Мозг отправьте по адресу... — страница 19 из 21

Предварительные заметки

16 февраля 1934 года умер Эдуард Багрицкий. Вскоре появились мемуары друзей, были напечатаны некоторые материалы из архива, подготовлено научное издание стихов. Критики с пристрастием разобрались, насколько его жизнь и творчество соответствуют канонам советской идеологии. Потом пришло время литературоведческих статей, монографий, диссертаций. Багрицкий занял почетное место в истории отечественной словесности, вошел в учебники и программы, его тщательно изучали, о нем много писали.

Легенда о Багрицком стала складываться еще при его жизни. После смерти легенда упрочилась: нищая, но веселая, безбытная и бесшабашная одесская юность, партизанское прошлое… Создавался образ поэта-мечтателя, задыхавшегося в гнетущем мире мещанства, рвущегося к природе и к свободе и нашедшего себя и свой голос в стихии революционных преобразований. Поэт Николай Дементьев дал Багрицкому такую характеристику: «романтики старой мечтатель и бард».[502] Его называли то Франсуа Вийоном из Одессы, то Денисом Давыдовым гражданской войны… Было и много других определений, не менее ярких и красивых. Но за частоколом поэтических сравнений и штампов переставала просвечивать личность Багрицкого, сложная, противоречивая, но единственная и неповторимая. Не случайно уже в 1935 году против легенды о Багрицком ополчился Н.И. Харджиев, известный знаток культуры 20–30-х годов, тесно общавшийся с семьей поэта еще со времени жизни в Одессе и разбиравший его архив после смерти. «Живой Эдуард был чрезвычайно мало похож на канонизированное ими чучело, – говорится в письме Харджиева Н.В. Новицкой. – Он был ленив, лжив и притом самый неверный друг в мире. <…> Это был самый неисправимый эклектик, но его юмор и неистовая любовь к стихам заставляли ему прощать многое».[503]

В материалах, собранных Г.И. Поляковым, образ Багрицкого предстает именно в неканонизированном варианте. Он создан прежде всего на основе устных рассказов – «бесед» с родственниками, друзьями и знакомыми поэта. Их имена закодированы. Однако среди страниц текста, к счастью, оказался написанный от руки листочек, своеобразный «ключ-дешифратор», позволяющий определить круг опрошенных лиц. Чтобы не нарушать жанровое своеобразие исследования, мы не стали вносить фамилии в текст, оставив буквенные обозначения «персонажей».

Под кодом “А” фигурирует жена Багрицкого Лидия Густавовна, урожденная Суок (1896–1969). Под литерами “Д” и “Ж” скрыты две другие сестры Суок, соответственно Ольга Густавовна (1899–1978), жена Ю.К. Олеши, и Серафима Густавовна (1902–1982), бывшая также одно время женой Олеши, но в 1922 г. вышедшая замуж за В.И. Нарбута.[504] Сам поэт и политработник Владимир Иванович Нарбут (1887–1944) обозначен буквой “Е”. В 1920 году в Одессе он занимал ответственный пост главы ЮгРОСТА (Южного отделения Всеукраинского бюро Российского телеграфного агентства). Он и привлек к активной работе в ЮгРОСТА литературно-художественную молодежь. Нашел себе там занятие и Багрицкий. Состоявшийся в 1922 году перевод В.И. Нарбута в Москву, в отдел печати ЦК РКП(б), открыл дорогу в столицу его одесским подчиненным, в том числе Багрицкому.

Из писателей, начинавших вместе с Багрицким свой жизненный путь и творческую биографию в Одессе, в «деле» представлены трое. Вера Михайловна Инбер (1890–1972) обозначена литерой "З"; литерой "И" – Валентин Петрович Катаев (1897–1986); литерой "Г" – Исаак Эммануилович Бабель (1894–1941). Успели опросить и адресата знаменитого стихотворения Багрицкого «Разговор с комсомольцем Н. Дементьевым» (1927) – поэта Николая Ивановича Дементьева (1907–1935), покончившего с собой вскоре после смерти друга: буква "К".

Давали информацию также журналист Борис Борисович Скуратов (1897–1973),[505]знавший поэта еще со школьного возраста (литера "В"), и художник Михаил Арнольдович Файнзильберг, брат Ильи Ильфа. Он родился в 1896 году и умер в 1942-м в Ташкенте, в эвакуации. Вместе с Багрицким М.А. Файнзильберг служил в ЮгРОСТА, потом тоже переехал в Москву. Его показания – под литерой "Б".

Всего было опрошено десять человек. Кстати, большинство из дававших информацию для исследования активно участвовали и в формировании легенды о поэте. Стихи о Багрицком писал не только Н. Дементьев, но В. Инбер[506] и В. Нарбут.[507] В. Катаев вывел Багрицкого в рассказе «Бездельник Эдуард» (1920), создал его образ в лирической автобиграфической повести «Алмазный мой венец» (1965). И В. Катаев, и В. Инбер, и И. Бабель, и Б. Скуратов – авторы воспоминаний о Багрицком, опубликованных в сборнике под редакцией В. Нарбута.[508] Конечно, все эти люди любили Багрицкого, или уж по крайней мере ценили его. Но знали они и оборотную сторону творческой одаренности – его очень непростую натуру, отнюдь не идеальный характер и отнюдь не примерный образ жизни. Однако они не спешили делиться с широкой читающей публикой своими знаниями по причинам не только идеологическим, но и чисто этическим. Другое дело мемуары для служебного пользования. Предельная искренность и открытость информантов объясняется, наверное, тем, что им были близки идеи и цели интервьюирущего их ученого, ими двигало стремление послужить истине и свойственная эпохе вера в науку. Не случайно призывом к медикам закончил свои воспоминания И. Бабель: "Багрицкий умер 38 лет, не сделав и малой части того, что мог. В государстве нашем основан ВИЭМ – институт экспериментальной медицины. Пусть добьется он того, чтобы бессмысленные эти преступления природы не повторялись больше".[509]

Имеющаяся в нашем распоряжении машинопись представляет собой подготовительные материалы к «делу» Багрицкого. Текст датируется 1935 годом.[510] В нем содержатся разделы о наследственности, о конституциональных и других особенностях личности, «разбор некоторых моментов, имеющих отношение к творческой деятельности» и «сведения биографического характера».

Автора исследования прежде всего интересовали поведенческие модели, нравы, привычки. Отдельные неточности в датах и названиях мест службы поэта представляются нам несущественными. Кстати, и до сих пор нет ни авторитетной научной биографии Багрицкого, ни подробной летописи его жизни.

Из главы о наследственности мы приводим лишь данные о ближайших родственниках: об отце, Годеле Мошковиче Дзюбине (Дзюбане;[511] втор. пол. 1860-х – 1919?), матери, Ите Абрамовне (Осиповне) Дзюбиной (урожд. Шапиро; 1871–1939), сыне, Всеволоде Эдуардовиче Багрицком (1922–1942), поэте, погибшем в Великую Отечественную войну. Сведения о семье Багрицкого кажутся нам особенно важными, так как обычно информация о детстве и родителях поэта черпается из литературного источника – стихотворения «Происхождение» (1930), в котором Багрицкий очень экспрессивно изобразил затхлый мир еврейского мещанства.

Глава о творческой деятельности публикуется в извлечениях. Мы ограничиваемся лишь несколькими особо значимыми высказываниями.

К сожалению, отсутствуют тексты «бесед», и мы можем ознакомиться только с теми высказываниями друзей и родственников, которые инкорпорированы в общий текст исследования. Остались лишь несколько страниц с отрывочными записями рассказов. Часть из них дается со ссылкой на жену. Кому принадлежат другие суждения и характеристики, остается догадываться. Некоторые из них приводятся. Незначительные купюры в остальных главах помечены угловыми скобками.

Приношу благодарность за помощь в работе А.И. Ильф, А.Е. Парнису, А.Л. Соболеву, сотруднику Одесского литературного музея А.Л. Яворской.

М. С.

Сведения биографического характера

Э.Г. родился в Одессе 4 ноября 1895 г.[512] Спустя месяц после рождения была сделана операция удаления какого-то нароста под левой грудью, после чего остался шрам. На первом же году жизни перенес заболевание – воспаление легких. Вообще, в детстве, несмотря на то что производил впечатление физически здорового, упитанного и крепкого ребенка, очень легко поддавался простуде, часто болел.

Воспитывался в семье, причем в его воспитании наибольшее участие, помимо матери, принимала его бабушка. Жили в Одессе, недалеко от Александровского парка.[513] Ежедневно ходил гулять с бабушкой в этот парк. Был в детстве очень красивый мальчик, так что обращали на это внимание. Несмотря на то что имел много игрушек, играть в них не любил, предпочитал сам вырезать себе из бумаги игрушки. По-видимому, товарищей в период раннего детства не было. Семья была средней зажиточности, с достатком, имелась домашняя работница. Семья придерживалась еврейских обрядов, но в значительной степени с внешней стороны имела тяготение быть «светской». Это относится главным образом к матери, которая стремилась всегда хорошо одеваться, «по моде». Э.Г., единственный ребенок, был в центре всей семьи. Был любимцем, все с ним возились и уделяли ему много внимания, за исключением отца, который уделял ему меньше времени. Но сам Э.Г. вспоминал впоследствии о том, что отец ему купил клетку с птичкой и этим привил ему любовь к птицам. Запомнился этот случай еще и потому, что этот подарок казался ему впоследствии странным, необычным.

Необходимо также отметить, что влияние на воспитание со стороны матери имело скорее поверхностный характер: «чтобы все было прилично». Влияние на воспитание ребенка, кроме бабушки и матери, имела еще тетка, сестра матери.

Необходимо еще добавить, что в детстве очень любил слушать, как читают сказки. Почти каждый день покупали и прочитывали новые сказки. Впоследствии, когда научился сам читать, очень много читал. Когда начал читать, установить не удается.

Школьный период[514]

До поступления в школу занимался дома, с учителем. Занимался старательно и прилежно, в этом отношении было наблюдение со стороны родных. Занимался также и древнееврейским, но плохо – по-видимому, это его совершенно не интересовало. Первое время по поступлении в частное реальное училище (ему было тогда 10 лет) учился очень хорошо, аккуратно и прилежно, имел все «пятерки». Так было примерно первые два-три года. Приблизительно с третьего класса поведение резко изменилось, начал относиться к учению небрежно, пропускать уроки («править казну»),[515] получал переэкзаменовки, учился на одни двойки. Как передает В., «уроков обычно не готовил. Получалось так, что, как и у всех остальных товарищей из этой компании, к концу года распродавал все учебники». Единственным исключением являлись словесность и история, по которым имел «пятерки». По этим двум предметам был лучший ученик, резко выделялся среди всех остальных школьников, знал значительно больше, чем полагалось не только по программе, но и чем знал сам преподаватель. В летнее время часто пропадал из дому на несколько дней, «отбился от рук» совершенно, стал «вконец испорченным мальчиком». Это сопровождалось крупными семейными сценами, отец кричал на него, сын отвечал ему тем же, мать была в отчаянии. Справиться с Эдуардом, несмотря на все усилия, не удавалось. Совершенно очевидно, что в этой борьбе уже тогда проявил большую самостоятельность и выдержку: «ставил на своем».

Компания, с которой водился, была небольшая, около пяти человек, состояла почти исключительно из еврейских мальчиков, но не той школы, в которой учился Багрицкий. Эта компания все свое время проводила вне дома, на море или пляже. Сильно хулиганили. Например, в парке любили смущать парочки тем, что громко нецензурно ругались или садились на шляпы, лежавшие подле на скамейке. Элемент ухаживания за девушками, флирта для Багрицкого не имел значения, но «хулиганил» очень активно, был одним из инициаторов. Большое значение имел, несомненно, интерес Багрицкого к природе. Весной, вместо того чтобы идти в школу, шел в парк и там ловил птичек, раскидывая сети и приманивая птиц подражательными звуками. На это занятие часто ходил один. Одним из излюбленных дел было: вместе с рыбаками ловить рыбу и продавать ее на базаре.

Указаний на то, что были друзья, с которыми был бы откровенен, – нет. По-видимому, эта способность не была ему свойственна и в детские годы, и позже. Никакого интереса к занятиям научными, политическими вопросами не было. Но в спокойные промежутки между похождениями много читал: фантастическую, приключенческую, историческую литературу. Очень интересовался уже и тогда поэзией, очень хорошо знал былины, интересовался славянским языком, знал очень много стихов. Не представлял себе, кем он будет, но зато хорошо знал, кем не хотел быть и к чему его хотели готовить родители – на врача, адвоката. Надежды сделаться инженером не было, так как математика и технические науки совершенно его не интересовали и, по-видимому, не давались.

В школьные годы учили играть на скрипке, но ничего из этого не вышло: не было ни музыкальных способностей, ни желания.

Заболел в возрасте около 12 лет бронхитом с осложнением в виде бронхиальной астмы, был припадок около двух недель (в этом отношении имеются расхождения).

Начал делать первые попытки писать стихи, по сведениям, полученным от матери,[516] с 15–16 лет. Также и один товарищ по школьным годам передает, что стихи начал писать с 1912 г. Так, однажды в 1912 г. правил стихи своего товарища, причем фактически почти переписал их заново. Но уже до того проявлял повышенный интерес к поэзии.

Вот как описывает его в этот период времени Б.:

Худой, высокий мальчик, со своеобразным лицом, как будто птичьим, сам весь похож был на какую-то птицу (хищную). Уже в то время знал наизусть очень много стихов, читал стихи Бальмонта. Очень сильное впечатление произвели на него «Жемчуга» и «Капитаны» Гумилева и «Кипарисовый ларец» Иннокентия Анненского. Читал эти стихотворения и другим товарищам.

В это время начинает меняться и круг товарищей. Он все более уходит от своих прежних товарищей по школьным проказам и начинает сходиться с интересующимися литературой и молодыми поэтами. Из них особенно большое влияние на первоначальное развитие поэтического творчества Э.Г. оказал талантливый, безвременно погибший поэт Анатолий Фиолетов,[517] с которым Э.Г. познакомился незадолго (года за два) до войны и сошелся очень близко. Э.Г. в это время настолько забросил свои школьные дела, что выбыл из реального училища, в котором проучился лишь до 6-го класса, причем до того дважды оставался на второй год.[518] В период знакомства с Фиолетовым он, по-видимому, вплотную начал писать стихи. Однако более определенных сведений мы по этому поводу не имеем. Таким образом, этот очень важный для истории одаренности Багрицкого отрезок его жизни остается для нас темным пятном.

Первые годы, после того как начал заниматься стихотворчеством, не печатался. Печатные стихи впервые появились уже после начала мировой войны, как установлено в результате долгих поисков, в 1915 г., в одесской газете «Южная мысль».[519]

К 18 годам, по-видимому, уже самоопределился как поэт. Его стихи в этот период времени (1913–1915 гг.) носили резко выраженный подражательный характер (Игорю Северянину), очень эстетские. Интересно относящееся к этому периоду указание Б. на то, что Э.Г., встретившись с ним случайно на улице, прочел сочиненную им стихотворную пародию на «Рудольфа Габсбургского»,[520] переделанную на школьные темы. «Было впечатление, что очень сильно увлекался стихотворчеством, относился к этому очень серьезно. Читал свои стихи с большим жаром и темпераментом».

В этот период времени сложилась позднейшая компания поэтов-одесситов, состоявшая из Багрицкого, Олеши, Катаева, Шишовой,[521] Фиолетова. Образ жизни этой компании был типичным для богемы. Собирались, читали друг другу стихи, жесточайше критиковали друг друга. Э.Г. играл ведущую роль, выступал в качестве ценителя стихотворений, знакомил их со всеми новинками поэзии, «открывал стихотворения». Был чрезвычайно эрудирован в современной ему поэтической литературе. В этой литературной богемной компании господствовал дух протеста против академизма в литературе, в частности против Бунина,[522] который тогда находился в Одессе. «Оппозиция ко всему установившемуся, ко всяким традициям». Входил в литературный кружок «Зеленая лампа».[523]

Э.Г. в начале войны одно время служил в Одесском отделении ПТА (Петроградского телеграфного агентства)[524] в качестве редактора (литературная правка). К политике не имел никакого отношения, война также глубоко не затрагивала.

Весь этот период времени (до наступления февральской революции) Багрицкий ведет очень распущенный образ жизни, живет интенсивной половой жизнью, имеет несколько связей. Была связь с горничной. Интересна следующая подробность. Приходил к ней с черного хода, и когда входила барыня с лорнеткой, то вставал и кланялся ей.

Представляется существенным отметить, что в том разгульном образе жизни, который ведет Э.Г. в это время и который является характерным для окружающей его «богемы», основную роль для него лично играет не погоня за наслаждениями, но стремление глубже познать разнообразные ощущения, интересовавшие его в связи с романтическим складом его характера в целом. Февральская революция также, очевидно по линии романтической установки его личности, переключила целиком на себя внимание Э.Г. Так, передают, что во время февральской революции вместе со всей студенческой молодежью громил полицейские участки. Короткий промежуток времени в 1917 г. служил в милиции, главным образом из-за любви к оружию. Багрицкая передает, что, по его рассказам, много ездил в это время вылавливать бандитов вместе с матросами в «чайных домиках». Необходимо подчеркнуть, что это привлекало его исключительно своей «романтической» стороной. Литературная деятельность в это время, несмотря на все пертурбации, связанные с революцией, продолжалась.

В ноябре 1917 г., тут же после Октябрьского переворота, «из-за любви к экзотике», уезжает вместе с рядом товарищей в Персию, в качестве делопроизводителя какой-то миссии, кажется, от «Союза городов».[525] Пробыл там до февраля 1918 г., затем снова возвратился в Одессу. Состоял в это время в «Литературно-художественном кружке».[526] В это время в Одессе были белые. В течение года ничем определенным, кроме литературы, не занимался, нигде не служил.

После прихода красных поехал с красным партизанским отрядом,[527] оперировавшим в районе Вознесенска против махновских банд, в качестве агитатора при агитпоезде. Писал листовки и воззвания. Эта поездка имела колоссальное значение в возникновении «Думы про Опанаса». Пробыл в партизанском отряде до июня 1919 г. После возвращения из партизанского отряда целиком уходит в литературную деятельность. В то же время начинает в своей работе более тесно соприкасаться с политическими вопросами действительности, начало чему положено его пребыванием в партизанском отряде. Все это время (1919–1920) работает в ЮгРОСТА,[528] ведет бесшабашный, кочевой образ жизни. Дружил в это время, кроме поэтов, главным образом с художниками, сам также несколько раз выполнял художественные работы, например получил задание украсить помещение какого-то клуба к 1 Мая. Выступал в качестве поэта-импровизатора (на заданные рифмы) в поэтическом кафе "Пеон 4-й".[529]

Приведем следующее характерное место из беседы с Б., относящееся к этому периоду:

Работники РОСТА, художники и поэты, объединившись в «Коллектив поэтов» (всего человек 15), куда входил также и Багрицкий, собирались по вечерам на специально снятой для этого квартире, читали стихи, беседовали. Развлекались одним душевнобольным инженером Бабичевым, который страдал манией величия и считал себя «Председателем Коммуны Земного Шара». Все остальные были членами правления этой коммуны и несли различные функции. Устраивались заседания, на которых обсуждались дела Коммуны. Именно на одном из таких заседаний Багрицкий внес поразительное предложение организовать «Чрезвычайную комиссию по борьбе с бездарностью». Это предложение было принято, и Багрицкий был назначен председателем этой комиссии.

Одно время Багрицкий и лицо, дающее сведения, жили вместе в помещении «Коллектива поэтов»: «Вели ночью, совершенно голые, длиннейшие разговоры на самые разнообразные темы, ели при этом дыню».

Осенью 1920 г. ездил с агитпоездом «ш Интернационал». После приезда Олеши познакомили его с его будущей женой. <… >

Сестра жены Э.Г.[530] описывает следующим образом впечатление от встречи с Э.Г. и его товарищами:

Знает Багрицкого с 1922 г. Впервые встретила Багрицкого в Одессе на улице вместе с Олешей, затем встретилась с ним у него в доме. Производил впечатление бесшабашного человека, с очень веселыми глазами. Высокий, сутулый. Все трое (Катаев, Олеша и Багрицкий) ходили очень «экстравагантно» одетыми, под босяков. От всех троих оставалось впечатление, как будто сводили они счеты с кем-то: «а вот мы такие-то», как бы протестовали против чего-либо. Эта установка откладывала резкий отпечаток на манере вести себя. <… >

Все трое: Багрицкий, Олеша и Катаев – пользовались академическими пайками. В дальнейшем Багрицкие стали жить отдельно. Жили в очень большой нищете. Но это казалось как бы само собой разумеющимся, и никто из друзей и знакомых этому не удивлялся, как будто так и должно было быть. «Это как бы гармонировало с Багрицким». Жена в этом отношении всецело придерживалась того же беззаботного отношения к бытовой обстановке. На первом плане была еда, для нее могли продать любую вещь. Обстановки, по существу, не было никакой, был поломанный стол, пара стульев и вместо кровати охапка сена на полу, ребенок воспитывался без пеленок. Все эти материальные лишения переносились очень легко и беззаботно.

