Мозаика Тоннеля Перехода. Рассказы — страница 8 из 21

Ученики, и Гаврик вместе с ними, снова переворачиваются на живот. Берут книгу, приспосабливают ее под голову, затем поднимают колени…

«…А сейчас удлиняемся макушкой вперед, натянув позвоночник. Копчиком тянемся в противоположную сторону. Надо натянуть позвоночник, чтоб он стал активен. Пропускаем через него световую энергию, вы знаете, какого цвета, – голос тренера, кажется, взлетает от напряжения, словно он одним только голосов хочет поднять в воздух всю свою группу из пятнадцати человека, – позвоночник наш невесом, энергия бежит по нему параллельно полу, она не подвержена силе притяжения, это только свет, легкость…»


Гаврик после тренировки всегда принимал душ, так как эти занятия, особенно первые дни, здорово выматывали, и майка была – хоть выжимай.

Но сегодня он неожиданно почувствовал, что и майка у него сухая, и в теле после полуторачасовой тренировки осталось лишь ощущение легкости. И как будто «электричество» потрескивало в позвоночнике.

«Интересно, что такое я сделал с собой?… – думал он, выходя на улицу. – Тело стало совсем другим. Очень интересно. В конце тренировки на какой-то момент показалось, что позвоночник – словно светодиодная лампа, и по нему бежит светлый мягкий огонь. И тогда тело кажется невесомым.

Похоже, сила притяжения – не такая уж неизбежная штука?»

Плачущий психоаналитик

Сэм (или Сэм-Сэм, – как его звали пациенты) уж никак не предполагал, что ему снова пригодится здесь, в этом совершенно новом мире, его старая профессия.

Вообще-то профессию психолога он избрал после долгого препирательства с родителями, одержимыми музыкантами в пятом поколении. У них в семье не то, чтобы мечтать о другой, иной, нежели музыка, профессии, но даже и говорить об этом было не принято.

Классическую музыку Сэм все же любил. Но только – слушать. А вовсе не быть исполнителем, и, – упаси Боже, – автором. И пример семьи Бахов, являвшийся идеалом для отца, его совсем не вдохновлял. Столько поколений семьи Бахов гнули спину за органом, и, можно сказать, ночевали и кочевали, не выпуская прочие свои инструменты из рук, но лишь в последнем поколении появился стоящий композитор по имени Иоганн Себастьян.

Сэма больше интересовали необыкновенные глубины человеческого сознания, он порой воображал себя музыкантом на тех самых, невидимых струнах человеческих, называемых душой.

Но работа психоаналитика приносила ему больше огорчений и разочарований, чем он ожидал.

Некоторые из пациентов элементарно не могли, даже с его помощью, сформулировать свои страхи, фобии и комплексы. Ему оставалось, демонстративно сводя в глубоком раздумье брови, многозначительно покашливать и пытаться задавать наводящие вопросы, ловя ускользающую мысль пациента.

Другие были настолько агрессивны в своих чувствах и эмоциях по отношению к событиям внешнего мира, и даже по отношению к самим себе, что Сэму становилось реально не по себе.

В большинстве случаев он четко видел: человек, находящийся у него на исповеди, получает надлежащее возмездие за свои грехи. Проблемы таких людей – это их программа самоуничтожения. Но люди по большей части не соглашались, что свои проблемы накликали на себя сами.

Имеет ли он право вмешиваться в эти кармические разборки – вот что волновало Сэма все больше.

«Кармическое это, мой друг, кармическое», – старался он подсказать человеку, – отмучайся, отстрадай, заплати».

Но люди часто очень агрессивно реагировали даже на малейший намек на это.

Порой Сэму казалось, что его сознание похоже на какой-то необычный инструмент, запертый в темном шкафу, и нет никого, кто смог бы играть на этом инструменте.

И – самое ужасное, – он ясно чувствовал негативную энергию, которую пациенты оставляли у него в кабинете. Порой ему казалось – в конце дня его комнату заполняет грязно-серый туман. Так что приходилось приглашать экстрасенсов для очистки помещения.

Рассказать бы кому, что вполне современный и образованный психоаналитик прибегает к услугам каких-то сомнительных экстрасенсов – его карьере был бы конец.

Что было еще хуже, ему самому приходилось очищаться у тех же экстрасенсов от негативных эмоций своих пациентов.

«Я, наверно, слишком восприимчив, слишком эмпат для моей профессии» – думал он.

Из-за этого его порой охватывало чувство бессилья, и, в конце концов, он впал в депрессию.


Когда там, на Земле, он сидел в одном из подсобных помещений паба, нелегально приспособленных для одной цели – медитативной настройки на Переход, и медитировал на музыке,– ему казалось, что новая жизнь в другом мире ничем не будет напоминать его прежнюю жизнь.

Выбрав для настройки музыку Моцарта – он прощался навсегда со всем, что с ним было на доброй (а, порой и недоброй) старой Земле.

Поначалу попав в Прозрачный Мир, он был испуган той тишиной и странным языком его обитателей, напоминавшим птичьи звуки, порой прерываемые словами. Но почему-то именно с ним люди того мира начинали общаться словами, хотя сами между собой вполне обходились без них.

Однажды Сэма попросили прийти в корректировочный центр в Тоннеле, на Большом перекрестке, что на стыке нескольких Миров. Нужна была помощь кого-то вроде психолога или психоаналитика.

