[443]. В похожем эксперименте другая группа исследователей просила испытуемых оценивать лица по визуальному параметру — их ширине. Этот эксперимент также выявил реакцию мозга на красоту лица, хотя испытуемые давали перцептуальную, а не эстетическую оценку. Эта реакция наблюдалась в части нейронных цепей вознаграждения мозга[444]. Результаты обоих исследований указывают на то, что автоматические детекторы красоты в мозге связывают зрение и удовольствие. Эти детекторы, по всей видимости, срабатывают всякий раз, когда мы видим красоту, независимо от того, о чем мы в этот момент думаем.
Большинство людей по опыту знают, что при более близком знакомстве с человеком наше представление о его привлекательности может измениться. Если он нам нравится, со временем мы начинаем считать его более привлекательным. Это пример того, как на эстетическое восприятие влияет система осмысления и знания: то, что нам известно о человеке, может сделать его в наших глазах более или менее привлекательным. У нас есть врожденный стереотип: красота — это хорошо[445]. Пытаясь понять биологическую подоплеку этого стереотипа, ученые сравнили реакцию мозга на красоту и на добродетельные поступки. Испытуемым показывали лица, красивые или нейтральные, а также утверждения и изображения, описывающие добродетельные или нейтральные поступки. Те области орбитофронтальной коры, которые реагируют на вознаграждение, также реагировали на красоту и добродетель, что дает основания предположить, что мозг одинаково воспринимает вознаграждение от красоты и от добродетели[446]. Интересно, что совпадение нервной активности в латеральной орбитофронтальной коре наблюдается даже тогда, когда человек не думает о красоте или добродетели. Мы автоматически реагируем на красоту и так же автоматически связываем ее с добродетелью, даже когда не задумываемся ни о том, ни о другом. Эта рефлекторная связь служит биологическим триггером социальных эффектов красоты, которые хорошо известны социологам: красивые люди пользуются многими преимуществами в жизни, например, им больше платят и их меньше наказывают. Эти наблюдения вскрывают негативную сторону восприятия красоты. Недавно мы выяснили, что людей с мелкими дефектами лица считают менее добрыми, компетентными, умными, трудолюбивыми и т. п. К сожалению, у большинства людей присутствует стереотип «уродливый — значит, плохой». Понимание таких когнитивных предрассудков, встроенных в наш мозг, очень важно для их преодоления, если мы хотим справедливо относиться к людям и судить о них по делам, а не по особенностям внешности.
Напоследок выскажу еще одну мысль. Универсальные представления о красоте лица сформировались под влиянием внешних условий, в которых отбирались определенные предпочтения и сочетания черт, критически важные для здоровья и репродуктивного успеха, на протяжении почти двух миллионов лет эпохи плейстоцена (она закончилась приблизительно 11 700 лет назад — мгновение с точки зрения эволюции). В нынешних обществах ограничения, налагаемые отбором, больше не действуют. Так, в большинстве технологически развитых стран заражение паразитами не входит в число главных причин смертей. В современном мире, где существуют антибиотики, хирургия, контроль над рождаемостью и искусственное оплодотворение, критерии отбора для репродуктивного успеха меняются. В новых условиях могут измениться и сочетания физических черт и предпочтений, способствующих выживанию. По мере того как мы интенсивно преобразуем окружающий мир, современная медицина и технологические инновации меняют саму природу красоты.
«Человек может делать то, что желает, но не может желать, чего ему желать»Скотт Стернсон
В 1839 ГОДУ пятидесятидвухлетний немецкий философ Артур Шопенгауэр жил в одиночестве во Франкфурте. Он был о себе очень высокого мнения, но современники это мнение не разделяли. Шопенгауэр выражал крайне пессимистические взгляды на природу человека и поэтому так и не женился. (О браке он говорил так: «Жениться — все равно что сунуть руку в мешок со змеями и надеяться, что вытянешь не змею, а угря».) В первые 50 лет своей жизни он не пользовался известностью и влиянием, но унаследованное богатство позволяло ему заниматься научными изысканиями.
Стремясь к признанию, Шопенгауэр принял участие в конкурсе Норвежского королевского научного общества, где требовалось написать эссе на тему «Можно ли доказать существование свободы воли исходя из наличия самосознания?» Важно, что отсутствие у Шопенгауэра ученой степени не стало препятствием для участия в конкурсе, поскольку работы принимались анонимно. В своем эссе он определил волю как мотивацию, лежащую в основе выбора. Шопенгауэр последовательно доказывал, что, хотя люди свободны в своих действиях, их воля не свободна — она ограничена естественными факторами. (Почти сто лет спустя Альберт Эйнштейн метко перефразировал Шопенгауэра: «Человек может делать то, что желает, но не может желать, чего ему желать».) Работа Шопенгауэра, отрицавшая свободу воли, принесла ему победу в конкурсе, а идеи философа оказали значительное влияние на мыслителей XIX и XX века[447].