Жили в самых невероятных помещениях. Одно время жили на антресолях, в подвалах. В одном помещении заливало до такой степени, что на полу стояли огромные лужи. Однажды во время дождя всю ночь все втроем (он, жена и ребенок) простояли в дверной нише. Знакомые привыкли к такому образу жизни Багрицких и ничуть не удивлялись. Когда приходили и видели лужи от дождя на полу, кричали: «Эй, перевозчика!»

Приведем для иллюстрации следующее место из беседы с Г.:

Жил ранее в страшной нищете. В Одессе жил в подвале. Перед входом была большая лужа, и единственным украшением входа был манекен портного. Ютился в небольшой комнатушке, соседней с уборной. Сам Багрицкий впоследствии острил, что он познал всю глубину людей, вплоть до их пребывания в уборной, и тем не менее сумел сохранить оптимизм. Когда родился ребенок, то соседка, вошедшая в уборную, услыхала писк и, войдя в комнату Багрицкого, увидела ребенка, лежавшего в грязи; подумала вначале, что это подкидыш…[531]

Сильные лишения, которые испытывала семья Багрицких в описываемый нами период времени, длившийся около 5 лет (с 1921 по 1925 гг.), не мешали интенсивной творческой работе Э.Г. В течение этого времени он пишет ряд крупных произведений, имеющих большое значение для его дальнейшего совершенствования. Большинство написанных им стихотворений печаталось в одесских газетах. Он принимает также все это время очень активное участие в литературной жизни Одессы, поддерживая живое общение с поэтами и писателями и оказывая тем самым большое влияние на направление их литературных интересов. Относительно его творчества в этот период можно отметить, что столь характерное для него сплетение двух линий – романтической и сугубо реалистической с скептически-ироническим оттенком – отчетливо выявлено в течение всего этого отрезка времени.

В 1925 г. Э.Г. переезжает в Москву, вначале один, а затем выписывает к себе семью. В течение 5 лет, до 1930 года, он живет в дачной местности Кунцево под Москвой. Образ жизни вначале мало отличается от того, который был характерен для одесского периода его жизни, материальные лишения и нужда по-прежнему дают сильно себя чувствовать. Тем не менее с течением времени материальное положение начинает постепенно и неуклонно улучшаться. Э.Г. живо и горячо интересуется всеми литературными делами Москвы и, несмотря на то что сам выезжает в Москву очень редко, всегда находится в курсе всего, что происходит в литературном мире, и особенно в поэтическом. Никакой оторванности в его быту не чувствуется, его дом всегда полон людей. Именно в этот период им написано одно из значительных его произведений, доставившее ему широкую известность и поставившее в ряды первых поэтов нашей страны – это «Дума про Опанаса», плод творческой переработки мыслей и чувств, связанных с эпохой гражданской войны. Идея этого произведения зародилась, как указывалось выше, еще в бытность в партизанском отряде. Это свидетельствует о том, каким длительным являлся для него сам процесс художественной переработки. «Думу про Опанаса» можно рассматривать как показатель зрелости, которой достигло мастерство Э.Г. в этот период времени.

В 1930 г. Э.Г. получает квартиру в Москве,[532] где и живет безвыездно до самой смерти. Этот период жизни характеризуется с бытовой стороны уже заметно возросшим благосостоянием, которое продолжает все время улучшаться.

Одновременно окончательно ликвидируются и те черты жизни от «богемы», которые были столь характерны для более раннего периода его жизни. Все более проявляется стремление к устойчивому, твердому и спокойному семейному быту. Характер заметно не меняется на протяжении всего этого отрезка времени. Нужно отметить, что состояние здоровья за это время ухудшается особенно сильно вследствие непрерывного прогрессирующего хода его заболевания бронхиальной астмой, что приводит к все большему затруднению движений и почти приковывает его к постели. Несмотря на это грозное нарастание болезни, его творческая деятельность не только не ослабевает, но показывает все нарастающую кривую, которая была прервана только безвременно наступившей смертью.

В этом, идущем крещендо, ходе развития его творчества ярко сказывается вся сила непрерывного совершенствования, которая была свойственна его мастерству и которую так подчеркивал И.Э. Бабель в своей беседе.[533]

НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ

Отец. Был в жизни неудачником. Служил в качестве приказчика в магазине готового платья в Одессе. Всю свою жизнь мечтал открыть свое собственное дело. Когда ему наконец это удалось – открыл маленький магазин, то спустя короткий срок прогорел и снова принужден был поступить работать приказчиком. Э.Г. лицом был похож на отца. Отец был маленького роста, очень полный. Рано полысел. Относительно характера сведений нет. Любил природу, птиц. Умер около 52–53 лет от рака желудка.

Мать. Высокого роста, сухощавая, брюнетка. Рано начала седеть, лет в 40 уже была совсем седая. По характеру несколько легкомысленная, любила приодеться, подфрантиться, следила за своей наружностью, уже в пожилые годы, притом в годы гражданской войны и разрухи, красила себе волосы. Пудрилась, подкрашивала щеки, носила корсет и т. д. Все это казалось со стороны довольно комично. Была фантазерка. Имела склонность претворять свои фантазии в жизнь. Например, когда прочтет какой-либо роман, то воображает на время себя героиней этого романа. «Играла под аристократку». Странное для еврейской семьи имя Эдуард было дано по ее инициативе. По характеру скорее была замкнутая в себе, отзывчивости и общительности не отмечалось. В настоящее время жива, ей под 6о лет.

Брат. Умер в возрасте 1 года от какого-то заболевания. Кажется, был вообще болезненным ребенком. Сын. Ему в настоящее время 13 лет. Ростом немного выше среднего для своего возраста, физически очень здоровый, невосприимчив к инфекциям: «ни одна прививка никогда не принимается, даже против оспы». Лицом похож на Э.Г., за исключением темного цвета кожи и волос. В манерах, например посадке головы, манере держаться, спать – имеется много общего с Э.Г. Это бросается в глаза, многие находят в этом отношении разительное сходство. Очень похож на отца в строении рук и ног, в особенности очень большой гибкостью в суставах кистей и пальцев. По характеру скрытный, очень сдержан в проявлениях своих чувств. Очень впечатлительный. Например, после рассказа о самоубийстве поэта Дементьева, близкого друга семьи Багрицких, несколько ночей подряд не мог спать. Большой выдумщик, причем часто без какой-либо определенной цели. Плохо себя ведет в школе, недисциплинирован, подбивает детей на разные проказы, имеет плохую отметку по поведению в школе. Очевидно, имеется большая инициативность, стремление быть вожаком. Часто любит перепоручать другим мальчикам то, что ему надлежит сделать. С товарищами общителен, его товарищи любят больше, чем он их. Развит в меру своего возраста. Учится хорошо, успевает по всем предметам одинаково, каких-либо избирательных интересов в отношении определенных областей знаний не выказывает. Читает очень много. Особой любви к приключенческой литературе не выказывает. Не ест совершенно некоторых блюд, как, например, каш, однако эти блюда совсем не те, которых избегал Э.Г. Любит уходить один за город и побыть в одиночестве близ реки. Любит природу, к животным равнодушен. Самостоятельный, независимый, не склонен поддаваться чужому влиянию. К какой-либо области искусства тяготения не отмечается. Необходимо, однако, подчеркнуть, что очень хорошо может читать стихи, например несколько раз выступал с чтением стихов отца перед аудиторией и по радио. Сам к поэзии питает склонность, но писание стихов не удается.

Резюмируя сведения о наследственности Э.Г., мы можем отметить здесь лишь указания на наличие некоторых общих с ним черт характера у матери и сына. У первой это выражается в стремлении проявлять вовне свои вычитанные из романов фантазии, у второго – в наличии фобий в отношении определенных родов пищевых веществ, представляющих собой, несомненно, явления невроза навязчивых состояний (тревожно-мнительная конституция). Таким образом, мы имеем основание полагать, что обе эти черты характера являются конституционально унаследованными. К сожалению, данные относительно наследственности представляются настолько скудными, что мы принуждены ограничиться этими немногими сведениями. Можно было бы еще указать на немногочисленность потомства, что также может быть рассматриваемо как возможный конституциональный признак.

Характерологические материалы

КОНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ

Рост выше среднего. Вес в точности неизвестен. Телосложение правильное, уродств не было. Отмечалась выраженная сутуловатость, фигура была несколько сгорбленной, плечи имели несколько приподнятое положение. В молодости был худощав, в дальнейшем начал полнеть, причем полнело главным образом туловище (грудь), тогда как ноги продолжали оставаться непропорционально худыми по сравнению с туловищем. Шея короткая, полная. Череп круглой формы, лоб небольшой, плоский. Грудная клетка – эмфизематозного типа,[534] что стоит в связи с его хроническим заболеванием (бронхиальная астма).

Кисти и пальцы рук большие, отличались чрезвычайной гибкостью. Выражалось это в том, что мог сильно перегибать их в дорсальную сторону,[535] так что они производили впечатление как бы «бескостных». Эта чрезмерная гибкость кистей и пальцев обращала на себя всеобщее внимание, товарищи называли его руки «руками душителя».

Мышечная система развита была, по-видимому, в достаточной степени, но внешне контуры тела имели сглаженный характер, что обуславливалось хорошим развитием подкожно-жирового слоя.

Цвет кожи очень белый, бледный; отмечалась склонность к загару, выраженная, однако, несильно. Веснушки на спине и ногах, родимых пятен не было. Волос на груди и спине не было, на голове волосяной покров был развит очень хорошо, волосы были очень густые, спутанные, слегка вьющиеся, отличались способностью сами по себе быстро приходить в беспорядок, почти совершенно закрывая собою лоб. В молодости волосы были каштанового цвета; седеть начал очень рано, еще в юности, 24-х лет отмечалась уже сильная проседь.

Глаза, глубоко сидящие в орбитах, серого цвета, очень светлые, ясные и лучистые.

Со стороны органов дыхания страдал бронхиальной астмой, которой заболел в возрасте приблизительно 13–14 лет. До того был здоров. Началось это заболевание с затяжного бронхита. Вначале припадки бронхиальной астмы бывали сравнительно редко, около 2–3 раз в месяц <…>часто как осложнение заболеваний простудного характера. В дальнейшем, примерно с 35-летнего возраста, тяжесть заболевания начала значительно усиливаться, становилось все труднее дышать и передвигаться, бил сильный кашель. Последние три года был из-за этого настолько обездвижен, что почти не выходил из комнаты, выезд куда-либо был большим событием. Дышал ртом, дыхание было всегда тяжелое, с шумом и хрипом. Особенно сильно это было выражено во время сна, значительно увеличиваясь во время припадков. Отмечалась вообще чрезвычайно большая склонность к заболеваниям простудного характера, тогда как к инфекционным заболеваниям в собственном смысле слова этого не наблюдалось. Перенес несколько раз воспаление легких, из которых последнее послужило непосредственной причиной смерти.

По данным посмертного вскрытия, бронхи и легкие были в плохом состоянии (по сведениям, полученным от жены).

Со стороны органов кровообращения ничего особенного. По данным жены, врачи находили сердце здоровым, склероза сосудов не отмечали.

Пищеварительный аппарат также был, по-видимому, в порядке, за исключением зубов, которые были в плохом состоянии, многих зубов недоставало.

Нервных и психических заболеваний не отмечалось, за исключением невроза навязчивых состояний, о чем ниже.

Интоксикация. Алкоголизм, и притом сильный, имел место в молодые годы. Пить начал в юношестве. Пил самые разнообразные спиртные вещества, вплоть до одеколона и денатурата. Мог выпить много, не пьянея в сильной степени. Состояние опьянения выражалось главным образом в приподнятости настроения, большей, чем обычно, веселости и развязности. Последние годы перестал пить почти совершенно, причем отказ от употребления спиртных напитков был достигнут не в результате каких-либо усилий или борьбы с собою, но явился просто следствием того, что «пропала охота пить».

Одно время, приблизительно в возрасте 22–23 лет, был кокаинистом, нюхал кокаин в течение 1–2 лет, после чего, так же как и алкоголь, оставил его без всякого труда. Нюхал кокаин всегда только в компании. Помимо кокаина употреблял также гашиш и эфир, в течение примерно того же промежутка времени, что и кокаин.

ПСИХОМОТОРНАЯ СФЕРА

Движения. Правша. Все делал правой рукой; правая рука безусловно превалировала над левой.

В молодости был физически хорошо развит. Был сильным, мог поднимать большие тяжести. По данным одного школьного товарища (беседа с В.), в школьные годы был физически сильным мальчиком, сильнее даже некоторых более старших своих товарищей. Так, однажды поборол одного товарища, который считался сильнейшим в классе. Физической работой, однако, заниматься не любил, считался в этом отношении ленивым. В то же время, если имел желание и заинтересованность, был способен к довольно большим физическим напряжениям. Например, мог длительно грести, ходить. За последние пять лет до смерти уже не был способен к сколько-нибудь длительным физическим напряжениям из-за того, что они вызывали припадок бронхиальной астмы.

По данным жены, была свойственна малоподвижность, она отмечалась не только в зрелом возрасте, когда в происхождении ее большую роль могло играть хроническое заболевание бронхиальной астмой, но также и в более молодые годы. Чрезвычайно интересным представляется в этом отношении указание матери (со слов жены) на то, что в детстве был не резвый, но тихий ребенок, бегал сравнительно с другими детьми мало, предпочитал сидеть где-либо в уголке, вырезая из бумаги фигурки. Тем не менее имеются указания на то, что в юношеские годы малоподвижность отнюдь не была ему свойственна. Так, В. отмечает, что в юношестве был очень подвижным и лишь в дальнейшем, с усилением болезни, стал малоподвижным.

Была манера сидеть на восточный манер, поджав под себя ноги. Жена передает, что тенденция сидеть с поджатыми ногами отмечалась и тогда, когда сидел на стуле, всегда старался при этом хотя бы одну ногу подобрать под себя. Сам объяснял эту манеру привычкой, приобретенной им будто бы во время его пребывания в Персии в 1917 г. Однако один из его школьных товарищей указывает на то, что манера сидеть, поджав под себя ноги, наблюдалась у него с более раннего времени, уже лет с 15–16.

Охотно принимал лежачее или, вернее, полулежачее положение. Необходимо, однако, учесть, что в этом несомненно большое значение имело его заболевание.

Скованности и разболтанности, так же как дрожаний или судорог, в движениях не отмечалось. Необходимо, однако, указать на то, что, по данным жены, был привычный вывих в левом плечевом суставе, причиной которого является будто бы удар, полученный им в 1916 г. в Одессе во время аварии яхты, на которой катался с товарищами на море. Вывих выражался в том, что сустав часто самопроизвольно выскакивал из суставной впадины под влиянием самых разнообразных причин, часто сравнительно мелких поводов, например во время чиханья. Этот факт может иметь большое значение, если рассматривать его как указание на наличие известной гипотонии[536] не только в суставах пальцев и кистей, но также и в остальных суставах. С этим можно сопоставить также и то, что (по данным жены), когда сидел, поза часто имела как бы изломанный вид, туловище часто принимало искривленное положение, отмечалась какая-то асимметрия в положении отдельных частей тела. Также и при ходьбе временами создавалось впечатление, что ноги как бы заплетаются друг за друга.

Движения были по характеру мягкие, плавные, скорее несколько медлительные, по данным жены, «была пластичность в движениях». Резкие и порывистые движения, по этим же сведениям, отмечались только в связи с бронхиальной астмой, выражались в том, что иногда быстро и порывисто вскакивал, когда сильно спирало дыхание. Размашистости в обычных движениях не отмечалось. Широкие и размашистые движения делал правой рукой только во время чтения вслух стихов. Беспорядочность и суетливость в движениях совершенно не была свойственна. Вообще спешки не любил, ходил всегда не спеша, «предпочитал пропустить трамвай, нежели спешить».

Походка была своеобразная: «не ходил, а как бы выступал, с высоко поднятыми плечами» (со слов жены). Размахивание руками при ходьбе обычное, несильно выраженное. Временами раскачивался во время ходьбы туловищем в такт стихам, что сопровождалось соответствующими размахиваниями правой рукой.

Что касается ловкости в общих движениях, то в этом отношении мы имеем несколько противоречивые сведения. Так, жена передает, что в походке, например, не отмечалось ни особой ловкости, ни неуклюжести, систематических падений не было. Единственное, что она отмечает, это то, что всегда старался выбирать более легкий путь. Кроме гребли и охоты в молодости никаким спортом не занимался, так же как и гимнастикой, танцами и подвижными играми. Вообще интереса к каким-либо видам спорта не проявлял, за исключением охоты. Необходимо, однако, отметить, что и в отношении охоты последняя интересовала его не столько сама по себе, сколько окружающая, носящая на себе печать романтизма, обстановка. Сам охотник был плохой («охотники подсмеивались, когда вспоминали о нем как об охотнике»).

В то же время сама жена указывает, что часто бывал неловок в общих движениях. Так, часто бывали случаи, когда цеплялся за окружающие предметы или сбивал их на пол, когда доставал что-либо с полочки на стене. Опрокидывал стакан и разливал по столу налитый в нем чай. Когда шел умываться – ронял мыло и мыльницу, часто резал пальцы, когда чинил перочинным ножом карандаш или строгал что-либо.

Д. характеризует его как неловкого, мешковатого и даже неуклюжего в движениях человека, причем, по данным этого лица, неловкость была также в тонких ручных движениях. В. также указывает на то, что в движениях была легкая угловатость, походка была «немного грубоватая». Впрочем, возможно, по данным этого лица, что это последнее было не от природы, а следствием некоторого подражания «героическим» типам, которыми увлекался в силу своей наклонности к романтизму (моряки, портовые).

Таким образом, в отношении более общих движений создается впечатление, что при отсутствии каких-либо грубых расстройств координации имела место некоторая неловкость, которую, принимая во внимание всю совокупность психического облика, скорее можно охарактеризовать как небрежность в движениях.

Иначе рисуется дело в отношении тонких ручных движений. Жена указывает, что при отсутствии склонности к какому-либо мастерству или ремеслу была определенная ловкость в тонких ручных движениях.

Очень интересно при этом указание ее на то, что это справедливо лишь в отношении таких ручных движений, при которых не требовалось участия более обширных движений со стороны туловища и конечностей. Вторым непременным условием являлась его заинтересованность в производимых им движениях. Это последнее обстоятельство всецело гармонирует с общим складом его личности, о чем подробнее речь будет в дальнейшем. Приведем несколько наиболее показательных примеров, сообщенных женой.

С большой ловкостью мог разобрать, собрать и прочистить части револьвера или ружья. Сам разбирал и прочищал небольшой моторчик, служивший для продувания воздуха в аквариум. Любил сам обтачивать свои мундштуки и трубки, причем делал это достаточно чисто, прочищал прутья у клеток, в которых содержались птицы. В годы гражданской войны, когда надо было вынуть стекла из шкафа, с большой ловкостью и тщательностью мог отковырнуть прикреплявшую их замазку. Мог хорошо управлять рулем лодки. Наиболее интересным, пожалуй, является указание на то, что мог бриться опасной бритвой не глядя на зеркало, что несомненно должно быть рассматриваемо как признак хорошей координации тонких моторных процессов.

Таким образом, на основании этих примеров создается определенное впечатление, что координация тонких моторных процессов была хорошая. В то же время, как указывалось выше, те действия, которые были связаны с участием более обширных движений туловища и конечностей, отличались меньшей ловкостью. Характерно, что сам, насколько возможно, старался их избежать, «для всяких таких дел звал жену».

Понятно, что необходимо при этом учесть влияние обездвиживающей его болезни.

Очень хорошим примером, иллюстрирующим, насколько велико было влияние общей заинтересованности и направленности внимания всей его личности на качество производимых им движений, является его манера одеваться и раздеваться. Производил эти процедуры, которых не любил, обычно очень небрежно – «все швырял на пол» (данные жены). В то же время когда надевал галстук (обычно его не носил), то мог завязать его очень хорошо, вообще мог одеться очень тщательно, когда хотел этого.

В отношении характеристики тонких ручных движений можно еще добавить, что они, подобно движениям вообще, производились несколько замедленно, спокойно и точно.

Случаев внезапного или систематического забывания или неумения производить обыденные, привычные движения не отмечалось.

Из привычных движений, помимо отмеченной выше манеры сидеть поджавши ноги, можно отметить еще следующее: когда бывал очень доволен, складывал руки ладонями вместе и перегибал одну другой в тыльную сторону.

Манера здороваться обычная. Любил при встречах со знакомыми на улице делать «под козырек». Это стоит в связи с тем, что всегда была склонность к военным костюмам и выправке (происходившая из романтической установки его личности).

По утверждению жены, манерности, вычурности, театральности в движениях не было.

Мимика и жестикуляция. Мимика и жестикуляция были выразительные, средние по живости, спокойные и сдержанные. Быстрых и частых смен выражений на лице не отмечалось. Наиболее выразительными были глаза, блестящие и лучистые, являвшиеся самой красивой чертой лица. Улыбался часто, улыбка обычно имела слегка ироническое выражение. Это же выражение было наиболее характерно для всего лица в целом. Любил смеяться и смеялся часто. Смеялся обычно громко, на «о» – «хо-хо-хо», смех был средней продолжительности, несколько приглушенный, как бы направленный внутрь себя. Склонности к гомерическому смеху не отмечалось.

Отмечалась выраженная способность к подражанию жестам и манерам знакомых. Мог хорошо скопировать их. В качестве примера жена приводит случай, когда для того, чтобы избавиться от надоедавших телефонных переговоров, говорил, подделываясь под голос домработницы, что «Багрицкого нет дома», причем эта шутка удавалась ему хорошо. Когда жил в Одессе, чрезвычайно удачно изображал манеру говорить хозяина квартиры, старика еврея. Вообще при имитировании кого-нибудь, интонации голоса удавались наилучшим образом и были, так сказать, основным материалом для подражания, имитирование мимики и жестикуляции отходило по сравнению с речью на второй план. Жена указывает также, что научился настолько хорошо подражать образу речи, манерам рыбоводов, птицеловов и охотников (категории людей, к которым он чувствовал особую склонность), что когда находился в их обществе, то они принимали его за одного из своих. Добавим также, что помимо способности имитировать речь людей, мог очень хорошо подражать звукам птиц: «мог свистеть по-птичьи, воспроизводить тонко голоса различных птиц».

Таким образом, мы на основании вышеизложенного должны признать у него наличие хорошо развитой способности к подражательным движениям. Очень интересно при этом указание жены на то, что эта подражательная способность была направлена не столько на те или иные конкретные личности, хотя, как указано только что, и это удавалось ему хорошо, сколько на изображение в лицах определенных более отвлеченных и имеющих более собирательный характер типов людей.

Высокоразвитая способность к имитированию, копированию речи, жестов и манер людей связана с актерской одаренностью, которой он, по всем данным, был наделен. Это обстоятельство отмечают все, близко его знавшие, несмотря на то что склонности к театральному мастерству и стремления выступать в качестве актера у него не было. Элемент актерства очень яркое свое выражение находил в часто устраивавшихся им инсценировках, до которых он был большой охотник, в его чудачествах и выходках, «Эдиных штучках», на которых мы подробнее остановимся в дальнейшем. При этом большое место в его инсценировках занимал момент пародирования, гармонировавший целиком со всем иронически-скептическим складом его мышления. Приведем здесь лишь два примера для иллюстрации сказанного, сообщенные женой. Одной из излюбленных его пародий является пародия на «танец умирающего лебедя». Вторая пародия, представляющая собой продукт его собственного воображения, называлась им «Маска, которая смеется, или Железный Коготь».[537]

Речь. Голос достаточно громкий, но довольно низкий, с глуховатым оттенком, «с хрипотцой». Произношение без всяких дефектов, с хорошей дикцией, за исключением легкого свиста при разговоре, происходившего вследствие потери одного переднего зуба. По данным жены, голос отличался наибольшей выразительностью по сравнению со всеми остальными выразительными движениями, был более выразительный, чем мимика и жестикуляция. Частых изменений голоса во время речи не было, говорил большей частью в одном тоне. Речь средней быстроты, скорее несколько замедленная, как и все движения вообще. Речь плавная, свободная, без запинок и затруднений. Произносил слова, строил фразы и ставил ударения правильно. Случаев выпадения из памяти или неумения произнести отдельные слова или обороты речи не отмечалось, так же как и случаев непонимания смысла или значения слов и фраз, которые слышал от собеседника.

Был словоохотлив, «любил поговорить». Выступать не любил, «оратором не был», но когда нужно было, мог выступить и говорить достаточно гладко, «лучше, чем многие ораторы».

Певческого голоса не было, не пел. Ни на каких музыкальных инструментах не играл.

Письмо. Писал со средней быстротой. Все же по сравнению со всеми остальными движениями письмо отличалось наибольшей скоростью. Писал очень неразборчиво, почерк носил небрежный характер, буквы несколько разбросаны и растянуты, расположены неровно в отношении линии строки и наклона. Расписывался просто, без завитушек. В грамматическом и синтаксическом отношении писал правильно, жена отмечает лишь, что своеобразно строил фразы. Письменная речь вполне связная и логичная. Бывали частые пропуски букв. Сокращения в письме не употреблял, лишь не дописывал в словах конечные буквы, что можно отнести к общей небрежности почерка.

<…> Чрезвычайно интересным представляется то обстоятельство, что способность к имитированию движений вообще распространялась также и на письмо. Так, по данным А., в детстве подделывал подпись отца. <… >

Способности к черчению не было. Хотя учился в реальном училище, никаких успехов в этом предмете не выказывал.

Рисование. Была хорошо выраженная одаренность к рисованию, которая проявлялась уже с детских лет. Школьный товарищ передает, что уже в школьные годы участвовал как художник в школьном журнале.[538] И в дальнейшем, уже после того как определилось его поэтическое дарование, работал художником. Так, в 1919 г., в ЮгРОСТА, писал плакаты и одновременно составлял к ним рифмованные подписи. Сам считал, что рожден был художником (со слов жены). Рисовал почти всегда карандашом (обычно простым) или пером, красок почти не употреблял. Жена помнит только один случай, когда он более или менее продолжительное время, около 2 месяцев (в 1931 г.), писал красками.

Относительно манеры рисования и содержания рисунков можно отметить следующее.

Чрезвычайно характерным является то, что не рисовал с натуры, а рисовал только то, что приходило в голову, только свои мысленные образы. Более того, жена передает, что, несмотря на неоднократные попытки рисовать с натуры, это ему не удавалось, что сильно его огорчало. Этот момент мы считаем чрезвычайно существенным, так как он указывает на то, что способность к изображению предметов внешнего мира, как они непосредственно представляются глазу художника, если даже она и была у него выражена, то значительно отступала на задний план и оставалась в скрытом состоянии по сравнению со способностью изображения своих внутренних, мысленных образов, которая занимала доминирующее положение. Это, в свою очередь, вытекало из того доминирующего всепоглощающего положения, которое занимало воображение, мир внутренних образов, во всей установке его личности в целом. В его манере рисовать и содержании рисунков это проявляется, пожалуй, с наибольшей яркостью.

Рисовал очень быстро, мог сделать рисунок за 3–5 минут. Рисунки обычно были небольшие. Рисовал на чем попало: на клочках бумаги, коробочках из-под папирос и т. д. Обычно никогда не отделывал рисунков. Они скорее представляли собою наброски приходящих ему в голову мыслей, которые он тут же отбрасывал в сторону, совершенно ими в дальнейшем не интересуясь, впрочем, как и рукописями. Очень часто попадаются неоформленные рисунки – отдельные фрагменты, в которых с трудом можно уловить основной образ. Для направленности его художественного мышления характерно то, что предметом его набросков никогда не являлась природа, пейзажи, отдельные предметы, за исключением оружия. Рисовал всегда только людей, изредка попадаются рисунки зверей. В полном согласии с вышеописанной установкой его личности, чрезвычайно типично для его рисунков то, что на них не было конкретных людей, рисунки всегда имели собирательный характер, изображая определенные типы, приходившие ему в голову в момент рисования. Диапазон изображаемых образов необычайно обширен. Мы встречаем здесь самые разнообразные типы от Средневековья до наших дней, в особенности из революционной действительности, эпохи гражданской войны. Эти образы имеют резко выраженный отпечаток романтизма и героики. Преобладают наброски пиратов, солдат, средневековых рыцарей, матросов и т. п. Но попадаются и комические наброски. Они несомненно являются отражением присущего ему иронического склада мышления.[539]

Рисунки, при всей их небрежности и неотделанности, отличаются очень большой экспрессией, в особенности в выражении лиц, глаз, отдельных действий.

В общем, они ярко отражают в себе необычайное богатство творческой фантазии. Добавим, что описанные выше наброски являются непременной принадлежностью всех его рукописей, при этом они не всегда имеют прямое отношение к содержанию рукописи.

Приведем в заключение высказывания относительно его одаренности к рисованию одного специалиста-художника, близко его знавшего в жизни. Этот специалист, признавая наличие у него несомненно больших способностей к рисованию, указывает в то же время, что не считает его настоящим художником. Он также подчеркивает, что Э.Г. пользовался рисованием только для иллюстрации своих творческих литературных образов. В отношении самого характера рисунков он высказывает мнение, что Э.Г. владел скорее, так сказать, геометрией рисования, тогда как чувства краски, пластичности не были развиты. Это согласуется с тем, что рисовал почти исключительно карандашом, тогда как писание красками, по-видимому, не удавалось.

ПСИХОСЕНСОРНАЯ СФЕРА

Зрение. В одном глазу (правом) была близорукость, по-видимому, в довольно сильной степени; другим глазом видел хорошо. Очками не пользовался, к глазным врачам не обращался. <…> Каких-либо недостатков зрения: косоглазия, двоения в глазах и др. – не отмечалось.

Глазомер, по-видимому, был не особенно хороший. Любил стрелять из винтовки, но стрелял неважно. Есть сведения, что в юности играл на бильярде, однако насколько хорошо – неизвестно.

В сумерки видел нормально.

Дальтонизмом не страдал, цвета различал правильно. Любил яркие тона и краски, все основные цвета. Особенно любил ярко-васильковый цвет – электрик. Темных тонов не любил. Можно полагать, что мог улавливать и подмечать тонкие оттенки различных цветов. Это следует из того, что очень нравилось любоваться природой, пейзажами: вспоминал, например, с восхищением о картинах природы в Персии. Любил живопись и хорошо понимал ее (подробнее об этом в дальнейшем).

Несомненно, что на основании вышеизложенного мы должны признать у него наличие высокоразвитого восприятия зрительных ощущений. Мы склонны расценивать этот момент как тесно связанный с одаренностью к рисованию, рассматривая его как психосенсорный элемент этой одаренности. То, что, как указано выше, в его рисунках этот элемент (чувство краски) не находил своего проявления, может указывать на то, что соответствующий ему психомоторный компонент не был развит в должной степени.

Обманов зрения в виде иллюзий и галлюцинаций, так же как и случаев неузнавания формы и значения предметов, не отмечалось.

Относительно зрительной памяти надо полагать, что она была развита, по-видимому, достаточно хорошо. Например, легко запоминал и находил места в книгах, которые читал. Также можно полагать, что прочно удерживал в памяти виденное вокруг. <… >

Слух. <…>Острота слуха хорошая, хорошо разбирал шепотную речь. Особой остроты слуха не отмечалось. Слышал одинаково хорошо как высокие, так и низкие тона. Относительно способности определять расстояние и направление по слуху данных не имеется.

Обманов слуха в виде слуховых иллюзий или галлюцинаций, так же как и случаев непонимания смысла и значения слов, не отмечалось. Слуховая память, по утверждениям жены, была очень хорошая. Очень хорошо запоминал и надолго удерживал в памяти слышанное. Легко и в подробностях мог передать то, что слышал. По утверждениям жены, слуховая память вообще превалировала над зрительной. Это можно заключить из того, что рассказывал и охотнее передавал то, что слышал, по сравнению с тем, что видел. В своих разговорах, беседах гораздо больше останавливался на передаче слуховых ощущений, например манере речи, словечках и фразах и т. д., чем на передаче зрительных ощущений. Хорошее развитие слуховой памяти представляется соблазнительным связать с его поэтической одаренностью, в которой она выявлялась, как об этом речь будет ниже, с особенной силой.

Указания на наличие синэстезии[540] звуковых ощущений со зрительными не имеется.

Относительно музыкального слуха и связанных с последним моментов отметим следующее.

По сведениям, полученным от жены, музыкального слуха не было. «Музыкальных мотивов не воспринимал и с трудом запоминал некоторые». Музыкальным по существу не был. Это вполне согласуется с тем, что сам не чувствовал никакого стремления к музыке. Например, всегда подсмеивался над тем, что в детстве папа и мама хотели учить его, «как всякого еврейского мальчика», играть на скрипке, причем ничего из этого не получилось. И в дальнейшем интереса к музыке не проявлял. В особенности не любил оперы, говорил, что «это чепуха, а не искусство». Жена передает также, что сам неоднократно говорил, что у него никакой склонности к музыке нет.

В то же время, когда в доме завелось радио, охотно слушал передаваемую музыку и, по словам жены, быстро начал разбираться в ней. Отличать классическую музыку от музыки более простого пошиба. Из музыкальных инструментов особенно любил слушать духовые, поэтому очень любил слушать музыку Вагнера. Любил также слушать народные песни, главным образом хоровое пение. Жена объясняет это тем, что хоровое пение ассоциировалось у него с романтическими образами из эпохи гражданской войны.

Чувство ритма не было развито. Так, жена передает, что не мог будто бы отличить ритм на три от ритма на четыре счета. При звуках марша никогда не наблюдалось желания идти в ногу с тактом музыки. Ритмическое чувство в движениях также, по-видимому, не было развито.

Таким образом, мы можем констатировать отсутствие развитого музыкального слуха и чувства ритма и отсутствие сколько-нибудь выраженного активного интереса к музыке. В то же время отмечалось удовольствие чисто пассивного характера от восприятия музыкальных впечатлений в отношении определенного рода музыки. Это последнее обстоятельство нимало не противоречит тому, что комплекс высших психических функций, связанных с углубленным восприятием музыкальных впечатлений и переработкой их в музыкальные образы, у него не был развит.

Вестибулярный аппарат. Ориентировка в малознакомой местности была очень хорошая. Во время дальних прогулок был всегда вожаком и указывал путь другим. Ориентировался по различным природным признакам: положению солнца, расположению прудов, деревьев. Очень хорошо запоминал местность, со всеми деталями. В раз посещенной местности ориентировался безошибочно.

Хорошая ориентировка в местности, как нам кажется, тесно связана с его большой любовью к природе вообще. Одновременно из вышесказанного следует, что он хорошо знал и понимал природу, умея ориентироваться по ее признакам.

Очень боялся высоты. В качестве примера жена приводит переезд в новую квартиру, которая располагалась на шестом этаже. Первое время он не мог даже подходить к двери, ведущей на балкон, так как последний был без перил. Сильно волновался также, когда мыли окна, из-за боязни, что могут при этом упасть вниз. Интересно, что из-за своей боязни высоты отзывался о парашютистах, как об исключительно тупых людях (между прочим, сам не был знаком ни с одним парашютистом). Такое заключение обосновывал тем, что для того чтобы прыгать в бездну, нужно быть лишенным всякой чувствительности и иметь очень грубую психическую конституцию.

Очень любил быструю езду на автомобиле. Эта склонность несомненно ассоциировалась у него со склонностью ко всему военному.

Не был совершенно подвержен морской качке. Мог переносить сильную морскую качку, например во время бури, без всяких неприятных ощущений (сведения со слов жены).

Был чувствителен к изменениям барометрического давления, предвещавшим изменения погоды, которые вызывали у него резкое ухудшение общего состояния, часто при этом появлялся или усиливался припадок бронхиальной астмы, становилось трудно дышать.

ЭМОЦИОНАЛЬНО-АФФЕКТИВНАЯ СФЕРА

Настроения. По данным жены, обычно было свойственно хорошее, веселое, бодрое настроение, легко впадал в шутливость. Настроение обычно было ровное и спокойное, частых смен настроения не было. Любил, чтобы окружающие также находились в спокойном настроении. Даже под влиянием болезни настроение не ухудшалось настолько, чтобы впадал в мрачность или пессимизм. Незадолго, за несколько часов до смерти, уже находясь в больнице и будучи в тяжелом состоянии, шутил. Всегда во всем находил смешное, материал для острот. Легко приходил в состояние равновесия после того, как настроение нарушалось какими-либо волнениями. Жена передает, что душевное спокойствие восстанавливалось сравнительно скоро. Обычно ухудшение настроения после какого-либо неприятного переживания держалось очень недолго, не более нескольких часов (часа 2–3), выравнивалось уже на следующий день, хотя воспоминания об этом могли сохраняться довольно длительное время, в некоторых случаях, вероятно, очень надолго. Но уже спустя короткое время высказывался о происшедшем в спокойном, очень часто в столь свойственном ему полуюмористическом тоне.

Что касается причин, действовавших на настроения, то таковыми являлись главным образом различные внешние моменты, например какие-либо неудачи в личной жизни, на которые реагировал всегда очень горячо, хотя и не активно. Внутренние причины видимым образом на настроении не сказывались, изменений настроений спонтанного характера, как правило, не отмечалось. Ухудшение настроения под влиянием огорчающих причин сказывалось в том, что становился несколько мрачнее, молчаливее, грустнее.

Характер реакций. Внешне был всегда сдержан, за исключением моментов, когда сознательно шел на аффектацию положения из любви к сценическим эффектам. Так, А. характеризует его в этом отношении следующим образом: «В своих действиях был скорее рассудочным человеком, для него нехарактерно было действовать под влиянием непосредственного чувства».

Большая сдержанность в проявлении вовне своих переживаний сказывалась в том, что сопутствующие переживаниям вегетативные реакции были выражены не сильно. Так, никогда не краснел и не бледнел при волнениях. По выражению жены, «не было видно, что человек взволнован». Реакция на неприятное чаще всего выражалась в том, что начинал ругаться, причем мог ругаться довольно крепко, употребляя нецензурные выражения и совершенно не стесняясь находящихся в комнате посторонних людей, даже женщин и детей. Кроме того, необходимо отметить, что всякое более или менее сильное волнение всегда вызывало или усиливало припадок бронхиальной астмы: в этом заключалась основная форма его реакций на волнующие переживания.

Внешняя большая сдержанность в проявлении своих чувств скрывала под своей оболочкой довольно большое психическое напряжение. Об этом можно судить по некоторым высказываниям близко знавших его людей. Так, К. отмечает, что «всегда была свойственна некоторая внутренняя обеспокоенность, как бы сдерживал внутри себя волнение». Очень интересно сопоставить с этим указание В., который характеризует его как «очень динамичного по своим переживаниям человека». Когда что-либо делал или говорил остроту, то как бы взрывался при этом. Д. характеризует его как «сдержанного и спокойного в основном человека, способного быстро загораться и так же быстро остывать». А. передает: «вспыльчивости не было, но был живой по характеру». Это же лицо, описывая характер его отношений к впечатлениям окружающей среды, определенно указывает, что очень живо воспринимал действительность, все, что происходило вокруг него: «принимал близко к сердцу все, что делается вокруг, интересовался всем окружающим». Вполне соглашаясь с этим мнением, мы должны, однако, дополнить его в том отношении, что этот интерес к окружающему, как это характерно вообще для всех его мыслей, чувств и действий, был в то же время строго избирательным, обусловливаясь основными линиями направленности его личности в целом. Этим объясняется то, что он мог оставаться равнодушным к событиям, имевшим большое значение, если они не контактировали каким-либо образом с основным кругом его интересов, тогда как события даже значительно менее важные, но имеющие более непосредственное отношение к кругу его интересов, как, например, из литературной жизни, затрагивали его гораздо глубже и находили очень живой и непосредственный отклик. Интересно далее указание Б. на то, что реакции часто разрешались не действием, а словами: «Была как бы тенденция для всякой энергии превращаться в эту словесную форму». Это вполне согласуется с приведенным выше указанием на то, что реакция на неприятное чаще всего выражалась также в словесной форме.

На основании всех приведенных выше высказываний у нас создается впечатление, что мы в данном случае имеем дело с человеком, живо реагирующим внутри себя на окружающее – «динамичным по своим переживаниям», но сдержанным в проявлениях своих реакций вовне. Характерна при этом определенная избирательность в отношении внешних влияний, а также тенденция к выявлению своих переживаний вовне не столько действием, сколько словесным выражением. Это обстоятельство одновременно указывает и на пассивную в основном установку его личности в отношении воздействующих извне влияний.

Неадекватности реакций не замечалось.

Относительно более глубоких чувствований можно сказать следующее. При вышеупомянутой живости его манеры реагирования на окружающее вообще создается впечатление, что не был человеком, способным к глубоким переживаниям. П. выражает эту мысль следующим образом: «Создается впечатление, что даже очень большое несчастье перенес бы спокойно, так же как и большую радость». В качестве примера приводится следующий случай, относящийся к его юношеским годам. На следующее утро после смерти отца явился как ни в чем не бывало в свою обычную компанию (дело шло тогда как раз о выпуске школьной юмористической газеты), и когда товарищи пожелали выразить ему соболезнование по поводу смерти отца, отнесся к этому в высшей степени легко, отделался словами вроде: «Ну, да что там, старик перекинулся, только и всего». Тут же после похорон отправился на какую-то вечеринку. Конечно, нужно учесть, что во всем этом было много наигранного и, кроме того, он не ладил с отцом, но тем не менее все же этот случай является очень симптоматичным. С таким пониманием вполне согласуются также и те сведения, которые имеются о его любовных увлечениях. В особенности характерно в этом отношении указание на то, что очень легко расходился с предметом своего увлечения. Само состояние влюбленности в отношении непосредственного чувства также может быть рассматриваемо как протекавшее на сравнительно более «мелком» уровне. Приведем следующее высказывание и по этому поводу. Хотя состоянию влюбленности у Багрицкого и был свойственен известный «драматический» темп, однако оно не шло в «трагическом» плане, как, например, это было характерно для Маяковского. Надо полагать, что очень значительную роль в этом состоянии влюбленности и связанной с ним страстности, со всеми ее внешними проявлениями, играл элемент воображения, который так резко сказывался во всем поведении Багрицкого вообще. Непосредственная сила чувства, по-видимому, была не очень большая и отступала по сравнению с силой воображения на второй план. «Не был способен влюбиться очень сильно, на всю жизнь». Считаем необходимым подчеркнуть выставляемую в этой цитате роль воображения: естественная сила чувства отходила по сравнению с последним на задний план и, по-видимому, не достигала большого напряжения.

