— Вам удалось столь сильно сузить круг поисков? — спросил, присаживаясь, Майкл.
— Это сумел сделать Брэдфорд. Кстати, он гораздо лучше, чем вы думаете; он никоим образом не хотел повредить Каррас.
— В таком случае он проявил некомпетентность.
— Брэдфорд будет первым, кто согласится с вашим мнением. Но если бы леди следовала его инструкциям, она узнала бы в конце концов всю правду. Вы оба были бы переправлены сюда.
— Вместо этого я был объявлен «не подлежащим исправлению».
— Скажите-ка мне вот что, мистер Хейвелок, — промолвил президент, опять наклоняясь вперед. — Если бы вы были на моем месте и знали бы то, что знаю я — как бы вы поступили?
Майкл посмотрел на экран и ответил, сам поражаясь своим словам:
— Точно так же, как и вы, сэр. Я не являюсь невосполнимой потерей.
— Благодарю вас. — Президент встал из-за стола. — Кстати, здесь, на острове Пул, никто не посвящен в то, о чем мы с вами беседовали. Ни доктора, ни военные, ни инженеры. О договорах и о Парсифале знают еще пять человек, включая психиатра из военно-морского госпиталя в Бетесде — специалиста по галлюцинаторным состояниям. Он раз в неделю прилетает сюда и работает с Мэттиасом в этой комнате.
— Понимаю.
— Ну что ж, пора уходить отсюда, пока мы сами не потеряли рассудок, — произнес Беркуист, подходя к пульту управления. Он выключил проектор и потушил основное освещение. — Сегодня во второй половине дня вас и мисс Каррас доставят на военно-воздушную базу Эндрюс. Мы подыщем для вас место не в Вашингтоне, а где-нибудь за городом. Нельзя допустить, чтобы вас увидели.
— Если вы хотите получить от меня результат, я должен иметь доступ к докладам, записям, досье. Их невозможно возить в деревню, господин президент.
— Ну что ж. В таком случае мы привезем вас в условиях строжайшей секретности... К столу придется поставить еще два стула. Вы получите допуск ко всем документам, но под другим именем. Брэдфорд в самое ближайшее время посвятит вас во все подробности.
— Прежде чем я покину остров, мне хотелось бы потолковать с врачами. Мне также хотелось бы увидеть Антона. Я понимаю, что встреча должна быть короткой, всего на несколько минут.
— Не уверен, что они разрешат.
— Значит, прикажите им. Я хочу поговорить с ним по-чешски, на его родном языке. Я хочу покопать вокруг того, что он успел сказать, увидев меня. «Ты не понимаешь, — сказал он. — Ты никогда не сможешь понять». Это что-то глубоко личное, связанное с нашими отношениями. Может, я единственный, кто способен понять, что он хочет сказать. Это может каким-то образом прояснить его поведение — не только в отношении меня, но и вообще. Какой-то контакт не срабатывает пока в моем мозгу, я это уже понял.
— Хорошо, с врачами я разберусь. Но хочу напомнить — вы провели двенадцать дней в клинике, из них — восемьдесят пять часов под воздействием психотропных препаратов, и тем не менее оказались не способны нам помочь.
— Вы просто не знаете, в какой стороне надо искать. Я сам этого толком не знаю, но да поможет мне Бог.
Все три врача не смогли сообщить ему ничего такого, о чем бы он не догадался, слушая рассказ Беркуиста. Больше того, психиатрическая терминология только затуманивала полученную им ранее картину. Слова президента об удивительном и тонком инструменте, сломавшемся под нечеловеческим бременем ответственности, были гораздо ярче, чем сухие объяснения о границе стрессовых напряжений. Наконец самый молодой из психоаналитиков перешел на нормальный язык.
— Для него не существует реальности в общепринятом значении этого понятия. Он фильтрует все свои впечатления, допуская к себе только то, что он хочет видеть и слышать. Это его реальность. И для него она более реальна, чем весь его прежний опыт. Это происходит потому, что Мэттиас имеет дело со своим собственным воображением, которое служит мощной защитой. У него больше ничего не осталось, кроме воспоминаний.
Президент Беркуист не только яркий рассказчик, он, оказывается, умеет и слушать, подумал Майкл.
— Возможно ли остановить процесс разрушения? — спросил Хейвелок.
— Нет, — ответил второй психиатр. — Дегенерировали клеточные структуры. Процесс необратим.
— Он слишком стар, — сказал тот, что помоложе.
— Я хочу повидать его. Это не займет много времени.
— Мы уже формально заявили о нашем несогласии, — произнес третий врач. — Но президент решил не принимать наш протест во внимание. Поймите нас. Мы работаем здесь в невыносимых условиях. Состояние пациента непрерывно ухудшается — никто не может предсказать, насколько быстро процесс пойдет в дальнейшем. Чтобы добиться нужных результатов, его приходится одновременно искусственно подавлять и в то же время стимулировать. Интенсивная или продолжительная психическая травма может отбросить нас назад, на много дней. А у нас нет времени, мистер Хейвелок.
— Я быстро. Десять минут.
— Пусть это будет пять. Пожалуйста.