Мысль Шопенгауэра заключалась в том, что на самом деле мы не знаем причин своих поступков и нет никаких оснований считать, что мы сознательно выбираем ту или иную мотивацию. По сути, наша воля формируется бессознательно, а самосознание определяет, что делать с этими потребностями и желаниями. Поскольку поведением управляет мозг, происхождение воли — это по большому счету вопрос нейробиологии. Более того: наш мозг сформировался за миллионы лет эволюции, поэтому источник нашей мотивации тесно связан с эволюционной биологией, в частности с тем, как в процессе естественного отбора развивались нейронные механизмы, которые поощряют поведение, способствующее выживанию.
Причины, по которым мы что-то делаем, суть результат трех разных процессов: внутреннего сенсорного гедонизма (то есть предпочтений), обучения и инстинктов. Сенсорный гедонизм предполагает, что определенные стимулы, например сладкий вкус, приятны, а другие, такие как горький вкус, неприятны, причем эти предпочтения заложены в генах, что подтверждается исследованиями новорожденных младенцев[448]. Приятные и неприятные стимулы также лежат в основе обучения с подкреплением. Позитивное подкрепление способствует обучению действиям, приводящим к приятному результату, а при негативном подкреплении мы учимся избегать неприятного результата. Инстинкты же действуют в тех случаях, когда то или иное сложное поведение, по-видимому, вырабатывается без обучения. В отношении инстинктов необходимо соблюдать осторожность, поскольку их роль часто недооценивают, и бывает трудно определить, какие действия обусловлены инстинктами, а какие — обучением.
Чтобы проиллюстрировать эту мысль, рассмотрим пищевое поведение смеющихся чаек — птиц, живущих на восточном побережье США. Подобно многим птицам, смеющаяся чайка отрыгивает пищу в клювы недавно вылупившихся птенцов. Птенцы должны клевать клюв матери и тянуть за него, пока чайка не отрыгнет пищу. Напрашивается вывод, что птенец должен обладать пищевым инстинктом, включающим сложный набор действий.
Однако в 1960-е годы профессор Джек Хейлмен провел ряд исследований, изучая этот «пищевой инстинкт» у птенцов смеющихся чаек. (Результаты были изложены в статье с провокационным названием «Как обучаются инстинкту»[449].) Используя точные модели голов взрослых особей смеющейся чайки, внешний вид которых можно было менять, Хейлмен проверял, на какие именно признаки реагируют птенцы, начиная клевать. Интересно, что наличие на моделях следов пищи не заставляло птенцов клевать активнее. Это указывало на то, что клевание — по крайней мере, изначально — не является пищевым поведением. Постепенно упрощая модели, Хейлмен выяснил, что недавно вылупившиеся птенцы клюют даже простую деревяшку — предпочитая ту, которая по длине и диаметру больше похожа на клюв взрослой смеющейся чайки. Более того, наиболее активно птенцы реагировали на деревяшки, двигавшиеся примерно с той же скоростью, что и взрослые птицы. Таким образом, у птенца смеющейся чайки проявляется не инстинкт в виде последовательности действий, направленных на поиски пищи, а рефлекс клевания цилиндра определенной длины и диаметра, движущегося с определенной скоростью. Рефлексы — это простые врожденные движения, которые всегда выполняются в ответ на тот или иной стимул. В данном случае под воздействием естественного отбора в мозге чайки закрепилась простая связь «стимул-реакция». Похожее поведение, на этот раз связанное с охотой, наблюдается у лягушек, саламандр и стрекоз; их глаза настроены на фиксацию объектов с определенными размерами и определенной скоростью (см. эссе Анирудды Дас в этой книге)[450]. У людей к подобным рефлексам относятся поисковые и сосательные рефлексы новорожденных, которые срабатывают практически при любом прикосновении к щеке или языку младенца и нужны ему, чтобы находить и сосать молоко при контакте с материнской грудью.
Поведение птенца смеющейся чайки при поиске пищи направлено на выживание и включает базовый рефлекс клевания цилиндрического объекта. Этот рефлекс связан с тем, что в первые дни своей жизни птенцы, по сути, не сталкиваются с другими цилиндрическими объектами, помимо клюва родителя. Кроме того, клевание клюва взрослой птицы приводит к отрыгиванию пищи в клюв птенца. Весь процесс состоит из простых механических движений и изначально не требует действий, нацеленных на поиск пищи. Именно здесь на первый план выходит обучение. Получение пищи в результате рефлекторных действий