Приведем еще несколько высказываний:

На основании общего отношения его к людям можно полагать, что он не был способен к настоящему глубокому чувству, всецело захватывающему человека, всегда был до известной степени оторван от непосредственно окружающей его действительности (З).

Не был чувственным, темпераментным человеком. Всегда чувствовалась в нем раздвоенность, как будто он здесь и в то же время в другом месте (Д).

На основании всех этих высказываний с определенностью выявляется, что не был способен к глубоким, захватывающим все существо человека переживаниям. Чрезвычайно важным считаем подчеркнуть при этом еще раз то доминирующее значение, которое имело для него воображение. Это заключение целиком гармонирует с отсутствием у него настоящей синтонности[541] в отношении окружающих, к разбору чего мы сейчас переходим.

Внешне часто производил впечатление человека доступного в отношении окружающих и легко устанавливающего контакт с ними. Вот несколько цитат из различных бесед:

Мог внушить к себе доверие у людей, были с ним откровенны, все ему рассказывали (А).

Был очень доступный человек, легко устанавливал контакт с людьми. Даже незнакомые ему люди сразу втягивались в общение с ним. Говорил, что от любого человека может получить то ценное, что в этом человеке имеется. Всегда находились общие темы, и разговор завязывался очень интересный, кто бы ни был собеседник, например монтер, чинивший сеть в доме, брат домработницы и т. д. Но во всех беседах всегда был главным образом слушателем, сам высказывался про свои внутренние переживания, мысли значительно реже, только с равными ему по развитию (А).

Был человеком необыкновенного, совершенно исключительного обаяния. Мог поднимать настроение у людей. «После общения с ним повышался тонус, хотелось работать». З. вспоминает, как она была однажды чем-то очень сильно расстроена и пришла к Багрицкому в угнетенном настроении духа. Достаточно ей было побыть в его обществе некоторое время, чтобы к ней вернулось бодрое рабочее настроение. От него как бы исходило какое-то влияние, которое придавало бодрость людям (З).

Был человеком огромного обаяния, мог очень сильно привлекать к себе людей, мог быть необыкновенно приветливым, особенно привлекательно мог улыбаться. Это выходило часто очень непосредственно и по-детски. За внешним грубым нагромождением манер чувствовалась непосредственность в восприятии мира, природы и т. д. (Ж).

Аналогичные высказывания имеются и со стороны В. о его юношеских годах:

Скрытности в отношениях с товарищами не отмечалось. Был откровенен с товарищами, открытый парень.

Багрицкий был самым заметным из всех сверстников, был очень компанейским товарищем, всегда принимал участие во всех шалостях и вылазках, например в драках, прогулках и т. д.

Эти высказывания согласуются с отмеченной ниже его большой внешней общительностью, главным образом, как это понятно, в наиболее близком ему литературном кругу:

Несмотря на то что был прикован к постели болезнью, был всегда в центре всех животрепещущих событий литературной жизни. Все ему сообщали обо всех новостях. Несмотря на попытки сознательно изолировать себя от постороннего мира, чтобы не мешали ему работать, не мог выдержать этого положения сколько-нибудь длительное время. Например, снимали телефонную трубку, вывешивали записку, что болен или занят, но выдерживал максимум часа два, после чего сам же нарушал эти запреты, причем все уже знали, что эти методы отгораживания являются фикцией, сам посмеивался над ними (А).

На основании всех приведенных выше данных может создаться впечатление, что мы имеем дело с открытым, доступным, легко устанавливающим контакт с окружающими характером. Однако при более углубленном подходе мы убеждаемся, что эта доступность и общительность имеет в значительной степени внешний и поверхностный характер, не раскрывая, но скрывая под собой сложный комплекс более глубинных сторон личности, ее настоящее ядро. Это с совершенной ясностью вытекает из некоторых черт его характера, к обсуждению которых мы сейчас переходим.

Прежде всего отметим, что он, при своей внешней общительности и доступности, был по существу в высокой степени скрытным человеком. Вот наиболее характерные высказывания, иллюстрирующие эту, имеющую чрезвычайно большое значение для понимания всей его личности в целом, черту характера:

Мог входить в контакт с окружающими. В то же время в отношении своих личных переживаний был безусловно скрытным, даже с друзьями не делился (Г).

Исключительно скрытный и замкнутый человек. Был замкнут на все сто процентов. Никогда не было уверенности в том, что когда шутит, издевается, подсмеивается, «хохмачит», как он выражался, то в этот момент ему не было очень грустно. Бывали случаи, когда при «отменно» плохом настроении внешне был веселым. «Никого не пускал залезать себе глубоко в душу, и когда видел со стороны кого-либо попытку к этому, то пресекал ее и отталкивал от себя» (К).

Был скрытен в своих интимных проявлениях. Дающая сведения неоднократно пыталась вызвать его на откровенный разговор «по душам», но это ей не удалось, если и начинал говорить, то тут же обрывал или смазывал шуткой. Очень легко мог вызывать на откровенность других и любил это делать, но тут же мог высмеять того, кто был с ним откровенен, поострить на его счет и т. д. (Ж).

Очень часто соглашался внешне со всем, что говорил собеседник, поддакивал ему, хотя внутренне мог быть несогласен с ним. Была свойственна известная скрытность, за исключением самых близких людей, с которыми был откровенен, хотя опять-таки с разными людьми по-разному (А).

Был замкнутым человеком. Мог очень легко отказываться от только что высказанных взглядов, потому что считал это несущественным, а основное было то, что происходило в глубине его души и было связано с творчеством. Внешнее – это была броня, которой защищал свой внутренний мир – «настоящая броня поэта» (К).

Соглашался с людьми, не вступал ни с кем в споры. Это вытекает из легкого, несерьезного отношения к людям (Д).

Вообще очень редко высказывал свою точку зрения, очень охотно поддакивал собеседнику, но это не значило совершенно внутреннего согласия (Ж).

Его общение с людьми носило в основном поверхностный характер, не захватывая глубоко ядра его личности, причем связи между ним и окружающими устанавливались на основании контакта не по линии эмоционально-аффективной, но интеллектуальной, и лишь постольку, поскольку они представляли интерес для его воображения. С исчерпывающей ясностью это вытекает из следующих отрывков из бесед:

Любви к людям, как к таковым, не было. Если, например, человек, даже близко знакомый, переставал появляться у него в доме, то не скучал. Очень интересовали новые люди, всегда была смена людей в доме. Можно сказать, что люди волновали его лишь постольку, поскольку они представляли для него какой-либо интерес с точки зрения получения у них, выуживания, выжимания чего-то нового. Таким образом, можно заключить, что к настоящей привязанности к людям, к интимному контакту с людьми не был способен. Отношения с людьми носили внешний, поверхностный характер, связанный с получением от них нужных и интересных для Багрицкого данных (отнюдь, конечно, не материального характера). Люди могли быть интересны для него и как предмет его забав (Д).

К настоящему, глубокому, сердечному контакту с людьми не был способен (Д).

К проявлению глубокого чувства в отношении других не был способен (Ж).

Не свойственна была заботливость даже о близких людях. Когда был болен сын и в бреду вскакивал с постели и жена принуждена была все время быть с сыном, то был недоволен тем, что ему уделялось меньше внимания (А).

Не был злым, но сам был малоинициативен в отношении к людям. Когда обращались за помощью, то выполнял просьбы, если находил человека достойным, но самому ему мысль о помощи другим не приходила в голову. Это находилось как бы вне пределов его внимания (А).

Не любил главным образом скучных людей, остальные черты характера, какие бы они ни были, не играли для него существенной роли. Это вытекало исключительно из его отношения к людям как к объекту наблюдения и, возможно, забавы (А).

Был с людьми очень мил, потому что это было самым легким способом от них отделаться. Говорил неприятные вещи только тем людям, которых ценил и к которым относился серьезно (З).

Сам по себе данный человек мог не играть никакой роли. Относился к людям так же, как и к животным и ко всему вообще, всегда как к объектам, а не как к субъектам (Ж).

В тесной связи с поверхностным, лишенным глубокой эмоциональной основы образом общения его с людьми находится и его неискренность.

Был человек очень неискренний, с разными людьми мог вести себя по-разному, как бы подделывался под них. Например, никогда не говорил в глаза автору отказ в принятии рукописи к напечатанию, всегда сваливал это на других и т. д. Делал это, чтобы избежать неприятных разговоров (эгоизм чистейшей воды) (А).

Не был «светлым» человеком, была в нем какая-то темная, нехорошая сторона, которая была непонятной. Чувствовалось в нем что-то нехорошее, неприятное (Д).

Нехорошее в Багрицком заключалось в его неискренности, в том, что мог подвести человека, оставив его в беде, обещать что-нибудь и не выполнить, мог, чтобы избежать неприятных объяснений, извернуться и т. д. Основное в этом – его неискренность (А).

Почти никогда не выполнял того, что обещал. Обещал очень легко (А).

Никогда серьезно не верила Багрицкому, тому, что он говорил, потому что все, что делал или говорил, – все это было внешнее, к чему он относился легко и довольно безразлично. За этим чисто внешним, поверхностным общением с людьми скрывалась интенсивная внутренняя жизнь, связанная, по-видимому, с творчеством (Д).

Мог очень жестоко относиться к людям, мог очень легко, например, очернить человека, причем очень часто это имело внешне немотивированный характер, делалось «ради шутки», как бы для того только, чтобы отряхнуться от данного человека, как от первого попавшегося на пути объекта для забавы или фантазии (Ж). <…>

Очень характерным примером его нечувствительного отношения к людям может служить следующий случай: Багрицкая вспоминает, как в годы военного коммунизма, когда нечем было топить печь, без всякого сожаления сжег портрет ее первого мужа вместе с другими предметами обстановки в комнате.

Отсутствие способности входить в глубокий интимный контакт с людьми отчетливо сказывалось и в его отношениях к женщинам:

Расставался с женщинами без сожалений, при этом всегда старался это делать так, чтобы разрыв происходил без последних объяснений. Для этого внезапно уезжал. Основным в этом была, по-видимому, не жалость к покидаемой женщине, а просто желание избежать неприятных объяснений. К жене испытывал не столько чувство любви, сколько, скорее, чувство прочной привязанности (А).

Расходился, когда увлечение проходило, легко (И).

Отсутствие синтонности сказывалось не менее отчетливо также и в отношении животных, живых существ вообще.

Так, например, при всей любви его к собакам и другим животным, никогда не создавалось чувства настоящей привязанности к ним, мог легко и без сердечного сожаления с ними расставаться и т. д. (А).

Не был способен к настоящей любви или дружбе, как в отношении людей, так и животных. Даже птицы, рыбы, собаки интересовали его не сами по себе, не данная собака, рыба, птица, но эта собака, рыба, птица как интересный представитель какой-либо редкой разновидности. Интересовали не столько рыбы, сколько процесс разведения рыб. Собаки, бывшие у него, его не любили (Д).

Наряду с отсутствием синтонности мы должны особенно подчеркнуть второй основной момент, который ярко выступает во всех приведенных выше высказываниях. Это доминирующая роль воображения, определяющая собой почти целиком характер отношения его к тому или иному человеку, живому существу или какому-либо событию. Эта черта была у него развита настолько сильно, что влияла определяющим образом на отношение его не только к людям и животным, но и всему существующему вообще. При этом получалось, что то, что происходило в реальности, события действительной жизни сами по себе теряли для него свое непосредственное значение, существуя лишь постольку, поскольку они представляли для него интерес и служили пищей его фантазии. Из этого проистекало его легкое, поверхностное, пренебрежительное отношение ко всему происходящему вокруг, все равно, чего бы это ни касалось. Это очень хорошо выражено в следующих двух цитатах:

Было отношение к действительности как будто несколько несерьезным, легкое, как к чему-то, что не имеет существенного значения. Единственное, к чему относился совершенно серьезно, это литература (З).

Было впечатление, что как бы забавляется жизнью, что это все несерьезно (И).

Чрезвычайно интересно, что это отношение к реальности как к чему-то несущественному, отступающему далеко на задний план по сравнению с его внутренним миром, миром его воображения, было свойственно ему не только в отношении окружающего, но и в отношении к самому себе, к своему физическому «я». С этой точки зрения очень знаменательна следующая мысль:

Несмотря на то что был очень болен, легко переносил свою болезнь. Объяснялось это, возможно, тем, что он относился к своему физическому «я», как и ко всему остальному бытию, только как к чему-то внешнему, поверхностному, шелухе. Главное для него была его внутренняя творческая деятельность (З).

Очень легко, несерьезно относился ко всему бытовому, в том числе даже и к своей болезни, когда она его не мучила. Этим объяснялось и то, что и окружающие относились под его влиянием к его болезни менее серьезно, чем было на самом деле («как будто представляется»). Никто не верил, что он может умереть (Д).

Мы можем на основании этого заключить, что такая установка являлась одной из коренных особенностей отношения его ко всему реальному, в том числе и к своему физическому бытию.

На основании всего вышеизложенного эмоционально-аффективная сторона личности вырисовывается перед нами рельефно в виде основного, глубинного ядра, скрытого под корой его внешних отношений к окружающему миру, носящая, как мы видели, большей частью поверхностный характер, не затрагивающий глубоко всей его личности в целом. Эта кора его связей с внешним миром может быть с полным правом рассматриваема также и как защитная броня, оберегавшая внутренний мир его переживаний от вторжения посторонних, идущих извне влияний. Ввиду большой замкнутости представляется затруднительным с определенностью составить себе представление о тех внутренних процессах, которые протекали в этом скрытом в глубине ядре его психики. Нужно полагать, что главенствующее положение занимали в ней процессы, связанные с его творческой деятельностью. Мы имеем здесь дело с наиболее интимными и тщательно скрываемыми проявлениями его эмоционально-аффективной сферы. Некоторое представление о них, так же как и о той роли защитной брони, которую играло его внешнее отношение к окружающим, дают следующие отрывки из бесед с разными лицами:

Был в глубине души нежный, чуткий человек, но прикрывал себя нарочитой «фламандской» грубостью, что-то вроде защитной окраски. Из этой внутренней чуткости и нежности вытекала его лирика в поэзии, любящая мир и людей (Е).

В глубине души был очень сентиментальный и нежный человек (Ж).

Проявлял к сыну большую нежность. В глубине души был очень сентиментальный человек, несмотря на внешне грубые манеры, которые нарочно напускал на себя (А).

Нарочитая грубость и цинизм были как бы защитной скорлупой, скрывавшей внутреннюю жизнь (Ж).

В любовных делах романтики не любил из-за того, что ему было стыдно показать себя на людях сентиментальным. Боялся насмешек. Любил бравировать своими похождениями и делал это в грубой форме (А).

Это столь тщательно оберегаемое от идущих извне влияний ядро его личности оказывается, на основании приведенных высказываний, чрезвычайно нежным и чувствительным. Интимнейшая связь этих лирических переживаний с творчеством очевидна сама по себе, если принять во внимание ту чрезвычайно яркую струю лиризма, которая пронизывает собой все его творчество. В нашем распоряжении имеется один чрезвычайно характерный пример, наглядно демонстрирующий собой, каким образом имела место эта сублимация его интимнейших переживаний лирического порядка в акт художественного творчества.

В юности (гимназистом) был увлечен одной девушкой, которая впоследствии попала в публичный дом и стала проституткой. В домашней обстановке рассказывал об этом позднее в обычном своем тоне, с подшучиванием, как какой-то анекдот, описывал детали публичного дома и т. д. И в то же время в одном из своих последних стихотворений описал этот случай в глубоко лирических тонах.[542]

При наличии определенной и резкой грани между глубинной и поверхностной сторонами личности необходимо констатировать отсутствие выраженных конфликтов внутри первой.

Создается общее впечатление, что раздвоенности, внутренней склонности к внутренним конфликтам, восприятию действительности в трагическом плане не было. Был по природе человек цельный. Склонности к мучительному самокопанию, самоанализу не было.

В отношении сексуального влечения отметим следующее. По данным И., половая потенция была выражена в средней степени. Большинство дающих сведения также считают его в сексуальном отношении человеком средней темпераментности.

А. характеризует его в отношении полового влечения следующим образом:

Был темпераментным в меру. Выраженного интереса к женщинам не было. Был в этом отношении человеком без инициативы, сам первый связи любовные не завязывал. В отношении темпераментности был средним, во всяком случае не был сильно темпераментным. Половую способность сохранил до последнего времени. Половых извращений не было. Впервые сексуальное влечение появилось в 19 лет. В течение 2–3 лет вел очень распущенный в половом отношении образ жизни.

Отсутствие способности входить в глубокий интимный контакт с окружающими отчетливо сказывалось и в отношении к женщинам. Подчеркивая эту общую особенность его характера, Б. объясняет ею его неспособность «ухаживать» за женщинами. Несколько преувеличивая, Б. склонен даже сводить его отношения с женщинами к чисто физической стороне. Этому, однако, противоречит следующее высказывание И.:

Наряду с чисто физиологическими связями было несколько романов. Несколько раз романтически и страстно влюблялся. Состояние влюбленности могло длиться по нескольку месяцев. Писал страстные стихи, посвященные предмету своего обожания. Некоторые из этих увлечений заканчивались половой близостью. Начал, по выражению дающего сведения, «волочиться за бабами» лет с шестнадцати.

Важно, однако, отметить, что, как и во всех других проявлениях эмоционально-аффективной сферы, состояние его любовных увлечений не достигало большой степени и не затрагивало глубоко ядра его личности. Элемент воображения и в них играл, по-видимому, доминирующую роль, как это можно заключить из беседы с З.

Когда Э.Б. рассказывал З. о своем чувстве к одной девушке, то передавал его в очень нежных выражениях. Это, однако, могло свидетельствовать не столько о силе чувства, сколько о той внутренней лирической переработке, которой это чувство подвергалось.

Наряду с отсутствием синтонности резко бросалось в глаза в его отношениях с женщинами стремление прикрыть свои лирические переживания броней нарочитого цинизма и грубости, которые часто принимали крайние размеры. Не вдаваясь в подробности, укажем здесь лишь на то, что в том распущенном образе жизни, который он вел одно время в юности, главную роль играло не наличие сильно выраженного сексуального влечения, но стремление «бравировать» своим цинизмом перед товарищами. Тщательно скрывая свои переживания, он, по словам В., «отличался тем, что в своих разговорах, товарищеских беседах никогда не затрагивал темы о женщинах, было к ним презрительное отношение, подтрунивал над товарищами, которые увлекались кем-либо из девушек. Рисовал по этому поводу очень злые карикатуры, не всегда приличные».

Остановимся теперь на некоторых чертах характера, имеющих большое отношение к эмоционально-аффективной сфере, которые не были нами разобраны выше. Большой интерес представляет вопрос о том, был ли он смелым или трусливым человеком. Мы встречаемся при решении этого вопроса с большими затруднениями, поскольку имеем в этом отношении диаметрально противоположные высказывания со стороны различных лиц, очень близко его знавших и много с ним общавшихся. Прежде чем самим высказаться по этому поводу, приведем некоторые из них.

А. характеризует его так: «Отважным, смелым не был, но не было также и боязливости, был спокойный и хладнокровный человек».

В качестве примера хладнокровия А. приводит следующие случаи:

В Одессе, в первые дни после смены власти и захвата города деникинцами, был остановлен патрулем, причем, по словам Багрицкого, у него были при себе советские документы. Он не растерялся и сказал по-французски: «Я не понимаю по-русски». Патруль его пропустил, приняв за иностранца. Другой раз в Кунцеве, когда загорелся керосин внутри бутылки, то не растерялся и быстро заткнул бутылку пальцем. Вообще во время опасности не терялся, был очень находчив, никаких признаков паники не высказывал и очень не любил этого в других.

Это лицо далее приводит данные, которые заставляют предполагать о наличии известной смелости: сам ходил занимать полицейские участки во время февральской революции 1917 г. Никогда не боялся в бурю выехать в лодке или на яхте в море, несмотря на то что сам править парусом совсем не умел.

Страха перед смертью не было.

Наряду с этим мы имеем высказывания совершенно другого рода. Так, например, И. прямо и совершенно не колеблясь называет его трусом. "Как-то (это было примерно в 1918 г.) поехали в небольшой яхте в открытое море. Когда начался шквал, Багрицкий безумно испугался, лег плашмя на палубу, невозможно было его вытащить".

Д. также указывает, что «в душе был страшный трус». А. отмечает, что «очень боялся грозы».

Мы встречаемся, таким образом, с неразрешимым, на первый взгляд, противоречием во мнениях. Однако при более глубоком анализе это противоречие разрешается, и притом весьма оригинальным образом, глубоко оправданным с точки зрения концепции всей личности Багрицкого в целом. Приведем здесь отрывок из беседы с К., в котором дается развернутый анализ этого противоречия.

«Весь был соткан из противоречий».

