чен. Эта семантическая строгость, машинная языковая точность ненормальны по самой своей сути. В высказываниях каждого из нас присутствует эмоциональная и аффективная нагрузка, придающая речи пусть минимальную, но неадекватность или нечеткость, особенно когда сильна наша личная вовлеченность. Ход мыслей Фурнире не нарушен ничем. Он предельно прагматичен в своем контакте с реальным. Также этот человек остро осознает разрыв между представлениями и ценностями его самого и окружающих. Конечно, это не образец психического равновесия, но он и не сумасшедший, потому что извращенные и параноидальные опоры обеспечили ему надежный заслон. С клинической точки зрения нельзя говорить об отсутствии у Фурнире здравого ума. Он выиграл борьбу с безумием ценой необычного извращения.
Во многих отношениях Мишель Фурнире выделяется среди французских серийных убийц. Помимо большого числа жертв, следует отметить, что период с 1966 по 1987 год, когда произошло первое убийство, посвящен преступному поиску, длившемуся два десятилетия. Он выделяется уровнем интеллекта, степенью владения устной речью, тщательностью, с которой описывает подготовку к убийству. Большинство серийных убийц молчит об этом, иногда предпочитая самоубийство раскрытию своей секретной деятельности. Также его характеризуют узаконивание фантастических поисков во имя позитивных ценностей и особая извращенность способа действовать. Среди подобных ему Фурнире является самым искусным манипулятором в распределении ролей доминирующего и подчиненного. Наконец, возможно, самое главное – включение Моник Оливье в его преступную деятельность и характер их взаимодействия остаются уникальным явлением в хронике серийных преступлений, совершенных во Франции.
Кто такая Моник Оливье? На этот вопрос замечательно ответил Мишель Дюбек – мой коллега по экспертизе и редактор доклада по этому вопросу. Я очень широко заимствую у него рассуждения, которые последуют далее. Но проблема слишком глубока; как не устают повторять журналисты: тайна этого преступного союза даже после суда осталась неразгаданной.
Здесь следует сделать небольшое отступление: после изнасилования, инцеста и педофилии сексуальные преступления, совершаемые женщинами, стали четвертой волной, разрушившей стену всеобщего отрицания. Сегодня женщины подвергаются допросам, предстают перед судом и могут быть осуждены. Парадоксальным образом существует глубоко сексистское предубеждение: не признавать за ними возможность такого извращенного поведения лишь на основании того, что они женщины. Соглашусь с Жоржем Кангилемом: если о норме мы узнаем только в связи с ее нарушением, значит, отрицание сексуальных преступлений женщин означает отрицание того, что существует женская сексуальность, отличная от пассивной и прислуживающей мужчине. Если табу настолько сильно, то это потому, что мы затрагиваем сексуальную составляющую материнства и эту непременную идеализацию образа матери как опоры нашего нарциссизма.
Вся Франция, колеблясь между отвращением, изумлением и недоверием, задавалась вопросом: как женщина, будущая, а затем и состоявшаяся мать, могла принимать участие в подобных мерзостях? Вот наш ответ и логика наших рассуждений в ходе экспертизы. Не сомневаюсь, что многие, кого они не убедят, предпочтут думать: «Эксперты снова лишь раздразнили наш аппетит».
Насколько экспертиза Мишеля Фурнире была основана на том, что он сказал и показал, настолько же экспертиза Моник Оливье строилась на том, что эта женщина скрыла и о чем умолчала. Циничной простоте одного соответствовала прихотливая безвкусица другой. Речь Фурнире – богатая, точная, аргументированная и обстоятельная – позволила нам сделать глубокий клинический анализ. В противоположность ему Моник Оливье с самым печальным видом выдала нам пресное, монотонное, скучное пустословие. Вялая, непоследовательная, все смягчающая, она, будто в патоку, погружала собеседника в вежливые и словно обезболивающие ответы. Однако несколько ироничных выпадов, направленных, в частности, на предыдущих экспертов, свидетельствовали о том, что она может вести себя куда живее. Учитывая масштабность преступлений, эти претензии во время следствия и судебного разбирательства не могли не вызвать раздражения. Иными словами, проведя несколько часов в обществе этой женщины, начинаешь думать, что ничего о ней не знаешь: непрестанная уклончивость – самая характерная черта ее личности. Постоянство необоснованности – ее единственная константа. Моник Оливье возражала против любых углубленных исследований. Во время судебного разбирательства она демонстрировала все ту же избегающую линию поведения.
Оливье изображала из себя покорную жертву многочисленных несчастий, которыми было наполнено ее существование. Отец не жаловал ее, назначив любимчиком одного из сыновей. Мать, обладавшая непростым характером, погрузилась в алкоголизм после смерти собственной матери. Бабушка-инвалид после инсульта монополизировала всю семью, усилив у Моник ощущение, что она никому не интересна. Супруга – в прошлом афериста – она обвиняет в том, что он был жестоким и ревнивым извращенцем. Но именно она, а не кто-то другой, служила объектом его так называемого извращения. Затем у нее был брак по расчету, в котором практически отсутствовали супружеские отношения.
