– Тогда у меня было раздвоение: с одной стороны, я был мертв, а с другой – продолжал жить.
Шаналь чувствовал себя разделенным. В клинической практике такое явление называется «дежавю»: субъект уверен в том, что уже переживал подобное, и в то же время начинает сомневаться в этом, как только берет небольшой тайм-аут. В реанимации у него появляются странные видения – например, гигантский торт с кремом или движущаяся по коридору процессия, – а также убежденность в том, что врачи и полицейские устроили против него заговор. Его рассказы походили на ночной кошмар. Также он высказывал навязчивые идеи, наподобие: «Я пострадал от этого несправедливого судебного процесса» или «Я жертва взбесившихся средств массовой информации». Мы пришли к следующему выводу: скорее всего звуки и события больничной жизни подпитывали его манию преследования, так как он находился в состоянии измененного сознания, завис между сном и явью. Я по-прежнему убежден в том, что это патологическое состояние имело второстепенное значение, в отличие от попытки самоубийства и пребывания в реанимации. Это острое состояние, а не хроническое. Ни в его прошлом, ни при дальнейших обследованиях не было найдено аргументов в пользу психотических изменений. К тому же, вернувшись в тюрьму, он обрел некоторую уверенность.
Также экспертиза должна была определить, можно ли считать Шаналя больным, находящимся в депрессии со склонностью к самоубийству.
На первый взгляд к депрессии сложившаяся картина не имела отношения: Шаналь проявлял ярко выраженную психологическую ригидность, которая мало совместима с депрессивным состоянием. У таких субъектов нет выбора: либо они ломают свою оборону, либо ломаются сами. Пьер Шаналь не говорит: «Мне грустно, у меня горе, вы можете мне помочь». Ему недоступны ни сомнения, ни чувство вины. И в заключение: покончить с собой он пытался не из отчаяния, а «ради чести». Подобное называют самоубийством из гордости. Лучше умереть, чем выставить напоказ перед судом ту суперсекретную часть себя, которая вырывалась наружу в миг преступления. Здесь можно распознать признак расщепления «Я». «Нормальная» часть его личности никогда не должна встречаться с другой, глубоко запрятанной. Это невыносимо, так как положило бы конец иллюзии всемогущества, маскирующей детские страдания, и привело бы к поражению. Начиная с первого отчета, мы предупреждали, что риск самоубийства в данном случае более чем серьезен даже вне депрессивного процесса. Можно было с большой вероятностью утверждать: чем ближе к запланированной дате судебного разбирательства, тем выше этот риск. Мы приняли меры предосторожности, отметив следующее: «По опыту знаем, как трудно, а иногда и невозможно противостоять подобной решимости, каким бы тщательным ни было наблюдение».
«Пригласить психиатра, чтобы предотвратить самоубийство субъекта, который не считается психически больным, – не самая надежная мера. Возможно, новое обследование, которое мы проведем в августе, позволит сделать более точный прогноз по этому вопросу». Предсказать серьезную вероятность самоубийства было нетрудно.
В следующий раз мы увиделись с Шаналем в августе 2003 года, когда он был госпитализирован из изолятора временного содержания во Френе, на этот раз по случаю голодовки. Он соглашался пить постный бульон в полдень и вечером, но ничего не ел. С нашей предыдущей встречи подэкспертный похудел с 69 до 55 килограммов. Будучи крайне ослабленным, он выглядел как человек, который «скользит навстречу смерти». Его приходилось поддерживать во время ходьбы. Экспертиза была необходима для судебного разбирательства, перенесенного на 14 октября. Шаналь согласился обсудить с нами свое душевное состояние. Но всякий раз, когда кто-то пытался обратиться к его биографии, он очень твердо заявлял, что не желает об этом говорить.
– Я все понимаю, доктор, – говорил он более или менее любезно. – Вы хотите поймать меня в ловушку.
Он был очень зол на психиатров, которые осматривали его в 1989 году. По его мнению, они опирались исключительно на факты, полученные из средств массовой информации, и не принимали во внимание его слова.
Когда мы завели речь об атмосфере его детства, Шаналь тут же прекратил разговор, причем способ, которым он это сделал, меня поразил. Вскинув руку, наш собеседник отрезал: «Джокер!» Ему не хотелось говорить о том периоде. Это было слишком тяжело. Я настоял, задействовав свое красноречие, и он бросил несколько лаконичных фраз:
– Когда ходишь в школу в лохмотьях и без обувки, когда с тобой обращаются как с голодранцем из нищей семьи, тебе несладко приходится!
Но вслед за этим он тут же упомянул о солидарности между братьями и сестрами, которые объединились вокруг матери.
Появившись на свет в 1946 году на ферме недалеко от Сент-Этьена, Шаналь был пятым из семнадцати детей. Их крайне бедная семья выживала за счет небольшого хозяйства, социальных пособий и помощи соседей. О своем отце-фермере Шаналь говорит:
– Его не назовешь хорошим человеком.
Отец злоупотреблял алкоголем и оскорблял мать. Родители без конца ссорились, и Пьер очень переживал из-за этого. Ни он, ни его братья и сестры почти не разговаривали с отцом. Мужчина не бил Пьера, но «на словах был очень злым». Выпив, он вел себя оскорбительно.
– За пару дней он успокаивался, а затем отправлялся в бар, и все снова шло по кругу!
По словам Шаналя, мать постоянно подвергалась издевкам со стороны мужа, который отпускал в ее адрес «все крепкие выражения, какими только можно унизить женщину». Мать, по рассказам подэкспертного, сделала все возможное, чтобы позаботиться о своих многочисленных детях.
– Когда отца не было дома, мать доила коров. Она всегда была ласковой, воспитывала своих детей как могла и отказалась отдать нас в приют. Всю жизнь посвятила нам, и любимчиков у нее не было!
На мой вопрос о его чувствах после смерти отца в 1996 году Шаналь отвечает, что не присутствовал на похоронах. Из всех сестер самые близкие отношения у него были с Симоной. Выйдя на свободу и находясь под судебным надзором, он нашел у нее приют. Женщина пошла на это, считая брата невиновным. Остальные братья и сестры в целом поддержали его, но он считал, что им не стоит видеться. Симона с мужем регулярно навещали Шаналя в тюрьме: любимая сестричка взяла на себя миссию сообщать новости о нем остальным членам семьи.
В школе Шаналь числился хорошим учеником, но из-за нехватки средств покинул стены учебного заведения, едва получив сертификат о начальном образовании. Ему хотелось продолжить учебу, но, как он признался нам:
– Когда у тебя есть способности и ты не можешь реализовать их, это, конечно, накладывает свой отпечаток! Тем не менее я не стал из-за этого бунтовать.
В четырнадцать лет он устраивается учеником пекаря, но вынужден отказаться от этой работы, так как днем ему приходится помогать отцу в поле. Поработав какое-то время на металлургическом заводе, Шаналь выбирает военную карьеру. Ему восемнадцать. Он мечтает стать пилотом или парашютистом, но из-за шумов в сердце оказывается в бронетанковых войсках. В итоге Шаналь дослужился до звания прапорщика. Он мог бы претендовать на место офицера, который вышел в отставку, но, учитывая уровень образования, ему пришлось довольствоваться менее престижной воинской должностью. Лучшие места были зарезервированы для выпускников военной школы Сен-Сир.
– Уж лучше, – объясняет он нам, – быть королем среди прапорщиков, чем мелкой сошкой среди офицеров.
Задним числом можно задаться вопросом, не сам ли он устроил так, чтобы оказаться рядом с солдатами? Сначала его назначают в Трир, а затем в Валь-д’Эон, недалеко от Безансона. Спустя время он прибывает в военный лагерь Мурмелон, где проведет девять лет, – как раз в этот период и происходят исчезновения людей. Затем его назначают административным работником в Фонтенбло, в центр спортивной верховой езды. Как и в Мурмелоне, Шаналю поручено «исправить ситуацию». Он должен следить за соблюдением дисциплины, установленных правил и субординации у новобранцев. Конечно, Пьер Шаналь подчиняется, но плохо воспринимает такой род деятельности. В разговоре с нами он утверждает, что страдал из-за того, что по долгу службы был вынужден «изображать из себя зануду».
– Мне приходилось говорить солдатам о том, что у них слишком длинные волосы, что они не побриты, что форма не в порядке и все такое. Не самая интересная работа, но ее надо было выполнять, иначе все превратилось бы в настоящий свинарник. Я был властным, – уточняет он, – но в рамках своих полномочий.
В тот же промежуток времени в 1985 году в составе ВСООНЛ[53] он выполняет миссию в Ливане. Это единственная боевая операция Шаналя. Как и все «белые каски», он подвергался обстрелу со стороны христиан и мусульман. Девять наблюдателей были убиты на глазах у сослуживцев. Но Шаналь утверждает, что эмоционально очень хорошо справился с этой миссией; он был одиноким, волевым, действовал без лишних раздумий.
– Это было испытание, – говорит он.
Со дня своего назначения Пьер Шаналь все время жил в казармах – ему нравился коллективный спартанский образ жизни. Его страстью стали прыжки с парашютом и другие виды воздушного спорта. Он даже участвовал в покупке сверхлегких самолетов. В таком летательном аппарате, по словам Шаналя, испытываешь свободу, прорыв и удовольствие находиться в воздухе; ты отрываешься от земли, осознаешь, что паришь над всеми.
– Я чувствовал себя легким, несомым воздушными потоками, это была полная свобода, – признается он и тут же поправляет себя: – Но все же свобода с соблюдением авиационных правил.
Когда мы пытаемся затронуть тему его сексуальной жизни, следует немедленный ответ:
– Без комментариев!
Я возвращаюсь к сути обвинения, и он угрожает:
– Если вы будете настаивать, я не стану дальше с вами говорить!
Затем Шаналь упрекает меня в том, что приближается время обеда, а из-за всех этих вопросов ему придется есть остывшее.