«Обычно в жизни был очень труслив». К., например, приводит следующие случаи: в доме был попугай, которого Багрицкий очень боялся из-за того, что попугай мог его ущипнуть. Часто этот страх перед попугаем выливался в панически-комические формы. Например, когда приходили гости, то попугая обыкновенно брали из клетки и позволяли свободно разгуливать по столу. Когда попугай приближался к Багрицкому, тот стремился всеми силами отодвинуться от него подальше и защищался щеткой. Интересно, что попугай прекрасно уловил, что Багрицкий его боится, и в то время как в отношении всех остальных вел себя смирно, выказывал в отношении Багрицкого определенную агрессию. Боязнь перед попугаем доходила даже до патологических размеров. Попугай ему снился. Второй пример: как-то приобрел себе очень злую и большую собаку. Хвастался, что будет ходить с ней на охоту, звал к себе знакомых ее посмотреть и т. д. Но когда однажды эта собака пришла в беспокойство и начала на всех лаять, то Багрицкий страшно испугался и начал кричать, чтобы ей надели намордник, и все время, пока ей его надевали, был в состоянии сильнейшего испуга. Аналогичных случаев можно было бы привести много. В то же время мог в известных ситуациях быть смелым и не бояться. Так, К. вспоминает, как однажды в 1926 г. во время одного литературного выступления в студенческом клубе разгорелась драка и Багрицкий, засучив рукава, полез в драку с какими-то двумя здоровенными студентами. Был при этом очень бледен. Из этого, а также и из других наблюдений Дементьев делает вывод, что Багрицкий мог быть, безусловно, способен на смелые действия, пойти на опасные ситуации, причем в душе при этом он отчаянно трусил, но подавлял в то же время в себе эту трусливость. По мнению К., основное, что здесь имело значение, это то, чтобы быть в эти опасные моменты вместе с другими людьми, один не был способен на смелость. Второе – и самое существенное, – это элемент романтизма, который в этот момент достигал в нем такой интенсивности, что увлекал его, несмотря на то что в душе при этом мог отчаянно трусить и бояться. Типично, во всяком случае, что элемент романтизма в той или иной форме всегда бывал налицо в такие моменты храбрости у Багрицкого. Хладнокровности, расчетливости, присущих настоящей отважности, в нем не было. Способен был на это в состоянии эмоционального возбуждения – в аффекте.

А. также указывает на то, что интерес к происходящим событиям часто превышал опасность, которая могла быть связана с ним.

По этим высказываниям К. и А. мы можем, таким образом, установить тот основной и главный момент, который является решающим в этом вопросе. Этот момент диалектического порядка, причем, пожалуй, ни в какой другой черте характера роль воображения и того внутреннего мира героических, романтических образов, в котором он жил и который являлся для него более реальным, нежели окружавшая его реальная действительность, не проявлялись так ярко, как именно в приведенных примерах, касавшихся вопроса о его трусости-смелости.

В заключение отметим, что склонности к азарту не было. Ранее иногда играл в азартные карточные игры, например рулетку, но всегда это было несерьезно, лишь для времяпровождения. На скачки никогда не ходил. Склонности к риску, выраженной, также не было.

Попыток к самоубийству не было, и вообще такие тенденции были ему в высшей степени несвойственны.

Была свойственна большая «нестеснительность» во всем поведении.

Дополним данное выше описание общей установки его личности некоторыми чертами более частного характера.

Внешнее поведение его не менялось в зависимости от обстановки. Всегда всюду, где бы ни был, чувствовал себя как дома, по выражению А., «обладал способностью быстро обживаться».

С этим согласуется и его большая оригинальность и независимость, а также самоуверенность и самостоятельность во всех действиях, указания на которые имеются уже начиная со школьных лет. Был не чужд тщеславия. Последнее имело отношение главным образом к его коллекциям и выливалось большей частью в наивные формы: например, бывал очень доволен, когда окружающие говорили, что данная порода рыбок имеется только у Багрицкого. Сам себя считал очень хитрым, был в глубине души уверен, что мог бы провести любого. Эта «хитрость» также выливалась в комически-наивные формы и проявлялась почти исключительно тогда, когда дело шло о приобретении им какого-либо особенно интересовавшего его предмета или животного для его коллекций.

Так, например, А. указывает, что «подворовывал» марки, которые приносили к нему для продажи. Для этого нарочно разбрасывал их по столу и затем потихоньку сбрасывал на пол. А. передает далее, что "когда хотел, мог быть хитрым и ловким, но делал это только в тех случаях, когда бывал в чем-либо очень заинтересован. Например, когда хотел выманить у кого-нибудь рыбок, которые ему очень нравились, то пускался на всякие хитрости и в конце концов обычно добивался своего.

Чрезвычайно характерно, что, в то время как в быту вообще был не приспособлен, там, где дело шло о глубоко интересовавших его предметах, например коллекционировании, проявлял совершенно неожиданные для него хитрость и изворотливость, коммерческие способности. Например, всегда стремился все интересовавшие его предметы приобрести как можно дешевле, по возможности даром, проявлял большую хитрость при обмене своих предметов на предметы чужих коллекций.

Был, несомненно, в очень большой степени эгоистичным человеком. Его эгоизм имел совершенно неприкрытый характер и, так же как и многие другие черты характера, проявлялся часто в очень наивной форме. Вот как описывает его А. с этой стороны:

Был эгоистичен, требовал к себе много внимания, не думал о других. Например, не делился едой, которую любил, с женой и сыном, съедал все сам. Мог, когда ему это хотелось, уйти из дома на вечеринку, не заботясь о том, что жене может быть скучно оставаться одной дома и т. д.

Таких примеров можно было бы привести очень много.

Эгоизм Багрицкого проявлялся и в более серьезных моментах, нежели только что упомянутых бытовых условиях его жизни. Основным при этом является то, что он не был склонен считаться серьезно с желаниями и действиями других людей, даже и наиболее для него близких, и всегда поступал, исходя лишь из своих собственных желаний и намерений. Эта установка, в которой, как это кажется, значительную роль играло отсутствие у него настоящей синтонности, была свойственна и наиболее общим проявлениям в его отношении к людям. В качестве иллюстрации этого приведем здесь следующую выдержку из беседы с А.

Был совершенно аморальным человеком в отношении к людям. Не было ничего запрещенного, внутренне недозволенного. Мог бы принять участие в каком-либо недозволенном законом поступке, причем мог быть в этом инициатором. Моральная сторона того или другого недозволенного действия не имела для него значения, за исключением одного правила, которое никогда не нарушил бы, – это нанесение материального ущерба товарищу, например, обокрасть товарища. В отношении же людей, не связанных с ним товарищескими узами, не испытывал никаких моральных задержек. Такая аморальность вытекала, по-видимому, из его общей установки к окружающему его быту и людям вообще – как к чему-то мало существенному, которое могло с одинаковым правом существовать или не существовать. Второй момент – это отсутствие у него синтонности и отсутствие способности к непосредственным глубоким переживаниям. Создается впечатление, что если бы пришлось совершить какой-либо проступок, то это не было бы связано у него с внутренней борьбой, преодолением определенных задерживающих принципов. Ему просто было бы неприятно вспомнить об этом впоследствии, и он постарался бы отделаться от этого, как от пристающих неудачников-поэтов, но каких-либо мучений, угрызений совести по поводу совершенного поступка он не испытывал бы. Самый проступок был для него в основном безразличным, и он не стал бы задумываться, копаться в своих переживаниях и философствовать по его поводу, как вообще не любил философствовать.

И. также указывает, что «мог сделать безумную гадость человеку, ничего ему не сделавшему».

Чрезвычайно характерно при этом то, что сам почти всегда играл пассивную роль. Это вытекает главным образом из общей пассивной установки его личности в отношении окружающего.

Всегда во всех проделках и забавах (в период совместной жизни с Олешей) был инициатором, но типично для него то, что науськивал других, тогда как сам стремился оставаться в стороне, пассивным лицом (А).

Была свойственна большая простота и естественность в обращении. Мы не принимаем здесь во внимание случаи, когда он сознательно занимался инсценировками («Эдины штучки»). Однако во всех этих чудачествах не было совершенно какого-либо показного оригинальничанья, они являлись скорее результатом свободной игры воображения.

Завистливость, мстительность, карьеризм не были свойственны.

Остановимся вкратце на его отношении к природе. Мы выше указывали, что была большая любовь к природе. На это указывают все, близко его знавшие.

С этим связано и его предпочтение к сельской жизни по сравнению с городской, о которой упоминают некоторые из дающих сведения.

Любил только деревенскую жизнь, жизнь на лоне природы, не только из-за болезни, но и вообще образ жизни вне города ему нравился. Городскую жизнь определенно не любил, тяготился ею. Не любил культуры вообще, городской культуры в особенности. Очень любил смотреть, как топят русскую печь. Когда жили в Кунцеве, часто топили печь только из-за интереса смотреть, как она топится (А).

Очень любил природу во всех ее проявлениях (А).

Любил природу и сельскую жизнь (Д).

В. отмечает при этом, что при своей очень большой любви к природе никогда не восхищался ею вслух, например никогда не любовался во всеуслышание закатом, пейзажем, морем.

Любовь к природе, как нам кажется, играет выдающуюся роль и в его страсти к коллекционированию рыб и птиц, о чем речь подробнее будет ниже.

ЧЕРТЫ ТРЕВОЖНО-МНИТЕЛЬНОГО ХАРАКТЕРА

Переходим теперь к чертам тревожно-мнительного характера, которые намечались у него отчетливо, достигая, например, в отношении пищи уже явно патологических размеров.

Отметим в первую очередь наличие у него выраженных фобий.

Вот что передает по этому поводу жена:

В последние годы были страхи, как бы чего не случилось. Например, очень волновался, когда кто-либо из близких уходил и вовремя не возвращался. Бывали случаи, когда звонил в МУР, в таких случаях говорил, что боится, как бы не случилось какого-либо несчастья с родными (женой, сыном) за время их отсутствия.

Несмотря на трудность для него вставания с постели, вставал и шел на лестницу поджидать жену и сына. Не любил из-за этих страхов, чтобы родные уходили из дома.

Эти страхи появились лишь в последние годы, ранее они не отмечались. Наоборот, в первые годы после женитьбы скорее отмечался некоторый эгоизм в том смысле, что мало заботился о родных (жене, сыне).

Был целый ряд кушаний, которых не употреблял совершенно. Зависело это не от того, что их не любил, но не мог их переносить совершенно, не только сам их не пробовал, но даже не мог вынести, когда в его присутствии их ели другие. Если не было чего-либо другого под рукой, то предпочитал голодать или есть один хлеб.

Не переносил все жидкие блюда (супы, борщи, подливки и т. п.), из чего бы они ни приготовлялись. Еда должна была быть сухой (например, котлеты, жареное мясо). Не переносил лука, чеснока, помидор, огурцов, капусты, салатов, многие сильно пахнущие вещества. Из-за этого не любил еврейские блюда.

Совершенно не переносил кухонного запаха. Еще когда был мальчиком-школьником и приходилось при возвращении из школы проходить через кухню, то закрывал лицо платком, чтобы не чувствовать и не видеть кухни.

Был известный церемониал во время еды. Всегда ел один, исключение делалось только для жены. Когда находился в обществе, то почти никогда не ел. Эта манера начала проявляться в сильной степени со времени переезда в Москву, хотя и до того всегда была склонность есть в одиночку. Стремление есть одному выявилось ярко уже в детстве. Уже тогда подавали есть одному. Со временем она становилась все сильней выраженной.

Требовал, чтобы подаваемые блюда не были перемешаны между собой, а подавались бы в раздельности, например, мясо отдельно от картофеля, каши и т. д. В то же время ел, например, бутерброды. Одновременно с раздельностью еды требовал также и раздельности посуды и столовых приборов. Например, нельзя было ложку, вилку или нож, употребляемые для одного блюда, использовать для другого, пока они не были тщательно вымыты.

Был чрезвычайно подозрителен вообще в отношении еды. Не ел, если готовил обед кто-либо другой, кроме жены, которая знала его требования в отношении еды (нельзя было употребить ложку, использованную для одного блюда, чтобы помешать другое во время приготовления пищи). Когда жена уезжала, то предпочитал питаться всухомятку. Когда ел котлету, то предварительно осматривал, что находится в ней, в середке. Придавал большое значение еде. Всегда нужно было предварительно спросить, что ему приготовить. При этом нужно было каждый раз спрашивать (раза три в день) перед завтраком, обедом и ужином, что приготовить. Предпочитал, чтобы съестное покупалось тут же. Из не спиртных напитков резко выраженных антипатий не отмечалось. Не любил кофе, молоко, любил чай, к какао был равнодушен.

Антипатия к определенным кушаньям была совершенно непреодолимой, причем с годами постепенно сокращал круг блюд, которые употреблял. Однако основное количество блюд, которые не переносил, было постоянным, по крайней мере повторял, что «никогда их не ел». Сам никогда не мог объяснить, почему не переносит определенных кушаний, несмотря на то что эта странность резко бросалась в глаза всем окружающим, в первую очередь домашним. В то же время мог, для того чтобы удивить окружающих, брать в рот и проглатывать червяков, служащих для кормления рыб. Ел живыми маленьких креветок.

На основании вышеизложенного совершенно ясно, что мы имеем здесь дело с резко выраженными, достигавшими степени настоящего невроза навязчивыми состояниями, имевшими отношение исключительно к процессам принятия пищи.

ПРИВЫЧКИ И СКЛОННОСТИ В БЫТУ

Всегда выражал сильнейшее стремление к путешествиям. Говорил, что если бы позволило здоровье и обстоятельства, то объехал бы весь мир. Из дальних путешествий нужно отметить его поездку в Персию, куда ездил уже больным, причем в путешествии болезнь сильно обострилась. Основным, что влекло к путешествиям, была жажда новых впечатлений, встреч с новыми, незнакомыми людьми.

Отмечалось полное равнодушие к комфорту. Мог, например, спать на чем угодно, не было никакого стремления к мебели, обстановке и т. д. Даже несколько бравировал своим отрицательным отношением к комфорту, например, говорил: «Если мне купят письменный стол, то я больше не напишу ни одной строки».

Любопытным примером его невзыскательности и неприхотливости в быту может служить следующий случай, сообщенный А.

Во время гражданской войны попал как-то на вокзал и там переспал ночь на круглом столе с одной ножкой, причем улегся на этот стол в кружок, по-собачьи. Кроме него никто не решался провести ночь на этом столе.

Полное равнодушие отмечалось также и в отношении своей внешности. Одевался очень неряшливо и небрежно, ходил целый день в халате, в какой-нибудь ситцевой кофте (учесть при этом роль болезни). Брюки были всегда расстегнуты, делал это, как говорил, из-за того, что ему было душно.

Вот как описывает один из дающих сведения первое впечатление, которое производил на незнакомого человека: «Первое впечатление, производимое им на незнакомого человека, всегда было впечатление странности: всклокоченная голова, растерзанный вид, голые ноги».

Но изредка любил тщательно одеться и понимал в этом вкус. Очень неохотно брился, никогда не ходил в парикмахерскую, стригла его жена, когда уж слишком зарастал волосами: «очень хлопотливо было все это, поэтому и предпочитал, сколько возможно, обходиться без этих процедур».

Сначала одевался, потом умывался. Умываться очень не любил. За несколько лет купался всего два раза, хотя в квартире была ванна с газовой колонкой. Чувствовал себя очень несчастным, когда приходилось принимать ванну. Часто предпочитал вместо умывания, чтобы жена ему обтирала руки и лицо мокрым полотенцем.

Под носом всегда висела капля. Знакомые обычно говорили ему: «Эдя, вытри каплю».

Ряд дающих сведения колоритно описывают ту ужасающую нужду, которая царила в жилище во время периода жизни в Одессе. Приведем здесь в качестве иллюстрации лишь одно место из беседы с Ж.:

У Багрицких господствовала «совершенно дикая нужда, которая литературно подавалась». При этом было чрезвычайно легкое отношение к этой нужде, с насмешками над ней, часто довольно грубыми. Не тяготились нуждой. Жили лозунгом: «Чем хуже, тем лучше». Никогда не мечтал о том, чтобы улучшить свой быт, приобрести что-либо.

Само собой понятно, что эта «совершенно дикая нужда» не является просто следствием плохого материального положения, в котором в то время находились Багрицкие. Основным в ее возникновении является именно момент равнодушия, безразличия к удобствам быта, что вытекает совершенно естественно из того чисто поверхностного, несерьезного, «нереального» отношения Багрицкого к окружающей действительности, о котором подробно была речь выше. Нужно, конечно, при этом учесть еще и то, что она «литературно подавалась». В отношении этого последнего обстоятельства нужно принять во внимание элемент необычности, странности, к которому Багрицкий обнаруживал такое сильное тяготение и который интимно переплетался с установкой его внутреннего мира на романтику и героику. Дающие сведения подчеркивают при этом еще и неприспособленность Багрицкого к практической жизни.

В Багрицком поражала его неприспособленность к жизни, которая сказывалась во всем.

В бытовом отношении был очень беспомощный человек.

Очевидно, что эта беспомощность и неприспособленность в быту непосредственно проистекала из оторванности его от окружающей действительности и погруженности во внутренний мир своей творческой фантазии.

Только в одном отношении отмечалось выраженное стремление к удовлетворению своих потребностей физического порядка – это в отношении еды.

Очень любил сладкие кушанья, какого бы рода они ни были, затем рыбу, икру, всякие фрукты, из овощей только редиску. Самое любимое блюдо было творог со сметаной, с маслинами к ним.

Был всегда резко выраженный интерес к еде, съестным веществам. Было стремление всегда покупать самое лучшее и дорогое. Никогда не пил один, всегда в компании.

Необходимо отметить полную беспорядочность в распределении времени в течение суток. Не было определенного времени для работы, отдыха, сна и т. д. Все это делалось вперемешку, совершенно неорганизованно, исключительно под влиянием настроения. В особенности характерно то, что спал небольшими порциями, по нескольку раз в течение дня, причем очень быстро и легко засыпал и так же быстро переходил от сна к бодрствованию. Ночью наблюдалось то же самое, спал с большими перерывами, во время которых вставал, писал стихи, читал. Жена отмечает также сильно выраженную привычку разговаривать во сне, которая давала себя знать в особенности при плохом самочувствии.

Полнейшие беспорядок и неорганизованность имели место также и в его деловых бумагах. Никогда не хранил своих рукописей, совершенно о них не заботился. Никогда не было порядка в документах, относился к ним страшно безалаберно и халатно. Терял важные документы, например, утерял свой воинский билет. Прописывался по каким-то справкам, вроде выданной, например, газетой «Моряк». Когда проводилась паспортизация, то не оказалось документов, удостоверяющих его личность. Были частые недоразумения с истинной фамилией (Дзюбин) и фамилией Багрицкий (псевдоним), вечно путались в документах эти фамилии. Эта неразбериха с документами осталась и после смерти, в связи с утверждением жены в правах наследования. Терпеть не мог всяких «бумажек». Несколько раз выбывал из союза за неплатеж членских взносов. У сына не было никаких документов (не было метрики), впервые записан был в возрасте 8 лет, когда нужно было отдать в школу. Относился ко всем этим делам чрезвычайно иронически и несерьезно.

То же относилось и к его службам.

«Все занятия Багрицкого были ужасно непродолжительны». Всюду служил понемногу, всякая служба быстро надоедала, бросал ее и уходил. Обычно всегда заинтересовывался не столько самой работой, сколько новой обстановкой, в которую попадал. Но как только свыкался с обстановкой, этот интерес очень быстро пропадал.

Остановимся теперь на стремлении его к коллекционированию, которое было у него выражено очень ярко.

В детские (школьные) годы и последнюю зиму перед смертью собирал марки, последний раз как бы для сына, но в действительности сам увлекался этим очень сильно. Как всегда бывает при всех его увлечениях, очень быстро завязывал связи с людьми, занимающимися тем же, был какой-то нюх в смысле умения находить соответствующих людей. Года за два до смерти одно время стал было коллекционировать самопишущие ручки, начал очень хорошо разбираться в различных фирмах, но всего удалось собрать ручки три. Собирал курительные трубки. Коллекционировал оружие. Когда служил в милиции, было несколько револьверов. Последнее время было три ружья, сабля, пули, патронташ. Держал постоянно собак, только из-за жены принужден был держать одну собаку зараз. Особенно необходимо подчеркнуть коллекционирование рыбок и птиц. Собирание рыб и птиц относилось к наиболее сильным его страстям. Мечтой было иметь отдельную комнату для рыб и птиц.

На примере его коллекционирования можно еще раз подчеркнуть исключительное влияние воображения на все его действия. Это в особенности ярко сказывается в том, что у него не было настоящей привязанности к определенным, даже наиболее любимым предметам или существам из его коллекций. В частности, в отношении предметов, вещей необходимо отметить, что они интересовали его не сами по себе, как данная реальность, но исключительно как воплощение или отражение внутреннего мира его фантастических образов. Особенно обращает на себя внимание при этом то обстоятельство, что очень легко расставался даже с любимыми и наиболее ценными экземплярами из своих коллекций, бросал или заменял их без всякого сожаления. Несомненно, что здесь мы встречаемся с проявлением в отношении предметов той же неспособности входить в глубокий интимный контакт с окружающим, которая так отчетливо сказывалась в его отношениях с людьми и животными. Это можно было бы формулировать таким образом, что его мысль и чувство не привязывались прочно к определенным предметам и легко и безболезненно переносились с одного предмета на другой. Из этого можно заключить, что проецирование им вовне своих внутренних тенденций и воплощение их в окружающий его мир продолжало в то же время диалектически сохранять ту же замкнутость в себе и оторванность от реальной действительности, которые были свойственны всей установке его личности в целом.

