— Ты был на маскараде у Генерала Мидуинтера вчера вечером? — скороговоркой вопрошала она. — Это было прекрасно? Не отвечай, если это так, я не перенесу этого. Я очень хотела пойти. Ты видел Генерала? Ну разве он не великолепен? Харви ты видел? У нас все кончено — у Харви и у меня. А его жена была там? Да? А шампанское? Я обожаю шампанское. Ты купишь шампанское, если я приготовлю сегодня обед? Только ты и я. Ты танцевал? Оркестр был хороший? А в чем была Мерси Ньюбегин? Все были в костюмах? Во сколько все закончилось? А устрицы были? Я обожаю устрицы. Я их приготовлю сегодня. Устрицы и шампанское. А танцевали «Пол Джоунза»? Ну разве Мерси Ньюбегин не ужасна? Ты с ней разговаривал? Ну разве она не ужасна? В каком платье она была? Какие туфли? О, я ненавижу всех женщин. Кроме двух, про которых ты не знаешь. Я не пошла, потому что между Харви и мной все кончено. И еще не хотелось видеть эту Мерси Ньюбегин. К тому же я не взяла в дорогу подходящих туфель.
Она выдохлась и замолчала. Но не надолго.
— Я думала, что никогда тебя больше не увижу, — робко сказала она. — Ты ведь меня не презираешь, правда?
— А почему я должен презирать тебя?
— Ну, я опять рыдаю у тебя на плече. Мужчинам это не нравится. Особенно, когда им еще приходится слушать о других мужчинах. Это естественно. Я сама не хотела бы, чтобы ты рассказывал мне о своих любовных делах.
— Неужели? — отозвался я. — А я как раз собирался рассказать тебе о своих любовных делах.
— Правда? — спросила она с беспокойством в голосе, которое мне польстило.
— Я просто дразню тебя, — ответил я.
— Хорошо, — сказала она. — Я не хочу, чтобы в твоей жизни были какие-нибудь женщины, кроме меня.
— Ты вся промокла. Давай поймаем такси, — вздохнул я.
— Нет, нет, нет, — сказала она. — Я живу на Восьмой улице и я люблю гулять под дождем.
— Я тоже.
— Ты говоришь это, чтобы сделать мне приятное.
— Совсем нет. Просто мой отец был колдуном в Саудовской Аравии. Он умел насылать дождь в засуху.
Сигне взволнованно ухватила меня за руку.
— У него разорвалось сердце, — продолжил я, — когда в его деревню провели водопровод…
— Какой ужас, — посмотрела мне в глаза Сигне. — Какой ужас. Расскажи об этом.
Я рассказал.
Квартира Сигне находилась в небольшом доме, первый этаж которого был отдан под магазины. На лестнице было мрачно, одно окно разбито. Сигне жила на втором этаже. В коридоре ее квартиры, оклеенном желтыми обоями, висели чьи-то рога, на которые Сигне повесила свое желтое непромокаемое пальто.
— Вешай пальто, — пригласила она и меня. — Это прекрасные пластмассовые лосиные рога.
— Я и не знал, что ты победила великого пластмассового лося.
— Они уже были, когда я здесь поселилась. Они ужасны, правда?
Сигне встряхнула мокрыми волосами, обдав меня дождевыми каплями.
— Полегче, — предупредил я. — Как-то мне пришлось расстаться с собакой, которая любила отряхиваться возле меня.
— Извини, — сказала Сигне, — я забыла, что вы, англичане, ненавидите воду.
Она скрылась в ванной и появилась с огромным полотенцем на голове, энергично вытирая макушку.
— Сюда, — сказало полотенце.
Она провела меня в большую однокомнатную квартиру. Стены были затянуты в белые с золотом обои. На них висели небольшие кусочки дерева, которые, как я позднее узнал, оказались скульптурами одного из приятелей Сигне. Тщательно натертые половицы проглядывали между белых ковров. Гофрированные занавески, белые ставни. На полу валялись три дешевых детектива в мягких обложках и экземпляр «Голоса деревни», посыпанный пудрой. Сигне добавила к обстановке несколько предметов, любимых обитателями больших городов. Пара ярмарочных надписей из антикварных магазинчиков на Третьей авеню, коврик из шкуры белого медведя и два огромных плетеных кресла, похожих на африканских знахарей в полном снаряжении. Кресла слегка скрипели, когда на них садились. Сигне заскакала по комнате, как кенгуру, и плашмя шлепнулась на софу. Подпрыгивая, она прижимала к груди несколько ярких подушек.
— Моя квартира! — восклицала она. — Моя, моя, моя!
— Конечно, твоя, — подтвердил я.
— Садись. Я приготовлю тебе кофе.
— Кстати, из-за тебя я оставил на столике отличный бутерброд с ветчиной, — предъявил я счет Сигне.
— Тьфу на твой бутерброд с ветчиной. Я приготовлю что-нибудь ужасно вкусное.
— Что? — подозрительно спросил я.
— Сейчас посмотрю, что есть в холодильнике… Садись же и перестань выглядеть таким англичанином.
— А как выглядят англичане? — Я уже не напоминал, что я ирландец.
— Смущенными. — Она хихикнула. — Слишком много локтей и слишком много коленок.
Я осторожно опустился в плетеное кресло, предварительно сбросив с него летние женские брюки, бюстгальтер, халат, страницу письма по-фински, баночку крема «Пондз», флакон дезодоранта и чашку, наполовину заполненную остывшим кофе.
— Ага, вот и он, — сказала Сигне, забежав в комнату, и забрала чашку с холодным кофе. — Тебе с сахаром и сливками?
— Со сливками, без сахара.
Вытянув ноги, я сушил брюки перед камином, когда вернулась Сигне. Она принесла поджаренный бутерброд с окороком и кофе.
— С Харви все кончено, — сказала она. — А из тебя идет пар.
— Из меня всегда идет пар, когда я наедине с девушкой. Что случилось?
— Я больше не могла терпеть его. Все эти его настроения. Сейчас он улыбается, а в следующую минуту смотрит волком.
— Все правильно. Со мной он ведет себя точно так же. Это у него замечательно получается.
— Он даже с Мидуинтером так себя ведет. Они тоже сыты им по горло.
— Кто?
— Организация. Даже наша организация сыта по горло его настроениями.
— Но от этого он не становится менее полезным, — сказал я.
— Становится, потому что все ненавидят его, ведь так?
— Да, думаю, что так, — улыбнулся я.
— Он сказал мне, что убьет тебя. Я так за тебя перепугалась.
— Приятно узнать, что за тебя кто-то переживает. Но зачем Харви убивать меня?
— Разве ты не знаешь?
— Нет, не знаю.
— Совсем не обязательно на меня кричать, — обиделась Сигне.
Я не заметил, как повысил голос.
— Нет, не знаю, — тихо повторил я.
— Мог бы сказать так же и в первый раз, — смягчилась Сигне. — Потому что ты следишь за ним.
— Ты же сама в это не веришь.
— Нет, я верю в это. Ты переиграл. Ты все время притворялся, что не знаешь, кто такой Генерал Мидуинтер и что это за организация. Таким несведущим, каким ты притворялся, сегодня быть нельзя.
Сигне ждала, что я отвечу.
— Это может означать, что я либо злодей, либо дурак.
Сигне согласилась.
— Харви думает, — спросил я, — что Мидуинтер нанял меня шпионить за ним?
Сигне подставила мне губы.
— Поцелуй, поцелуй меня, — сказала она. Я подошел к ней и чмокнул в губы.
— И это ты называешь поцелуем? — надулась она.
— Пока хватит, — ответил я грубовато.
— Генерал Мидуинтер считает, что ты должен поселиться здесь со мной.
— Опять врешь, Сигне?
— Нет, правда. Он не любит пользоваться гостиничными коммутаторами для передачи приказов. Организация оплачивает обе мои квартиры — и в Нью-Йорке, и в Хельсинки, — так что я не могу спорить, когда мне присылают гостей. Я уже все для тебя приготовила. Пойдем посмотрим.
Я вошел в спальню. Там стояла двуспальная кровать с простынями в цветочек. На подушке лежали пижама и пеньюар.
— Наш будуар, — гордо сказала Сигне. Она открыла гардероб и сдвинула вешалки, освобождая место для моих предполагаемых костюмов. Я дернул дверцу стенного шкафа, и на меня посыпались туфли. Около пятидесяти пар туфель Сигне. Она захлопала в ладоши и засмеялась.
— Я люблю туфли, — сказала она. — Я люблю туфли.
Она набрала их полные руки и стала убирать обратно с преувеличенной осторожностью, аккуратно подравнивая носки. Она даже говорила, не отводя взгляда от туфель, словно обращаясь к ним.
— Ты останешься? — с тревогой спросила она. — Я ужасно боюсь по ночам. Коты переворачивают мусорные ведра, и так гремят… А на прошлой неделе кто-то залез в вестибюль, разбил зеркало и сломал дверь. Поэтому все так ужасно выглядит. Полиция поймала хулигана, но на другой день в «ягуаре» прикатила его мамаша и сунула домовладельцу триста долларов, чтобы он не подавал в суд. Ты ведь останешься, правда?
Она обхватила меня руками и провела кончиками пальцев по позвоночнику.
— Не хочу, чтобы ты трусила по ночам, — сказал я.
Я вернулся в гостиницу и собрал вещи: бутылку с остатками виски, две книги в мягкой обложке («Тридцатилетняя война» Уэджвуда и «Полный путеводитель по Нью-Йорку»), один шерстяной костюм, четыре рубашки, носки и нижнее белье. Все уместилось в одном маленьком чемоданчике из фибрового картона.
Зазвонил телефон.
— Вы сегодня же переедете в квартиру мисс Лайн, — сказал тот же металлический голос. — Через несколько дней отправитесь на юг на учебу. Если вам нужны деньги, подтвердите это.
— Мне нужны деньги, — ответил я. — Они не нужны только машинам.
На этот раз я первым опустил трубку.
Выходные мы провели в идиллическом настроении. Мидуинтер не звонил, Харви не пытался убить меня, и мы с Сигне бродили по Гринвич-виллидж, глазели вокруг, смеялись надо всем по поводу и без повода, ели, что-то покупали и добродушно спорили друг с другом.
В субботу на Гринвич-виллидж полно народу: девушки с немытыми волосами и мужчины в розовых штанах и с пуделями на поводках. Магазины заполнены незаконченными картинами и грубыми сандалиями. Цены здесь рекордно низкие: любой галстук в витрине — 80 центов! До двух долларов стоят простые украшения и предоставление персональных емкостей в холодильниках. Мерцали невероятные электрические надписи, а трубный глас полицейских сирен играл контрмелодию скрежещущим басам древних автобусов. Девушка, торгующая на углу «Католиком», угостила нас сигаретой «Социализм — что это значит?». Ослепительно оранжевое солнце медленно скатывалось за пирс № 56, и торцы зданий Манхэттена блестели, как пирит на изломе.