В ближайшую субботу он предложил Кейси съездить на дальнюю прогулку. Она нехотя согласилась, хотя пребывала – как и все последнее время – не в самом благостном расположении духа. По дороге Кейси больше молчала и демонстративно смотрела в окно, игнорируя многозначительные взгляды Ларри в ее сторону. Выбравшись из машины, движение которой мягко замерло в высокой траве, она резким движением сорвала какой-то диковинный цветок на длинной ножке и, помахивая им и напевая что-то себе под нос, устремилась к озеру. Ларри последовал за ней, мысленно в сотый раз повторяя заготовленные фразы и боясь перепутать их порядок.
Крохотный пляж выглядел таким же игрушечно-сказочным – ничто не изменилось. Песок оставался теплым и мягким, тени зыбкими, вода искристо-голубой. Все, абсолютно все шло по прежнему сценарию: Кейси, как и тогда, скинула босоножки, побрела в тень, загребая клубящийся песок ногами, и молча уселась под деревом. Честно говоря, на сей раз Ларри не собирался предаваться безумствам страсти, ему отчасти передалось ее пасмурное настроение. Он хотел просто пристроиться рядом и нежно поцеловать в шейку. Но Кейси почему-то неверно истолковала его намерения: когда он потянулся к ней, она отпрянула и мерзко заверещала:
– Может, хватит играть в сексуального маньяка, Ларри? Мне это порядком осточертело! Оставь меня в покое, дай спокойно посидеть и полюбоваться водой!
Вероятно, Ларри следовало отстраниться и безропотно оставить в покое надутую Кейси. Но в нем в тот же миг пробудился бес противоречия – маленький, когтистый бес, взбелененный не меньше самого Ларри. Хватит изображать послушного мальчика, ему это тоже порядком осточертело! Ларри, ощутивший мощный выброс адреналина, с силой схватил Кейси за руки и – хотя вовсе не намеревался этого делать – швырнул ее на песок.
– Я не маньяк, – яростно бормотал Ларри, удерживая брыкающуюся Кейси и наваливаясь на нее всем телом, – я уже говорил тебе, я не маньяк! Я просто хотел тебя поцеловать! И я тебя поцелую!
– Отпусти меня! – злобно провизжала Кейси, но Ларри все же сделал попытку привести свою угрозу в исполнение. Когда он прикоснулся к ее губам, Кейси, все более напоминавшая настоящую ведьму, хищно оскалилась и укусила его прямо в шрам, в котором до сих пор иногда всплывала смутная покалывающая боль. Ларри вскрикнул и дернулся в сторону. Молниеносно вывернувшись, вскочившая на ноги Кейси шустрой козочкой отбежала на несколько шагов, словно он собирался за ней погнаться. Но вспышка ярости оказалась сколь мощной, столь и непродолжительной. Ларри продолжал безвольно сидеть на песке, прижав указательный палец к верхней губе и мрачно глядя в одну точку. Ему хотелось плакать. Кейси пару минут изучала его недобрым пристальным взглядом, а затем, вероятно, пришла к выводу, что он вернулся в состояние, пригодное для трезвого обсуждения сложившейся ситуации.
– Ну, опамятовался? – Кейси подобрала свои босоножки и принялась распутывать тонкие запутавшиеся ремешки. – Я уже давно собиралась тебе сказать: пора нам прекращать наши встречи. Все, достаточно. Отвези меня домой и больше, пожалуйста, не звони и вообще не появляйся. Мы неплохо провели время, но мне все это надоело. И потом через неделю возвращается мой муж…
– Которому совершенно не обязательно узнавать о твоих променадах налево, – хмуро перебил ее Ларри, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. – Ты же порядочная женщина! Я помню.
– Ладно, перестань! – Кейси наконец нацепила босоножки и энергично поманила его рукой, чтобы он двинулся к машине. – Это был обычный летний роман. Что ты бесишься? Лето скоро пройдет, я начну работать, готовить ужины для мужа, ты уедешь… Я понимаю, ты влюбился, мне это очень льстит, но чувства быстро угаснут, забудутся. И не говори, что я разбила твое сердце: у таких молоденьких мальчиков сердца крепкие. Черт, посмотри: на моих руках кровоподтеки – ты меня держал словно клещами, сумасшедший… Ларри, все должно заканчиваться вовремя, а мы и так немножко… пересидели. Твоя настырность стала раздражать. Хотя, конечно, я очень благодарна тебе за подарки – особенно сережки. Я узнала, сколько они стоят, ты так потратился…
«Дура! – с ненавистью думал Ларри, закусив верхнюю губу и беспрестанно облизывая саднящий шрам. – Зачем она мне это говорит? Порядочная женщина… Выяснила, сколько стоят сережки… Собирается их заложить? Дура и стерва. Наверное, она каждое лето находит нового недоумка для развлечений… Нет, ей эти развлечения и не нужны. Находит недоумка с денежками, готового поиздержаться. Вот что ей нужно. Я был ее летней игрушкой, вроде резинового крокодила! Дура, стерва, фригидная потаскуха! А я-то верил… Надеялся… Кретин… Вышвырнуть бы ее на шоссе – и пусть добирается как хочет. Ладно. Довезу до поворота и пошлю к черту! К черту!»
– Кейси, – сказал он вибрирующим от злости голосом, глядя прямо перед собой на мчащуюся навстречу дорогу, – скажи честно: ты со мной хоть раз получила удовольствие?
