Вооружившись кофе, как спасительным эликсиром, я пошла гулять по шатру, не в силах определиться, где же в этом безумном мире буду чувствовать себя лучше всего. Не понимая даже, что именно ищу. Но эта непонятная необходимость найти то-не-знаю-что поедала меня изнутри, не давала успокоиться. Я была похожа на дикое, голодное животное в поисках еды. Люди вокруг занимались своими делами. Кто-то изучал стоявшие между лавочками картины, кто-то тренировался в центре шатра, выделывая такие акробатические трюки, что сердце замирало, кто-то учился акройоге. На одной из лавочек я приметила пухленького мужичка в смешной шапке и солнечных очках, формой похожих на глаза мухи. Он писал что-то в блокнот «Молескин». Такой обычно позволяют себе только художники, писатели и прочие креативные товарищи. Я завела с ним разговор и оказалась права. Он был писателем.
– How is your burn? – спросил он меня. Этот вопрос тут задает каждый. Своеобразное приветствие в стиле «как дела?». «Как твое горение?» Для новичка это первая подсказка: мы находимся здесь, чтобы сгореть как птица Феникс и перевоплотиться. Но я не чувствовала пока никакого перевоплощения и не знала, что ответить. Этот вопрос ставил меня в тупик:
– Хорошо. Мне так кажется. Не знаю. Меня мучает это невыносимое желание увидеть все. Но это невозможно. Предполагаю, что есть вещи, которых я ожидаю. Которых хочу. Но я не могу получить их сразу. И это не позволяет мне наслаждаться моментом. Я знаю, что это тупо и неправильно, но не могу избавиться от этого чувства. Я не могу быть здесь и сейчас, я потеряна.
За это время я сказала эти слова уже многим людям. Тут нельзя говорить неправду, это глупо. И я отвечала, что чувствую на самом деле. И каждый понимающе кивал и говорил, что да, это невозможно. Невозможно увидеть тут все. И нужно время, чтобы прийти в себя. Но их понимание не помогало мне.
Однако писатель, наверное, оттого, что он тоже писатель и умеет выражаться красиво, наконец сказал мне фразу, которую мой обезумевший мозг все-таки услышал и воспринял. Он сказал ее очень медленно, растягивая слова, как карамель в батончике «Сникерса»:
– На Бернинг Мэне ты не всегда получаешь то, что хочешь. Но всегда получаешь то, что тебе нужно.
Это ударило меня как молния. И я перестала барахтаться, пытаясь плыть против течения, сама не зная куда. Я наконец-то расслабилась и позволила реке этого пустынного приключения нести меня самой. Доверившись ей. Это как законы природы или законы судьбы. Ты можешь хотеть чего-то сколько угодно, но решаешь в итоге все равно не ты. Решают джунгли.
– Бернинг Мэн знает, что тебе нужно. Он знает это лучше тебя. Поверь мне. И ты получишь все, что тебе нужно на самом деле.
Весь день я беспорядочно передвигалась по Бернинг Мэну, заводя разговоры со всеми незнакомцами, как с жителями придуманного мною сна. И каждый привносил в него что-то особенное.
Я проходила мимо места под названием Pink Heart, где все – и пол, и стены, и потолок, и мебель – было покрыто розовым плюшевым материалом. Люди ели кокосовое мороженое, сидя на пушистой лавочке со спинками в форме сердца, и болтали ножками, как дети. Некоторые лежали на огромных розовых подушках в круглой комнате, вход в которую был прикрыт прозрачной малиновой тканью. Многие сладко спали.
Я качалась на круглых качелях и наслаждалась своей красотой, ветром и солнцем, когда пустыня решила снова обнять нас пылью. Она подбросила песок вверх, как подбрасывает отец ребенка в воздух, и все вокруг пропало. Не было видно совершенно ничего, кроме белой стены, похожей на туман. Я спрятала лицо в ладонях.
Вдруг где-то вдалеке мне послышалась гитара. Это мираж? Нет. Я встала и пошла на звуки в облако пыли. Иногда рядом проплывали велосипеды с людьми, они становились видны, только когда были уже совсем близко.
В конце концов впереди показался маленький оазис людей. Они стояли с гитарами и микрофонами.
– Выбирай любую песню в нашем списке, мы сыграем ее, а ты споешь.
И вот мы стоим в пустыне, я практически голая, рядом трое больших усатых полосатых хиппарей-музыкантов, и я пою куда-то в пустоту из микрофона:
– Oh, darling! Please believe me! I’ll never do you no harm![69]
Потерявшиеся в пустыне люди двигаются на звуки музыки и приезжают к нам. Я хватаюсь белыми перчатками за микрофон и представляю, что я героиня фильма «Через Вселенную» – дергаю головой, и волосы летят то сюда, то туда. Этим парням плевать, как я спою, мне нечего стесняться. Мы тут все просто люди, просто любим рок-н-ролл.