Проиллюстрируем это следующими отрывками из бесед:

К вещам вообще был равнодушен.

Несмотря на большую любовь и интерес к коллекциям, стремления сохранить их для себя не было. Мог очень легко, например, подарить ценную рыбку или какое-либо оружие и т. д.

Совершенно не было стремления быть хозяином в своих вещах, никогда не было чего-либо «своего» в собственном смысле слова, например своего стола, ручки и т. д.

Относился очень безразлично к вещам как таковым. Даже аквариумы с рыбками, которые очень любил, бросал без сожаления (например, когда переезжал) и обзаводился новыми.

Не было любви к вещам как к таковым, а, скорее, любил предметы лишь как воплощение его интересов. С этим связано и то, что когда коллекционирование чего-либо надоедало или теряло свой первоначальный интерес, мог все собранное раздарить знакомым. Книг не собирал.

С этим же связано и то, что "ненавидел всякие реликвии, сувениры, сам не сохранил ни одного письма, ни одной фотографии, рукописей своих не хранил совершенно.

Рассмотрим теперь некоторые особенности его поведения в быту, которые можно было бы назвать странностями в поведении, «чудачествами» и которые являются целиком обусловленными игрой его воображения.

Отметим в первую очередь то общее впечатление странности, необычайности, которое он производил уже своим внешним видом на окружающих. Вот несколько высказываний в этом отношении:

Был необыкновенный, необычный человек. Был похож по своему внешнему облику на птиц, которых так любил (Д).

Был необычный, своеобразный человек, представлявший интерес для других именно этой необычностью и притом веселостью (А).

Всегда от него оставалось впечатление странности. Мог часто производить впечатление ребенка своими непосредственными поступками, например, бросить стакан в пылу раздражения. Был к нему всегда очень большой интерес, как к чему-то непонятному, необычному; как к человеку, «который каждую минуту может выкинуть какую-то штуку» (Ж).

Был в жизни человек со странностями. Был в нем элемент необычности, вносил с собой сумятицу. Этот выраженный элемент необычности, странности играл выдающуюся роль в том обаянии, которое оказывал на людей (И).

Странности в поведении выливались в разнообразную форму. Чаще всего они представляли собой то, что можно было бы назвать «инсценировки». Элемент актерской одаренности, на который мы указывали ранее, несомненно играл в этих инсценировках, наряду с прямой игрой воображения, очень большую роль. Вот пример одной из таких инсценировок:

Однажды инсценировал следующий случай. Дома во время вечеринки, когда все гости были уже изрядно пьяны, решил их разыграть. Притворившись также пьяным, начал представлять из себя ревнивого мужа. Вначале упрекал жену, а затем взял саблю и, выхватив ее из ножен, замахнулся над головой жены и ударил ею по спинке стула, на котором она сидела, чем привел в сильный испуг всех присутствующих (Б).

Часто это стремление к инсценировкам проявлялось в мелочах. «Мог, например, с большой аффектацией заявить жене, что уходит из дому навсегда и через минуту попросить стакан чая» (Ж).

Примеров таких инсценировок, которые получили даже свое особое характерное название «Эдины штучки», можно было бы привести очень много. Они представляют собой не что иное, как воплощение вовне игры его воображения. Он как бы сам устраивал себе игру, театр, причем играл то роль режиссера, то одновременно роль актера.

Чувствовалось, что всегда как бы играет роль, сам себя приводит в состояние аффектации, причем сознательно ставит себя в роль героя (особенно это чувствовалось в его рассказах, выдумываемых про себя историях и т. д.) (Ж).

Сам очень часто устраивал себе театр. При этом сам любил играть роль (конечно, в героическом плане) и находил в этом большое удовольствие (Б).

Любил сталкивать людей и наблюдать, что из этого произойдет. Из всего любил устраивать себе представления (А).

Часто бывало даже, что внешне как бы оставался обманутым, но в действительности только прикидывался, играл как бы двойную игру (А).

Любил показывать фокус с пуговицами. Мог ловко его провести. Очень большую роль играл не столько сам фокус по себе, сколько окружающий антураж (Б).

Отмечалась необыкновенно сильно выраженная способность к самым разнообразным моментальным конфабуляциям. Это последнее обстоятельство, впрочем, указывает с несомненностью на наличие у него дара импровизаторства, что выражено отчетливо также и в процессе его творческой поэтической деятельности:

Обладал чрезвычайно выраженным стремлением выдавать свои мечты и желания за действительность, приукрашать действительность. Это сказывалось в его рассказах и беседах с товарищами. «Эдины штучки» все знали. Часто выдумывал целые повествования о подвигах, которые якобы совершил (Б).

Рассказывал только то из своей жизни, что мог подать или в плане анекдота или же чем мог прихвастнуть и что мог приукрасить, что могло послужить материалом для воплощения его фантастических образов (создал сам свою биографию) (А).

Был фантазер. Вся его биография абсолютно липовая (И).

Любил выдумывать и рассказывать всякие истории, которых не было, причем рассказывал эти истории людям, о которых отлично знал, что они не верят в подлинность этих историй. Но как он сам, так и окружающие делали вид, что верят ему, чтобы не ставить в неудобное положение (Д).

Во время одной переписи на вопрос о своей профессии сказал, что он канатоходец и работает в цирке, и начал распространяться тут же насчет трудности своей вымышленной профессии. Другой раз, на вопрос в горсовете о национальности сына (во время регистрации его для приема в школу), просмотрев предварительно все указанные в анкете вопросы, сказал, что его сын по национальности чех, исключительно потому только, что эта национальность не была упомянута в анкете. Вообще во всех таких случаях валял дурака (А).

Приведем несколько примеров, иллюстрирующих то героическое, романтическое содержание, которое он вкладывал в свои вымыслы.

Было желание иметь свою биографию такой, какая ему нравилась. Он хотел быть героем своих романтических образов, каким-нибудь комбригом и т. д. (Е).

Особенно большую склонность питал к оружию. Часто устраивал стрельбу из мелкокалиберной винтовки вдоль коридора квартиры или прямо в окно. Хватался за оружие при всяком случае. Например, Б. передает следующий факт: с отцом был не в ладах, сильно с ним ссорился. Однажды, чтобы попугать отца, выстрелил даже в него из винтовки (отец очень боялся оружия).

Было всегда желание походить на военного. Военизировал свой костюм, штатского костюма не любил. Раз даже достал себе шпоры. Много во всем этом было детского (А).

Питал очень большую слабость к автомобильному транспорту, мог за машину сделать все (Н).

Очень любил выдавать себя за военного, пирата, вообще напускать на себя ореол героичности (И).

Был очень естественен во всех своих манерах и действиях, за исключением некоторой нарочитой грубости, чтобы казаться более мужественным (В).

Сам по себе был никудышный охотник. Интересовал себя сам в роли охотника, так же как интересовало представление себя в роли командира и т. д. (Д).

Романтическим направлением всего склада его мышления объясняется и тот необычайный интерес, который он проявлял к людям, которые в той или иной степени отвечали созданным его воображением образам «героев» и на которых лежал этот столь привлекательный для него ореол романтизма.

Была немножко авантюристическая складка. Выражалась она в его склонности к людям, если можно так выразиться, «экзотического типа», например налетчикам (И).

Охотно шел на все, где мог найти романтику. Это сказывалось в его любви к морю, затем в большой любви к людям, на которых лежал ореол необычайности, романтизма. Очень интересовался, например, одним рыбаком Васькой, имевшим две судимости, и т. п. (В).

Когда прочитал «Гамбринуса» Куприна, то решил познакомиться с героем этого рассказа и сделал это (В).[543]

По-видимому, основным в употреблении наркотиков было желание испробовать на себе воздействие этих веществ, а также влияние соответствующей среды (круг товарищей, которые употребляли наркотики). Сталкивался с такими людьми потому, что всегда очень интересовался наркоманами (А).

Особенно интересовался песнями беспризорников, бандитскими и воровскими. Большую роль играла при этом возможность использования этих песен для стихов.

Этим мы заканчиваем раздел, посвященный описанию его склонностей и манеры поведения в быту, и переходим к следующему.

БОЛЕВАЯ СФЕРА

По поводу волевой стороны его личности жена дает следующие сведения.

Влиянию других не поддавался, не был внушаем. В тех случаях, когда был в чем-либо заинтересован, настойчиво добивался достижения того, чего хотел, хотя бы это касалось даже и мелочей. Например, «если Эде захотелось съесть яблоко, то нужно было идти за ним хотя бы и ночью».

Нерешительным нельзя назвать. Перед принятием решения обдумывал довольно долго, или, вернее, привыкал мысленно довольно долго к чему-либо, что должен был сделать. Но часто бывало, что, приняв определенное решение, затем от него отказывался. Это в особенности относится к его поездкам, к которым часто бывал совсем готов и тем не менее в последнюю минуту от них отказывался.

В. также указывает, что сильно колебался всегда перед выступлением: выступать или не выступать.

Мог быть очень уступчив лишь в тех случаях, когда это ему было безразлично, в противном случае не уступал никому, даже в мелочах. При этом внешне очень часто мог соглашаться с противоположным своим желаниям мнением, но все-таки всегда проводил в жизнь то, что желал, если это ему было важно. Знали, что в некоторых вещах его нельзя переломить и заставить поступить наперекор его желаниям. Это касалось, помимо творчества, главным образом его увлечений птицами, рыбами.

Эти сведения вообще согласуются с тем, что высказывают в этом отношении другие, близко знавшие его лица. Мы считаем здесь необходимым выделить одно противопоставление в волевой стороне его личности, заключающееся в том, что степень выраженности его волевых процессов бывала различна в зависимости от того, касалось ли дело внешних, связанных с чисто бытовыми сторонами моментов, или, напротив, моментов более внутреннего характера, захватывавших глубинные стороны его личности.

В первом случае он мог производить впечатление нерешительного, слабовольного человека, что особенно подчеркивалось его неприспособленностью и беспомощностью в быту. В этой связи необходимо отметить определенную пассивную установку его личности на идущие извне влияния окружающей его среды. Мы уже указывали выше на то, что такая установка была, по-видимому, свойственна всему складу его личности, все силы которой были направлены не вовне, но внутрь себя, на процессы творческой переработки. Нельзя, конечно, отрицать и то большое влияние, которое имело его заболевание на всю его психику. По мнению Г., «болезнь вообще имела очень большое влияние на психику Багрицкого. Он сознательно поддавался ей, отказывался от борьбы с нею для того, чтобы все силы своего организма сосредоточить на творческой работе».

Но в связи с болезнью Э.Б. многие из дающих сведения отмечают ту большую силу воли и внутреннюю выдержку, которые необходимо было иметь для того, чтобы не потерять твердость духа в таких условиях.

«Был человеком с большой силой воли. Несмотря на свою болезнь, которая с молодости лишила его возможности двигаться и приковала к постели, сохранил в себе твердость духа. Никто не слышал от него слова жалобы на свою болезнь» (Г).

Твердость воли сказывалась и в его стойкости в принципиальных вопросах. Мог в этом отношении быть способным на смелые и решительные поступки. Так, вышел из группы «Перевал»[544] в очень неблагоприятный для этого момент, не испугался нападок на себя" (Г).

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ СФЕРА

Речь. Говорил скорее короткими фразами, витиеватости, длинных вводных предложений не употреблял. Речь была очень простая и понятная, двусмысленностей и «загадочностей» в речи не употреблял. Принадлежал к людям, которые завладевают вниманием собеседников своими рассказами. Особенно завоевывал внимание окружающих, когда начинал острить. Играл важную роль в беседе, при этом скорее направляющего характера, и хотя сам внешне мог мало выделяться на фоне остальных собеседников, тем не менее очень часто ведущая в беседе роль оставалась за ним. К длинным рассказам не был способен. Если и рассказывал что-либо, то главным образом для того, чтобы иметь материал для острот. Все, что говорил, получалось очень остро, пикантно, всегда было очень интересно его слушать.

В литературной беседе очень охотно цитировал стихи, но только когда говорил по поводу данного стихотворения, а не так, чтобы цитировать то или другое стихотворение для иллюстрации других затрагиваемых в беседе вопросов. В разговоре очень любил употреблять характерные еврейские выражения, словечки, особенно когда рассказывал что-либо смешное.

Выступать публично не любил. К выступлениям никогда не готовился, должен ли был выступать с чтением стихов или с речью. Говорил речь скорее коротко, сжато. Получалось не очень гладко (ораторских способностей не было), но в общем излагал свои мысли понятно.

Знал немного немецкий язык (читал). Научился этому языку самоучкой, это необходимо было для чтения книг по разведению рыб. Склонности к изучению иностранных языков не было. Способности к этому были, по-видимому, средние. Говорить на иностранных языках не мог. Знал немного по-еврейски и украински, но главным образом чтобы читать, не говорить.

Было любимое характерное словечко «бред». Это словечко имело очень сложное значение, и его нелегко расшифровать. Оно могло указывать на то, что речь идет о чем-то странном, несоответствующем общепринятому пониманию, затем в него могло быть вложено понятие о сумбурности, хаотичности, отсутствии порядка и последовательности. Наконец, в него могло входить и представление о чем-то занятном, забавном («бредовой человек») (З). <…>

Письмо. Склонности к применению письма как формы работы (помимо стихотворчества) и в быту особой не было, пользовался письмом исключительно когда это было необходимо, главным образом для писания стихов. Писал неравномерно, периодами, то очень много, то совсем не писал. Грамматически писал правильно, строил фразы правильно, но своеобразно. Очень часто употреблял в письмах знак тире (это относится главным образом к поэзии), что, по заявлению текстолога (в передаче жены), значительно облегчает чтение.

Письменная речь была внешне связная и логичная.

Чтение. Читал очень много и очень быстро. Мог за вечер прочесть книгу страниц 200–250. Знал очень хорошо всю литературу, как русскую, так и мировую, «как редко кто знает из современных писателей», всегда был ведущим в отношении чтения литературы, указывал товарищам, что нужно читать. Невозможно было сбить в отношении литературы, когда приводил цитаты, знал точно, откуда эта цитата была взята. Не верил отзывам других о литературных произведениях, составлял свое мнение, когда их прочитывал сам. Читал все, что попадалось под руку. Часто выражался: «Это такая ужасная книга, что даже я не мог ее прочесть», намекая этим на то, что он читает всякого рода книги. Книга интересовала только до тех пор, пока ее читал. Обращался с книгами очень небрежно. Сам всегда тяготел к классике, классической поэзии, Пушкину. Хотя признавал и ценил футуризм в поэзии, но сам склонности к нему не чувствовал. Очень любил историческую, мемуарную литературу. Философские книги не любил, научную литературу читал мало. Очень любил фантастическую, приключенческую и криминалистическую литературу.

Газеты и журналы регулярно не читал, только когда попадались под руку. Интереса к этому выраженного не было.

Отличался очень большой восприимчивостью к литературе. Очень легко подпадал под влияние прочитанного. Носился с прочитанной книгой, которая ему нравилась.

Внимание. Внимание в основном было сконцентрировано в глубине себя, направлено вовнутрь; внешнему миру, тому, что происходило вокруг, уделял вообще заметно меньше внимания.

К длительному сосредоточению внимания (в отношении внешнего проявления этого) на чем-либо, в том числе и на своей творческой деятельности, не был способен. Работал короткими отрывками: минут десять пишет, затем столько же читает постороннюю книгу, затем поспит немного. Чрезвычайно легко и охотно отвлекался (внешне) во время своей творческой работы по любым внешним мелким случайным поводам, это его творческой работе совершенно не мешало, напротив, был всегда доволен этим. Когда не клеилось в работе, не получались, например, строка, рифма, то сам всегда отвлекался в такие моменты на постороннее, но никогда не старался дойти до нужного путем напряженного сознательного размышления. Никакой изолированной обстановки для работы не требовалось, мешающих работе моментов не было.

Мог, хотя это было и трудно, работать и при плохом самочувствии. Одновременно говорить и писать или слушать и писать не мог.

Был наблюдательным. Сразу замечал, если в обстановке комнаты, в лицах людей были какие-нибудь изменения. Особенно был наблюдателен в отношении того, чем интересовался; напротив, на то, чем не интересовался, мог не обратить внимания, так как было безразлично. Мог не высказывать того, что замечал вокруг себя, но затем случайно могло оказаться, что подмечал такие вещи, на которые, казалось бы, не обращал внимания. Этим часто удивлял окружающих.

Относительно его наблюдательности можно привести следующий факт. В доме у Багрицких постоянно были люди на правах «домашних», которые пили, ели, спали, приходили и уходили когда хотели. Одно время на таком положении находился один его знакомый Ян, тип умного, но опустившегося литератора. Он вечно нуждался в деньгах. Этот Ян украл у Багрицкого рубашку из шкафа, причем это преступление Багрицкий раскрыл следующим образом. Как раз перед этим случаем вышло так, что он дал жене пачку папирос и попросил положить ее в шкаф (находившийся в другой комнате). Когда жена, сделавши это, ушла из дому, пришел Ян. Он сидел с Багрицким некоторое время, потом вышел из комнаты, якобы чтобы пойти в уборную. Багрицкий обратил при этом внимание на то, что его отсутствие было слишком длительным. Когда он вернулся и разговор возобновился, Ян вынул коробку с папиросами и закурил, причем Багрицкий подметил, что папиросы были другой марки, чем обозначенная на коробке. Заинтересовавшись этим, Багрицкий попросил себе папиросу, сославшись на то, что «его ему надоели». Когда Ян дал ему папиросу, Багрицкий увидел, что она такая же, какие курит он сам. Так как коробка с папиросами была в шкафу, Багрицкому пришло в голову подозрение о том, что Ян был в другой комнате и лазил в шкаф. Когда пришла жена, он сказал ей, чтобы она посмотрела, все ли в шкафу в целости; при этом оказалось, что не хватает его рубашки, а из коробки взято несколько папирос. Багрицкий остался чрезвычайно доволен проявленными им в этом случае способностями сыщика.

Воображение. Мы выше неоднократно останавливались на той исключительной роли, которую играло воображение во всех решительных проявлениях его психической деятельности. Был человеком с необыкновенно богатым, исключительно развитым воображением. Можно без преувеличения сказать, что воображение является наиболее характерной, основной и доминирующей чертой его личности, и потому он с полным правом может быть назван «человеком воображения». Как выражался Д., «жил своим внутренним миром, миром своего воображения и творческой фантазии». То, что теряло интерес, совершенно переставало для него существовать. Все происходившие вокруг него события реального мира воспринимал через призму своего воображения. Этим объясняется тот чрезвычайно интересный факт, что, несмотря на то что всегда было сильное желание видеть то, чем интересовался, в то же время, как указывает А., иногда предпочитал не столько сам видеть события, сколько слышать о них рассказы других. Достаточно было одного-двух намеков или мимолетно подмеченных сцен (здесь имеется главным образом в виду гражданская война, которой очень интересовался) для того, чтобы это его вполне удовлетворило. Объясняется это тем, что в восприятии действительности акцент был не на непосредственно получаемых ощущениях, но на деятельности воображения, перерабатывавшего их и превращавшего в художественные образы. Было достаточно побыть «около» для того, чтобы питать связанную с гражданской войной романтику и героические образы. Не было свойственно, чтобы сам сел на коня и с саблей наголо понесся бы в атаку, но побыть около всадника и коня, прошедших через это, любил. Окружал себя боевыми командирами и с горящими глазами слушал их рассказы, причем его совершенно не смущало, если они при этом привирали немного для красного словца. Для его блестящего воображения достаточно было одного-двух мимолетно схваченных слов и т. д. для того, чтобы по ним воссоздать образ человека, события и т. д.

Память. Память вообще была хорошая. Мы не касаемся здесь памяти на стихи, которая была развита чрезвычайно сильно. Но хорошо запоминал также события личной и общественной жизни. Хорошо запоминал исторические даты. Влияние воображения очень ярко сказывалось на деятельности памяти в том, что запоминал наиболее хорошо то, что его интересовало (N.B.: поэтому – поэзию).

Объем знаний. Склонности и интересы выявились рано. Уже в первые школьные годы ярко определилась склонность к гуманитарной области знания, главным образом к литературе и словесности, затем истории. Очень характерно в этом отношении следующее высказывание А.:

В школе отличался тем, что очень хорошо писал сочинения, был силен в словесности. Получал от товарищей заказы на сочинения, которые он писал за них, причем расплачивались за это бутылками вина. Отметим, что склонность к поэзии и связанная с нею одаренность к оригинальному творчеству в этой области начали проявляться заметно позже. Один школьный товарищ передает, что уже в те годы очень много читал и вообще считался среди товарищей «ведущим» в смысле своей начитанности, указывал, какие книги следует читать и в каком отношении они представляют интерес. Этот интерес к литературе остался у него резко выраженным и в дальнейшем, в течение всей его жизни. Выше мы упоминали, что читал всегда очень много и очень быстро, превосходя по своей начитанности среднего литератора нашего. Отметим, что из русских писателей-прозаиков любил Достоевского и очень высоко его ставил, затем Лескова, Гоголя. Напротив, Толстого не любил. Говорил, что если «Войну и мир» кое-как прочитал, то «Анну Каренину» – «не мог одолеть».

