— Мы как-то устроили пикник в Праге, — сказал Майкл, глядя вниз. — Помнишь? Там над холмом тоже была река.
— Мы и здесь можем устроить пикник, — ответила Дженна, не сводя с него глаз. — Холодное вино, салат и эти ужасные твои любимые сандвичи.
— Ветчина, сыр, сельдерей, лук и горчица.
— Точно, — улыбнулась Дженна. — К сожалению, такое не забывается.
— Если бы я был знаменитым, то этот сандвич назвали бы моим именем, и он оказался бы в меню каждого американского дома.
— В таком случае лучше постарайся оставаться безвестным как можно дольше, дорогой.
Внезапно улыбка с его лица исчезла.
— Ты сильнее меня, Дженна.
— Если тебе так хочется — пожалуйста. Но это неправда.
— Эта тревога... Она не отпускает меня.
— Это депрессия, Михаил. Она постепенно пройдет. Ты это знаешь не хуже меня.
— Да, но когда мне становится плохо — мне нужна ты. А у тебя такого не бывает.
— Почему? Я очень в тебе нуждаюсь.
— Не в этом смысле.
— Понимаешь, мне не пришлось пережить то, что пережил ты. Есть еще один важный фактор. Бремя ответственности всегда лежало на тебе, а не на мне. Любое решение, которое ты принимал, стоило тебе нервных затрат. Тебе, а не мне. Я всегда могла спрятаться за твоей спиной. Я просто не смогла бы сделать того, что делал ты. Просто потому, что я слабее тебя.
— Неправда.
— Ну, скажем, я не такая выносливая. Это правда. Все те недели, когда я бежала, как очумелая, я не могла ни о чем думать. Мне надо было остановиться, перевести дух. У меня просто не было сил соображать. Не могу объяснить почему. Не могла и все. А ты — мог. И в детстве, и взрослым. Теперь ты расплачиваешься за то, что сделал... за то, что сделали с тобой. Но это пройдет. Уже проходит.
— В детстве... — эхом откликнулся Майкл, глядя вдаль. — Я его вижу, этого мальчишку, чувствую, но на самом деле совсем не знаю. Помню, когда ему становилось страшно, хотелось есть или он боялся уснуть, он в сумерках забирался на дерево и высматривал вражеские патрули. Если никого поблизости не было, он спускался вниз и начинал носиться по полям... Он бегал что было сил и через некоторое время начинал чувствовать себя лучше, как-то увереннее. Потом он находил какой-нибудь окоп, овраг, брошенный амбар и засыпал. Шестилетка получал своего рода допинг в виде дополнительной порции кислорода. Это помогало, что и было самым главным. Лихорадка проходила.
Дженна коснулась его руки, посмотрела ему в глаза и улыбнулась.
— Беги, Михаил. Беги вниз по склону и подожди меня там. Но только ты сам! Ну, давай, лентяй! Вперед!
И он побежал — широкими, размашистыми шагами, чувствуя твердую землю под ногами. Ветер бил в лицо, холодил тело, наполнял новым дыханием. Сбежав с холма, он остановился, глубоко дыша. Непроизвольный смех облегчения вырвался из груди. Лихорадка отступила; скоро она исчезнет вовсе. Как тогда.
Майкл взглянул на вершину холма. За спиной Дженны на ярко-голубом небе сияло солнце. Захлебываясь воздухом, он закричал:
— Эй, лентяйка! Поторопись-ка! Я заставлю тебя бежать до самого дома. До нашего дома!
— У порога я подставлю тебе ножку, — прокричала в ответ Дженна, быстро шагая вниз. — Ты знаешь, это я умею!
— Это тебе не поможет! — Майкл вытащил из кармана блеснувший на солнце металлический предмет и помахал им над головой. — У меня есть ключ от дверей. От наших дверей.
— Дурачок! — откликнулась Дженна, переходя на бег. — Ты же не запер их! Мы никогда не запираем дверей! Она с разбегу бросилась ему в объятия.
— И не будем, — тихо проговорил Майкл. — Никогда.