– Честно? – переспросила Кейси, и Ларри похолодел, предчувствуя откровенный ответ. – Если честно, то ты, Ларри, не такое уж сокровище. Извини. Мой муж в этом плане поискушеннее тебя. Мужчина после пятидесяти думает о том, как удовлетворить женщину, даже если на это требуется достаточно долгое время, а вы, мальчишки, заботитесь только о собственном удовлетворении – раз, раз, и готово.
Ларри попытался, но не смог вдохнуть, словно его ударили в солнечное сплетение. За что его так жестоко оскорбили? Он так старался, так жаждал угодить этой женщине! Барышни-сокурсницы, с которыми ему доводилось развлекаться, всегда щебетали после секса, что все прошло просто восхитительно, – ни одна не дала ему повода усомниться в своих способностях. Зачем она нанесла ему напоследок столь подлый удар? Тем более он его не заслужил – видит бог. Ларри остановил машину так резко, что покрышки чуть не задымились, протянул правую руку, стараясь не коснуться Кейси, и злобным ударом открыл дверцу рядом с ней.
– Отсюда ты и пешком прекрасно дойдешь – не развалишься. Давай, давай, вылезай! Целоваться на прощание не будем.
Кейси смерила его презрительным взглядом, выкарабкалась наружу и, прежде чем за–хлопнуть дверцу, с отвращением произнесла:
– Никчемный, безмозглый, обидчивый сопляк. Меня от тебя тошнит.
Позднее Ларри не желал вспоминать, как прошла первая ночь после их расставания. Но в ту ночь он безостановочно плакал – от тоски, злости, унижения и оттого, что в его сердце мучительно, с хрипами и судорогами, умирала короткая любовь: осознание ее не–отвратимой кончины было горьким и крайне болезненным. Он сидел в своей комнате на кровати, упершись локтями в колени, и обливался беззвучными слезами, вздрагивая и пытаясь не всхлипывать – как когда-то, во время просмотра фильма «Огни большого города». Около трех часов ему в голову пришла оригинальнейшая мысль покончить с собой возле дома Кейси. Остановило его то соображение, что подобная акция протеста будет выглядеть невыносимо пошлой да и окажется совершенно напрасной. Ларри пестовал свое горе до рассвета, то принимаясь бродить по комнате, то вновь опускаясь на диван. Он заснул, совершенно обессилев от страданий и слез, когда правый край неба заметно посветлел и в кустах принялись щебетать птицы, – они его и усыпили своим ритмичным чириканьем.
Проснулся Ларри – разбитый, с тяжелой похмельной головой и ужасно голодный – только к полудню. Время завтрака давно прошло, однако милая тетя Мег неизменно каким-то мистическим образом предчувствовала момент, когда племянник проснется и пожелает подкрепиться, – вероятно, в душе этой пожилой женщины, связанной с Ларри родственными узами, жил тихий отголосок нереализованного материнского инстинкта. Ларри отклеился от свалявшейся, мокрой от пота подушки, втянул в себя доносившиеся снизу запахи свежесваренного кофе, изготовляемого тетушкой омлета и… понял, что жизнь, во-первых, продолжается, а во-вторых, в ней всегда будет хватать маленьких радостей. Разумеется, он не перестал в ту же минуту страдать. Но страдать и пить кофе со сливками куда приятнее.
Натягивая джинсы, он обнаружил в кармане небольшой кубик. Это была коробочка с кольцом – он совершенно про него забыл, хорошо еще, что не выронил на пляже. Против ожидания вид невостребованного бриллианта не вызвал нового приступа скорби, только слегка заложило уши. Ларри потоптался на месте, удивляясь такой неожиданной реакции организма и подкидывая коробочку на ладони, затем снова машинально запихал ее в карман и печально оглядел письменный стол, засыпанный обломками своих любимых, великолепных, остро отточенных карандашей: по возвращении домой вчера вечером он все их переломал на кусочки. Спускаясь вниз, Ларри внезапно понял, как ему сейчас следует поступить. Только сначала он позавтракает или умрет от голода. Допив проясняющий сознание и умиротворяющий душу ароматный кофе, Ларри подошел к тетушке, погладил ее по руке (чего никогда прежде не делал) и протянул открытую коробочку.
– Тетя Мег, – сказал он, – я хочу сделать тебе подарок. Ты столько лет со мной возилась, прислуживала, как нянька, а я ни разу ничего стоящего тебе не подарил, если не считать детских рисунков и еще того сказочного уродца, которого я выпилил из дощечки. Я просто неблагодарная дрянь. Но я хочу исправиться. Это тебе. Возьми, пожалуйста. И не возражай. Это за все те годы, которые ты на меня потратила, и за самый вкусный в мире кофе.
И он поцеловал в морщинистую щеку ошеломленную тетушку, лишившуюся дара речи.
Спустя некоторое время страсти улеглись, чувство жгучего унижения рассосалось, осталась меланхолическая печаль, которая была почти приятна. То была печаль по пережитой любви, а не по пробудившей ее женщине: эту тощую мегеру он больше не ненавидел, просто старался не вспоминать. Если же она невольно вспоминалась – босая, пахнущая фиалками, в бледно-желтом полупрозрачном платье, – все прочие эмоции стремительно перекрывало трепетно взлелеянное чувство брезгливой гадливости – только его она и за–служивала. В один из осенних вечеров, когда приступ печали оказался особенно силен, Ларри одним махом сочинил стихотворение, благополучно перемешав тривиальную истину с возвышенным измышлением: