– У тебя там внутри космос… И какие-то животные неведомые, они как будто выходят ко мне, чтобы поздороваться, – рассуждал он, глядя в потолок. – Нет, ты, конечно, чистый кислород…
Девятнадцатого мая в моей галактике образовалась новая планета. И имя ей было Леля Горчица. Леля училась на режиссера, и ее дипломной работой был фильм, в котором она предложила сыграть мне роль путешественницы. Это была судьба. Мы переписывались уже несколько дней к тому моменту, когда наконец девятнадцатого числа она приехала за мной на машине вместе с остальной «съемочной группой» в составе ее близкой подруги-актрисы и водителя. Толкнув тяжелую железную дверь ворот, я вышла на Базарную. Леля стояла в длинном пальто, притом что на дворе был май. На ее голове была огромная копна дредов, на глазах – круглые черные очки, как у кота Базилио, на шее – индийские бусы из рудракши. Свободная черная футболка скрывала переход к брюкам. Засученные рукава оголяли покрытые татуировками руки. Пока я шла ей навстречу, она не спеша докуривала самокрутку, перенеся вес на одну ногу и поставив другую на кончик ботинка. Все в ее внешности и поведении говорило о том, что передо мной стояла Личность. У нее ни на секунду не пробежало никакого «О, боже мой, ты живая» фан-эффекта, от которого мне всегда становилось неловко. Она только предложила скрутить мне самокрутку, но с утра я не курила.
– Здравствуй, Даша.
– Привет, Леля! Рада встрече.
– Это очень взаимно, – протяжно сказала она и жестом пригласила меня в машину.
Пока мы ехали, я советовалась с ней по роли, а затем положила голову ей на колени и закрыла глаза. Мы добрались до трассы и в несколько дублей отсняли всю сцену, а затем вернулись в центр и пошли гулять. Бывает такое, что смотреть на город приятнее глазами туриста, потому что для местных все становится обыденностью. Но с Одессой выходила совсем другая история: все, кого я тут встречала, искренне ее любили, и город открывался мне с их помощью.
Начинался вечер. Мы шли вниз к морю по нестареющей Дерибасовской, прыгая с камня на камень – после жаркого дня мостовая еще сохранила тепло.
– Представляешь, – говорила Леля. – Одессе двести двадцать два года, а мы с тобой прямо сейчас идем по брусчатке, которая была положена еще тогда. Она почти не поменялась, но все, абсолютно все вокруг иначе…
– Душевно здесь… Даже хочется писать.
– Это потому что ты приехала в лучшее время! Май – это когда уже тепло, но еще не понаехали туристы. Тебе стоит увидеть Одессу зимой тоже. Под покровом снега она создает совсем другое впечатление. Как девушка, которая одевается, когда смущается. Все туристы уезжают, улицы пустеют… Город становится белым, как в пудре. Это сказочное зрелище. Особенно ночью, когда небо становится контрастно-черным и фонари разными оттенками окрашивают белоснежные, как холст, улицы. Я с детства люблю ловить игру света и теней. Могу по десять минут выбирать наилучший ракурс…
И действительно, я стала замечать это во все наши последующие встречи. Леля делала, пожалуй, самые странные снимки из всех моих знакомых. Ее мог заворожить любой уголок вселенной, на который ни ты, ни я никогда не обратили бы внимания. Тогда она останавливалась, выхватывала свой или чей-нибудь еще телефон и делала кадр. Ей было абсолютно насрать на общепринятые понятия того, что полагается считать красивым. В ее Инстаграме не было композиций из чашек кофе, каких-нибудь популярных книг и аккуратно разложенных побрякушек, равно как и снимков, где она удачно согнула ножку, чтобы казаться стройнее, или надула губы. Себя она практически не выкладывала, хотя, очевидно, была обворожительной девушкой и одной из немногих, чьи портреты мне действительно хотелось видеть в своей ленте. Кадры Лели отражали не внешний, а внутренний мир ее самой. Она видела красоту в том, что для нас было обыденностью: могла снимать пляшущие на столе волны света от воды в бокале, или тени листьев на стене, или отблески ламп на окне поезда. Cо временем все мы, ее будущие друзья, стали замечать эту странную обыденную магию за каждым поворотом и присылать ей похожие фото с разных частей света. Мы делали это не для того, чтобы добавить новых снимков в ее коллекцию, а потому что только Леля могла оценить ту красоту, которую люди после знакомства с ней были обречены видеть.
– А если пойдешь на море зимой, – продолжала она, – это сведет тебя с ума. Ты никогда не забудешь эту картину. Представь: обычно, когда ты идешь на пляж, ты видишь светлую полосу песка, потом темную полосу моря и опять светлую полосу, но уже неба. Зимой же единственная темная полоса становится белой. А еще, я, правда, не знаю зачем, зимой снег с песка пляжа сгребают в кучи, и эти кучи превращаются в горы. Ну как, не горы, а горки из снега. И вот ты приходишь на море, а все вокруг невероятно белое, и в определенных местах стоят горы из снега. А еще, если становится очень холодно, море замерзает, и по нему можно ходить. Это неудивительно для людей, которые живут рядом с рекой или озером и гуляют по ним зимой. Но все же море замерзает иначе. Пока оно не замерзло до конца, волны бьют по пирсам и застывают в определенных фактурах.
– Это как?