Честно говоря, Сэм немного удивился. Не думал, что его земная профессия будет популярна и здесь, в новых Мирах. Тем более профессия психоаналитика земного. Хотя было и почему-то приятно ощутить свою востребованность здесь.

Но он еще не совсем представлял, с чем ему придется столкнуться здесь, в новом Мире. Равно как и того, как сложится его дальнейшая судьба.


Так когда же он открыл в себе эти новые силы? Сэм никогда не забудет тот день.

Его первый пациент был сотрудником внутренней охраны Миров. Туда принимали, по большей части выходцев с Тибета. По своим психическим качествам они идеально подходили именно для службы во внутренней охране порядка в Мирах. Их легко было узнать по смуглому «медальному» профилю. Неподвижные лица, и этот характерный взгляд, устремленный как бы в никуда, в реальности же – обращенный внутрь своего сознания.


…Парень сидел к нему спиной и не шелохнулся, когда Сэм вошел в кабинет. Сэму пришлось обойти его по кругу, чтобы увидеть его лицо.

Сэм оживленно потер руки.

– Ну, дорогой вы наш, – он старался говорить как можно громче, тем более, что парень не реагировал на него ни взглядом, ни поворотом головы. Взгляд его был зафиксирован на невидимой точке где-то на горизонте.

– Что вы мне сегодня хотите рассказать?

На оливковую кожу ложились блики светильников, отчего парень казался неподвижным барельефом, недавно отлитым в мастерской художника.

Парень, похоже, ничего не хотел ему рассказать.

Сэм все же понимал, что люди здесь совсем иные, чем на Земле. Он чувствовал исходящую ото всех обитателей новых Миров совсем иную, непохожую энергию. Даже там, в Первоначальном Мире, где все население с их проблемами очень напоминало людей Земли, – и то было ощущение этой новой энергии, совсем других чувств и эмоций. И поэтому в глубине души он был готов к тому, что его прежние знания здесь не пригодятся.

Сэм просто присел на кушетку рядом с парнем, и замолчал, стараясь поймать глазами ту самую точку, в которую уставился загадочный тибетец.

Поначалу он ничего не почувствовал: ни тепла от парня, ни его эмоций. Сэм ровным счетом ничего не ощущал, что бы исходило от живого человека, словно он сидел рядом со скалой.

Постепенно он впал в какое-то состояние, похожее на сон, но это не был сон, погруженный в полную тьму, а – словно со включенной маленькой лампочкой-ночником.

На него нахлынули воспоминания о сестре, с которой он был очень дружен в детстве, она стояла перед глазами как живая. Да, она погибла при очень загадочных обстоятельствах, когда там, в ее компании ребята, – совсем еще дети, – впервые попробовали наркотики. Ей стало тогда плохо… Отец, не выдержав этого, вскоре умер…

Сэма душили слезы. Он задыхался, пока, наконец, слезы не прорвались потоком слов и влаги, стекающей по лицу, рукам, по груди. Он что-то говорил, пытался объяснить и себе, и всему миру то, что долго держал в душе, пытался оправдаться, почему не смог ничего изменить, ведь он мог быть рядом с ней, и тогда – кто знает?…

Он опомнился, почувствовав, что кто-то крепко его обнимает, гладя по голове, как ребенка.

– Ничего, ничего, – говорил ему недавно такой невозмутимый тибетский парень, прижимая его к своей могучей груди и тепло, как родного, похлопывая по спине, – жизнь продолжается. Ничего не дается нам такого, чего бы мы не смогли вынести. И пусть нашим родным там, в том мире, у лотосоподобных стоп Создателя, будет легче, чем здесь…

«Как на сновидение, иллюзию,


Как на отражение и пузыри на воде,


Как на росу и молнию,


Так следует смотреть на все деятельные дхармы».

Тибетец тепло и с сочувствием глядел на Сэма, в движениях его чувствовалась неожиданная свобода и раскованность.

Сэм тоже чувствовал неописуемое облегчение во всем теле, дыхание его успокоилось.

Здорово, что все закончилось таким образом. С парнем, судя по всему, похоже, теперь все будет в полном порядке. Его каталепсии как не бывало!

Сэм, конечно, не признался тибетцу, что у него, у Сэма, никогда не было сестры …


С тех пор слава о Плачущем психоаналитике распространилась во многих мирах.

Сумасшедший психоаналитик, рыдающий на груди у своих пациентов? Психоаналитик наоборот? Пациент, видя, что психоаналитику хуже, чем ему, – начинает его успокаивать, и от этого ему, пациенту, становится легче? Что за бред?! – рассуждали многие, особенно в Первоначальном мире.

В Первоначальном Мире задерживались люди, недавно перебравшиеся с Земли, но еще не определившиеся, в каком из Миров их настоящее место. В этом Первоначальном Мире им предстояло перемедитировать, чтобы яснее определить для себя своё будущее. Понятное дело, что они еще тащили с собой в Миры многие земные проблемы, не дававшие им достичь полной гармонии. Поэтому для Сэма с ними было работы непочатый край. Его радовало лишь то, что энергетика у этих ребят была все же не такая тяжелая, как у людей Земли. И пациенты охотно шли к нему, несмотря на пересуды за его спиной. Главное ведь не метод, главное – результат.