Он улыбнулся. Я пожал плечами. Что, мол, тут поделаешь?
— Они пытались убить вас, — неожиданно жестко сказал Шток. — Их было пятнадцать человек. Десятерых мы арестовали, включая тех двоих, которые умерли. Но почему они пытались убить вас? Вы что, спутались с чьей-нибудь подружкой?
— Они вам этого не сказали? А я думал, что вы допрашивали их всю ночь.
— Я действительно допрашивал их и знаю, почему они пытались вас убить. Однако мне хотелось бы выяснить, знаете ли вы сами, в чем дело.
— Всегда рад выслушать чужое мнение.
— Ваш старый друг Ньюбегин решил таким образом убрать вас со своей дороги.
— Но почему?
— Он счел, что вы подосланы шпионить за ним, а он этого не любит.
— Вы сами-то этому верите?
— Допросы, которые я веду, — сказал Шток, — заканчиваются только тогда, когда я узнаю правду.
Он открыл коричневую папку, молча просмотрел ее содержимое, затем захлопнул.
— Дрянь, — спокойно сказал он. — Люди, которых я вчера задержал, — дрянь.
— Что это значит — «дрянь»?
— Это значит, что они — антиобщественные элементы. Преступники. Нет, не политические преступники. Просто дрянные людишки.
В дверь постучали, и вошел молодой офицер, судя по знакам отличия — гвардии майор. Он обратился к Штоку по званию: насколько мне известно, это свидетельствует о дружеских отношениях между офицерами Советской армии. Он положил на стол полковнику папку с бумагами, а затем зашептал ему что-то на ухо. Выражение лица Штока не изменилось, но мне показалось, что далось ему это нелегко. Наконец Шток кивнул головой, и офицер отступил от стола.
Шток раскрыл принесенную папку, пролистал бумаги и расписался в углах восьми страниц. Затем достал из папки еще шесть страниц, просмотрел и тоже подписал. Он тихо комментировал сообщения, которые привлекали его внимание.
— Десять человек арестованы, — он неторопливо переворачивал страницы, — и мы имеем тридцать пять страниц протоколов допроса и тринадцать виз от различных милицейских чинов.
Он перегнулся через стол и уставился на меня, легонько постукивая огромными пальцами по раскрытой папке.
— Я похоронен под ворохом бумаг — пожаловался он. — И знаете, если завтра понадобится кого-нибудь из них освободить, это раза в три увеличит количество бумаг и канцелярской волокиты.
Шток грубо рассмеялся, словно не сам шутил, а повторял тюремные шуточки, против которых, собственно, и не возражал.
— Вам не везет, — сказал я.
— Да, — охотно согласился Шток. Он аккуратно вынул новую сигару и указал ею на молодого майора. — Гвардии майор Ногин. Главное разведывательное управление.
Майор глянул на Штока, удивившись, что тот представляет его арестованному, но промолчал.
— У майора радость, — продолжал Шток, — только что он стал отцом. У него родился сын весом в восемь фунтов.
После этого Шток быстро заговорил по-русски. Наверное, объяснял майору, чем занимаемся я и моя контора. Потом любезно угостил своего посетителя сигарой, тот улыбнулся нам и вышел из комнаты.
— Симпатичный парень, — сказал Шток, — хоть и служит в ГРУ.
Эта информация заставила и меня улыбнуться.
Шток продолжал просвещать меня:
— Всей операцией занимается ГРУ Прибалтийского военного округа. Военный совет округа пригласил меня в качестве консультанта в военный комиссариат, но этим молодым людям не нужны советы старика. Они хорошо справлялись с людьми, которых засылал сюда НТС. Справятся и с бандитами Ньюбегина.
Шток с раздражением стукнул по столу огромным кулаком.
— Мы не вмешиваемся во внутренние дела других стран, не засылаем туда диверсантов. Почему же вы наводняете нашу землю своими агентами?
— А как вы относитесь к подавлению будапештского восстания? — спросил я вместо ответа.
— А как насчет бухты Кочинос? — заорал Шток. — Как насчет Суэцкого канала? Признайтесь, англичанин, наши успехи торчат у вас костью в горле, тем более что вы терпите неудачи.
— Верно, — согласился я устало, — нам тоже не всегда везет.
— Сегодня победы одерживают не армии, а те, кто тайно изменяют мир. Побеждать надо в сердцах людей.
— Я предпочитаю побеждать в умах.
— Да будет вам, англичанин. Мы, солдаты, не должны заниматься политикой. Наша задача — наполнять кровью и плотью фантазии наших вождей и выполнять приказы. — Шток поднялся с кресла, закинул руки за голову и потянулся. — Я устал.
— А я наполовину мертв, — заметил я.
Он взял меня под руку.
— Идемте, англичанин. Мы должны поддерживать друг друга.
— Я голоден, — сказал я.
— Конечно, вы голодны. Я тоже. Сейчас мы рванем в какое-нибудь приличное заведение. Но к половине десятого я должен вернуться. Сегодня вечером Москва возьмет реванш!
— О чем это вы? — не понял я.
— О футболе, — ответил Шток. — Сегодня по телевизору финальный матч.
