I don’t care what nobody says
We’re going to have a baby[57].
В моей голове, будто в быстрой перемотке, пробежала жизнь, которую мы могли бы прожить вместе. Он гладил меня так долго, казалось, целую вечность. А на деле это были лишь семь минут песни. Потом отстранился. Я спросила: «Хочешь, я тебя обниму?» Он задумался, потом, будто приговор, озвучил тихое «yes». Я встала на коленки в одном нижнем белье. С минуту он просто стоял, будто вкопанный, и смотрел на меня, затем с выдохом вымолвил: «Jesus Christ!» – и обнял. Я поцеловала его в висок. И он ушел.
Много чего происходило в этом волшебном мире кино… Всего не описать. Скажу только, что вместе мы прожили целую жизнь.
Сначала улетел Крис. Я навсегда запомню этот момент. Мы сидели у окна в Шереметьево. За столиком «Шоколадницы». Я протянула ему свой блокнот, самую дорогую вещь. Я обвела его ладонь и пододвинула блокнот к нему:
– Напиши здесь, что хочешь. Я прочитаю это только тогда, когда в следующий раз окажусь в самолете.
Крис что-то долго вырисовывает, потом бросает ручку в сторону и смотрит в окно. Он начинает говорить, и я слышу, что его голос дрожит:
– Я не буду дальше ничего писать, потому что иначе я просто заплачу. Я скажу тебе как есть. Если бы не ты, я не представляю, что бы я здесь вообще делал. Благодаря тебе у этой поездки появился смысл, и я буду вечно тебе за это благодарен.
Он еще много чего сказал, но я оставлю это для себя. Прощаясь у «зеленого коридора», он надевает солнечные очки, чтобы никто не видел его глаза. Мы обнимаемся. Он уходит. Больше я его никогда не увижу. В блокноте он написал: «Thank you thank you thank you thank you thank you», «I can’t imagine Russia without you» и «Remember, life sucks».
До этого момента я еще предполагала, что, может быть, я все это себе придумала и мои чувства не взаимны. Но за его солнечными очками я успела увидеть слезы. Я выхожу из аэропорта, беру у первого мужика из пачки сигарету и сползаю по стеклянной стене Шереметьево.
Мы с Мартином снимались еще три дня. До шести утра каждый. И когда наконец с приходом рассвета прозвучало: «A-a-and cut. Снято», – наша жизнь оборвалась. Я вернулась в реальность.
– Ну, детка, с этого момента мы с тобой опять безработные, – сказал он, очень пристально посмотрев на меня своими голубыми глазами.
– Как мы все это переживем?
– С помощью душа.
– Что?
– С помощью душа. Когда я доигрываю роль и съемки заканчиваются, наступает самый сложный момент. Эту роль нужно отпустить. Я захожу в ванную, включаю душ и стою под водой до тех пор, пора полностью ее не смою. Знаешь, от чего умер Хит Леджер?
– От передоза таблетками.
– Ну да. А почему он употреблял таблетки, ты знаешь? Он не мог избавиться от своей роли Джокера, за которую посмертно получил «Оскар». Он готовился к роли полгода. Садился и снимал себя на камеру в своей квартире. Многие из этих кадров, снятые им самостоятельно, вошли потом в фильм. А когда съемки закончились, он не мог вернуться обратно в самого себя. Отпустить Джокера, вытравить его из себя. Самое сложное – это не отправиться в приключение. А выйти из него живым.
Прощаясь в аэропорту, я рассказала ему обо всем, что происходило между мной и Крисом, все, что мы так отчаянно пытались подавить в себе все два месяца.
– Я понятия не имел, что все так серьезно.
И он тоже заплакал, только уже от сочувствия. А затем он сказал мне фразу, которая в тот момент меня действительно спасла:
– Никогда, слышишь, НИКОГДА в моей жизни не было так, чтобы плохой опыт не сработал потом на благо.
В блокноте он написал мне: «Remember, life does NOT suck!»[58]
И действительно. Жизнь прекрасна. А то, что все в ней связано, – это вообще чистая магия.
Крис сразу выкинул сим-карту и больше мне не отвечал. Я понимала, что он сделал это специально. Лучше рубануть сразу, чем еще долго и размеренно страдать. Второй вариант я уже пробовала. Вернувшись домой, я сразу поехала к своему другу Лису в Жуковский. Он всегда был ответственным за мой здравый смысл, за настоящую, сильную меня, которую я обычно не показываю своим парням. Мы собрали компанию друзей и уехали кататься на машине в поле, пить водку и играть в «правду или действие». Совсем скоро я буду бежать голая по прохладному асфальту на спор и смеяться. Но в тот момент, когда мы только вышли из машины и остались с ним наедине, когда наши друзья не видели меня в темноте, я впервые на памяти Лиса горько при нём заплакала.
