Вскоре я стала легко распознавать, когда он впадал в это состояние. В эти моменты он менялся в лице. Это был совершенно другой человек. Не мой любимый и любящий меня парень, а какое-то чудовище. Его глаза превращались в глаза рептилии. Ярко-зеленые, сощурившиеся, с маленькими черными точками вместо зрачков, как у дракона. Обычно в эти моменты он становился злым. Не в том смысле, что он испытывал злость. Он словно становился самой злостью. Словно в него вселялось что-то темное, переданное по родству.
Помимо всего, незадолго до событий, которые я опишу дальше, в его мозгу нашли опухоль. Узнав это, он попытался оттолкнуть меня от себя, потому что не терпел никакого сочувствия. Он ненавидел, когда его жалеют. Я же, наоборот, хотела как-то помочь, искала врачей, но он от всех отказывался. Из-за его «сумасшествия» я многое ему прощала. Прощала все резкие смены настроения и непонятные мне загоны, ведь в другие, светлые моменты это был интереснейший человек с невероятным, загадочным внутренним миром, полным секретов и идей.
И вот той осенью мы все-таки снова сошлись. И как только он понял, что я принадлежу ему и никуда не денусь, что-то в нем опять переклинило, и он с новой силой стал надо мной издеваться. Только когда я в двадцатый раз разжевывала ему, что он ведет себя жестоко, пытаясь достучаться до здравого смысла, он как будто бы просыпался и понимал, что творит. Не хочу перечислять все, что он делал, просто поверь мне на слово, когда я скажу: той осенью меня знатно искалечило. Я как дурочка велась на всю его трехстопную ложь. И даже когда все было очевидно, мне хотелось верить, что это не так. Из главного – он попросил меня не афишировать, что мы снова вместе. И причиной этому была девочка по имени Марина. Марина… Нет на свете имени, которое я ненавидела бы больше. Мар-р-и-ина, как Марла… Этим именем надо было назвать раковую опухоль[61]. Она была худой, с красивой фигурой, ярко-голубыми волосами и совершенно уродским, кошачьим лицом, украшенным не менее уродскими угловатыми очками, еще сильнее подчеркивающими ее узкие маленькие глазки. Мне потребовалось немного женской хитрости, чтобы найти ее страницу в социальной сети и увидеть десятки его снимков на ее стене. Хуже всего было то, что к ним были прикреплены наши с ним любимые песни и цитаты. Эта девочка незваным гостем ворвалась в мой секретный мир. На одной фотографии она стояла в вязаном свитере из шерсти ламы, который я привезла Антону в подарок. На ее аватарке они с Антоном стояли вместе, полуголые, покрытые то ли взбитыми сливками, то ли хрен знает чем. На снимке она изображала кошечку и скалилась в объектив, а Антон был просто предательски красивым. Это был выстрел в упор. За два года он выложил всего пару наших фотографий, и меня всегда это очень обижало. Тут же он с любовью обрабатывал фотки с Мариной, дополняя кадр так, будто они находятся в космосе, смело выкладывал их и уверял меня, что это ничего не значит. Он сказал, что она влюблена в него до безумия, но между ними ничего не было, кроме того, что по вечерам они вместе слушали «The Doors». Сказал, что она взбалмошная и истеричная, помешалась на нем и никак не может принять тот факт, что они не будут вместе, что если она узнает, что мы с ним снова встречаемся, то станет говорить про него гадости в лагере и строить ему козни. Поэтому он просил меня немного повременить с тем, чтобы все афишировать. Марина же звонила ему при мне почти каждый день, он не брал трубку и говорил, что так лучше. Что она сама отстанет. И даже когда мы встретились с ней случайно у метро и она при мне и другой девочке назвала его своим парнем, взяла под ручку и стала поправлять перья на моей балийской шапке – волке, которая в тот момент была на нем, я все еще верила, что она просто сумасшедшая и пытается спровоцировать меня. Ревность разъедала меня изнутри, но я не решалась ничего сделать. На все мои «какого черта?» у Антона был один ответ: «А ты вообще трахалась с другим парнем в Южной Америке».
Все было хорошо, наверное, неделю-другую. Затем он стал пропадать на несколько суток, и мне оставалось только гадать, где он и с кем. Я опять начала сходить с ума. Это продолжалось месяц, пока в конце концов я не нашла номер Марины и не позвонила ей сама, хоть он и запретил мне это делать. Я сказала:
– Мне кажется, кому-то из нас вешают лапшу на уши. Поэтому я хочу напрямую спросить: в каких ты отношениях с Антоном?
Совершенно безмятежным тоном она сообщила мне, что он как раз только что вышел из ее дома. Была полночь. Выяснилось, что они не просто спали вместе. О нет. Они полноценно встречались, начав спать еще в лагере и продолжив по возвращении в Москву. Он говорил ей в точности те же самые слова, что и мне, используя те же самые выражения. Что я неуравновешенная, помешанная на нем истеричка, которая «вцепилась в него когтями, как кошка» и не хочет отпускать. Чтобы удостовериться, что она не придумывает это все, мне пришлось задать ей вопросы, на которые мог ответить только человек, который действительно занимался с ним сексом. И пока она описывала мне, как выглядит его стоящий член и в каких позах и углах квартиры он ее ебал, все клетки моего тела, помнящие его прикосновения, отмирали. Сопоставив даты, я поняла, что в день, когда я хоронила дедушку, в то самое мгновение, когда я лежала над его гробом на рыхлой земле в черном платье и взахлеб рыдала, Антон трахал у себя дома эту Марину. Договорив с ней по телефону, я вернулась домой, легла в постель к бабушке (первый месяц нам было страшно спать порознь в той квартире) и замерла. Все мои вены горели изнутри. В ушах зашумело. Мне казалось, что огромная медуза обожгла меня своими щупальцами и парализовала все тело. Я не могла пошевелиться. Мне просто хотелось, чтобы эта боль закончилась; но она только начиналась.
