Но Ги Жорж – психопат особого рода. Он не просто нестабилен, его личность претерпела извращенное изменение нарциссического характера. Действительно, чтобы компенсировать абсолютное отсутствие самоидентификации, укрепить хрупкую личность, он нарастил мощный панцирь, защитную броню. Еще в 1978 году, когда ему было шестнадцать лет, один из педагогов отметил:
– Он хочет создать образ человека, уверенного в себе.
У Ги Жоржа никогда не возникает подавленного состояния, даже мимолетно. В его анамнезе нет ни попыток самоубийства, ни случаев самоповреждения. Он обижается только на других, на себя – никогда. Ни разу он не выразил чувства беспокойства, не продемонстрировал сомнений или внутреннего конфликта. Мне не доводилось замечать у него каких-либо странностей или внутренних противоречий. С другой стороны, я наблюдал претензию на непогрешимость и отстаивание образа человека, проявляющего твердость при любых испытаниях.
Любой, кого обвинили в тяжком преступлении и посадили за решетку, будет угрюм или обеспокоен. Но только не Ги Жорж! Ему комфортно, и он вежливо приветствует нас. Он умело подметил у каждого из трех экспертов какую-то слабость и попытался использовать ее в попытке очаровать собеседника. В моем случае это футбол. У него есть способность улавливать ожидания своих визави. Отслеживая человеческие реакции, Ги Жорж интересуется вашим образом мыслей, но как только дело доходит до его собственного внутреннего мира, возникает препятствие. Насколько ему легко поймать другого, настолько же тяжело войти в контакт с самим собой. Когда его спрашивают о совершенных им преступлениях, он упирается в свою внутреннюю стену, и мы делаем это вместе с ним. Я всегда спрашиваю серийных убийц:
– Как бы вы поступили, если бы убийца напал на вашу девушку?
И каждый раз следует один и тот же ответ, четкий, энергичный и точный:
– Я бы его прикончил!
Ги Жорж не является исключением из этого правила. Он осознает весь ужас своих поступков:
– Да, то, что я сделал, действительно мерзко! Да, то, что я совершил, ужасно, я знаю!
Но он ни на мгновение не вовлечен в это эмоционально. Он по-прежнему отстранен, словно речь идет о ком-то другом. Умом Ги Жорж способен поставить себя на место семей погибших, но совсем им не сочувствует. Он признает себя «чудовищем», но с точки зрения других. Он может измерить ужас своих поступков только при условии, что влезет в чужую шкуру и посмотрит на себя со стороны. Одновременно с тем ужасом, который он читает во взгляде другого человека, Ги Жорж добавляет:
– Если бы я знал, почему это сделал, я бы так не поступил!
Стандартное, верное и обезоруживающее замечание!
Ги Жорж совсем не жалуется на изоляцию в одиночной камере. Похоже, он довольно рано осознал свое одиночество: я один против всего мира, я несокрушим. Вот что в психоанализе называется «грандиозным Я». Ему недоступна амбивалентность эмоций, неведомы оттенки и градации чувств. Когда он ненавидит – полицию, общество, политику, журналистов, – все это у него происходит единым блоком. Такое понятие, как дилемма, ему также незнакомо. Но, как ни парадоксально это звучит, демонстративное отсутствие хоть каких-то слабых мест служит доказательством от противного: мы не имеем дело с ненормальным субъектом, который скрывается за маской гипертрофированной нормальности. При этом то, что этот человек лишен обычного психического, то есть невротического, функционирования, не означает, что он психически болен!
Несмотря на попытки произвести впечатление гордого одиночки, Ги Жорж вполне явно продемонстрировал способность вызывать симпатию. Например, когда он был приговорен к общественным работам в Париже, коллеги устроили ему прощальную вечеринку.
После ареста он сохранил большинство друзей. Хотя все эти люди были в ужасе от Убийцы из Восточного Парижа, они все равно не отказались от этого по-своему очень милого парня. Даже притягательного. Его не бросают. За него ручаются. Ему пишут и его навещают в тюрьме. Говоря о друзьях, Ги Жорж замечает:
– Они не видят другой стороны. Моя истинная сущность – это великая тайна!
Куда делся серийный убийца, державший в страхе весь Париж? Я сижу напротив Зверя Бастилии и слышу, как он говорит о своей застенчивости, при этом замечаю, что так оно и есть! С Ги Жоржем мы постоянно балансируем между очевидной нормальностью этого человека и ужасающей чудовищностью его преступлений. Это одна из отличительных черт расщепления, он не способен собрать себя воедино. А за ним и мы не можем этого сделать. Как и многие психопаты, он культивирует миф о бунтаре:
– Там, снаружи, меня ничто не в силах остановить! Хочу всегда оставаться вне рамок!
То, что подходит большинству, – работа, социальные ограничения, интерес к политике – не для него. На свободе у него нет никакого причала и, если можно так выразиться, никакого якоря в виде родственных связей. Получи он сейчас возможность покинуть тюрьму, не стоит и надеяться на то, что он добровольно сдастся полиции или вернется в камеру. Это значило бы признать свою вину и подчиниться закону! Психопаты – это мятежники, не признающие никаких причин для бунта, кроме своих собственных. Между Ги Жоржем и его выбором, между ним и остальными людьми не может существовать никакой третьей стороны. Он увидит в этом потерю контроля и, следовательно, повторное вскрытие личных недостатков. Он потеряет свои защитные навыки.
