соответствующей машины. Хаксли полагал, по крайней мере на данном этапе его собственного интеллектуального развития, что материя способна мыслить.
После смерти Дарвина в 1882 году биологи-эволюционисты, по-видимому, утратили веру в материальную связь между мозгом и разумом. Ученый, которого многие считали преемником Дарвина, Джордж-Джон Роменс (ныне забытый и изучаемый разве что историками), вскоре стал придерживаться взгляда, граничащего с панпсихизмом – идеей, что вся материя каким-то образом сознательна, – и отказался от естественного отбора как движущей силы биологической адаптации.
Роменс не только был уверен, что «связь между разумом и материей не поддается объяснению человеческими способностями», но и задавался вопросом, может ли естественный отбор объяснить сложные инстинкты. Особенно его поразили сфексы – осы, которые роют гнезда в земле и хоронят парализованную гусеницу рядом с отложенными яйцами. Это заставило Роменса усомниться в том, что природа «могла когда-либо развить такой инстинкт из просто случайных вариаций» [25].
В противоположность этому пионер британской психологии, Конви Ллойд Морган, работавший в 1890-х и в начале XX века, верил, что такое поведение может возникнуть в результате естественного отбора.
Ученый продемонстрировал, что птенец клюет зерно, хотя и не учился этому, и объяснил его поведение особой организацией нервной системы молодой птицы, в которой «стимул производит данный результат через ествественную координацию, не зависящую от сознательного знания или опыта» [26]. Взгляды Ллойда Моргана на природу сознания менялись с течением времени, но в 1901 году он выдвинул так называемую двухаспектную теорию сознания:
«Самое надежное допущение заключается в следующем: то, что с точки зрения физики и физиологии является сложным молекулярным нарушением, с позиций психологии есть состояние сознания. Это два различных аспекта одного природного явления. Почему оно должно иметь два столь различных аспекта, мы не имеем ни малейшего представления».
Некоторых французских философов такое объяснение не убедило – бывают ли они вообще убеждены в чем-то? – и утверждали, что, какие бы функции ни выполнял мозг, он не отвечает за порождение мысли. Следуя за Декартом, они подчеркивали, что мысль – это нематериальная субстанция. В 1883 году Анри Бергсон[103] утверждал, что «если бы мысль была в голове, она заняла бы там место, рассекая которое можно было бы в итоге обнаружить ее на конце скальпеля… Но мысль не живет в мозге» [27].
Мысль – это нематериальная субстанция.
В 1872 году психиатр Генри Модсли, обеспокоенный назревавшим кризисом уверенности, который распространялся среди некоторых ученых, попытался успокоить научное сообщество:
«Утверждение, что нельзя вообразить, будто материя, каким бы сложным состоянием или организацией она ни обладала, порождает сознание, чувства и мысли, – это лишь обращение к самодостаточности человеческого интеллекта в наши дни и своего рода аргумент, который, если логически довести его до конца, воспрепятствовал бы созданию новых концепций, в силу неведения еще недостижимых для нас» [28].
Другими словами, даже если мы в настоящее время не понимаем конкретного явления, это вовсе не означает, что мы не сможем понять его никогда. Утверждать, что есть вещи, недоступные для осознания, значит подрывать весь смысл науки, который и заключается в объяснении тех вещей, что пока еще необъяснимы.
По истечении десяти лет уверенность Модсли испарилась, и даже он поддался общему настроению, размышляя о существовании «всепроникающего многомерного эфира», который находился вне материи, но мог каким-то образом взаимодействовать с ней. Восприятие рождалось в тот момент, когда эфир пронизывал и воспринимаемый объект, и мозг, а волны, производимые объектом, проходили через эфир к мозгу, где и возникало сознание. В 1883 году Модсли заявил, что разум – это не что иное, как «многочисленные волновые колебания, обусловленные извилистой, чрезвычайно сложной и тонкой структурой мозга» [29]. Ученый скромно предположил, что если его теория будет должным образом разработана, то она «без сомнения, объяснит всю» Вселенную. В действительности Модсли не мог использовать свою теорию даже для объяснения сознания, если не брать в расчет то, что он называл «непостижимо быстрыми колебаниями атомов».
В этом он, возможно, и был прав, но не было никакой необходимости ссылаться на гипотетический «многомерный эфир», якобы связывающий всю материю. Идея с эфиром ничего не объясняла, ученый не выдвинул никаких предположений, которые можно было бы проверить, так что взгляды Модсли стали спекулятивными и нематериалистическими. Практически в то же самое время и в том же духе невролог Джон Хьюлингс Джексон[104] утверждал: «Мы не говорим, что психические состояния являются функциями мозга, а заявляем, что они просто возникают во время мозговой деятельности» [30]. Теперь уже ничто не казалось определенным.
