Ирина Семеновна шла неспешно, не оглядываясь. Вот она скрылась за стоявшим у края деревни сараем.
«Через гордость свою переступить не смогла, а ведь через многое переступить может», — думал Михайло. И напророчил.
Глава 8. ЧТО ЗАДУМАЛИ УЧИТЕЛЯ МИХАЙЛЫ
Иван Афанасьевич Шубный отправился к Сабельникову.
— Семену Никитичу…
Сабельников стоял около хлева и обтесывал топором тесину. Работал он усердно, по лицу струился пот, повязанные узкой тряпицей длинные волосы взмокли и липли ко лбу и щекам, под обсевшей спину мокрой рубашкой ходили лопатки.
Сабельников обернулся:
— А… Соседу.
— Бог в помощь.
— Спасибо на добром слове.
— Тес-то готовишь для чего?
— Да вот задумал хоромы новые себе поставить. Что, так располагаю, всему семейству моему ютиться в одной избенке да в холодной к ней горнице? Дай выведу дом — двужильный[49], с вышкой. И топиться тот дом будет и вверху, и внизу, и горница-то в нем теплая, да и в светелке печь поставлю. Во! Печей-то и не сочтешь!
— Что-то тонковатую тесину обтесываешь для таких больших дел.
— Ну, эту пока для курятника. Прогнило там. Как бы лиса кур не потаскала. В избу войдем или тут посидим?
— Тут посидим. В избе-то у тебя, чай, народу. А мне с тобой покалякать. Да так, чтобы никто не слышал.
— Во как! Ну, ну.
Шубный и Сабельников сели на сложенные у стены бревна.
— Вот про что я хотел тебе рассказать. Был я третьево дни в Холмогорах, в канцелярии. Дело случилось. Ну вот, сижу я, стало быть, и дожидаюсь. Приказный[50] вышел, и никого в комнате нет. Прискучило это мне сидеть. Дай, думаю, похожу, ноги затекли. Пошел я, а на столе книга большая раскрытая лежит, исповедная книга по холмогорскому соборному приходу. Взглянул я по любопытству; переложил один лист, другой. И вот вижу — Ломоносовы. И там значится, что Василий Дорофеевич Ломоносов и законная его жена Ирина Семеновна были у исповеди. И тут же проставлено, что Михайло Ломоносов в сем году, тысяча семьсот двадцать восьмом, у исповеди не был. И написано, почему не был. По нерадению. Прямо так и написано. И думаю так, дело о Михайле пошло куда повыше. Там ему решение и будет. Коготок увяз — всей птице пропасть. Видел я ту запись два дня назад. Ты мне ничего не сказывал. Стало быть, ничего о ней не знаешь.
Сабельников молчал.
— Ты что же? — спросил его Шубный.
— За такие дела наказание немалое.
— Вот и я так думаю. И по-всякому дело повернуть можно. А как ты да я — мы учителя его, которые грамоте еще наставляли и потом наукам обучали, то нам его и остеречь. Вот и давай совет держать. Потому к тебе и пришел.
— По этому делу?
— Мало ли?
— Нет.
Ни к кому не обращаясь, Сабельников сказал:
— Ищет парень. Человеку в жизни к настоящему его месту приставать следует.
И сказав это, Сабельников задумался. Вот он дьячок местной церкви. И сколько уж лет. Ему теперь пятьдесят шесть. Так, значит, всю жизнь на том и провековал. А ведь когда в подьяческой и певческой школе при Холмогорском архиерейском доме учился, первым учеником был. Ему эти мысли в голову часто и раньше приходили. И когда сам себе говорил он: сыт мол, обут, одет, жена и дети не по миру ходят, — будто успокаивался. Но, однако, ненадолго: червь начинал точить ему сердце, и понимал он, что не только такая, как его, жизнь и бывает…
— Ищет-то он, ищет. Только не сорваться бы ему в искании. Так можно сорваться, что и костей потом не соберешь.
— Все может быть.
— Ты не поддакивай мне, а подумай. Как парню помочь да поостеречь его. Вот это дело, то, что Михайло на исповеди не был, можно повернуть по-всякому.
— По-всякому и можно.
Шубный начинал сердиться.
— Вроде балагуришь. О важном тебе пришел сказать. Беду от Михайлы отвести надо.
— А беды Михайле не будет.
— Это почему же?
— Михайло по весне болел и у исповеди быть не мог. Вовсе не по нерадению случилось это.
— Болел? Что-то не припомню. Какой такой болезнью?
— Обыкновенной.
Шубный понял:
— И значит, ходить не мог?
— Как же это ходить, ежели он как в огне горел?
— По соседству живу, — рассмеялся Шубный.
— Да и я недалеко. Как в Холмогорах я был, где нужно, о Михайлиной болезни и сказал. Делу и конец.
— У тебя. Семен Никитич, сколько душ? Всего семейства-то?
— Сам восьмой. А ты что?
— Просто так. Ежели от должности твоей тебя отрешат, что, думаю, делать будешь?
— Бог не без милости.
— И то.
Глава 9. СЕ ЕСТЬ ПЕТР
В прошлом году на исходе зимы собралась в одно из воскресений около деда Луки мишанинская и из соседней Денисовки молодежь, и стали его просить рассказать о царе Петре. Был здесь и Михайло.
Петр три раза бывал на Двине и Белом море. Деду Луке доводилось его видеть. Об этих встречах Лука Леонтьевич Ломоносов любил рассказывать. Особенно охотно вспоминал он об одной встрече с царем.
