Поклонницы и фанатки поэта Павлыча, распевавшие там, на Земле, его знаменитые синглы, – часто гадали: кто же его муза? Точно так же, и его сегодняшние поклонницы в Мирах, пытались представить себе, как же выглядит муза Павлыча, известного барда, поэта, философа Благосферища.
Видели бы они сейчас своего кумира в компании этой бабки-йожки с ангельским голосом! Поэт, положив голову бабе Шуре на плечо, с блаженной улыбкой, распевал вместе с ней свои частушки еще той, земной, поры:
На скамеечке
Ели семечки.
Разрази меня гром -
Было времечко.
Неужели и в самом деле музой популярнейшего поэта могла быть… баба Шура, суровая вахтерша скандального Первоначального Мира, державшая в ежовых рукавицах неорганизованных переселенцев из земной Юдоли? Одна эта картина лишила бы его поклонниц дара речи.
…А немного позже, эта «картина маслом» в каптерке бабы Шуры полностью поменялась. На узком топчане, набитом дикими растениями с неухоженных полей Первоначального Мира, мирно похрапывала Александра Романовна, а рядом, уже пробудившийся к этому времени от блаженного сна Павлыч, ловко пристроив на коленке блокнот, заполнял его очередной порцией стихов.
«Там, где не пахнет ни миррой ни ладаном,
Там, где дверь выбивают прикладами…»
Отчего-то память снова забросило Костю чувствами и эмоциями в тот старый, пахнущий дымом и кровью, тревожный мир земной Юдоли.
…А может просто пряный запах дикой травы этого Мира, которым которой был набит тюфячок бабы Шуры, напомнил горьковатый запах земной полыни?…
Павлыч потянулся к графинчику, стоявшему на столике, – там оставалось еще несколько глотков. Отхлебнул.
– Костян, – окликнул его кто-то из толпы.
Обернулся.
Пролет. Позвали не его.
У ворот тюрьмы толпились родственники, друзья, встречая тех, кого сегодня должны были выпустить с «суток».
Так обычно работал карательный конвейер: перед новой волной демонстраций против тирании, перед новым «хапуном», как правило, выпускали предыдущую волну задержанных, чтобы разгрузить камеры для новых сидельцев.
Павлыч пробирался в потоке людей и ощущал некую грусть, как разведчик, который идет, никем не узнанный, сквозь толпу, приветствующую своих героев. И хотя он, наравне со всеми, отстрадал в тюрьме эти пятнадцать суток «за правое дело», этот его подвиг, похоже, так и останется незамеченным.
Константин Павлович Мирович, (псевдоним Павлыч, а в данной ситуации, – блогер Костя Кукушка), после попытки вести репортаж во время демонстрации – был задержан, побит для порядка и посажен в тюрьму (не повезло: стоял не там, смотрелся не так). Вообще-то в тот день спецназы, согласно приказу сверху, особо жестко винтили всех журналюг, и даже просто людей, что-то снимавших на смартфон, – как представителей вреднейшей древнейшей провокаторской профессии (особая любовь местного царька к журналистам). При этом Костя не кричал лозунгов, не сопротивлялся, и вообще вел себя тишайшим образом. Наверно, главная его вина было в том, что он слово «тиран» в своем блоге обычно писал с маленькой буквы. А иначе – почему его коллега, журналистка из «Вегетарианской правды» Анна Кныш, тоже делавшая съемки неподалеку, отделалась только порванной кофточкой? Хотя она частенько самым безбожным образом тырила у коллег, в том числе и у Кости, многие материалы для своих блогов, но при этом слово «Тиран» писала исключительно с большой буквы. Может, поэтому ей больше везло?
Костю выпустили из тюрьмы на день раньше. Друзей и коллег он не смог предупредить, телефон покоился где-то на милицейском складе, и было мало надежд получить его обратно. Но Костя был рад возможности, в конце концов, оказаться дома, смыть всю эту грязь «суток», и, главное, отоспаться.
И когда Константин пробирался сквозь толпу, в бок ему буквально ввинтилось тщедушное вредное тельце бабы Шуры. Споткнувшись о чью-то ногу, она упала на Константина.
– Так ты что, меня и тут преследуешь? – сразу его узнав, не очень-то любезно проговорила она.
Костя, икнув от неожиданности, кивнув в сторону серого цементного забора тюрьмы, спросил:
– И вы оттуда же?
– Да откуда ж еще, – сварливо проговорила баба Шура, обернувшись на серый монолит тюрьмы. А что вы хотите, – после этого вашего… чертова интервью…
– После нашего, – вяло поправил Константин. – Оправдываться перед бабушкой ему не хотелось, он слишком устал для этого.
Что ж, может, на самом деле, причина его задержания – то, «неправильное» интервью с бабой Шурой. Ну, его-то, ладно… а бабку-то за что?
Александра Романовна тоже была раздражена недосыпом и недоедом в казематах этой проклятой тюрьмы. Ее можно было понять. Кто бы мог подумать, что из-за того чертова интервью, которое журналист опубликовал в своем блоге, ей придется «присесть» на 15 суток «за подрыв авторитета власти в особо циничной форме насмешки». Приговор был похож на прикол студенческого КВНа. И это обстоятельство немного смягчало тяжелую обстановку подавленности, тесноты и грязи в тюремной камере. Сокамерницы – две бомжихи, «девушка пониженной социальной ответственности», а также пару «политических» – заставляли бабу Шуру повторять эту формулировку по нескольку раз в день, при этом от души веселились.
