га к отверстию в основании черепа, где начинается спинной мозг. Это небольшое отверстие, и по мере разрастания опухоли она сдавливала все нейронные структуры, проходившие через него. Опухоль росла таким образом, что спинной мозг был вынужден частично обернуться вокруг нее. Так же постепенно сдавливался мозжечок – часть мозга, контролирующая мелкие движения и некоторые мыслительные процессы. Ствол мозга Габриэллы, самая нижняя часть мозга, расположенная над спинным мозгом, под давлением сместился вправо. Опухоль была диагностирована как папиллома хороидного сплетения, а значит, она состояла из тех же клеток, которые вырабатывают спинномозговую жидкость.
Габриэлле требовалась чрезвычайно тонкая и сложная операция на мозге, в очень маленькой области, где большинство нервов имеют ключевое значение для выживания. «Когда я попала к нейрохирургу, то уже знала, что могу умереть в ходе операции», – сказала мне Габриэлла. Ей сообщили, что после операции она может оглохнуть на одно ухо, «а также, что мне будет трудно глотать, что я не смогу нормально есть и пить до конца жизни, что я не смогу ходить или разговаривать, как после инсульта». Она вспомнила слова хирурга: «Существует вероятность от трех до пяти процентов, что вы сойдете с ума после операции». Когда она спросила, что будет, если она откажется от операции, ей ответили, что тогда надежды нет. Опухоль в конце концов передавит ее дыхательные центры, и она умрет. Но хирург также сообщил, что есть шансы, что после операции она будет чувствовать себя лучше, чем последние десять лет.
В ноябре 2009 года она подверглась операции, которая спасла ей жизнь. Опухоль была вырезана и в самом деле оказалась доброкачественной. Она была рада, что смогла наконец свободно двигать конечностями, но вскоре обратила внимание на трудности с глотанием и постоянную тошноту. У нее появились проблемы с равновесием при ходьбе. Спустя полтора года «я по-прежнему находилась на реабилитации, не могла ровно держать голову, и меня часто тошнило». Ее речь была невнятной и тихой, «так что люди едва слышали меня». Но «самым ужасным была утрата памяти и когнитивных способностей. Я могла что-то представить, но не могла подобрать слова для этого. Если я искала слово «вилка», то в речи оно выскакивало как «нож», хотя я понимала, что это неправильно. И я больше не могла делать несколько вещей одновременно».
Габриэлла утратила кратковременную память. Она откладывала вещь на несколько секунд, а потом не могла найти ее. Иногда то, что она не могла найти, находилось у нее в руке, и она забывала об этом. Если она снимала очки и откладывала их в сторону, то потом могла два часа искать их в однокомнатной квартире. Когда кто-нибудь обращался к ней, ей приходилось просить несколько раз повторить фразу, потому что она почти сразу забывала слова. «Я не узнавала предметы, – сказала она. – И я видела только то, что находилось прямо передо мной. Моя мама отводила меня в супермаркет. Если я искала апельсиновый сок, чтобы сделать фруктовый салат для подруги, и видела двухлитровую упаковку, то понимала, что она слишком большая. Но я не могла посмотреть налево и увидеть литровую упаковку. У меня были тренировочные брюки, которые лежали рядом с музыкальной клавиатурой под какой-то более мелкой вещью. Мне понадобилось три недели, чтобы найти их, хотя они лежали прямо рядом с клавиатурой, которой я пользовалась каждый день. Я могла видеть только поверхности».
Она испытывала проблемы с координацией движений глаз. «Я всю свою жизнь знала нотную грамоту. Я могла читать музыку с листа. Но когда я вернулась в хор и увидела ноты, это были всего лишь страницы с бессмысленными знаками. Когда я доходила до конца строки, то не понимала, что нужно перейти на следующую строку».
Звук (как это часто бывает у людей с повреждением мозга) представлял особую проблему. У нее развилась гиперчувствительность к любым звукам, которые теперь казались невыносимо громкими. Торговые центры с фоновой музыкой, какофонией и шумом разговоров доводили ее до помешательства. Хоровая музыка, которая была ее главной радостью, теперь стала нестерпимой: «Там не было никакой тональности. Для меня это было больше похоже на шум». Она не могла участвовать в беседе, где несколько человек говорили одновременно. Чувство равновесия было настолько плохим, что ей приходилось опираться рукой о стену при ходьбе.
В довершение всего на нее навалилась хроническая усталость.
– Я очень сильный человек, – сказала мне Габриэлла. – Я прошла через множество трудных испытаний еще до того, как все это началось. Я всегда была религиозной и не чувствовала себя одинокой. Несмотря на любые трудности, я чувствовала, что все когда-нибудь окупится.
Она сосредоточилась на изучении своей ситуации в надежде, что эти труды не пропадут даром и по меньшей мере помогут другим людям, попавшим в похожее положение. Она изучила свою психическую истощенность, энергетический компонент своего состояния.
– После операции я чувствовала себя так, как будто из каждой клетки моего тела высосали энергию, – сказала она. – Это продолжалось десять месяцев.
После самой незначительной активности ей приходилось отдыхать, иногда целыми днями. У нее не осталось никаких энергетических резервов.
