самой выгодной стороны. А может, желание угодить? Она не собиралась говорить Ларри все эти фразы чуть извиняющейся скороговоркой, но что-то заставило ее это сделать. Неужели элементарный рефлекс? Или все же сам Ларри с его глазами, мозгами, повадками? Саманта тряхнула головой, чтобы немного опомниться.
– А зато, Ларри, я могу сделать так, чтобы вас показали по телевизору. Предупредите маму, пусть не пропустит этот выпуск передачи. Ей наверняка будет приятно.
– Я попал в кадр?
– Несколько раз попадали. Я лично прослежу при монтаже программы, чтобы эти кадры не вырезали.
Ларри коротко хмыкнул, но Саманта не сомневалась, что на самом деле ему тоже чертовски приятно, а может быть, он даже растроган – в душевной склонности Ларри к сентиментальности она больше не сомневалась.
На следующий день на мобильный телефон Саманты пришло послание следующего содержания:
«И все же мне не нужно было изменять своим принципам и, подобно распоследней домохозяйке, тащиться на дурацкое телевидение! За свою беспринципность наказан: сначала я взмок в вашей адской печи, потом прогулялся по холоду, а теперь, как Оскар, валяюсь с температурой. Извините, что не стал звонить, но нет сил открыть рот. Следующая среда отменяется. Больше я не склонюсь на ваши уговоры – о чем бы речь ни шла. Ларри».
Саманта несколько минут изучала письмо, улыбаясь и поглаживая светящийся экран указательным пальцем, а потом, хихикая, настучала ответ:
«Видимо, инфекция внедрилась в наши ряды с вечно тяжелобольного 5-го ТВ-канала. Правда, в этом случае вам придется смириться с мыслью о близком конце, но и это неудобно. Ибо: 1) придется вспоминать всю прошедшую жизнь (хлопотно), 2) нужно много денег, чтобы ездить на другие континенты в поисках родственников с идентично костными мозгами, посещать те полюбившиеся места мира, где успели побывать, и те места мира, где мечтали побывать, но не довелось. Представляете себе суммы?! В последнюю минуту придется срочно заводить бурный любовный роман, который может дать слабую надежду на выживание, но финал все равно останется открытым с тенденцией к безысходности… Одно утешает: вас ждет спасительное слабоумие, и толпы ближних и дальних знакомых, страдающих обширным гуманизмом, ринутся вам помогать! Саманта».