— Лишь укротило ее, — поправил юриста медик. — И очень не намного.
— Да. В докладе патологоанатома об этом тоже говорится, — добавил Стерн.
— Возможно, в данных печальных обстоятельствах мои слова могут показаться излишне резкими, но мы все же переоценили его возможности, — сказал Даусон.
— Ни в коем случае, — возразил Стерн. — Мы просто недооценили Хейвелока. Чего вы хотите? С момента событий на Палатине прошло всего три дня. За это время он практически уничтожил руководителя операций, распугал всю местную агентуру — никто не желает теперь с нами работать — разгромил всю сеть. Кроме того, он через Швейцарию прислал председателю Наблюдательного комитета конгресса телеграмму, в которой обвиняет в некомпетентности и коррумпированности сотрудников ЦРУ в Амстердаме. Не далее как утром нам звонил начальник группы безопасности Белого дома. Он не знал, то ли негодовать, то ли паниковать. Оказывается, он тоже получил телеграмму, в которой говорится, что рядом с президентом работает тайный советский агент.
— Это прямой результат так называемой конфронтации Хейвелока с ростовым в Афинах, — сказал Даусон, заглянув в записную книжку. — Бейлор об этом докладывал.
— Пол сомневается в том, что эта встреча вообще состоялась, — бросил Стерн, глядя на Миллера.
— фантазии и реальность, — произнес психиатр. — Если полученная нами информация соответствует истине, то это означает одно: он все время перемещается между ними, не будучи способным отличить первое от второго. Но это лишь в том случае, если наши сведения соответствуют истине. Я допускаю, что в Амстердаме у нас присутствуют элементы некомпетентности, и не исключаю коррупции. Однако маловероятно, что советскому агенту удалось проникнуть в круг людей, близких к президенту.
— Мы здесь можем ошибиться и ошибаемся, — вмешался Стерн. — Ошибаются и в Пентагоне и даже, прости Господи, в Лэнгли. Но на самом верху возможности ошибки сводятся к минимуму. Я не хочу сказать, что этого не может случиться или уже не случилось, но любой человек, имеющий отношение к Овальному кабинету, включая личных друзей президента, подвергается тщательнейшей проверке. Каждый год, каждый месяц, каждая неделя из жизни проверяются под микроскопом. К самым талантливым кандидатам в сотрудники относятся, будто к прямым наследникам самого Сталина. И это стало стандартной процедурой с «сорок седьмого»... — Стерн снова умолк, не договорив. Его взгляд остановился на стопке разрозненных листков, лежавших на столе перед доктором. — Хейвелок знает, — продолжил он неторопливо, взвешивая каждое слово, — на какие кнопки нажимать, к каким людям обратиться, какие шифры использовать. Даже старые шифры производят впечатление. Он может создать панику, потому что способен придать своей информации видимость подлинности... Как далеко он способен зайти. Пол?
— Не воспринимайте мои слова как истину в последней инстанции, Дэниел. — Все, что я хочу сказать, во многом всего лишь гадание.
— Гадание не на кофейной гуще, а на основе познаний, — заметил юрист.
— Разве можно дать точное заключение о болезни, не познакомившись с пациентом? — продолжил Миллер.
— Это не совсем так. В нашем распоряжении есть кое-какие сведения. Фактические данные, текущие наблюдения, досье. Одним словом, вполне приличная база, — сказал Стерн.
— Согласен. Я провел не совсем удачную аналогию. Прошу прощения.
— Насколько далеко он сможет зайти, если мы не найдем его? — спросил начальник Консульских операций. — Сколько времени нам отпущено до того момента, когда мы начнем терять человеческие жизни?
— Мы уже теряем, — бросил Даусон.
— Но пока это еще не результат его сознательных действий, — возразил Миллер. — Смерть Огилви — прямое следствие покушения на жизнь Хейвелока. Между сознательными поступками и непредсказуемыми результатами существенная разница.
— Растолкуйте-ка нам, пожалуйста, каково же различие между ними.
— Хорошо, но только в пределах моего разумения, — произнес психиатр, собирая со стола свои записки и поправляя очки. — Как любил говорить Ред: только учтите, что мои слова не столь безупречны, как Священное Писание. Есть парочка фактов, которые могут пролить свет на нашу проблему, и эти факты, не скрою, меня серьезно беспокоят. Ключ к пониманию, естественно, — разговор между Хейвелоком и Огилви, а поскольку нам никогда не удастся узнать, о чем они говорили, то приходится целиком полагаться на подробнейшие описания хронологии событий, представленные Бейлором. Необходимо проанализировать все движения и действия Хейвелока и Огилви. Я перечитывал записки подполковника снова и снова, и меня чрезвычайно поражало одно обстоятельство. До последнего момента я не рассчитывал его обнаружить. Лишь после этой неожиданной схватки в поведении Хейвелока появилось то, что можно назвать постоянной враждебностью.
— "Постоянной враждебностью"? — переспросил Стерн, — Не знаю, что означает это словосочетание в рамках поведенческих теорий, но полагаю — не отсутствие спора между собеседниками. Наши объекты спорили весьма горячо. Доклад Бейлора не оставляет в этом никаких сомнений.
