Для серийных убийц характерно отсутствие осознанной ненависти по отношению к жертве. Все происходит так, словно они проживают в обратном порядке появление кого-то другого на мировой арене, как точно выразился психоаналитик Поль Дени[43]. Весь мир начинает сводиться к этому другому, и удалить его – значит вернуть себе наслаждение тем временем, когда сам субъект был целым миром. Эти серийные убийцы сеяли смерть, не осознавая ненависти, оставаясь безразличными к объекту, который был для них ничем. Так они снова обретали ощущение грандиозного всемогущества. На суде над Патрисом Алегре я использовал кинематографический образ в качестве иллюстрации того, что испытывает преступник и о чем умалчивает большинство из них. Жером был единственным, кто выразил это с предельной точностью: прямо Чарли Чаплин, который жонглирует глобусом[44]. Он один существует в целом мире, утопая в бесконечном блаженстве. Он и есть весь мир. Он парит в воздухе. За пределами этого слияния с его первичным нарциссизмом он больше ничего не видит.
4. Джекил и Хайд
Случается, литература своевременно приходит на помощь клинической практике. Повесть Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», опубликованная в 1886 году, за два года до дела Джека Потрошителя, – прекрасная иллюстрация расщепления. По крайней мере, это чтение мне по вкусу, ведь оно опирается на криминологический опыт. То, что обычно приходит нам на ум, как только речь заходит о серийных убийцах, – это образы, которые отсылают к «раздвоению личности» или к двуличности. Со временем центральная тема повести превратилась в универсальный миф. Рассказчик, лондонский нотариус Аттерсон, узнает от своего кузена Ричарда Энфилда о происшествии, потрясшем его до глубины души. Какой-то странный человек наступил на упавшую девочку и, не оборачиваясь, продолжил свой путь, несмотря на крики ребенка. Пойманный Энфилдом обидчик, некий мистер Хайд, спешно направляется в дом доктора Джекила, друга Аттерсона. Оттуда он выходит с подписанным чеком, который должен послужить компенсацией семье пострадавшей. При встрече, отвечая на вопрос Аттерсона, Джекил уверяет, что Хайд – молодой человек, к которому он испытывает «привязанность», – не опасен.
Однако вскоре Хайд жестоко убивает члена британского парламента. Аттерсон участвует в расследовании и начинает подозревать, что Джекил покрывает Хайда. Далее следует трагическая смерть Лэньона, друга Аттерсона: судя по всему, в этом замешан Джекил, поведение которого становится все более загадочным.
Джекил перестает быть представительным джентльменом. Он превращается в тень самого себя. Так продолжается до того рокового дня, пока его дворецкий не прибегает к Аттерсону за помощью: якобы в запертой лаборатории Джекила находится незнакомец, который угрожает доктору. Бросившись туда, Аттерсон обнаруживает труп Хайда, найти Джекила не удается. В конце концов Аттерсон раскрывает тягостную тайну друга: прочтя его посмертное письмо, он узнает, что доктор Джекил и Мистер Хайд – одно лицо. Убежденный в том, что каждое человеческое существо двойственно и содержит хорошую и дурную стороны, Джекил испытывает на себе изобретенное им зелье, способное превратить его в собственную темную ипостась. Он нарекает эту сущность Эдвардом Хайдом. В переводе с английского to hide означает «скрывать». Многочисленные преображения позволяют ему ночь за ночью нарушать любые социальные запреты, а на следующий день вновь становиться Джекилом. Так происходит до тех пор, пока Хайд не захватывает власть над Джекилом. У доктора, который отчаивается избавиться от своего же творения, не остается другого выхода, кроме самоубийства. Вскоре мы узнаем, что Лэньон умер, став свидетелем ошеломляющей сцены метаморфозы.
Как все это связано с нашими убийцами?
Удивительно, с какими затруднениями сталкиваются все, кто, встретив Хайда, затем пытается описать его. «Наверное, в нем есть какое-то уродство, такое впечатление создается с первого же взгляда, хотя я не могу определить отчего»[45], – признается Энфилд.
Хайда характеризуют как безобразного молодчика, но его отталкивающую внешность никто не может обрисовать в деталях. Он кажется больным без видимой немощи. Эта неспособность отчетливо выразить словами то, что вроде бы бросается в глаза, перекликается с неприятным ощущением, которое мы испытываем по отношению к убийце, обладающему внешностью обычного человека. Его моральное зло спрятано под маской, но мы знаем, что он совершал ужасные поступки.
Метафоры, которые использует Стивенсон для описания мистера Хайда и его убийственной дикости, остаются вполне современными. Мы прибегаем к ним, говоря о неописуемом, называя что-либо чудовищным, словно желая придать абсурду хоть какой-то смысл.
• Обычно в таких случаях апеллируют к психиатрии. О Хайде говорится следующее: «…ни один душевно здоровый человек не был бы способен совершить подобное преступление…». Ведь только безумец может так жестоко обойтись с маленькой девочкой или стариком!