По правде говоря, вовсе не журналист был виноват во всей этой истории. В том интервью, размещенном в его блоге, он всего лишь старался быть честным, правдоруб хренов. И, к тому же, это интервью перепечатали почти все оппозиционные сайты.
…Она внимательно взглянула на Костю. Взгляд ее смягчился. Журналисту, судя по всему, досталось много больше, чем ей. Большой фингал под правым глазом, опухшая правая щека, рука на грязной перевязи, на левую ногу наступает с трудом.
Когда они выбрались из толпы, – выяснилось, что ее, так же, как и Костю, никто не встречает.
– Как думаешь домой добираться?, – спросила его баба Шура, вспоминая, что в кармане ни копейки, – всё отобрали гоблины еще там, в милиции. Может, хоть у журналиста есть идея, как добраться до дома в таком вот грязном жутком виде?
Константин машинально сунул руку в карман, но тут же вспомнил, что его кошелек тоже остался в милиции.
Перспектива ехать в таком виде в общественном транспорте – не очень улыбалась. Он беспомощно оглядываясь по сторонам. «Ну должно же везти хорошим людям!», – подумал в отчаянии.
И небеса словно откликнулись на эту его мантру.
– О, Павлыч, старик, и ты тут! – услышал знакомый голос.
Это был Павловский, в чьем ресторанчике Константин нередко выступал со своими песнями.
– Встречаешь кого-то? – поинтересовался у ресторатора.
– Да вот, племянника жду.
– Слушай, не в дружбу, а в эту, как его… – Косте с трудом шевелил языком от усталости и стресса. – Если ты на машине…
– Да не вопрос, – сообразив, перебил его Павловский. – Вот дождусь малого…
По дороге домой, уже в машине, Костя и баба Шура заснули прямо на заднем сиденье, положив головы друг другу.
В этом дорожном полусне ему привиделась курица. Та самая, знаменитая «курица бабы Шуры», о которой, с легкой руки Павлыча, народ теперь складывал анекдоты.
Баба Шура попала в эту революционную переделку совершенно случайно. Наверно, во всем виноваты были те самые «два солнца», о которых говорил ей когда-то астролог, составлявший ее личный гороскоп.
Астролог тогда увидел в ее гороскопе те же два солнца, что и в гороскопе Александра Македонского.
– Как вас зовут? Александра? – переспросил астролог, с удивлением глядя на нее и что-то бормоча себе по нос.
А совсем не обрадованная этим Александра Романовна думала: «И на что мне эти два солнца? Что с ними делать? Не на войну же идти?».
Как-то она рассказала об этом соседкам, за что сразу (а может и не сразу) получила прозвище: «Македонский».
Действительно, Александра Романовна умела постоять за себя, знала, каким словом ответит на злое слово. Могла отстоять свои интересы и перед ЖЭСом, и перед Жэсовской уборщицей, и даже перед бессовестным сантехником дядей Вовой. В общем, выходило, что незримые сверкающие латы полководца, и в самом деле всегда защищали ее интересы.
…В тот день баба Шура выходила из магазина с полными сумками, вполне удовлетворенная. Только что привезли с птичьего комбината свежих кур. Одной такой увесистой курочки ей должно хватит на месяц.
В дверях гастронома она столкнулась с группой парней с волосами, раскрашенными в революционные цвета Сопротивления. За ними мчались мужики в черном и в балаклавах, один из них едва не сбил с ног Александру Романовну, больно ударив под дых.
В последние месяцы все признаки революции переместилась на окраины и в микрорайоны. Летучие отряды протестантов то возникали в изгибах переулков, во дворах, и так же мобильно исчезали за закрывающимися перед носом преследователей дверями подъездов.
А тонтон-макуты в черных балаклавах довольно мобильно перемещались следом за ними на своих фургонах.
Баба Шура, подняла сбитую с головы шапку, ощущая возникший в груди революционный задор. Увидев, что тонтоны уже ведут к выходу двоих только что убегавших от них ребят, – перегородила им дорогу.
Баба Шура была довольно мелкой комплекции. (Так ведь и Александр Македонский говорят, тоже был отнюдь не богатырского телосложения). Баба Шура, оттопырившись двумя своими сумками, перекрыла им выход из магазина.
– Эй вы, рэкетиры, бандюганы нефильтрованные, – возмущенно закричала она на полную громкость, – кто такие? Документы есть? А извиняться кто будет передо мной?
Александра включила командирские интонации, которые приобрела, когда еще работала заведующей отдела стандартов. Это теперь она – всего лишь пенсионерка-вахтерша. Но тогда… тогда даже самые большие начальники толпились у порога ее кабинета, как нашкодившие школьники, разбившие окошко в кабинете химии. Лишь бы она подписала им бумаги о том, что их корявые изделия соответствуют хоть какому-то стандарту.
И вот теперь, изобразив этакую растопырку, она лишь хотела проучить толкнувших ее хамов,.