В противоположность гуманитарным наукам совершенно не интересовался науками физико-математическими. Эта область знания была ему совершенно чужда. «Питал глубокое отвращение к математике» (А). «К точным наукам был абсолютно не способен» (И).

То же самое нужно отметить и относительно философии. Вообще создается определенное впечатление, что к наукам теоретического характера не было никакого интереса и, по-видимому, соответствующие способности не были развиты.

К естественным наукам интерес был. Этот интерес находится в тесной связи с его любовью к природе. Это вытекает из того, что в школьные годы очень часто убегал из школы в сад, в лес или к морю. Он сохранился и в зрелом возрасте. Интересно при этом отметить то, что он сочетался у него в дальнейшем с его коллекционированием рыб и птиц. Вот что в этом отношении передает его жена:

Была выраженная склонность к естествоиспытательству. Приобрел себе микроскоп, через который, например, рассматривал часто погибавших у него в аквариуме рыбок (когда они погибали) и старался установить причину их гибели. Всегда старался достать себе рыбок самых редких пород и мог их разводить. Некоторые породы развел впервые. В этом отношении может быть оценен как серьезный рыбовод-любитель. Лечил сам больных рыбок. Мог часами сидеть и наблюдать рыбок. <…> Считал себя по профессии рыбоводом. Был членом Московского общества естествоиспытателей, хотя сам на заседаниях общества ни разу не был. Приобрел себе даже несколько иностранных книг по рыбам.

На то же указывает и И.: «Интересовался биологией. В школьные годы читал Брэма, также книжки про рыбок».

Необходимо, однако, отметить, что интерес к естественным наукам, даже и в ограниченных пределах, связанных с коллекционированием, имел поверхностный характер, не переходя за порог любительского и далеко не достигая степени, необходимой для сколько-нибудь серьезных научных обобщений. Это очень отчетливо сказывается в его отношении к соответствующей литературе. Хотя он и читал по поводу разведения рыб и даже достал себе несколько посвященных этому вопросу немецких книг, тем не менее мы не можем отметить у него никакого стремления к проработке этой литературы. Это очень хорошо выражено в следующей фразе А.: «Были интересы ко многому, но ко всему, кроме литературы (подразумеваются художественная и поэтическая литература), – поверхностного характера».

В шахматы не играл, так как считал, что это слишком трудная игра и ему ее не одолеть" (А).

В отношении его интересов в различных областях искусства можем сообщить следующее.

По данным А., любил искусство вообще. В особенности любил живопись, был тонким знатоком и ценителем живописи, хотя стремления посещать музеи, картинные галереи не было. Часто говорил, что представляет себе заранее, что увидит. Из художников очень любил Гогена, Дюрера, не любил передвижников за их реализм. Реализм в искусстве вообще не любил, любил романтизм. Театром интересовался довольно слабо. Драматические театры по собственной инициативе не посещал, ходил главным образом тогда, когда присылали билеты (например, в театр им. Вахтангова, где были знакомые артисты). Академических театров – Художественного, Малого – не любил, отзывался о них презрительно, любил, как и в музыке, левое направление, например театр Вс. Мейерхольда, любил классическую музыку. Больше всего нравился Вагнер (мужественная музыка), затем Моцарт, Бетховен, Чайковского не любил, говорил, что это «кисло-сладкая музыка». Очень не любил оперы, говорил, что «это чепуха, а не искусство». Из опер нравились только две: «Кармен», которую взял за образец для своего либретто «Думы про Опанаса»,[545] и «Катерина Измайлова».[546]

Характер мышления. Была определенно выраженная склонность к конкретному, образному мышлению. К отвлеченному, теоретическому, абстрактному мышлению склонности не было. Философствовать не любил. Была способность к анализу и синтезу наблюдаемых явлений. Например, делал наблюдения над рыбками и вывел определенное правило относительно метода разведения определенных пород. Однако склонности к углубленному анализу и обобщению наблюдений не отмечалось.

Отличался скептическим, критическим умом. Не был легковерным. Отмечается даже скорее излишек недоверия. Трудно было обмануть, провести, перехитрить и т. д. Внешне мог согласиться со всем, что ему рассказывали, даже если и не верил этому. Часто для того, чтобы позабавиться, сознательно ставил себя в положение обманываемого.

Характерным для Багрицкого было то, что скептицизм сочетался у него с сильно выраженным ироническим оттенком.

Один из дающих сведения (И.) очень характерно формулирует эту черту характера как указание на то, что было «негативное мышление», гораздо легче и быстрее улавливал отрицательные стороны действительности, чем положительные. Очень интересно сопоставить с этим следующие отрывки из беседы с Б., указывающие на то, что такая установка может быть рассматриваема как более общая направленность всего мышления.

Было всегда стремление как бы развенчивать действительность или, как выражается дающий сведения, принижать ее. Из этого вытекал его критический, осмеивающий, только как к объекту для острот, подход к действительности. Мог острить над сентиментальными, возвышенными положениями и смеяться над ними. В противоположность этому, в своем творчестве был способен на лирику. Именно этим (творческим) образом возвышал действительность. Во всем поведении чувствовался сильный привкус иронии. Эта последняя была в значительной степени сознательным развенчиванием действительности, протестом, защитной мерой.

Был очень остроумен, причем остроумие выражалось не только в существе сказанного, но и во всей совокупности всего остального: интонации голоса, выражении лица, обстановке, в которой острота была сказана, и т. д.

Остроумие имело очень грубый характер. Вот как характеризует его И.: «Был человек, обладавший великолепным юмором с немного мрачноватым оттенком. Его юмору была свойственна грубая гиперболичность, что придавало последнему много общего с юмором Маяковского».

Была способность излагать кратко, сжато суть чего-нибудь, что видел или слышал. Мог выделять главное, никогда не бывало так, что из-за подробностей терял главное.

Очень легко находил общий язык с любым человеком. Это свидетельствует о его знании людей и наблюдательности. Был несомненно очень любознателен в отношении людей. Умел в каждом человеке найти интересное.

«Когда это ему было интересно», мог быть сообразительным. Очень быстро ориентировался, когда приходилось быть в новой обстановке.

Будучи в основном человеком непрактичным, когда хотел (нужны были деньги), то мог свои дела устраивать выгодным для себя образом. Мог проявлять в этом отношении неожиданный коммерческий подход к делу, например в смысле лучшего устройства своей работы, выгодного заключения договора, получения аванса и т. д.

Спорить не любил и спорщиком не был.

Особо считаем необходимым отметить его колоссальный жизненный опыт, который должен быть рассматриваем как основной источник материала, служившего для творческой художественной переработки. Очень хорошо это выражено в следующем отрывке из беседы с А.:

Очень часто к нему обращались за советами самые различные люди, часто по поводу своих личных дел, например относительно семейной жизни и т. п. Обращались к нему как к очень умудренному жизненным опытом человеку, как к старшему. Даже жена его, которая в первое время после женитьбы чувствовала себя по сравнению с ним значительно старше в смысле опыта, вскоре стала чувствовать себя по сравнению с ним как бы девочкой. Сам любил говорить про себя: «Дядя Эдя все знает и понимает». Хранил в себе очень большой жизненный опыт, был значительно старше своих лет. Как выражается жена, убыстренными темпами прожил жизнь. Это «постарение» началось приблизительно после 30 лет, до того был очень юным по всему, казался мальчиком, был моложе своих лет. Этот перелом происходил очень постепенно и незаметно.

То же самое отчетливо выражено и в следующем высказывании Г.:

Наряду с внешней несерьезностью был чрезвычайно глубокомысленный, серьезный и мудрый талмудической мудростью человек. Был намного старше своих лет (это сказывалось уже, когда ему было 24 года).

Считаем необходимым в заключение отметить еще одну черту, которую подчеркивают некоторые из дающих сведения. Заключается она в свойственном ему непрерывном совершенствовании, росте его психических способностей на протяжении всей его жизни.

Был человеком, который непрерывно совершенствовался и как человек, и как художник. Мог или умереть, или совершенствоваться (Г).

Непрерывное совершенствование сказывалось во всем, даже в том, что он с течением времени научился все лучше выдумывать.

РАЗБОР НЕКОТОРЫХ МОМЕНТОВ, ИМЕЮЩИХ ОТНОШЕНИЕ К ТВОРЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Остановимся вначале на имеющей более формальное значение стороне творческой деятельности. Прежде всего отметим ярко выраженный у него дар к стихотворным, рифмованным ассоциациям. Лучше всего это видно из следующих отрывков из бесед:

<… > Процесс стихотворчества давался необычайно легко. Была способность говорить стихами (рифмованными), причем это никакого труда ему не составляло. Например, в 1921 г., когда жил в одной комнате с Олешей, они забавлялись тем, что говорили между собой рифмованными стихами. В обычной беседе обыкновенно к этому совсем не прибегали, показывали это как фокус. Мог в течение трех минут написать на заданные рифмы стихотворение определенных размеров, делал это как фокус (А). <…>

Владел стихом виртуозно, в смысле легкости писания был почти импровизаторский дар – мог, например, в шутку написать до 20 стихотворений за один вечер на заданную тему (К).

Был прирожденный поэт, поэзия не составляла для него усилия, она была как бы физиологическим свойством его организма. Словесные стихотворные ассоциации выскакивали из него как-то мгновенно. Его как бы фонтанировало (В).

Он быстро улавливал суть темы и необычайно быстро и удачно оформлял ее в виде стихотворных надписей.

Е. дает следующее определение формальной стороне его творческой способности в целом: «Формальные моменты творчества были на большой высоте. Владел стихом не хуже Блока. Вся технологическая и ритмическая сторона была выражена прекрасно».

Ряд очень интересных высказываний имеется относительно методов его работы. Вот что передает по этому поводу А.:

Писал всегда (стихи) с большим количеством помарок. Переписывал, одновременно переправляя стихотворение по нескольку раз, пока оно не становилось окончательно отделанным.

Для его творческой работы процесс писания был совершенно необходим, и сам всегда отрицательно отзывался о методе работы при помощи диктовки на пишущей машинке.

Во время своего поэтического творчества всегда в процессе писания стихов одновременно писал их и громко декламировал, независимо от того, был ли кто-нибудь при этом из посторонних или был один. Звуковые ощущения (декламирование) наряду со зрительными (писание) были необходимы для его поэтического творчества. <… >

Когда садился писать, то в основном произведение уже было в голове. Несмотря на многочисленные варианты, произведение отливалось уже с начала писания в основном в ту форму, которую оно имело после окончательной отделки. Таким образом, идея, образ произведения уже были готовы в основном к тому моменту, когда принимался за писание. Никогда не писал под первым впечатлением (кроме того, когда приходилось халтурить), идея будущего художественного произведения длительно (в течение лет) предварительно вынашивалась и созревала в голове. Сам Багрицкий проводил ту мысль, что, прежде чем сесть писать, должен быть создан в голове у художника исторический взгляд на то, что собирался воплотить в художественном произведении (например, «Дума про Опанаса» была написана только в 1926 г.). Высказывался на основании этого против того, чтобы писать на злободневные темы (так как сам по своей творческой природе не был к этому способен. – Г. П[оляков]) (А). <…>

Далее необходимо отметить очень сильную струю лиризма, пропитывавшего собою все его творчество. По данным Е., «был скорее камерный поэт-лирик». В разделе общей характеристики мы отмечали, что эта склонность к лиризму относилась к числу наиболее интимнейших, связанных с глубинной частью его личности, переживаний, тщательно скрываемых под скорлупой часто нарочито подчеркнутого цинизма и грубости. Очевидно, что эти окрашенные в лирику наиболее интимные и сокровенные его переживания целиком сублимировались в его творчестве. Этим объясняется контраст между его отношением к людям, как оно сказывалось в его творчестве, и тем, как оно сказывалось в его жизни в быту. В противоположность поверхностному и лишенному чувства глубокой симпатии отношению его к людям в быту, вытекавшему из асинтонной установки его личности в целом, в своем творчестве он, по данным Е., был способен к установлению настоящего, подлинного контакта с людьми. <… >

Необходимо указать далее на наличие в его произведениях элемента скепсиса и иронии, хотя этот элемент выступает в творчестве значительно слабее, чем элемент романтизма: «…стихи по преимуществу были проникнуты романтизмом. Однако попадались и юмористические, и притом очень едкие стихотворения, так что элемент скепсиса и юмора проскальзывал также и в творчестве» (И).

Этот элемент скепсиса и иронии является, как это подробно разбиралось в общей части, наряду со склонностью к романтике, одной из существенных черт его характера, в частности склада его мышления. Необходимо, однако, отметить существенное различие между этим элементом и элементом романтики в отношении значения того и другого для творческой и бытовой сторон личности.

Если проявления элемента романтики в быту, как указывалось только что, могут с большим основанием рассматриваться как мощное влияние творческой стороны его личности на бытовую, то в отношении элемента скепсиса и иронии мы можем предположить противоположно направленное течение процессов. Стоит рассматривать проявления элемента скепсиса и иронии в его творчестве как обусловленные влиянием, оказываемым на творчество установкой личности и складом мышления, свойственными в первую очередь и главным образом бытовой стороне личности. Это вполне гармонирует с тем, что этот элемент играл в его творчестве второстепенную роль, в отличие от того решающего и определяющего собой все его творчество в целом значения, которое имел элемент романтики.

Е. высказывается следующим образом относительно общего характера его творческой деятельности:

Представлял собой как бы драгоценный слиток, чудесный сплав. В «Думе про Опанаса» сам был и Опанасом и Коганом. Внутри души была трагедийность, которую воплощал в своих произведениях. Воплощал себя самого, свои желания в героях своих произведений. <… >

Укажем на высокое развитие речевой экспрессивной стороны, связанной с его творческой деятельностью. В общем разделе мы упоминали о том, что обладал выраженной способностью к декламированию стихов. Проиллюстрируем это несколькими отрывками из бесед:

Замечательно читал свои стихи – лучше, чем все, кого приходилось слышать (Д).

Была великолепная, очень образная манера читать свои стихи «с напором» (А).

Любил во время ходьбы декламировать стихи, часто вслух и полушепотом (например, когда был один) (Б).

Очень хорошо читал стихи. Мог при помощи своего чтения (а следовательно, и понимания) представлять в новом свете классических поэтов.

Мы на этом заканчиваем далеко не полный обзор главнейших моментов, имеющих отношение к его творчеству. Отметим напоследок, что способность к писанию прозой была у него развита, по-видимому, в слабой степени, во всяком случае не может идти ни в какое сравнение с его одаренностью к стихотворчеству. Это вытекает из определенного указания А. на то, что «пытался писать прозой, но получалось значительно хуже, чем стихами». Этот факт представляет большой интерес, так как должен быть рассматриваем как указание на ограниченность его одаренности именно стихотворчеством, не распространяясь на прозу.

В общем разделе мы неоднократно подчеркивали то доминирующее значение, которое творчество занимало в проявлениях его психики. В настоящем разделе мы имеем в виду подробнее осветить этот центральный момент во всей установке его личности.

Отметим прежде всего еще раз его необычайную целеустремленность в свою творческую работу. Наряду с этим все без исключения лица, с которыми нам приходилось беседовать, подчеркивают его серьезное отношение к своей творческой деятельности и противопоставляют это последнее его поверхностному несерьезному отношению ко всему остальному, что не стояло с ней в какой-либо связи.

Но к своему творчеству относился очень серьезно; единственное, что он принимал серьезно (Ж).

Когда говорил о поэзии, то совершенно преображался: основное в нем – это была его творческая деятельность (Д).

Было честное отношение к делу, хотя и приходилось халтурить. Например, про «Думу про Опанаса» писал, что думает, что эта вещь не будет опубликована по идеологическим причинам (Е).

Как правило, всегда писал стихи для себя, не заботясь о том, будут ли они напечатаны. Лишь в последние годы была уверенность в том, что он будет печататься, так как заработал себе имя (А).

В заключение приведем следующее замечательное по своей глубине определение, данное З.:

Был прежде всего писатель. Вопросы литературы были всегда и везде на первом плане. Если бы принужден был сделать выбор между хорошим стихотворением и хорошим человеком и чем-либо нужно было пожертвовать, то пожертвовал бы вторым.

(Замечательное определение отношения к людям и к творчеству. – Г. П[оляков].)

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Психомоторная сфера

Правша. Общая малоподвижность, в которой большое значение имело, по-видимому, его заболевание. Имеются указания на то, что в молодые годы был достаточно подвижным. Привычный вывих в левом плечевом суставе, излишняя гибкость в суставах пальцев и кистей, неопределенные указания на возможность наличия некоторой гипотонии во всем теле.

Мягкость, плавность, сдержанность в движениях с тенденцией к некоторой замедленности. Некоторая неловкость в общих движениях, которая должна быть скорее расцениваема как «двигательная небрежность».

Координация тонких моторных движений была хорошая, если в действие не вовлекались более обширные движения туловища и конечностей. Большое влияние заинтересованности и направленности внимания на качество производимых действий.

Мимика и жестикуляция средней выразительности, сдержанные и спокойные.

Хорошо развитая способность к подражанию, имитированию выразительных движений других, среди которых наилучше удавалось имитирование манеры речи. Эта способность непосредственно связана с наличием у него элемента актерской одаренности, находившего яркое свое выражение в его инсценировках и чудачествах. Мог подражать звукам птиц.

Голос средней выразительности, но выразительнее мимики и жестикуляции. Речь средней быстроты, подобно всем остальным движениям, скорее несколько замедленная, плавная, свободная, правильная во всех отношениях. Словоохотлив. Певческого голоса не было, на музыкальных инструментах не играл.

Письмо средней быстроты, но по сравнению с остальными движениями более быстрое. Почерк очень неразборчивый, небрежный. Письменная речь правильная, связная и логичная. Способность к имитации. Определенное превалирование письменной речи над устной в быту.

Цифровое письмо обычное.

Способности к черчению выраженной не отмечалось.

Хорошо выраженная способность к рисованию карандашом, выявившаяся уже с детских лет. Рисунки имеют характер набросков приходивших ему в голову мысленных образов, носят на себе ярко выраженную печать свойственной всему складу его личности склонности к романтизму и героике, отличаются очень большой выразительностью и богатством изображаемых образов. Чувство краски и пластический компонент, по-видимому, не были развиты в выраженной степени.

Психосенсорная сфера

Отсутствие недостатков зрения, за исключением близорукости правого глаза. Глазомер, по-видимому, неважный. Восприятие зрительных ощущений в целом может быть рассматриваемо как развитое в высокой степени, что, очевидно, стоит в связи с его одаренностью к рисованию, представляя собой психосенсорный элемент последнего. Зрительная память развита хорошо.

Хороший слух на оба уха. Очень хорошее развитие слуховой памяти, по-видимому превалировавшей над зрительной. Отсутствие выраженных музыкального слуха и чувства ритма в отношении музыки, отсутствие активного интереса к музыке при наличии пассивного. Музыкальная одаренность не была развита. Очень хорошая ориентировка в малознакомой местности, связанная с его большой любовью к природе и хорошим знанием последней. Большая боязнь высоты. Отсутствие подверженности действию морской качки. Чувствительность к барометрическому давлению, благодаря вызываемому изменением погоды ухудшению бронхиальной астмы.

Проприоцептивные и осязательные ощущения – ничего особенного.

Вкус и обоняние были развиты нормально.

Чтение – очень много и очень быстро читал, прозу обычно про себя.

Эмоционально-аффекивная сфера

Было свойственно обычно ровное, бодрое, спокойное настроение, циклических смен настроения не было. Нарушенное под влиянием каких-либо внешних причин равновесие восстанавливалось легко и быстро. Ухудшений настроения «спонтанного» характера обычно не наблюдалось.

Большая внешняя сдержанность в своих реакциях при внутренней общей живости реагирования на воздействия окружающего мира, с отчетливой тенденцией к выражению своих реакций в словесной форме.

При живости реагирования на окружающее отмечалась неспособность глубоко чувствовать и переживать: не был способен к глубокому чувству любви, скорби, дружбы и т. п. Был скрытен, не был синтонным типом.

В его эмоционально-аффективной жизни очень большую роль играло воображение, часто выступавшее на первый план, тогда как непосредственное чувство не достигало большого напряжения. Его отношение ко всему окружающему носило в основном поверхностный, «несерьезный», не затрагивавший глубоко его личности в целом характер. Оно играло в то же время роль защитной скорлупы, скрывающей составляющие ядро личности наиболее глубинные и интимные, связанные преимущественно с его творческой деятельностью, процессы лирического порядка. Склонности к создаванию внутренних конфликтов, трагическому восприятию действительности в быту не отмечалось. Выраженной склонности к риску и азарту не было.

Сексуальное влечение было выражено умеренно.