Глава 3Украина-мама
В то время, когда я закончила проект, как раз начались военные действия между Россией и Украиной. Разобраться, что именно там происходит, было невозможно, но одно нам повторяли безустанно: украинцы теперь ненавидят русских. Поскольку у меня всегда было много друзей в Украине, в частности музыкантов, я собрала рюкзак и отправилась туда в период военных действий, причем сразу в Карпаты, где, по словам российской общественности, меня должны были поймать и зажарить на костре бандеровцы. Как я и ожидала, по ту сторону баррикад новости были совсем другими. Сложно было поверить, что речь идет об одних и тех же событиях. Как бы то ни было, Украина-мама встретила меня с распростертыми объятиями и крепко обнимала что среди холмов Карпат, где мы прятались под проливным дождем в колыбе[59], заедая водку ледяным салом, что у Черного моря в Одессе, где мы встретили конец лета. За это время мне удалось забыть свою историю с американцем. Я накупалась во внимании любимых музыкантов, задаривших меня цветами и комплиментами, и вернулась в Москву.
Второго сентября мой поезд приехал на Киевский вокзал, а поезд Антона – на Курский. Эти два месяца он провел под соснами в серфлагере, разбитом на обрыве огромного водохранилища. Табличка на стене администрации гласила: «Место, где расцветают люди». Школа жизни там была нехилая. Помимо довольно жесткой физической нагрузки, подъемов в шесть утра и ежедневного труда ребят развивали или, по крайней мере, пытались развивать духовно. Там не существовало тех «хорошо» и «плохо», к которым привыкли городские жители. Все законы лагеря строились на энергии. Это место походило на настоящее племя со своим вожаком. На мясо и алкоголь стоял запрет, зато вот секс никто не отменял. В качестве одного из мероприятий в расписании, например, зачастую красовалась «оргия». В течение этих двух месяцев лета Антон писал мне редко, но метко, присылая видео, где ребята-иностранцы признаются мне в любви за него на всех языках. Я старалась не реагировать, чтобы не обжечься вновь.
Но настал сентябрь, и мы встретились сразу, как только смогли. В этот вечер в парке Горького выступали «The Drums». Концерт был бесплатный, и в какой-то момент вход в парк закрыли из-за количества людей. Нам было много что друг другу сказать, но, не успев толком поговорить, мы перелезли через забор и побежали к площадке. Мое сердце опять сжалось. Над небом зарядили салют. Мы оббегали зевак – скорее-скорее к сцене. Он оглядывается на меня, мы хватаемся за руки, музыканты начинают играть нашу любимую песню «Let’s go surfing» – и заветная доза самого страшного наркотика пробегает по моим венам и ударяет в мозг. Мы оба так боялись снова привязаться друг к другу, и вот эта больная зависимость опять пробивает себе дорогу.
– Я построил тебе домик на воде.
– Что?
– Вернее, не я построил, строили все. Но я спланировал его. Он стоит на железных сваях. Чтобы туда добраться, нужно плыть. Ты не поверишь, сколько раз я думал в этом доме о тебе. В нем в моей голове готовилась революция. Она еще не началась. Но было такое чувство, что кто-то рисует плакаты. Он на воде, потому что ты рыба… «Рыбы не живут без воды»[60].
– Зачем ты это делал?
– Потому что так я мог быть с тобой. Я представлял, как ты туда приедешь, увидишь дом и все поймешь.
Я не была уверена, правдивая это история или нет, и не верила до конца в существование этого дома, но по коже пробежал мороз.
– Мне страшно.
– Что случилось?
– Боюсь привязаться.
– Не ссы. Дальше уже некуда, нам обоим.
– Не хочу боли.
– Я тоже.
– Мне все время будет тебя мало.
– Меня одного?
– Нет. Тебя мало.
– Я не понимаю.
– Я захочу, чтобы ты был весь мой.
– Я и так был весь твой. Все мысли были пропитаны только тобой. Я все это заморозил на неопределенный срок.
– Нет, ты не понимаешь. Я буду ревновать, обижаться, когда ты не позвонишь, грустить, когда тебя не будет рядом… Я снова сойду с ума: эти невыносимые страдания, когда твое счастье, настроение зависят от одного человека… Я не могу.
– Главное, чтобы это было взаимно. Иначе все напрасно.
– Я чувствую, что стою над ямой и вот-вот в нее упаду. Мне снятся кошмары про тебя…
– Мы стоим за новым поворотом, а не перед ямой. Но ты не узнаешь, что тебя ждет, пока не повернешь.
На следующий день он сказал, что хочет снова быть вместе, что все переосмыслил. Я ответила, что мне нужно подумать, и отправилась домой. Я тогда опять кантовалась в квартире бабушки и дедушки, потому что сдавала свою. Правда, дедушка в этот момент был в больнице из-за того, что переел обезболивающего и отравился. У него вечно болело колено.
Глава 4Осень потерь
Только пепел знает, что значит сгореть дотла.
Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед:
не все уносимо ветром, не все метла,
широко забирая по двору, подберет.
Мой друг. Пора познакомить тебя с еще одним хорошим человеком в моей жизни. Я расскажу тебе маленькую историю про своего дедушку.