Как бы ни были важны подобные научно-технические разработки, они не подразумевают, что мозг на самом деле является компьютером или что мы знаем, как он работает. На самом деле они подчеркивают пластичность мозга. Группа Донохью не взломала нейронный код в мозге для волевых действий и планирования. Вместо этого их компьютерные программы способны переводить паттерны возбуждения нейронов в мозге в движение руки робота, и пациенты могут быстро настроить активность мозга так, чтобы манипулировать рукой желаемым образом.
С людьми, которые живут с интерфейсами мозг-компьютер, могут произойти неожиданные изменения. Биоэтик Фредерик Гилберт из Университета Тасмании описал случаи шести пациентов из Австралии, которые использовали электроды, имплантированные в мозг, для предупреждения о надвигающемся эпилептическом припадке, что позволяло им принимать лекарства вовремя. Хотя это было полезное вмешательство, у одной участницы (пациентка 6) была особенно экстремальная реакция: сначала испытуемая заявила, что интерфейс «был похож на нечто инопланетное». Однако ее отношение со временем менялось: «Постепенно привыкаешь, так что это становится частью повседневной жизни, происходит каждый день, каждую ночь… Интерфейс следует за тобой повсюду и становится частью тебя… Это была я, это стало мной… С помощью устройства я нашла себя». Далее она сообщила, что устройство изменило ее личность, сделав ее более уверенной: «С помощью устройства я чувствовала, что могу сделать все… ничто не могло остановить меня» [107].
Если вам такие истории кажутся тревожными, подумайте о том, что произошло дальше. Компания, которая имплантировала устройство в мозг пациентки 6, обанкротилась, и интерфейс пришлось удалить. Это сильно отразилось на бедной женщине: «Я потеряла себя», – сокрушалась она. У пациентки отняли то, что ей дали, из-за экономической системы. Гилберт мрачно резюмировал то, что произошло с пациенткой 6 во время ее взаимодействия с имплантатом, новыми мирами, которые она мельком увидела, и жестокой реальностью мира тех, кто был главным: «Это больше, чем устройство. Компания владела существованием этого нового человека» [108].
В будущем мире, где частные компании финансируют взаимодействие с нашим мозгом, мы можем потерять контроль над своей идентичностью.
В будущем мире мы можем потерять контроль над своей идентичностью.
Урок состоит в том, что научные исследования не происходят в вакууме и что захватывающие открытия и терапевтические возможности могут иметь глубокие, непредвиденные последствия. Это было очевидным на протяжении всего прошлого и настоящего науки о мозге. Наука и культура тесно взаимосвязаны, особенно если речь идет об открытиях, непосредственно влияющих на наше восприятие и настроение. Некоторые из них оказали самое экстраординарное культурное воздействие.
13Химия. 1950-е – настоящее время
Девятнадцатого апреля 1943 года Альберт Хофман[291], швейцарский химик, работавший в базельской фармацевтической компании «Сандоз», ехал домой на велосипеде. Что-то было не так. Как он потом вспоминал: «Все в поле моего зрения колебалось и искажалось, как будто в кривом зеркале». Вернувшись домой, он испытал сильное чувство тревоги, которое в конце концов сменилось очень странным ощущением: «Калейдоскопические, фантастические образы нахлынули на меня, чередуясь, пестря, начинаясь и затем заканчиваясь кругами и спиралями, взрываясь цветными фонтанами, перестраиваясь и скрещиваясь в постоянном потоке» [1]. Перед тем как сесть на велосипед, Хофман принял огромную дозу, казалось бы, безобидной молекулы, которую он синтезировал пять лет назад, – ЛСД.
Знаменательное, но случайное открытие Хофмана, отмечаемое каждый год любителями кислоты как День поездки на велосипеде, было типичным для трансформации нашего понимания химии мозга, которая должна была произойти в течение последующих двух десятилетий. Хофман не собирался создавать мощный психоактивный препарат, когда впервые синтезировал ЛСД. Он пытался найти соединение, которое помогло бы ему дышать. Подобные случайные прорывы вскоре изменили наши представления о мозге и понимание того, как лечить психические заболевания [2].
Создатель психоактивного препарата ЛСД хотел просто найти соединение, которое помогло бы ему дышать.
