чтением (это приводило ее в замешательство), а просто попросил смотреть на страницы, закрывать глаза и произносить любые слова, которые придут на ум, по методу свободных ассоциаций Фрейда. Когда она закончила, он просмотрел показанные страницы и обнаружил, что все произнесенные слова находились в нижней левой части страницы; обычно это были последние три слова в строке. «Это обрадовало меня[205], – написал он. – Она действительно читала слова, но не знала, где прочитала их».
Нора говорила Фельденкрайзу «я не могу видеть», а не «я не могу читать». Он начал понимать, что она имела в виду. Он попросил ее зажать один конец соломинки между губами, а другой – между кончиками пальцев, расположенными под словом в книге. Цель заключалась в том, чтобы установить прямую связь между ртом (который говорит) и глазами (которые видят). Она могла видеть слово на другом конце соломинки, но еще не могла прочитать его. Однако после двадцати попыток она начала спонтанно произносить слово на дальнем конце соломинки – во многом так же, как дети, которые учатся читать, указывают пальцем на каждое слово. Нора читала. Фельденкрайз часто садился рядом, слева от нее. Он подкладывал правую руку под запястье ее левой руки, чтобы помочь ей держать книгу. Другой рукой он помогал ей держать соломинку между губами. Таким образом, он мог чувствовать все ее движения и малейшие задержки дыхания. Когда это происходило, он понимал, что нужно прекратить двигать соломинку, чтобы ее нервная система могла перестроиться. «Это было нечто вроде симбиоза двух тел[206]: я ощущал любую перемену в ее настроении, а она ощущала мою целенаправленную, но мирную и не принуждающую силу. Я не торопил ее, но произносил слова вслух, когда чувствовал, что она замирает от беспокойства и теряет хватку. Постепенно я стал произносить их все реже».
Фельденкрайз использовал ощущения собственного тела как один из главных инструментов для помощи пациенту, для отслеживания тончайших реакций нервной системы пациента и отождествления с ним. Осязание всегда было для него важно, поскольку он верил, что когда его нервная система обменивается сигналами с нервной системой другого человека, они образуют единую систему. «Это новая совокупность…[207] новая сущность… Оба человека воспринимают какие-то ощущения через соединенные руки, даже если они не понимают и не знают, что происходит. Тот, к кому прикасаются, воспринимает чувства того, кто прикасается к нему, и без всякого понимания изменяет свое состояние в соответствии со своими ощущениями. Прикасаясь к человеку, я не стремлюсь что-либо получить от него; я лишь чувствую, в чем он нуждается, независимо от того, знает он об этом или нет, и понимаю, что я могу сделать в этот момент, чтобы человек чувствовал себя лучше».
Он описывает идею симбиоза двух нервных систем как подобие танца[208], где один партнер учится, следуя за другим без каких-либо формальных инструкций. Такой «танец», как и любой другой, сводится к общению между двумя людьми. Когда Фельденкрайз прикасался к ученику, то часто посылал невербальные намеки, подсказывая, что еще может совершить его тело при управляемом движении, позволяя ему ощутить новые вариации движения, доступные для конечностей с ограниченной подвижностью. Это имело особенно важное значение для пожилых учеников, которые годами привыкали снова и снова совершать одинаковые движения, что приводило к нейропластическому закреплению схем движения; пренебрегая другими схемами, они утрачивали нейронные сети, управлявшие ими, по принципу «используй или потеряй». Фельденкрайз напоминал ученикам о движениях, которыми они когда-то пользовались, но потом разучились пользоваться.
Через три месяца он научил Нору держать ручку и писать, пользуясь другими оригинальными методиками. Ее состояние продолжало улучшаться, и в конце концов она вернулась в Швейцарию.
Год спустя во время визита в Швейцарию Фельденкрайз увидел Нору, гулявшую у вокзала в Цюрихе. Она выглядела уверенной в себе. Когда они заговорили, он понял, что отношения «учитель/ученик» подошли к концу, и был этому рад. Теперь они могли общаться просто как двое случайно встретившихся друзей.
Когда Фельденкрайз согласился работать с Норой, он вовсе не был ошеломлен тем, что при утрате структурной целостности мозга его пластичность сохранилась. Он просто не мог узнать пределы ее возможностей, пока не попытался научить ее сначала ориентации в пространстве, а потом чтению и письму, терпеливо и не торопясь, как взрослый человек учит ребенка. Ключом к успешному обучению было определение нарушенной функции мозга, а потом ее тренировка для дифференциации сенсорных стимулов. По мере того как ее разум и ее сознание отмечали эти различия, они встраивались в карты ее мозга, что со временем позволяло ей проводить еще более тонкие различия и опираться на эту информацию в повседневной жизни.