– Я всегда думала о своем мозге как о месте, где находятся мои мысли. Я никогда не думала о нем как о физическом органе, отвечающем за все мои поступки. Поэтому я не понимала, что пользуюсь одной и той же энергией для мозга и тела; но теперь, если я пользовалась энергией для интеллектуальной деятельности, то у меня не оставалось сил вставать, ходить или говорить.
Когда я лежала на кровати и мой мобильный телефон начинал звонить, я чувствовала себя так, словно нахожусь на необитаемом острове и не имею сил подняться или хотя бы пошевелить рукой для ответа. Я была абсолютно истощена.
Каждый раз, когда я осваивала новый навык в рамках программы реабилитации, у меня не оставалось энергии на другие занятия, поскольку она уже была потрачена на освоение этого навыка. Если случалась неудача, у меня могло уйти до двух недель, чтобы собраться с силами и снова приступить к упражнениям.
Когда люди начали расходиться, Габриэлла рассказала мне о своих странных ощущениях. По ее словам, видеть некоторые сочетания вещей было для нее невыносимо. Например, когда врач приходил в рубашке в черно-белую полоску, «для меня это было чем-то вроде визуального крика. Я просила его закрывать рубашку полотенцем».
В этот момент у меня начала складываться определенная картина. Почти все текущие проблемы Габриэллы можно было объяснить как результат повреждения ствола мозга. Ствол мозга обрабатывает сигналы от черепно-мозговых нервов, управляющих движениями лица и головы. Они контролируют систему равновесия и подают сигналы в среднее ухо. Повреждение этих каналов служило причиной ее неуверенной походки и проблем с равновесием.
Ее гиперчувствительность к звуку тоже была связана со стволом мозга. В ухе имеется эквивалент трансфокатора[150], позволяющего фокусировать внимание на одних частотах и заглушать остальные. Люди с повреждением этой системы постоянно слышат бухающие и шипящие звуки из-за утраты контроля над механизмом регулировки (см. главу 8). Поэтому Габриэлла не выносила шум и эхо в торговых центрах и предпочитала слушать собеседников по одному.
Поврежденный мозг часто оказывается не в состоянии объединять сигналы, поступающие от разных органов чувств. К примеру, сохранение равновесия требует интеграции данных от среднего уха (определяющего положение в пространстве) со зрительной информацией (визуальное отслеживание горизонтальных линий тоже частично является функцией ствола мозга) и с ощущениями от ступней ног. Когда сигналы от этих систем перестают синхронизироваться из-за повреждения мозга, человек испытывает дезориентацию; это называется проблемой сенсорной интеграции.
Я предположил, что «визуальный крик», испытываемый Габриэллой при виде полосатой рубашки, имел причину в том, что ее мозг отчаянно искал горизонтальные линии для ориентации в пространстве, но сигналы от зрительной коры искажались при передаче в систему равновесия. При повреждении сенсорной части мозга уровень электрической активности в ней повышается, и мы испытываем перегрузку ощущениями.
Сенсорные системы включают два вида нейронов: те, которые возбуждаются внешними стимулами, и ингибиторные нейроны, которые приглушают и фильтруют ощущения, чтобы мозг не был оглушен избыточным количеством лишней информации. (К примеру, когда звонит будильник, мозг получает мощный стимул из-за срабатывания возбуждающих нейронов. Но если стимуляция становится слишком интенсивной, полезно иметь ингибиторные нейроны, которые «приглушают» звук.) При повреждении ингибиторных нейронов пациент испытывает сенсорную перегрузку, а иногда ощущения буквально причиняют боль. Когда я рассказал Габриэлле об этих нарушениях сенсорной интеграции, она испытала большое облегчение, поняв, что ее проблемы не являются чем-то исключительным и вписываются в общую картину.
Пока мы беседовали, отец Габриэллы заметил, что доктор Кан освободился, и отошел поговорить с ним. В течение двух лет после операции у его дочери развилась хроническая инфекция, называемая фолликулитом – воспаление волосяных фолликул на спине. Ни антибиотики, ни другие медицинские средства не помогали. Поскольку Кан имел большой опыт в лечении кожных проблем, доктор Поллард по просьбе дочери рассказал ему о фолликулите у Габриэллы. «Может ли лазерный свет вылечить ее?» – спросил он. Кан заверил, что может. «Приходите в любое время», – сказал он.
Когда мы вышли на улицу, доктор Поллард с Габриэллой предложили подвезти меня до дома; их автомобиль стоял рядом с моим офисом. Короткое расстояние, которое я с такой легкостью преодолел полтора часа назад, теперь растянулось из-за медленной и неуверенной походки Габриэллы. Мы замедлили ход и приноровились к ее шагу. Потом мы сели в автомобиль и за пятиминутную поездку до моего дома обсудили свои впечатления о лекциях. Я считал, что световая терапия может помочь Габриэлле, так как после операции неизбежно должны были остаться рубцы и воспаление в окружающих тканях. Я подозревал, что она страдает от «зашумления мозга» и выученной беспомощности и что не все нейронные сети, связанные со стволом ее мозга, фактически мертвы; некоторые из них могли быть повреждены и могли подавать беспорядочные сигналы, в то время как другие находились в латентном состоянии. Если лазеры смогут вылечить воспаление и стимулировать кровообращение и приток энергии к этим клеткам, то Габриэлла, как и пациенты с травматическими повреждениями мозга, может значительно улучшить свое состояние. Мы договорились оставаться на связи.