В конце 1940-х годов французская фармацевтическая компания Rhône-Poulenc разрабатывала антигистаминные препараты совместно с военным хирургом Анри Лабори. Одно соединение, хлорпромазин, обладало очень слабым антигистаминным действием, но вызывало сильный успокаивающий эффект. В 1952 году психиатры больницы Святой Анны в Париже дали хлорпромазин нескольким пациентам с манией или психозом. Результаты оказались поразительными. Например, пациент по имени Филипп Бург, который в течение нескольких лет находился в безнадежно психотическом состоянии, быстро отреагировал на лечение. Одним из самых французских признаков выздоровления Бурга было то, что через несколько недель он смог покинуть больницу и пообедать со своими врачами в соседнем ресторане. Серия таких же эффектных эпизодов привела к немедленному глобальному интересу к препарату, который вскоре стал продаваться в Европе как «Ларгактил», а в США как «Торазин», изменив жизнь тысяч людей. Примерно в то же время был обнаружено вещество (алкалоид) с аналогичным психоактивным действием – резерпин. Поначалу он был разработан для снижения артериального давления с использованием продуктов, применяемых в традиционной медицине. Но оказалось, что у него есть антипсихотические эффекты, которые были описаны как нейролептические (в переводе с греческого буквально «захват нейрона»). В 1953 году сотрудник фармацевтической компании CIBA придумал более простое описание резерпина – транквилизатор [3].
В то время, когда в психиатрии доминировали психоаналитические концепции, открытие ЛСД, который, казалось, имитировал некоторые симптомы заболеваний, вместе с появлением транквилизаторов представляло собой огромный шаг вперед. Лекарства, изменяющие настроение, были известны на протяжении тысячелетий, но эти новые вещества были другими: они обладали ярко выраженными и очень специфическими свойствами. Их открытие положило начало глубокой трансформации в подходах к психическим заболеваниям: от психоаналитического метода к сегодняшнему медицинскому, химическому взгляду. На протяжении десятилетий рынок наводняли все новые типы лекарств, появление каждого из которых сопровождалось громкими обещаниями и энтузиазмом. Но фармацевтическая эйфория обернулась разочарованием, поскольку у препаратов обнаружились сильные побочные эффекты [4]. Тем не менее разработка таких лекарств подарила ученым новые способы понимания химии мозга, как при болезни, так и в здоровом состоянии.
Разработка ЛСД подарила ученым новое понимание химии мозга.
Первые шаги в этом направлении произошли благодаря нескольким сногсшибательным экспериментам. В 1952 году Хамфри Осмонд и Джон Смитис из Национальной больницы в Лондоне сообщили, что мескалин, активный компонент кактуса пейота, имитирует некоторые симптомы шизофрении, и отметили, что он структурно похож на вещество, вырабатываемое надпочечниками – норадреналин[292][5]. Два года спустя они предположили, что адренохром, естественный окисленный вариант адреналина, может быть ответственен за симптомы шизофрении. На данном этапе Осмонд и Смитис переехали в Саскачеван, где стали первопроходцами в использовании психоделических препаратов для лечения психически больных людей [6]. В лучших медицинских традициях Осмонд ввел себе адренохром, чтобы посмотреть, что произойдет. Он сообщил о последствиях в статье в The Journal of Mental Science:
«Я закрыл глаза, и передо мной возник яркий узор из точек. Цвета были не такими яркими, как те, что я видел под мескалем[293], но были того же типа. Узоры из точек постепенно превращались в рыбоподобные фигуры. Мне казалось, что я на дне моря или в аквариуме среди стай блестящих рыб. В какой-то момент я решил, что я морской анемон в этом бассейне» [7].
Но не все было так весело. В другой раз у Осмонда случился «бэд-трип»[294], что заставило исследователей предостеречь других от использования адренохрома, за исключением строго контролируемых обстоятельств. (Возможно, именно по этой причине два десятилетия спустя помешанный на наркотиках сумасшедший журналист Хантер С. Томпсон стал одержим попыткой получить адренохром из желез живого человека, согласно его роману в «Страхе и отвращении в Лас-Вегасе»[295].) Отмечая сходство этого опыта с рассказами людей, принимавших мескалин и ЛСД, исследователи предположили, что изучение адренохрома и его метаболизма может дать представление о биохимических причинах шизофрении.
Другие исследователи сосредоточились на новых химических компонентах, выявленных в нервной системе. В 1955 году Бернард «Стив» Броуди и его коллеги показали, что резерпин и ЛСД влияют на уровень серотонина, вещества с неизвестной функцией, обнаруженного в гладкой мускулатуре кишечника и матки. За два года до описываемых событий Бетти Тварог нашла серотонин в мозге [8]. Исследования Броуди показали, что резерпин повышает уровень серотонина, в то время как ЛСД снижает его. Вскоре группа Броуди предположила, что серотонин играет важную роль в функционировании мозга, и обнаружила, что резерпин также изменяет уровни двух других веществ, присутствующих в мозге, – норадреналина и дофамина, – которые, по их мнению, также могут влиять на активность нейронов [9]. Связь между психологическими эффектами исследуемых веществ и их влиянием на биохимию мозга, по-видимому, дает ключ к пониманию того, как работает мозг, и возможности разработки новых методов лечения психических расстройств.