Это чувство знают лишь те, кто его испытывал. Я лежала, смотрела в потолок и просто пыталась дышать. Все, что она с радостью описала мне по телефону, теперь, в темноте, набросилось на меня фильмом ужасов. Красочные кадры слайдами менялись в моей голове каждый раз, как я моргала. Вот он ебет ее в ванной, вот на столе в гостиной, вот они на полу на кухне, вот она давится его членом на диване, вот царапает ему спину. С каждым кадром новая и новая волна обжигала мою кожу. Я была в аду. Я не могла осознать, понять… Передо мной были все факты, а у меня просто не получалось связать их с человеком, которого я любила и который любил меня.
Хуже всего в таких историях не момент, когда ты узнаешь о чем-то ужасном, а утро на следующий день. Когда просыпаешься и на долю секунды кажется, что все это был просто плохой сон, а потом понимаешь – нет, это была реальность. Мне даже не хотелось звонить и плакаться в трубку друзьям. Я не готова была произнести весь этот пиздец вслух.
Драмы в наших маленьких городах всегда происходили красиво. За одни сутки были разбиты сразу два сердца. Утром я пошла на работу, а когда вышла из здания под конец рабочего дня, мне позвонил мой друг Лис. Решительным тоном он выпалил:
– Привет. Я иду расставаться с Натой.
Натой звали его девушку. Они встречались недолго, и в какой-то момент Лис мне признался, что не испытывает к ней любовных чувств и физического желания, на что я ответила, что тогда лучше расходиться сейчас и не давать девочке лишних надежд.
– Ты была права, так нельзя. Скажу ей как есть, что не люблю ее. Я не могу больше притворяться и не хочу изменять. Я знаю, что причиню ей боль, отчего мне самому будет хуево, поэтому сегодня вечером еду к тебе.
Я замолчала на секунду, а затем выпалила:
– Антон трахает другую бабу. Все это время. Он ебал ее, пока я хоронила деда.
– Я догадывался. В полночь буду у тебя. Я приеду с Кириллом. Я не смогу не напиться, так что он поведет машину.
Когда ребята уже сидели в моей комнате, мне позвонила Ната. Мы общались с ней до этого всего пару раз, но она знала, что я единственная подруга Лиса, которая может оказать на него влияние и с которой он никогда не спал. Она кричала в трубку, как раненое животное. Я не могла это слушать, у меня разрывалось сердце. В моей квартире был человек, от которого зависело ее счастье, но я не могла сделать так, чтобы он ее любил. Чтобы ей стало хоть как-то легче, я рассказала, что произошло со мной. Странная человеческая природа. Я не знаю, почему нам становится лучше, когда мы видим, что кому-то еще хуевее, чем нам, но фактор «все могло быть и хуже» действительно сработал. Она перестала рыдать и тихо переспросила:
– Как ты это делаешь? Почему ты не плачешь?
– Потому что ты плачешь… – Я тушу о ступеньку пятую сигарету и возвращаюсь обратно домой.
По смешному стечению обстоятельств на следующий день мы с Антоном должны были идти на свадьбу нашего близкого друга, который видел, как зарождались наши отношения, и всегда искренне за них болел. Я нашла в себе силы пойти, потому что больше всего мне хотелось посмотреть Антону в глаза, когда я скажу, что все знаю. Я пылко произнесла двусмысленный тост про верность, храбрость говорить правду и доброту. Кажется, молодоженам даже стало понятно, что в моих словах есть какой-то подтекст, но они не могли понять, какой именно. И только Антон начал нервно переминаться с ноги на ногу.
Сразу после тоста мы ушли с ним в туалет, я закрыла за нами дверь и спросила, не хочет ли он мне что-нибудь рассказать.
– Что рассказать?
– Ну не знаю… Например, как ты ебал Марину все эти два месяца.
– Кто тебе такое сказал?
Я выдала ему все, что знала, и, к моему удивлению, он стал яростно все отрицать и твердил, что Марина это придумала и что я дура, если ведусь на такую херню. Уже через час он прямо на моих глазах заигрывал с другой девушкой как ни в чем не бывало. Мы поссорились до того, что я стала обзывать его и драться. Впервые в своей жизни я по-настоящему пыталась ударить человека. Рыдая в голос, я убежала в лес, он погнался за мной. Мы кричали друг на друга. В какой-то момент он повалил меня на землю, схватил за горло, размахнулся кулаком и остановил его прямо у моей щеки со словами «закрой свой рот». Мое представление об этом человеке рушилось, как собранный пазл, вдруг оказавшийся вне гравитации. Все просто распадалось на части.