В быту отмечалась большая беспомощность. Равнодушие к комфорту. В то же время эгоизм и требование к себе внимания и заботы со стороны домашних. Нестеснительность и самостоятельность в действиях. Полная беспорядочность и неорганизованность в распределении времени в течение суток. То же в деловых бумагах, рукописях и т. д. Резко выраженное стремление к коллекционированию, особенно рыб, птиц, оружия. Отсутствие привязанности к вещам, что обуславливалось, как и поверхностное отношение к людям и животным, его асинтонностью.

Странности и чудачества, «Эдины штучки». Любовь к инсценировкам, представлявшим собой свободную игру его воображения, в которых проявлялся элемент актерской одаренности. «Из всего любил устраивать себе театр». Фантазерство. Сам выдумывал себе автобиографию. Во всем поведении резко выраженное влияние склонности к романтике и героике.

Резко выраженные, достигающие степени невроза навязчивых состояний антипатии к определенным пищевым веществам. Нередко выраженные фобии.

Со стороны волевой сферы уступчивость и «слабоволие» в отношении того, к чему был равнодушен, и настойчивость в достижении того, в чем бывал заинтересован. Общая пассивная установка его личности в отношении воздействий окружающей действительности.

Интеллектуальная сфера

Большая эрудиция в художественной литературе вообще и в поэтической в особенности. Интерес к живописи, связанный с наличием одаренности к рисованию.

Отсутствие способности к длительному сосредоточению внимания. Работа короткими отрывками с легким отвлечением внимания вовне. Наблюдательность.

Выдающаяся, доминирующая роль воображения, мира внутренних образов во всех проявлениях его личности. Был «человеком воображения». Весь мир воспринимал через призму своих внутренних образов. Романтика и героика.

Хорошее развитие памяти вообще.

Отсутствие интереса и способностей к точным наукам и философии. Интерес к естествознанию, связанный с его любовью к природе и проявлявшийся главным образом в его коллекционировании рыб и птиц. Интерес к естествознанию носил поверхностный характер.

Определенно выраженная склонность к конкретному, образному мышлению при отсутствии выраженных способностей к отвлеченному, абстрактному, теоретическому мышлению в собственном смысле слова. Скептический и иронический склад ума (негативное мышление). Остроумие. Сообразительность. Большой жизненный опыт. Непрерывное совершенствование.

Со стороны творческой деятельности отметим следующее.

В выдающейся степени выраженная способность к рифмованной импровизации. Выдающаяся память на стихи и высокоразвитое чувство ритма в отношении стихов.

<…> Резюмируя данные нашего характерологического обследования, мы можем подчеркнуть в личности Багрицкого в первую очередь доминирование творческой ее стороны над бытовой. С этой точки зрения бытовая сторона личности представляется не более как скорлупой, скрывающей в себе и защищающей собою истинное ядро, поглощенное целиком творческой работой и теми наиболее интимными, по всей вероятности лирического порядка переживаниями, которые представляются наиболее тесно связанными с поэтическим творчеством. Именно таким соотношением обеих сторон личности определяется все поведение Багрицкого в целом, и только исходя из такого понимания структуры его личности удается расшифровать все те причуды в его действиях, которые придавали ему такой своеобразный и странный облик. Эти последние должны быть рассматриваемы как игра воображения, как отражение, проекция вовне, проникновение изнутри сквозь поверхностную скорлупу того мира внутренних фантастических образов, в котором, по существу, жил Багрицкий и откуда он черпал материал для своего творчества.

Мир творчества является его настоящей реальностью, окружающая же его бытовая среда и даже его соматическое «я» часто представляется для него чем-то второстепенным, несущественным, «ненастоящим», таким, что с одинаковым правом могло бы существовать или не существовать. Отсюда его поразительное равнодушие к условиям существования и поверхностность, «несерьезность» в отношениях с людьми. Внешний мир представляется для него таким, как он преломляется сквозь призму его воображаемых образов. Люди, животные, даже наиболее любимые им рыбы и птицы, вещи, события имеют для него значение не сами по себе, но лишь как объекты его воображения. Отсюда то решающее значение, которое имела во всех его действиях степень его заинтересованности, а также отсутствие у него прочной привязанности к чему бы то ни было.

Воображение является наиболее выдающейся чертой его характера, и, как нам кажется, никакое другое определение не может лучше отразить специфическое его своеобразие, как если мы назовем его «человеком воображения».

Что касается его невроза, выражавшегося в наличии фобий в отношении определенных пищевых веществ, то мы можем рассматривать его как патологическую, по всей вероятности, отягощенность, которая, очевидно, не имеет никакого положительного значения для его творческой деятельности. По крайней мере, мы ни в чем не могли усмотреть такой связи между этой психопатологической чертой характера и его творчеством.

Из бесед

Жена с Багрицким познакомилась следующим образом. Привел его к ней с собой Катаев. Первое впечатление: было в наружности что-то птичье. Производил впечатление чего-то необычного. Поражал своим остроумием. Остроумие было очень острое и в то же время грубое. Прочел только что написанное им стихотворение «Трактир».[547] Очень быстро освоился с обстановкой на новом месте и спустя короткое время уже чувствовал себя как дома. Притащил две палочки, которые вынул из шкафа в «Коллективе поэтов».[548] Нес их к себе домой для топки. Эти палочки пошли на растопку печки у обеих сестер, которые тут же стали печь коржики. «А за коржики Багрицкого всегда можно было купить».

После этого стал приходить довольно часто и уже спустя несколько посещений сошелся со своей будущей женой.[549] Когда сошлись с Багрицким ближе, ее очень удивило, что он вместо нижней рубашки носит маркизетовую кофту матери. Оказалось, что другого нечего было носить.

Жили в Одессе в очень большой нищете. Но это казалось как бы само собой разумеющимся, и никто из друзей и знакомых этому не удивлялся, как будто так и должно было быть. Это как-то гармонировало с Багрицким. Жена в этом отношении всецело придерживалась того же беззаботного отношения к бытовой обстановке. На первом плане была еда, для нее могли продать любую вещь. Обстановки, по существу, никакой не было, был поломанный стол, пара стульев и вместо кровати охапка сена на полу, ребенок воспитывался без пеленок. Все эти материальные лишения переносились очень легко и беззаботно.

Одно время в Одессе Багрицкий с женой и сестра жены Багрицкого Сима,[550] жена Олеши, вместе с Олешей жили все вчетвером в одной комнате. Сперва жена Багрицкого еще ходила на службу, потом, видя, что, кроме нее, никто не желает служить, также бросила работу. Жизнь была как у настоящей богемы: «дальше ехать некуда». Начиналось с того, что обсуждалось, какая вещь должна быть отнесена на толкучку. Жили, совершенно не заботясь о будущем, исключительно сегодняшним днем. Проводили время в безделье. Багрицкий носил одно время оба правых ботинка, различного фасона и номера, которые ему дала какая-то кухарка, вообще ходил оборванцем (так же и Олеша). В комнате была кушетка и кровать, причем обе пары (Багрицкие и Олеши) поочередно честно менялись местами, так как на кровати было удобнее спать, чем на кушетке. Часто приходил В. Катаев, и когда оставался ночевать, то ложился на пол посередине комнаты. В это время уже не в первый раз Багрицкий читал «Тысячу и одну ночь», Стивенсона, Гумилева и других современных и старых поэтов. Стихам уделялась все же большая часть времени. Просыпаясь с утра, часто Багрицкий и Олеша забавлялись тем, что начинали переговариваться между собою тут же сочиненными рифмованными стихами.

Все трое: Багрицкий, Олеша и Катаев – пользовались академическими пайками.

Вот один из эпизодов, ярко характеризующих нравы этой компании. Познакомились на одном из литературных вечеров с одним бухгалтером, который питал слабость к стихам и даже сам пописывал стихи под псевдонимом Мак (начальные инициалы).[551] Попавши к Багрицким и Олешам, к которым ходило много всякого народа, он сразу влюбился в Симу, сестру жены Багрицкого, бывшую в это время женой Олеши. В это время Багрицкие и Олеши успели уже распродать почти все вещи, и становилось туго, у бухгалтера же водились кое-какие запасы продовольствия – он служил и получал паек. Решили использовать знакомство с ним для того, чтобы подкормиться. Вначале у него несколько раз были в гостях одни сестры, затем они привели с собой мужей, причем бухгалтеру не было известно, что они являются мужьями сестер, и он принимал их за очень хороших знакомых. Чтобы лучше позабавиться, решили его «разыграть», для чего Багрицкий прикинулся глухонемым. Разыгрывал свою роль он с большим искусством. Роль глухонемого была избрана для того, чтобы Багрицкий, который любил хорошо покушать, в особенности сладости, мог, будучи в гостях у бухгалтера, с меньшими церемониями и не стесняясь удовлетворить свой аппетит. Он действительно воспользовался этим в полной мере, без всякого стеснения съев целиком банку варенья, причем был настолько бесцеремонен, что ел варенье прямо рукой из банки. Олеша представил его хозяину как поэта, который оглох вследствие перенесенного в детстве дифтерита и в доказательство этого попросил Багрицкого, забавно переговариваясь с ним при помощи пальцев, как будто тот был действительно глухонемым, показать карточку, по которой он получает академический паек. В дальнейшем любовь бухгалтера настолько возросла, что он предложил Симе руку и сердце. Легкомыслие компании было настолько велико, что для того, чтобы позабавиться и как следует «погулять», решено было согласиться на это предложение, причем сам Олеша совершенно не протестовал против такого оборота. Решено было устроить «шикарную» свадьбу. Бухгалтер объявил на работе о своей предстоящей женитьбе, пригласил своих сослуживцев, достал по тому времени много продуктов, половина которых была уничтожена еще до торжественного дня, так как все приготовления происходили в комнате сестер. Все было обставлено должным образом вплоть до того, что бухгалтер зарегистрировался с Симой в ЗАГСе. Однако в день свадьбы Сима заболела, у нее появилась температура. Но так как бухгалтер настаивал на том, чтобы свадьба состоялась в тот же день и не соглашался на отсрочку, то «невесте» пришлось в сопровождении жены Багрицкого отправиться к бухгалтеру. Торжество, однако же, сорвалось, приглашенные гости ввиду болезни невесты разошлись очень скоро. Тем временем настроение у забавников сильно упало, так как им стало ясно, что шутка зашла слишком далеко. Сима плакала и просила сестру не оставлять ее одну на ночь с бухгалтером. Внимая ее просьбам, та осталась, причем все трое улеглись в разных местах комнаты. Следующий день также прошел тоскливо. Температура у больной не спадала. Когда дело подошло к вечеру, бухгалтер вполне естественно начал нервничать и ясно давал понять Багрицкой, что желал бы, чтобы она убралась и оставила его наедине с женой. Той самой надоело сидеть «в гостях», хотелось к себе домой. Несмотря на слезы сестры, она ушла домой. Багрицкий и Олеша сидели вдвоем в подавленном настроении. Решено было идти выручать Симу и забрать ее домой. Пошел Олеша. Однако хозяин даже не пустил его на порог. В это время пришел В. Катаев. Узнав, в чем дело, он принялся за него более решительно. Придя к бухгалтеру, с которым не был знаком, он вызвал его якобы по делу. Вошел в комнату и сказал: «Ну, Сима, собирайтесь». Бухгалтер даже не протестовал, настолько он был ошеломлен такой решительностью. Возможно, что к этому моменту он догадался, что его «разыграли». Сима быстро собрала свои вещи, прихватив попутно также и кое-что из вещей бухгалтера (это очень характерно для господствовавших у них нравов). Этим и кончилась вся история с женитьбой. Но так как Сима продолжала болеть и дома ничего не было, даже одеяла, чтобы накрыться (все продали!), то пришлось опять обратиться за помощью к бухгалтеру. Катаев вновь, как наиболее решительный, отправился к нему и принес одеяло. Бухгалтер не прекратил после этого знакомства с Багрицкими и Олешами. Он временами приходил к друзьям, садился в уголок комнаты и восторженно смотрел на Симу, прося в качестве особой милости позволить ему посидеть и полюбоваться ею еще несколько минут. В таких случаях Катаев, если он был при этом, брал на себя роль распорядителя и говорил: «Вам разрешается пробыть еще 10 минут, Мак», или: «Ваш срок истек». В последнем случае бухгалтер беспрекословно вставал и уходил. Любопытная деталь: так как он уже оповестил всех своих знакомых и сослуживцев о своей женитьбе, то чтобы как-нибудь выйти из положения, он женился на первой попавшейся девушке, с которой спустя очень короткое время развелся.

Такая жизнь продолжалась около полугода. Затем Багрицкие и Олеши разъехались.

После этого Багрицкие жили одно время под Одессой в дачной местности. Багрицкий работал в культотделе в составе маленькой актерской труппы, которая разъезжала на грузовике по различным красноармейским частям. Он выступал в качестве поэта-импровизатора, сочиняя тут же во время выступления стихи на заданные темы или рифмы. Жена отмечает, что он пользовался во время этих выступлений большим успехом. Очевидно, что эта роль затейника-импровизатора удавалась ему хорошо, что также говорит в пользу наличия у него элемента актерского мастерства. Жили в проходной комнате, в квартире, занятой главным врачом госпиталя, причем в качестве загородки с одной стороны комнаты был поставлен оставшийся от старых владельцев дачи шкаф красного дерева, а с другой было повешено казенное одеяло со штампом. Сам Багрицкий также ходил в казенной рубашке с большим штампом на груди. Не было дров и еды. Вначале отапливались палочками от шкафа, что было связано с некоторыми трудностями, так как красное дерево очень твердое, с трудом поддавалось колке ножом. Затем нашли другой выход. В шкафу были двойные толстые зеркальные стекла, а в годы разрухи на стекло был большой спрос. Поэтому перешли на продажу стекол из этого шкафа, причем Багрицкий оказался очень ловким в деле освобождения стекол от замазки. Жена относила стекла на рынок, там их «спускала» и покупала на вырученные деньги съестного. Под конец настолько «обнаглели», что носили стекла на рынок, даже не пытаясь их чем-либо прикрыть. Однажды, так как путь на рынок шел мимо отделения милиции, попалась на глаза дежурившему возле отделения милиционеру. Тот ее задержал и, чтобы выпутаться из положения, ей пришлось спешно выдумать какую-то историю для объяснения того, что она идет продавать стекла. История оказалась настолько правдоподобной, что ее тут же освободили. Когда все стекла из шкафа были проданы, попытались было добывать стекла в помещении, занимаемом врачом, но однажды, когда вытаскивали ночью стекло из входной двери в коридоре, едва не попались. Пришлось от этого отказаться, так как было слишком рискованно.

* * *

Однажды произошел такой случай. Багрицкий ушел вместе с товарищем из дому и не возвратился на ночь. Впоследствии оказалось, что сильно выпил в компании и в мертвецки пьяном виде был увезен одним товарищем, работавшим в николаевской газете (Вельским),[552] из Одессы в Николаев, причем по приезде товарищ прислал жене Багрицкого телеграмму, что Багрицкий находится в Николаеве и чтобы она не беспокоилась. Там Багрицкий между тем познакомился с одной увлекшейся им очень интересной девушкой, с которой прожил некоторое время. Для того чтобы рассеять подозрения матери девушки, принес ей из газеты «Красный Николаев» справку о том, что они действительно являются мужем и женой. Багрицкий сотрудничал тогда в этой газете. Иногда он писал жене письма и даже посылал ей пару раз деньги. Потом ему вся эта «николаевская» история надоела, и он, без всякого предупреждения, внезапно оставил свою сожительницу (такие поступки для него чрезвычайно характерны) и приехал домой к жене и ребенку. «Знаешь, – сказал он жене по приезде, – мне все это надоело, захотелось к тебе и Севке (сын), я и уехал». Чувствовал, однако, он себя первое время очень неловко, «свиньей» по отношению к столь внезапно покинутой им любовнице.

* * *

Уже значительно позднее, когда Багрицкий переехал из Одессы на постоянное жительство в Москву, на квартиру им позвонила однажды сестра той девушки, которую Багрицкий когда-то столь внезапно бросил в Николаеве. Жена по тону телефонного разговора Багрицкого почувствовала, что он чем-то сильно смущен. Когда она спросила его, с кем он говорил по телефону, ответил, что с одним знакомым, в то время как жена, которая сама звала его к телефону, слышала женский голос. В ответ на утверждение жены, что говорил по телефону с женщиной, несколько минут отпирался и настаивал на своем, потом сознался, что это была женщина, сестра той девушки из Николаева, с которой он тогда был в связи. Находясь проездом в Москве, она через сестру очень просила его с ней встретиться. Жена посоветовала Багрицкому, как наиболее удобный способ встречи, проехаться с ней на автомобиле, что он и сделал. Возвратившись после этой поездки, он высказал жене большое разочарование, испытанное им после этой встречи, упоминал о морщинах на лице у своей спутницы, со свойственным ему грубым остроумием передавал, что когда при воспоминании о прошлом создалась соответствующая характеру встречи лирическая обстановка и он должен был, если можно так выразиться, по ходу действия ее поцеловать, то почувствовал в этот момент, что ему совершенно безразлично, поцелует ли он ее или шофера, поэтому не поцеловал ее.

* * *

Другой случай из области любовных увлечений Багрицкого. В тот же период жизни, в Одессе, он очень понравился одной «окололитературной» девушке, очень умной и интересной собой, которая встретилась с ним на одном литературном вечере. Эта девушка не была знакома с Багрицким. Заинтересовавшись им, она подробно выспросила у его товарищей про все его вкусы и черты характера. Она очень тонко уловила его психологию, в частности склонность к романтизму, и для того, чтобы сильнее поразить его воображение и приковать к себе, избрала следующий оригинальный метод для знакомства с ним. Проследив его как-то вечером на улице, она подбежала к нему и, прикинувшись, что преследуема, воскликнула: «Помогите мне, меня преследуют!» Багрицкому очень понравилось, что имеет возможность выступить в такой выигрышной роли героя и спасителя преследуемой женщины. Благодаря своему уму эта женщина некоторое время была очень опасной соперницей жены Багрицкого. Однако из домогательств девушки ничего не вышло. Она стремилась к хорошей и богатой жизни, с хорошей квартирой, стильной мебелью и т. д., и Багрицкий это понял (NB! В передаче жены).

* * *

О своих отношениях с Багрицким его жена передает, что у них не было периода влюбленности друг в друга, как она выражается, «сильных страстей». Была очень прочная привязанность, которая с годами укреплялась, причем большую роль играла беспомощность Багрицкого в бытовом отношении и его постоянная нужда в ком-либо, кто заботился бы о нем.

* * *

Эпизод из жизни. Жили в самых невероятных помещениях. Одно время на антресолях, в подвалах. В одном помещении была дырявая крыша, и как только начинал идти дождь, комнату заливало до такой степени, что на полу стояли огромные лужи. Однажды во время дождя всю ночь все втроем (он, жена и ребенок) простояли в дверной нише. Знакомые привыкли к такому образу жизни Багрицких и ничуть не удивлялись, когда приходили и видели лужи от дождя на полу, кричали: «Эй, перевозчика!»

* * *

В период жизни в Одессе был один знакомый литератор по фамилии Харджиев.[553] Багрицкий донашивал его старые вещи. Когда Багрицкий уезжал с Катаевым в Москву, Катаев взял два билета в международном вагоне.[554] Жена постаралась одеть Багрицкого получше, сшила ему брюки. Но нижнего белья не было. И вот, в последний момент, когда Багрицкий должен был уже ехать на вокзал, он с ужасом подумал о том, что в международном вагоне нужно будет, по всей вероятности, раздеваться на ночь, а он едет без нижнего белья. Харджиев, который был с ним в это время, срочно поехал домой и привез ему на вокзал кальсоны и нижнюю рубашку, их Багрицкий должен был надеть в поезде, вечером в уборной.

* * *

Отдельные эпизоды из периода жизни в Одессе (1919–1922 гг.). Бравировал своим цинизмом. Однажды, например, выкинул следующий номер. На одной вечеринке заключил пари, что может во время любовного акта при всех присутствующих читать вслух стихи Пушкина и что голос у него при этом даже не дрогнет. И тут же с одной девушкой привел в исполнение то, о чем говорил, причем, как удалось выяснить, парочка не была отгорожена от присутствующих даже ширмой (в комнате был полумрак).

В этот же период, в течение которого вел распущенный в половом отношении образ жизни, помимо посещения публичных домов, брал домой на ночь вместе с товарищем одну проститутку на двоих.

Был скрытный человек не сознательно, а, если можно так выразиться, помимо своего желания. Очень мало, например, рассказывал о себе, о событиях своей жизни, но это не потому, что сознательно их скрывал, а просто потому, что считал это неинтересным для собеседников. Рассказывал только то из своей жизни, что мог подать или в плане анекдота, или же чем мог прихвастнуть и что мог приукрасить, что могло послужить материалом для воплощения его фантастических образов (создал сам свою биографию).

* * *

Говорил, что никогда бы не женился на женщине-литераторе.

* * *

Багрицкая вспоминает, как в годы военного коммунизма, когда нечем было топить печь, без всякого сожаления сжег портрет ее первого мужа вместе с другими предметами обстановки в комнате.[555]

Приложение