— Хорошо. Пять минут.
— Я вас провожу, — предложил молодой психиатр. — Он там, где вы его застали прошлой ночью. В саду.
Доктор в белом халате подвел Майкла к армейскому джипу, стоявшему за углом кирпичного здания.
— Вы, наверное, чуть живы от их объяснений, — сказал он. — Не обижайтесь, эти люди одни из лучших в стране и ничуть не преувеличивают. Все это место можно назвать «Тщетность-сити».
— Тщетность чего?
— Результаты приходят слишком поздно. Мы все время бежим вдогонку.
— За чем?
— За тем, что он успел натворить. Машина тронулась.
— Понимаю. Но вы и сами, наверное, не из последних в психиатрии, — продолжил разговор Хейвелок, поглядывая по сторонам.
— Я опубликовал несколько статей, хорошо обрабатываю статистический материал, но за этими ребятами я готов таскать их чемоданы.
— Где они вас отыскали?
— Я работал у Меннингера с доктором Шраммом — с тем, который настаивал на пяти минутах. Он лучший в стране нейропсихиатр. Я помогал ему по технической части — сканеры мозга, электроспектрографы и прочие подобные штуки. И сейчас продолжаю это занятие.
— Здесь, наверное, приборов достаточно?
— Средств не жалели.
— Я все же одного не могу понять, — заметил Майкл, в очередной раз обратив внимание на фасады несуществующих зданий, гипсовые модели и увеличенные фотографии различной формы, расставленные на ухоженных лужайках, — ведь все эти муляжи, напоминающие декорации из фильма ужасов — их кто-то же строил? И каким образом удалось убедить строителей сохранить тайну? Слухи должны были витать над всем югом Джорджии.
— Если и так, то не по их вине. Я имею в виду строителей.
— Каким же образом им заткнули рот?
— Они сейчас далеко. Во многих сотнях миль отсюда, ведут полдюжины других строек.
— Как это?
— Вы уже сами сказали как, — ухмыльнулся юный доктор. — Кино. Весь комплекс был построен канадской компанией, которая полагала, что ее нанял прижимистый кинопродюсер с Западного побережья. Они начали сооружать декорации через сутки после того, как Инженерный корпус закончил строительство ограды и переделал существующие здания для наших целей.
— А как же геликоптеры, которые прилетают сюда из Саванны?
— Они летают по строго установленному маршруту и садятся в специально установленном месте у ограды; пилоты ничего не видят. В любом случае, кроме президентской и еще пары машин, все вертолеты относятся к ведомству военного Квартирмейстера. Летчики считают, что снабжают команду, ведущую океанические исследования, и у них нет оснований думать иначе.
— А обслуживающий персонал?
— Мы — врачи. Несколько техников — мастеров на все руки, несколько человек прислуги, охранники и взвод солдат с пятью офицерами. Они все из армии, даже экипаж патрульного катера.
— Что им сказали?
— По самому минимуму. Не считая нас, чуть больше остальных знают техники и прислуга. Но их просвечивали так, будто собирались засылать в Москву. Ну, охранники, конечно. Ну, об этом вы сами знаете. Похоже, что вы с ними познакомились.
— С одним — точно. — Джип, поднимая клубы пыли, катил по разбитой грунтовой дороге. — Я не могу понять присутствие армии. Неужели и они молчат?
— Начнем с того, что их никуда не выпускают за пределы острова, впрочем, как и нас, честно говоря, таково официальное распоряжение. Но даже если бы это было и не так, об офицерах беспокоиться нечего. Они все из Пентагоновской элиты и каждый видит себя в будущем председателем Объединенного комитета начальников штабов. Они не проболтаются. Молчание — гарантия их продвижения по службе.
— А рядовые? Они же должны пыхтеть как паровой котел.
— Вы демонстрируете пример стереотипного мышления. Молодые ребята вроде этих в свое время высаживались десантами на побережьях, дрались в джунглях.
— Я всего-навсего хотел сказать о неизбежности слухов, невероятных историй, циркулирующих среди солдат. Каким образом их удается приглушить?
— Ну, прежде всего, они и видят-то не так много, во всяком случае, ничего серьезного. Им сказали, что остров Пул — полигон, на котором тренируются на выживаемость. Все совершенно секретно. Десять лет за решеткой, если проболтаешься. Их тоже всех проверяли, но это обычная армейская часть. Здесь их дом.
— Все же это звучит не очень убедительно.
— Но ведь всему приходит конец, не так ли? Осталось недолго ждать, когда все эти предосторожности перестанут иметь значение.
Хейвелок вскинул глаза на психиатра. «Об этом на острове Пул не знает никто. Ни доктора, ни технический персонал...» Так, кажется, говорил Беркуист? Неужели кто-то ухитрился проникнуть в тот склеп, в ту страшную комнату-сейф? Вслух он спросил:
— Что вы хотите этим сказать?
— В один из дней Мэттиас тихо уйдет от нас. Когда его не станет, все слухи не будут иметь значения. О всех великих людях после смерти рассказывают легенды. Таковы правила игры.
— Да. Если останется кому в нее играть, доктор.