— Конечно, они спорили. Конечно, мы имеем дело с противостоянием. Все началось со словесного взрыва Хейвелока, который, надо полагать, повторил все свои прежние угрозы. Но затем шум прекратился, как и следовало ожидать. Было достигнуто некоторое согласие. Я не могу оценить это иначе в свете последующих действий.
— "В свете последующих действий"? — спросил Стерн, не скрывая изумления. Ведь после этого Огилви попытался использовать свой трюк с сигаретами, и так далее.
— Прошу извинить, но вы, Дэниел, ошибаетесь. Там было кое-что еще. Припомните, с момента появления Хейвелока и до того момента на скамье, когда он нанес удар, избегая ловушки Огилви, мы не видим даже намека на физическое насилие, оружие не извлекается на свет. Идет беседа, разговор. Затем появляются сигареты, спички. Все действия, черт побери, выглядят абсолютно разумными и логичными.
— Что вы имеете в виду? Поясните, пожалуйста.
— Поставьте себя на место Хейвелока. Ваша обида безгранична, ярость кипит, а человек, в котором вы видите своего смертельного врага, просит огня раскурить сигарету. Как бы вы поступили в такой ситуации?
— Но это же всего-навсего спичка.
— Вы правы. Всего-навсего единственная спичка. Но вы захвачены своими страстями, ваш разум кипит от ярости и напряжения, вы настроены крайне злобно по отношению к сидящему неподалеку человеку. Этот человек олицетворяет собой предательство в его самом отвратительном виде. Вы ощущаете, что он предал лично вас. Именно такие чувства испытывают параноические шизофреники при виде людей, подобных Огилви. И вот ваш враг — пусть даже он и обещает рассказать вам все, что вы так желаете услышать, просит у вас огня. Как вы на это отреагируете?
— Выполню его просьбу.
— Каким образом?
— Ну, я... — Стерн замолчал, взгляд его скрестился со взглядом Миллера, и закончил фразу очень тихим голосом, — я швырну ему спички.
— Или же пошлете к дьяволу, а то и вовсе проигнорируете его просьбу, продолжая вести разговор. Но я думаю, в подобных обстоятельствах вы ни за что не полезете в карман и не станете передавать ему спички из рук в руки. Так можно поступить лишь при обычной дискуссии, без всякого эмоционального возбуждения. Не думаю, что на месте Хейвелока и в его, как мы предполагаем, состоянии, вы поступили бы так, как он. Да и не только вы, любой из нас.
— Но мы не знаем, что сказал ему Огилви, — не соглашался Стерн, — он мог...
— Неужели вы не видите, что это практически не имеет значения? — прервал его психиатр. — Речь идет о поведенческом стандарте. Стандарте, я подчеркиваю.
— Основанном на коробке спичек?
— Если хотите, да. Но только потому, что это симптоматично. В ходе всей встречи, за исключением первоначального момента, мы наблюдаем удивительную неагрессивность со стороны Хейвелока. Если описание Бейлора точно — на чем вы настаиваете, и, как мне кажется, вполне достоверно, потому что у Бейлора есть все основания подчеркивать агрессивность Хейвелока, — последний проявил исключительную способность к самоконтролю... продемонстрировал абсолютно рациональное поведение.
— И о чем это говорит? — прервал свое молчание Даусон, в упор глядя на Миллера.
— Я пока не уверен, — ответил медик, не отводя глаз. — Но знаю одно, все это не вписывается в образ того человека, с которым, как мы убедили себя, нам приходится иметь дело. Иными словами, в его поведении слишком много рационального и явно не хватает безумия.
— Даже в том, что он постоянно переходит из мира реалий в царство фантазий?
— В данном случае это не имеет отношения к делу. Его реалии — плод всего жизненного опыта, в то время как сознание базируется в основном на эмоциях. В условиях, при которых состоялось рандеву, эмоции должны были выплеснуться наружу, взяв верх над реальным восприятием. В такой ситуации, настроенный весьма агрессивно, Хейвелок не стал бы слушать противника. А он слушал его очень внимательно...
— Надеюсь, Пол, вы отдаете себе отчет в том, что говорите? — спросил юрист.
— Разумеется. Основываясь на данных, с самого начала считающихся абсолютно достоверными, я просто допускаю такую возможность.
— Выходит, что человек, который три дня тому назад был на Палатине, не соответствует нарисованному нами первоначальному образу?
— Возможно, не соответствует. Никаких абсолютных истин. Всего лишь догадка, основанная на знаниях. Содержание разговора нам неизвестно. Но в его поведении столько рационального, что мое профессиональное сознание не удовлетворено, и я не могу утверждать, что образ этого человека соответствует написанному нами.
— ...Тому, что создавался на основе информации, которую мы считали безукоризненной «с самого начала», по вашему выражению, — продолжал Даусон. — Начиная с Коста-Брава.
— Именно. Но предположим, что это вовсе не так. Допустим, что все исходные данные оказались ложными.