– Море, оно замерзает очень постепенно. Сначала замерзает пирс. Каждый раз волны наслаиваются на уже примерзший к пирсу лед, и получаются сосульки на сосульках. Это выглядит как резьба по мрамору или что-то в таком духе. Можно залипать часами, мне кажется, рассматривая эти фактуры. Ты когда-нибудь стояла на замерзшем море? Оно дышит. Стоя на нем впервые, я осознала, что море живое.
Мимо нас проскакали лошади, и я завороженно проводила их взглядом.
– Дерибасовская – это отдельный мир…
– Это точно. В ее начале, на площади, в любое время года всегда много людей. А вот в конце, до которого не каждый турист доходит, спрятался островок для местных модников. Вон он!
Мы дошли до конца улицы, где на пятачке с расположенными полукругом скамейками нас приветствовал сам основатель Одессы, Де Рибас. Слитый из меди, изысканно одетый в офицерскую двухуголку и камзол, он решительно поставил руку в бок, а ногу на лопату. Всем своим видом он одновременно напоминал мне и барона Мюнхгаузена перед полетом на ядре, и Маленького принца, который готовится выкопать занесенные на его планету ветром семена баобаба. Оба – мои любимые персонажи. Короче, я влюбилась.
– Ну шо, дивчина, отпразднуем нашу встречу? – сказала Леля с деланым акцентом и достала из самодельной сумочки-авоськи бутылку шампанского «Одесса».
– А как же! Одолжить бокалы у этого ресторана на углу?
– Та ладно! Из горла всегда вкуснее!
Мы сели на лавочку прямо позади Де Рибаса. Он прикрыл нас своей спиной от остального города.
Мы унеслись потоком разговора в невероятные дебри наших душ, рассказывая свои любимые истории и делясь сокровенным. У нас была вся ночь, чтобы узнать друг друга, и все в то потрясающее мгновение, когда я нашла «своего» человека, было прекрасно.
Если сравнивать людей с книгами, Леля была не каким-то буклетиком, дешевым чтивом бульварного характера или любовной новеллой на сто страниц, которыми напичканы все полки шкафов моей бабушки. Она не была ни сказкой, ни романом, ни стихотворением… Леля – это постулат. Утверждение, принимаемое без доказательств и служащее основой для построения остальной теории. Она была одним сплошным оголенным проводом, и жизнь поднимала волоски на ее коже, даже когда просто проходила мимо. Когда же она к ней прикасалась, Лелю коротило. Она реагировала на все: чувствовала боль людей сильнее их самих, плакала за всех горше их самих. Она дышала в такт планете. Ее широко распахнутые зеленые глаза сами по себе были двумя огромными планетами. Иногда мне казалось, что она чувствует все: как растет трава, как шелестят перья птиц, как поднимается солнце, как вращаемся вокруг него мы. Она была Любовью. И единственным человеком, кого она как Мать-планета за всеми делами забывала любить, была она сама.
Глядя на ее дреды, покрытые татуировками руки, туннели в ушах, свободу стиля и мышления, можно было бы предположить, что с мальчиками у нее все тоже в порядке. Добавив ко всему вышеперечисленному ее красоту, я считала, что судьба обязана была одарить ее достойными романами и что любовников у нее хоть отбавляй. Каково было мое удивление, когда ни в одной ее любовной истории не то чтобы не проскальзывало и намека на серьезные отношения, там даже не присутствовало слово «секс».
– То есть? – переспросила ее я по окончании одной такой истории. – Вы ночевали в палатке вдвоем, зная, что завтра разъедетесь, что это ваша последняя ночь, и между вами ничего не было?
– Даша! Я же уже, кажется, ясно дала понять… У меня ни с кем ничего того, о чем ты сейчас думаешь, не было! – сказала она с улыбкой.
Лёлю воспитывала мама, а отец, которого она очень любила, рано ушёл из семьи, что Лёля посчитала за предательство. С того момента, где-то на подсознании она, как мне кажется, лишилась доверия к мужчинам и ожидала подлянки в любой момент. Она влюблялась катастрофически редко и при этом всё в мальчишек, в которых по определению влюбляться было нельзя. Её влекли плохие истории, обречённые на провал. Запутавшиеся, искалеченные, исполосованные жизнью, те, кто не станет принимать её любовь, ведь принимать всегда сложнее, чем отдавать. Так уж ебануто выходит: мы все хотим быть спасенными. В итоге находим человека, который точно этого не сделает, и сами пытаемся спасти его.
На следующий день поднялся дикий ураган. Я еле добежала в «Хаб» по Греческой, схватившись за капюшон нового платья, и весь день провела за написанием историй. Я надеялась увидеться там с Максимом, но он постирал штаны и потому не приехал. Сказал, что штаны у него единственные, а значит, из дома никак не выйти. Я не могла понять, действительная ли это причина или просто отмазка.
Как бы там ни было, тот день был очередным «Привет, а ты Даша?» днем. В одном только «Хабе» меня узнало несколько человек, а один мальчик написал: «Извини, это не ты случайно сейчас шла по Греческой в городе Одесса? Кажется, я только что проехал мимо тебя на мопеде». Пока я отвечала, ко мне подошла девочка, которая была на моей встрече в Киеве. Ей исполнялось какое-то количество лет, и она предложила отпраздновать это событие вместе с ней. Я не могла отказать, и мы ушли в «Молодость». «Молодость» стала моим любимым заведением без всяких сомнений. Там было прекрасно все. От «картошки на сковородке, как в общаге» до «красной икры из запасов директора». Был уголок с приставкой и фильмами в гнусавом переводе Гаврилова