Тем не менее я отмечаю исключения в этой линии поведения. Отбывая наказание за незначительное правонарушение, Ги Жорж получает разрешение на увольнительную. Вопреки своему обыкновению, он возвращается в тюрьму сам. С этим фактом не поспоришь. Но за этот краткий промежуток времени он совершает свое первое преступление! А в тюрьму приходит, чтобы укрыться. Причем его цель состоит не в том, чтобы помешать себе сделать это еще раз. Он намерен избежать ареста за убийство. Я объясняю этот поступок тем, что в нем еще не было ощущения безнаказанности и всемогущества. Он еще не включился в процесс преступного повторения.
Этой постоянной непокорности противостоит иллюзия о том, что он может управлять своей судьбой. Ги Жорж развивается в двоичной вселенной, и социальные отношения сводятся к соотношению сил: если он теряет власть над миром, то чувствует опасность, – мир грозится обрести власть над ним.
Однако когда Ги Жоржа ловят, он подчиняется правилам. Контраст между его необузданным образом жизни на улице и спокойствием в тюрьме разительный. Находясь за решеткой, он почти безмятежен, словно остановлен в своем безумном беге, и, похоже, способен поддерживать определенную непрерывность усилий: он сдал экзамены за неполную среднюю школу и показал результат 15/4 в теннис. Отчасти он даже проявляет сознательность:
– Мне лучше оставаться в тюрьме. Снаружи я представляю опасность!
На воле он был словно огнем охвачен сумасшедшим бегом, будто старался раствориться в пространстве. Я не восхваляю тюрьму как таковую, а только замечаю, что в данном случае закон прерывает этот процесс. Независимо от того, заперт он или нет, находясь под наблюдением представителей закона, субъект держится в рамках. После одного из своих преступных деяний Ги Жорж получил условный приговор и оставался спокойным до тех пор, пока помощник судьи не объявил ему об окончании срока наказания. Тотчас же он сорвался с якоря. Не видя буйков и преград, он, по его собственному выражению, «послал все подальше» и вернулся к бродяжничеству и тяжелой форме пьянства. Выйдя за рамки, он только что не взрывается, – это свободный электрон, способный на худшее.
Серийных убийц зачастую принято относить к категории сексуальных садистов. Считается, что это жестокие люди, которые наслаждаются, творя зло.
Такое случается редко. Когда подружки Ги Жоржа дают показания, они описывают его как мужчину, способного быть чувствительным и внимательным, предпочитающего стандартный секс. Ги Жорж занимался любовью, как самый обычный человек! Сам он редко рассказывает о связях с женщинами. О жертвах он отзывается следующим образом:
– Они были милыми. Я думал, что получу удовольствие, но ничего подобного не произошло.
Признавшись, что увиденная им в кино сцена насилия возбудила его, он тут же уточняет, что фантазии на эту тему пришли ему в голову сразу же после первого убийства, как будто переход к делу исчерпал источник вдохновения. О садизме здесь не может идти и речи, поскольку он подразумевает партнера-мазохиста и минимум психической сценарной работы. Нельзя путать сексуального извращенца с субъектом, который иногда вступает в самые обычные отношения, а порой совершает чудовищные убийства. Вопреки распространенному мнению, мы сталкиваемся не с эротизацией процесса причинения зла, а с проявлением разрушительной силы, которая активизируется под влиянием внезапного импульса.
Мы в центре нарциссического извращения в его крайнем проявлении. Его особенность – перенос на другого своих исходных конфликтов и в то же время отрицание существования этого другого, отказ присвоить ему человеческий статус. Другой овеществлен, обезличен, чтобы не вызывать сочувствия. Жертва – безымянный объект, который позволяет убийце использовать все виды архаичных проекций. Когда Ги Жорж делает уступку: «Я думаю о том вреде, который причинил ей, ее родным и друзьям», – очевидно, что он произносит лишь то, чего от него ожидают.
Малейшее чувство вины разрушит его оборонительную стену: нарциссическое извращение позволяет ему противостоять риску поражения. Если Ги Жорж и способен видеть в другом человеке собрата, это точно не относится к его жертве и не происходит в миг преступления.
В эту минуту пассивность превращается в активность, страдание – в наслаждение, беспомощность – во всемогущество. Субъекту больше не угрожает разрушение, он разрушает сам. Он больше ни от кого не зависит и полностью подчиняет себе жертву, держа ее в своей власти. Отныне он не хрупкое, отвергнутое существо, но некто всемогущий, несокрушимый и бессмертный. Эта сверхзащита позволяет использовать жертву для восстановления внутренней целостности и укрепления механизма расщепления «Я». Самовлюбленный извращенец использует окружающих, особенно своих жертв, как домашнюю утварь. Он может без раздумий убить их, а затем избавиться, как от мусора.