Константин Аристархович БольшаковМозаика
Стихи и проза:
Скрипач. – Челн. – Весна. – Обряд. –
Белый круг. – Счастье. – Мираж. –
Ночь. – Миниатюры. –
Странная песня. –
1904–1910.
Москва.
1911.
Обложка и заставки работы Д. Моора.
Посвящаю эту книгу
Николаю Андреевичу Рославцу
Мне говорила сказки скрипка,
Чеканя re, и sol, и mi,
А где-то громко хохотали
И гулко хлопали дверьми.
И солнце горько перевило
Мечтаний тонких лепестки.
Я опустил на окнах шторы
И двери запер на крючки.
Чтобы вплетаясь в краски-звуки.
Чуть проникали в келью дум.
Как призрак мягкий и неясный,
И свет дневной, и дальний шум.
Скрипач
Была осень. Молодой скрипач ехал в вагоне. Мглисто-желтый сумрак вечера душил вагон в своих объятиях, и пассажиры задыхались в них. Лица их были бледны, как последняя улыбка умирающего лета.
И скрипач думал о своей скрипке.
На первой станции, когда сгущались серые объятия вечера, в вагон вошла девушка с ласково-светлыми волосами и села против скрипача: ей хотелось любить его.
А он думал о своей скрипке.
На следующей станции, когда почти все пассажиры были обессилены мглистыми объятиями сгустившегося вечера, в вагон вошла вторая девушка. Волосы ее напомнили цветом железный мрак приближающейся ночи, и пламень любви в ее глазах обжигал своею яркостью. Севши рядом со скрипачом, она ярко посмотрела на него.
Но он думал о своей скрипке.
На предпоследней станции, когда все пассажиры, кроме скрипача, раздавленные черными объятиями уходящего вечера, спали на узких диванах, в вагон вошла третья девушка с змеино-зелеными волосами и желто-блестящими глазами. Не найдя в вагоне места, она села на колени скрипача.
А он думал о своей скрипке.
Эта девушка, мерцая любовью змеиной страсти, посмотрела на скрипача и обожгла его ярким пламенем любовного безумия. Молнии мысли пронизала его мозг.
Но он все же думал о своей скрипке.
Поезд подошел к последней станции. Скрипач утомленно встал, простился с девушкой и вышел из вагона. Была ночь без звезд и без света. Смутная мгла наполняла мир своей тишиной. Скрипач направился к лесу: в сердце его жила девушка.
И он не думал больше о своей скрипке.
…И он играл… Публика, среди которой была и девушка-змея, жадно слушала его звуки, которые, послушные воле разъяренного смычка, то смеялись, то плакали, вонзая острия свои в сознание слушателей и рождая в них Фимиам восторга. В девушке же кипел наибольший восторг: это были ее звуки.
И он играл только для нее.
Он играл. Фимиам становился гуще и плавал по всей переполненной зале. Слушатели задыхались и болели этим Фимиамом, лица их были пьяны от скрипичных звуков, устремляемых по воле необузданного смычка, послушного девушке, царящей над скрипачом.
И он играл только для нее.
Он играл долго и необузданно. Пот покрывал его лицо, до безумия мудрое от сознания демонически-змеиной божественности и власти. Он царил над слушателями, давя и топя их в пьяном море необузданных звуков своей скрипки, но сам он был послушным рабом девушки-змеи, вливавшей в его инструмент свои звуки.
И он играл только для нее.
Вдруг артист ощутил в себе волнение. Он посмотрел в глубь залы и увидел невидимого для других демона, который, полный огня и звуковых тайн, боролся с девушкой, не замечавшей этого. Скрипач испугался… смычок в ужасе повис в его руке… звуки потухли… Но девушка влила огонь в смычок, артист возвратил себе царственно-гордую смелость, поразил смычком скрипку, и звуки, рождая новые восторги, закипели под смычком.
И он играл только для девушки-змеи.
Но демон продолжал бороться. Он подошел к скрипачу и властно заговорил с ним глазами и духом. Он высказывал артисту свой восторг и звал его за собой, говоря, что, если тот оставит девушку, то он даст ему всемогуще-громкий всемирный успех, золото, власть. Но скрипач, пламенея девушкой, не уступал и пел ее звуки.
И играл только для нее.
Но демон не уступал. Он показал скрипачу даль, которая будет принадлежать ему, если только он последует за ним, оставив девушку. Скрипач посмотрел. Его взор открыл в распростертой дали моря кипящих восторгов и Фимиамов, темнящих своею мощностью теперешние его Фимиамы, Факелы многочисленной женской любви, Красоту Всеобщности… И над всем этим царил он… И он уступил. Девушка померкла для его очей, и он мысленно протянул руку демону, который воспламенил его смычок огнем Всеобщности. И он стал играть по воле демона. Девушка увидела потерю своей власти, поняв звуки демона. Публика кипела восторгами.