Для меня образ этих двух пожилых людей наделен невероятной красотой. Когда Фельденкрайз, которому было около семидесяти лет, сидел рядом с Норой и учил ее читать, их нервные системы были настолько переплетены и настроены друг на друга, что он, как и она, тоже учился писать. По его словам, это не было выздоровлением. «Выздоровление – это неправильное слово[209], поскольку та часть моторной коры, которая до инсульта организовывала и направляла процесс письма, не могла функционировать как раньше, – написал он. – Лучше говорить о «воссоздании» письменной способности». Поскольку нейронные сети, ранее принимавшие участие в чтении и письме, были повреждены при инсульте, их функции приняли на себя другие нейроны. Фельденкрайз не называл «лечением» то, что делал вместе с Норой, как это иногда делали другие люди. Он предпочитал называть это улучшением. «Улучшение – это постепенное совершенствование[210], которому нет предела, – писал он. – «Излечение» – это возвращение к прежнему состоянию активности, которое не обязательно было превосходным или даже хорошим». Такое улучшение может быть разительным у детей, родившихся с травмами мозга, которые с самого начала не находились в «удовлетворительном состоянии».
Помощь детям.
Помимо работы с пациентами после инсульта, Фельденкрайз начал принимать детей с церебральным параличом, многие из которых перенесли инсульт еще в утробе или пострадали от недостаточного поступления кислорода в мозг во время родов. Они часто не могли управлять движениями языка и губ, что необходимо для связной речи. Как и взрослые, перенесшие инсульт, дети с церебральным параличом часто имели жесткие или «спастические» конечности с таким высоким мышечным тонусом, что не могли нормально двигаться.
Жесткость представляет серьезную проблему для детей. При рождении мы не имеем хорошо развитых, дифференцированных карт мозга, позволяющих нам ощущать и совершать отдельные мелкие движения. Здоровый новорожденный младенец сует кулачок в рот и сосет его; при этом цельная, не дифференцированная мозговая карта его руки активируется для обработки движения и ощущения. Но ребенок с церебральным параличом и со спастическими конечностями не может совершать отдельные мелкие движения; его конечности слишком жесткие. Его рука часто сжимается в тугой кулак, поэтому он даже не может приступить к формированию карты мозга с дифференцированными участками для каждого движения, для каждого пальца.
Другой симптом, часто наблюдаемый у детей с церебральным параличом, заключается в том, что они не могут упираться пятками в землю, когда стоят или когда взрослый удерживает их в вертикальном положении, поскольку спастические икроножные мышцы тянут их пятки вверх. Соответственно, ахилловы сухожилия таких детей всегда находятся в напряженном состоянии. Другие дети с церебральным параличом имеют синдром «вывернутых коленей»: приводящие (аддукторные) мышцы бедер так напряжены, что они не могут сомкнуть колени. Оба состояния могут быть очень болезненными.
Традиционная медицина в таких случаях предписывает хирургическое вмешательство. Хирург надрезает и удлиняет ахиллово сухожилие. Иногда применяются инъекции ботокса, которые парализуют мышцу и высвобождают сухожилие. Но мышечные сокращения продолжаются, поэтому операции или инъекции приходится повторять. Детям с вывернутыми коленями надрезают мышцы-аддукторы, чтобы снять напряжение. Но ни один из этих радикальных методов не решает основную проблему, потому что именно мозг подает сигналы, которые сокращают мышцы. Такие процедуры на всю жизнь оставляют ребенка с ненормальной механикой движения. Другие медицинские методики включают различные упражнения на растяжку, исходя из предположения, что мышцы и соединительная ткань со временем привыкнут к нормальному состоянию. Это правда, но такие растяжки часто бывают болезненными и опять-таки не учитывают тот факт, что проблема заключается в сигналах от мозга.
Фельденкрайз рассматривал спастику не только как следствие травмы мозга, но и как следствие несформированности способности мозга регулировать ощущения и моторную активность из-за отсутствия дифференцированных сигналов с периферии. Поэтому мозг «не понимал», когда нужно активировать или дезактивировать моторную кору.
Однажды, когда Фельденкрайз проводил семинар в Торонто, он увидел маленького мальчика с церебральным параличом. Эфраим не мог нормально ходить и нуждался в колесных ходунках, все его мышцы были очень жесткими и напряженными. Поскольку его пятки не касались пола, он ходил на носках. Но самой острой проблемой были его плотно сомкнутые колени. Планировалась хирургическая операция по рассечению аддукторных мышц, чтобы его колени могли расходиться в стороны.
Фельденкрайз начал работать с ходьбой на цыпочках. Пока Эфраим лежал на спине, Фельденкрайз совершал мелкие движения со ступнями мальчика, а потом с его ногами, чтобы помочь ему дифференцировать внутренние карты для нижних конечностей. Спустя короткое время мальчик начал расслабляться и более свободно дышать. Фельденкрайз посылал сигналы в мозг Эфраима, пользуясь сенсорными нейронами его ног и ступней.