• Подобно тому, как Хайда сравнивают с пещерным человеком, мы тоже обращаемся к антропологии и древней истории: такой убийца может представлять собой только злокачественное перерождение человеческого существа. Он воплощает собой атавистическое возрождение регрессивной формы человечества.
• Иногда об этом говорят в религиозном ключе, называя убийцу Сатаной, воплощением зла, дьявольским порождением.
• Порой оперируют категориями морали: подчеркивают его двуличность, способность к двойной игре, склонность к утаиванию. Отзываясь о Хайде, один из персонажей подозревает, что имеет дело с чем-то из области бесчестного, а не патологического.
• Также в качестве метафоры используются названия животных. Убийцу сравнивают с каким-нибудь отвратительным зверем: гиеной, крысой и т. д.
• И, наконец, мы прибегаем к помощи мифа, иными словами, конкретизируем то, что невозможно себе представить. «Каждая эпоха имеет своих чудовищ», – писал Мишель Фуко[46]. Но вне зависимости от эпохи, цель всегда состоит в том, чтобы наклеить этикетку на необъяснимое и пугающее зло.
В нашем распоряжении полный набор образов, какие только можно найти в прессе, все клише, что приходят нам на ум после известия об очередном ужасном происшествии.
Подобно Ганнибалу Лектору, зловещему герою «Молчания ягнят», Джекил имеет свои титулы и звания. Он доктор медицины, доктор права и член Королевского общества. В его особняке в Лондоне есть химическая лаборатория и, конечно же, анатомический зал. Об этом уважаемом ученом, в лице которого сквозит нечто порочное, известно мало, если не считать того, что в молодости он совершил какую-то глупость, о которой упоминается лишь вскользь. С самого начала повествования у читателя возникает вопрос: какова природа отношений между Джекилом и Хайдом? Казалось бы, нам трудно установить связь между уродливым убийцей и выдающимся врачом. С удивлением мы обнаруживаем, что доктор составил завещание в пользу Хайда. «…Я принимаю самое искреннее участие в этом молодом человеке», – объясняет он. И, немного раздраженный расспросами, добавляет: «…Это мое частное дело, и я прошу вас не вмешиваться».
Лучше и не скажешь. Это не два существа, которые игнорируют друг друга и поочередно появляются, как в мифе о множественной личности. Перед нами пара, в которой поддерживается крепкая связь.
Сначала доктор Джекил воображает себе, будто держит мистера Хайда под контролем: «…стоит мне захотеть, и я легко и навсегда избавлюсь от мистера Хайда».
Заблуждение! После чудовищного убийства парламентария личность Джекила начинает идти трещинами; теперь он демонстрирует малодушие и злонамеренность, повергая в шок Аттерсона и Энфилда. Он говорит, что потерял доверие к самому себе. Выясняется, что у Джекила и Хайда практически одинаковый почерк, и читатель начинает догадываться: один из этих двоих не просто противоположность другого. Нет, между ними существует некая загадочная связь. Весь ход повествования ведет к постепенному поражению доктора Джекила, то есть к полному фиаско расщепления. В его доме находят благочестивые книги с гнусными богохульствами, написанными его рукой на полях. Расщепление становится все более самопроизвольным процессом, его уже невозможно скрыть. И, наконец, вот она, разгадка. Лэньон, единственный, кто стал свидетелем метаморфозы, умирает вследствие своего открытия и оставляет письмо: «…я спрашиваю себя, верю ли я в то, что было, и не знаю ответа. Моя жизнь сокрушена до самых ее корней, сон покинул меня, дни и ночи меня стережет смертоносный ужас, и я чувствую, что дни мои сочтены и я скоро умру, и все же я умру, не веря».
Лэньон сходит в могилу, отказываясь поверить в очевидное, чем особенно интересен для клинического психолога. То же самое чувство охватывает всех, кто каким-то образом оказывается рядом с серийным убийцей и теперь не может связать знакомого им человека с действиями, которые тот совершил. Нет смысла тыкать их носом в доказательства; они не поверят так же, как Лэньон, лично присутствовавший при метаморфозе. Они буквально не способны сложить два плюс два.
Какой механизм вызывает у Джекила необходимость трансформироваться, а у убийцы – переходить к совершению преступного деяния? Иногда нарушение равновесия связано с внешней причиной – это я называю преступной любовью с первого взгляда, – иногда с внутренней. Впрочем, точнее было бы сказать, что именно столкновение внутреннего и внешнего инициирует переход к злодеянию. По мере совершения преступлений процесс вписывается в историю субъекта как плата за его страдания и наслаждение, которое он должен повторить. Стивенсон придумал зелье; чтобы достичь того же состояния, наши убийцы поглощают алкоголь и наркотики, а также посещают определенные районы, бродя там, словно хищники на охоте.