…Царей у нас до Петра не случалось, — начал дед Лука свой любимый рассказ о том, как еще в первый раз к ним на Двину и Белое море царь Петр приходил. — Видно, недосуг им был. Да и что на нас глядеть? Диковина какая?
Вот и достигла до нас весть: идет к вам царь Петр, русский государь, идет и скоро будет. С чем, думаем, идет царь? Не провинились ли? Не взыщет ли на чем? Цари-то со страхом ходят.
Уж потом узнали. Задумал он об то время свое дело: державу российскую на морях ставить. И приходил он к нам Белого моря смотреть, каково оно есть. Тридцать да еще с лишком годков тому уже.
Море наше Белое одно в то время было, по которому отпуск заморский российский совершался, по нему только корабли чужеземные к земле российской и плыли. Учрежден заморский торг был при Грозном еще царе.
В наших Холмогорах тому управа спервоначалу находилась, а потом, как Архангельский город состроили, там всему торгу место основалось. Царь приплыл от Вологды в июле, на семи стругах царский поезд прибыл, шел царь по Сухоне, Двине, Курополке нашей, мимо Курострова, и к Холмогорам приставал. Повидать его тогда мне не довелось. Рассказывали только мне после. Как царский струг приближился к городу, выстрел был из всех пушек, из тринадцати городовых, и мелкого оружья от обоих полков, что в Холмогорах у нас стояли; также и с государских судов из большого оружья. А как великий государь к пристани приходил, и тогда другой выстрел был из всего оружья и из судов государских. Егда великий государь на пристань выступил, тогда третий выстрел был. Вышед, великий государь изволил шествовать в карете в город Богоявленскими воротами. А бояре, и стольники, и все чиновные люди за великим государем шли пеши. Когда великий государь объявился из Спасских ворот, тогда в соборе звон был во вся. Когда же великий государь шествовал на городок к соборной церкви, тогда преосвященный Афанасий, архиепископ холмогорский и важеский, из соборной церкви на встретение великого государя изыде со святыми иконами и со всем освященным чином в облачении малом.
На завтра 29 июля в субботу великий государь с Холмогор со всеми своими стругами, во всяком благополучном здравии богом храним изволил шествовать к городу Архангельскому, и на отшествии государском стрельба была из большого оружья и обоих полков трикратно. А как мимо посада пошли, тогда звон был по всем церквам во вся колокола.
Ну, опять говорю, не был я в ту пору дома. Ни грома, стало быть, пушечного, ни звона во вся колокола не привелось услышать. И великого государя всея великия и малыя и белыя России самодержца видеть мне не довелось.
А как обратным ходом от Архангельска через Холмогоры шел на Москву в том годе царь, по осени уже то было, лист падал.
Пришел царь на Холмогоры к самой ночи.
Шествовал по Двине от Архангельска со присутствующими и боярами и сержантами и потешными солдатами; великий государь с боярами на малом дощаничке, а прочие на трех вологодских карбасах. С Холмогор великий государь отпустил многих бояр и других, что с ним приходили, на Москву сухим путем на телегах, и в каретах, и в колясках. А сам на утро на малом карбасе не со многими людьми в Вавчугу плыл как раз мимо нас по Курополке. К Бажениным, ради смотрения их пильной мельницы…
Осип и Федор Баженины, двинские посадские люди, далекие потомки Семена Баженина, вышедшего из Новгорода на Двину во времена Грозного, прославились при Петре.
Их отец Андрей Кириллович, родившийся в 1640 году, купец Гостиной сотни в Архангельске, был первым владельцем Вавчуги, названной так по речке, впадающей в Двину ниже Пинеги и вытекающей из восьми озер и болот, залегших между высокими холмами, почти горами, которые исстари назывались «осиновыми городищами» и «прислонами». В приобретенной Андреем Бажениным Вавчужской деревне с давнего времени, еще с XVI века, работала пильная мельница — «растирала», то есть пилила, лес. Сын Андрея Осип в 1680 году перестроил старинную мельницу, она стала действовать силой воды. Подобную же мельницу построил на другом берегу Вавчуги брат Осипа Федор. Братья Баженины растирали на своей мельнице лес и хлебные запасы мололи.
По-новому правившему Россией Петру стало известно о баженинской пильной мельнице. Он поощрил Бажениных и дал им 10 февраля 1693 года жалованную грамоту: «На тех мельницах хлебные запасы молоть и лес растирать и продавать на Холмогорах и у Архангельского города русским людям и иноземцам».
Когда летом 1693 года Петр впервые побывал в Архангельске, он и захотел повидать баженинскую пильную мельницу.
Прошло несколько лет, и Баженины создали в Вавчуге кораблестроительную верфь, вскоре прославившуюся.
…Снарядил я карбасок, — продолжал свой рассказ дед Лука, — и поплыл тоже в Вавчугу. Авось, думаю, царя повидать удастся. Никогда не видал. Каков он? Такой ли, как все люди, или другой?
Пристал я к тому месту, где вода через пильную мельницу идет, а потом ручьем в Двину падает. Поднимаюсь на угор, на котором теперь наковальня большая баженинская стоит. Поменьше там нынешней тогда стояла. Тут прямой путь к палатам Федора Баженина. Прохожу мимо наковальни — двое высоченных парней молот в молот по ней бьют. Железо красное, из огня только, а наковальня, что в землю вросла, гудит и будто под молотами припадает. Парни так и секут. Не иначе для самого царя стараются.