В условиях неопределенности – идентификационной, а затем и в семейной жизни – Моник продемонстрирует посредственные материнские качества, оставив двух сыновей первому мужу. А затем она начнет вынашивать план мести, надеясь на помощь того, кто сможет вернуть ей детей и свести счеты с их отцом. Фурнире еще не присутствует в ее жизни, о нем лишь мечтают. Моник ждет проходимца, крепкого парня, способного со всем разобраться. Герой ее романа вовсе не обязан быть убийцей. Однако Фурнире ничего не скроет от нее из-за своей одержимости девственностью, которую продемонстрирует в их переписке.
Существует поразительный контраст между обилием инкриминируемых ей преступных деяний и бедностью признаков, собранных при психиатрической экспертизе. Исходя только из разговоров с ней, понять что-то невозможно: Моник постоянно ссылается на свой страх и необходимость уберечь их сына Селима, что формально противоречит содержанию ее писем и ответов на них, продолжительности преступного брака и активному характеру ее участия.
На этом этапе уместно обратиться к другой логике, помимо той, которой Моник Оливье руководствовалась в своих высказываниях. Эта логика становится очевидной при изучении недосказанностей, типа ее сексуальной извращенности и характера отношений в их паре. В сфере внимания психиатрической экспертизы находятся как явления, которые имеются в наличии, так и те, что должны быть, но отсутствуют. Моник Оливье не сообщает о каких-либо сделках с совестью, о колебаниях или даже о мимолетном ужасе от преступлений, в которых она участвовала. Помимо нескольких неубедительных высказываний, не обнаруживается и следа чувства вины. Она не была инициатором ни одного из преступлений. Но ее вообще не беспокоили их похождения: она участвовала во всем этом с ледяным спокойствием, оказывая своего рода техническую помощь. Такое поведение совместимо только с сочетанием безразличия и потребительства.
Вот где находится средоточие ужаса. Вот почему мы предпочитаем не полагаться на объяснения экспертов: у Моник Оливье, несомненно, присутствует как активное, так и делегированное извращение. Первоначально, по просьбе Фурнире, она пытается сыграть роль в сцене лишения невинности. Но это ей не удается: она очень смущена и испытывает неловкость, что дополняется ее неадекватностью и неспособностью удовлетворить своего мужчину. Она не была девственницей в первом браке и не в состоянии предложить – в фантазиях или на самом деле – свою невинность Фурнире, оказываясь для него тем более неинтересной. Опять неудача. Принимая участие в преступлениях избранника, она наконец выйдет из своего состояния посредством сексуальной извращенности. Способствуя изнасилованию других, Моник восстановится после нарциссических повреждений, которые ей были нанесены. Вместо нее пострадает другая. Так в своих фантазиях она перевернет страницу собственных страданий, чтобы принять позу победителя. Эти двое сошлись во взглядах на значимость такого явления, как девственность. У каждого было свое место и свое удовольствие в этом сценарии ужасов: Моник выступала в качестве доверенного лица режиссера и главного исполнителя злодеяния, таким образом удовлетворяя своего мужчину и одновременно отождествляя себя с ним. Также в этой ситуации для нее присутствовало некое архаическое облегчение: возможность остаться в живых, избежать участи девочек и молодых девушек, принесенных в жертву вместо нее. Моник больше не была той, кто разочаровывает мужа и чувствует свою неполноценность. Теперь она превратилась в ту, кто удовлетворяет его, активно участвуя в извращении, при этом не становясь жертвой, которой предначертано страдать.
В чем состоит главная трудность для того, кто пытается преодолеть отвращение и объяснить себе, что двигало Мишелем Фурнире и Моник Оливье? Мишель Дюбек показал, что именно выходит за рамки обычной взаимодополняемости, превращая их в действующую преступную пару, неразделимую в своих деяниях. Каждый из этих двоих выступает инструментом и действующим лицом. Если бы Моник Оливье не встретила Мишеля Фурнире, она, несомненно, никогда бы не ввязалась ни в какое преступление. Если бы Мишель Фурнире не нашел Моник Оливье, возможно, он не дошел бы до последней степени мерзости. Таким образом, они едины как организованная пара, как третья сущность, подразумевающая совместную адаптацию их бессознательных. Оба связаны договором, который делает их очень крепким тандемом, и в первую очередь в удовлетворении нарциссизма каждого из участников. Мишелю Фурнире доставляет удовольствие считать свою партнершу ничтожеством. Именно потому, что она ничто, он и есть все. Через нее он возвышает себя, укрепляет, усиливает. Что касается Моник Оливье, далекой от выполнения единственной назначенной ей роли, она нашла субъекта, способного отомстить за ее прошлую жизнь. Та, что позиционирует себя хрупким цветком, вечно уязвимой и терпящей обиды от всех мужчин, получает обещание: она увидит, как вернутся ее дети и будут наказаны обидчики. Эти двое образовали настоящий криминальный дуэт. Не найдя спутницу в своей преступной жизни, Мишель Фурнире, без сомнения, не стал бы тем, кем он является: самым успешным серийным убийцей Франции.