Кафе «Лука», что на Советском бульваре, выходит окнами на городские сады и старый памятник Свободы. Этот памятник построен при довоенном режиме и давно стал местной реликвией. Возле кафе стояла небольшая очередь молодых людей, жаждущих культурно провести субботний вечер. Все парни были одеты, как близнецы, в костюмы из английской шерсти за сто тридцать рублей, девушки имели при себе свертки с остроносыми пятидесятирублевыми туфельками, которые надевали в гардеробе, сдавая вместе с шубами и обувь, в которой пробирались по ледяным мостовым.
Очередь расступилась, пропуская в кафе полковника КГБ при полном параде и его неряшливого спутника в штатском. Нам дали столик рядом с оркестром, музыканты которого по памяти воспроизводили джазовую музыку, пойманную по коротковолновому радиоприемнику.
— Портвейн? — спросил Шток, листая меню.
— Предпочитаю водку. — Я тоже был краток. Только море водки могло бы смягчить боль в руке.
— Здесь не подают водку, — сказал Шток. — Это симпатичное культурное заведение.
Он выбрал место лицом к двери и теперь наблюдал за входящими парами. На пятачке для танцев толпился народ.
— Когда я был молодым человеком, — неторопливо заговорил Шток, — мы пели песенку «Когда капают слезы, появляются розы…» Бы слышали ее?
— Нет, конечно.
Шток заказал два портвейна. Официантка заметила ссадины на моем лице и перевела глаза на погоны Штока. От нее веяло добротой и строгостью одновременно.
— Если бы слова этой песни были правдой, мы жили бы в стране роз. У вас есть слово «неудачники»?
— Проигравшие.
— Хорошее слово. Так вот — это земля проигравших. Земля, где даже воздух наполнен обреченностью, как ядовитым газом. Вы не можете представить, какой кошмар здесь творился. В Латвии действовали фашисты, еще более жестокие, чем сами немцы. В Бикерниекском лесу они убили сорок шесть с половиной тысяч человек. В Дрейлинском лесу, в пяти километрах отсюда, тринадцать тысяч. В Золотой Горке они уничтожили тридцать восемь тысяч невинных людей…
Во время этой тирады в дверях появилась знакомая фигура. Пальто, очевидно, осталось внизу в гардеробе, и на мужчине был дешевый латышский костюм, но с расклешенными по последней моде брюками, словно сшитыми на лондонской Савил-Роуд, где расположены дорогие ателье мужской одежды. Он занял место в дальнем углу зала, и я с трудом мог видеть его сквозь мелькание танцующих пар. Несомненно, это был Ральф Пайк. Несмотря на предварительные прогнозы — все еще на свободе.
— …старые, беременные, калеки, — говорил Шток. — Они убивали всех, иногда после кошмарных и длительных пыток. Немцы с радостью использовали местных убийц-энтузиастов, превратив Ригу в чистилище для своих жертв. Тех, кого они хотели убить, они везли сюда товарняками из Германии, Голландии, Чехословакии, Австрии, Франции, со всей Европы. Подразделения СС, сформированные из латышей, расстреливали без жалости.
Ральф Пайк заметил меня. Но не подал виду, потянулся к бокалу и выпил глоток вина.
— …У нас хранятся досье на сотни военных преступников, которые сейчас живут в Канаде, Америке, Новой Зеландии. По всему свету. Казалось бы, что люди, виновные в таких злодеяниях, должны быть благодарны судьбе, что избежали наказания, и тихо жить в свое удовольствие. Так нет — именно эти мерзавцы и доставляют нам больше всего неприятностей. Ваш знакомый — вон тот, за столом в углу, — как раз из таких. Он военный преступник. Убил столько детей, что страшно назвать число. Может быть, он решил, что его преступления забыты, но у нас не такая короткая память.
Ральф Пайк странно напрягся. Он откинулся на спинку стула, осторожно вертя головой, чтобы лучше разглядеть посетителей. Танцующие постоянно закрывали его. Через два стола от Пайка я увидел молодого армейского майора, только что ставшего отцом.
— И не догадаешься, кто он на самом деле, — сказал Шток. — Выглядит, как респектабельный буржуа.
Пайк, уже не скрываясь, уставился на нас и уткнулся взглядом в спину полковника.
— Этот человек сейчас думает, не покончить ли ему с собой, — сказал Шток.
— Вы уверены?
— Не беспокойтесь, он не решится. Люди такого типа профессионально цепляются за жизнь. Даже с петлей на шее они откажутся от цианистого калия.
Танцующие разошлись по своим местам. Я встретился глазами с Ральфом Пайком. Он держал бокал и с трудом тянул из него портвейн. Оркестр заиграл старую пьесу Виктора Герберта «Летний ветерок, деревьев шепоток».
— Предупредите его, — посоветовал мне Шток. — Предупредите своего товарища об опасности. У вас должен быть какой-нибудь условный знак. Мне хотелось бы посмотреть, как вы действуете в минуты опасности.
— Не понимаю, о чем вы?
— Ну, как хотите, — пожал плечами полковник.
Пайк обратил внимание на майора Ногина. Шток подозвал официантку и заказал еще два бокала портвейна.
— Если вы собираетесь его арестовать, — сказал я, — так арестовывайте. Неужели вы, как садист, будете играть с ним в кошки-мышки.
— Он убил больше двухсот человек, — сказал Шток. — Он лично замучил шесть моих подчиненных, попавших в плен в 1945 году.