Десять лет назад Дарвин не нашел необходимости в рассуждениях такого рода, что занимали Модсли, и не поддался сомнениям, которые заставили Хьюлингса Джексона дистанцироваться от идентичности мозга и разума. Вместо этого Дарвин сосредоточился на том, чтобы показать, как естественный отбор воздействовал на мозг и тем самым на поведение и психологическую активность. Какая бы связь ни существовала между структурой мозга и психическими функциями, она была центром действия естественного отбора, который, непосредственно формируя органические формы, мог приводить к психологическим и поведенческим последствиям. Кроме того, как бы ни работал мозг, существовала преемственность между таинственными явлениями человеческого разума и внутренними мирами наших родственников из животного царства – как близких, так и далеких.
Когда волна сомнений прокатилась по Европе, ключевые уроки были забыты, а после смерти Дарвина значение его великого прозрения померкло. Весьма прискорбно, так как прочное обоснование дарвиновской теории усилило бы значение ряда прорывов в понимании работы мозга, которые произошли в 1860-х годах. Каждое из этих открытий поднимало серьезные вопросы, затрагивающие всевозможные аспекты имевшихся объяснений функции мозга – от туманных механических метафор и старых гидравлических концепций до представлений, что деятельность мозга основана на электричестве. Столкнувшись с новыми идеями и открытиями, ученые были вынуждены пересмотреть свои взгляды на функционирование мозга: слова, которые они использовали, метафоры, которые создавали, и то, как они представляли собственные идеи.
6Торможение. XIX век
Еще с 1670-х годов было известно, что искусственная стимуляция нерва может приводить к мышечному сокращению. Нервы, казалось, вызывали определенные события в теле. Но в середине XIX века стало очевидно, что столь же фундаментальное свойство некоторых нервов состоит в том, что они способны останавливать происходящее [1]. В 1845 году Эрнст и Эдуард Веберы, два брата из Лейпцига, исследовали, что случится, если блуждающий нерв стимулировать непрерывным электрическим током, генерируемым батареей. Парные блуждающие нервы идут от ствола мозга, проникая глубоко в грудную клетку и верхнюю часть брюшной полости. Они иннервируют работу основных внутренних органов, в том числе и работу сердца. К удивлению Веберов, непрерывная электрическая стимуляция блуждающего нерва привела к снижению частоты сердечных сокращений. Блуждающий нерв, по-видимому, подавлял работу сердца, и достаточная стимуляция могла даже заставить его остановиться совсем.
Веберы сразу же связали свое открытие с тем, каким образом ум может иногда прекращать движение или реакцию тела: «Опыт показывает, что воля ограничивает конвульсии, если они не происходят слишком сильно, и может препятствовать возникновению многих рефлекторных движений… и он же демонстрирует, что мозг способен притормаживать движения» [2].
Их выводы совпадали со взглядами Иоганна Мюллера и Маршалла Холла[105], которые недавно показали, что разрушение полушарий головного мозга приводило к неконтролируемым рефлекторным действиям. Правда, ученые разошлись во мнениях относительно основы этого эффекта и были вовлечены в неприличную ссору из-за того, кто первым сделал открытие. Результаты также соответствовали идеям немецкого физиолога Альфреда Фолькмана, обнаружившего в 1838 году, что если удалить лягушке голову, ее тело производит рефлекторные действия, которые не наблюдались у нетронутого животного. Фолькман объяснил это так: «Очевидно, что мозг содержит некую причину, препятствующую активации нервных принципов… Влияние ума, возможно, сдерживает нервную активность» [3].
Ряд исследований на других периферических нервах позволил изучить торможение основных физиологических процессов, и в 1863 году русский физиолог Иван Михайлович Сеченов[106] обобщил эти сведения в рамках рефлекторной теории головного мозга. Сеченов ранее работал с некоторыми великими европейскими физиологами, такими как Дюбуа-Реймон, Герман Гельмгольц и Клод Бернар, и опирался на идеи Вебера и Фолькмана, утверждая, что в мозгу должно быть два взаимодополняющих центра: «Таким образом, оказывается, что механизм в головном мозгу, производящий невольные (отраженные) движения в сфере туловища и конечностей, имеет там же два придатка, из которых один угнетает движение, а другой, наоборот, усиливает их относительно силы раздражения»[107] [4]. Это, по-видимому, объясняет большинство аспектов поведения: «Итак, рядом с тем, как человек путем часто повторяющихся ассоциированных рефлексов выучивается группировать свои движения, он приобретает (и тем же путем рефлексов) и способность задерживать их».