И он играл только для демона.
…И он получил обещанное. Демон бил верен своему слову и доставлял ему все, что мог. А мог он многое. Скрипач, сопутствуемый демоном, наполнял земной шар своими звуками, и всюду Фимиам восторженной славы венчал его ореолом величия.
И всюду были слышны звуки его скрипки.
Он давно уже забыл девушку-змею, и никогда чуткий яд воспоминания не вонзался в его восторженно-гордую душу, полную сознания царственной мощности. Он никогда долго не оставался на одном месте, и постоянно демон переносил его для новых восторгов в разные точки земного шара.
И всюду были слышны звуки его скрипки.
Он был славен, как никто, и всю эту славу ему доставил демон, вливший краски Всеобщности в его скрипку, певшую прежде только девушкой. Теперь же скрипач гремел звуками демона Всеобщности, которая извечно царит над Искусством, сливая все в Единстве Гениальности. Скрипач стал Гением.
И поэтому всюду были слышны звуки его скрипки.
Демон, когда звал за собой скрипача, не требовал награды, но решил сам взять ее. Он был кровожаден, но тускл, и в его жилах текла бледная кровь. И он стал пить кровь скрипача. Последний не замечал этого, и демон пил ее, каплю за каплей, а скрипач играл.
И всюду были слышны звуки его скрипки.
Скрипач играл в большом городе. Громадная зала была переполнена слушателями, жаждущими упиться звуками его скрипки. Души и сердца их пели от восторга. Скрипач был бледен, как холод льда, так как демон выпил почти всю его кровь, и ее оставалось лишь несколько капель в жилах артиста, но публика не замечала этого, и хотела только звуков скрипки, певшей в этот вечер, как никогда. Скрипач играл. Он становился все бледнее и бледнее, в жилах его оставалось все меньше крови: демон выпивал ее. Наконец, последняя капля выпита, последний звук скрипки прорыдал прощальным приветом. Бледность залила лицо скрипача, и он, умирая, опустился бессильно на эстраду. Скрипка, простонав при падении, тускло смотрела на него своими струнами. Последний, бескровный вздох выпал из груди артиста; он умер.
И нигде больше не было слышно звуков его скрипки.
Челн
«Ветер, тучкою плененный…»
Ветер, тучкою плененный,
Ей шептал любви признанья.
По ему сурово тучка
Гневным громом отвечала.
И зигзаги ярких молний
Пронизали всюду небо.
Так на страстные признанья
Отмечала ветру тучка.
Ветерком к тебе ласкаясь,
Я шепчу свои признаньи,
Ты ж не тучкой, а былинкой
Тем признаньям отвечаешь
Ветерочком тихим, нежным
Я ищу твоих объятий,
Ты же робкою былинкой
Уклоняешься стыдливо.
Ах, оставь, друг милый, робость.
Верь признаньям пылкой страсти
И склонись, моя былинка,
К ветру в нежные объятья.
«Мне очень жаль, что я случайно…»
Мне очень жаль, что я случайно
И лишь недолго видел нас.
Мне очень жаль… С печалью тайной
Я вспоминаю встречи час.
Кто знает, может быть, участье
Я в вас к себе бы возбудил
И грезу прежнюю о счастьи
В душе унылой оживил.
Но встречи светлой миг промчался.
Простившись с вами в час ночной
Я вновь один, один остался
С воспоминаньем и мечтой.
Сонет («Стою один в раздумьи…»)
Стою один в раздумьи. Властно море
Меня зовет в неведомую даль.
Смотрю вперед с надеждою во взоре –
Встает прибой – мне берега не жаль.
Куда ж меня, о волны, на просторе
Помчите вы? Скажите, не туда-ль,
Где счастья нет, где царствует печаль,
Иль в светлый край, где неизвестно горе?
Ответа нет? не слушая меня,
Вы вдаль несетесь, за собой маня
Своим немолчно-плещущим волненьем.
И смело я вверяю утлый челн
Стихийной власти непонятных волн,
Пускаясь в путь с надеждой и сомненьем.
«Кому скажу про скорбь души унылой…»
Кому скажу про скорбь души унылой.
Кому открою горькую печаль?
Утратил я, что дорого мне было,
И для меня мрачна немая даль.
О, кто поддержит в час мой испытании
Унылый дух участием живым.
Кто, исцелив души моей страданья,
Меня вернет к надеждам молодым?
Увы, никто. Глухая ночь безгласна.
Ответа нет в холодной тишине.
Взываю я в тоске моей напрасно:
Нет никого, кто-б отозвался мне.
А ты, мой друг, мне близкий, но далекий,
Ужель навек тебя утратил я?
Ужель мой дух утешить одинокий