Там я встретила Белого Кролика – высокого блондина из Франции. Он искал Королеву Червей, но мы ничем не могли помочь. Он подарил мне самодельную игрушку Бернинг Мэна с багетом в руке и в берете. Потому что француз.
Здесь все вечно спрашивают, в каком лагере ты остановился. Название и адрес. И только на второй день до меня дошло почему. Потому что большинство «бернеров» живут в огромных лагерях, где продумана кухня, есть общий шатер, где все тусуются и так далее. Почти все лагеря придумывают какую-то свою фишку и делают что-то для остальных. Угощают лимонадом, или блинами, или у них можно покататься на роликах, или поучиться акробатическим трюкам. Не все спят в палатках. Многие живут в трейлерах, но это считается халявой. Многие строят целые юрты из пенопласта, покрытого отражающей пленкой. Это гениальная штука, сохраняющая комфортную температуру в помещении в любую погоду: и в жару, и в холод. Но местечко в таком лагере стоит обычно баснословных денег, поэтому мой лагерь представлял собой палатку и машину, на которой мы приехали. От всех пережитых эмоций я так устала, что начала засыпать на диванчике чужого лагеря, пока в шатре разворачивалось шоу талантов. Ребята пели, танцевали что-то невообразимое так, что пыль летела в воздух, но я помню лишь отдельные моменты – иногда я открывала глаза и секунду смотрела на происходящее.
Когда шоу закончилось, я проснулась и спела пару песен с одним из музыкантов. Не знаю, как я это сделала, но вышло здорово.
Я решила вписаться к нему ночевать, ибо хотела выспаться. В палатке это сделать невозможно. Сначала дрожишь от холода, потом просыпаешься в поту. Я сразу уточнила, что это дружеская ночевка, хотя он, видно, хотел, чтобы это было что-то большее. Я уснула.
Посередине ночи он разбудил меня, чтобы задать вопрос, который мне еще никогда не задавали. Таким сладким культурным голоском:
– Ты не против, если я помастурбирую?
Я не поверила своим ушам.
– Oh no… No, no, no. Please. No, no, no.
Уйти в ледяную ночь и искать свой лагерь в темноте было просто нереально. Оставалось надеяться только на его благочестие.
Интересно то, что, заметьте, он мог спокойно «любить себя» и без моего разрешения, но парень вежливо спросил. В общем-то, наверное, молодец. Но на какой ответ он рассчитывал…
«Конечно, детка, салфеточку подать?»
Утром я добралась до дома, скинула с себя вечерние вещи с прошлого дня и отправилась в место моей мечты: «Душевая доктора Браунерса».
Очередь была знатная. Чтобы попасть в душ, нужно было написать на листочке свое «deepest darkest desire»[70] (какие прекрасные три слова сразу) и отдать его в разноцветную будку билетера. В очереди я примостилась к двум высоченным молодым юношам и задружилась с ними. Они были очень смешными австралийцами. Австралийцы – вторые англичане. Вечно дикие и готовые на все. Пока не станет слишком холодно или не появится любой другой источник неудобства.
Я протянула свою записку с самой «глубокой и темной фантазией» толстенькой кассирше.
– Вы ведь теперь знаете все темные фантазии людей?
– О, да-а. Я знаю все.
Она пробежалась глазами по моему листочку.
– У меня такое чувство, что эта фантазия сегодня сбудется, – сказала она улыбнувшись и в знак подтверждения своей искренности дважды медленно кивнула головой.
Не успела я узнать, кто вообще эти парни, чем занимаются и сколько им лет, как пора было раздеваться.
Тут, наверное, надо пояснить…
Итак, на Бернинг Мэне было всего два публичных душа. В первом люди моют тебя, а ты моешь людей. Вернее, так: сначала ты моешь людей, а потом они моют тебя. Заходя в такой душ, ты озвучиваешь вслух свои «Boundaries»[71]. Предупреждаешь, к каким частям твоего тела прикасаться не стоит. Ну, или говоришь коронное: «У меня нет никаких границ!»
И тебя моют всего. Всего-всего.
Второй душ – это огромная танцевальная пенная вечеринка. Конечно, голая.
Я выбрала второй вариант.
Мы зашли в огромный красный с золотым шатер. Посередине шатра была круглая, завешанная тканью комната. А вокруг нее толпилось около трехсот голых пританцовывающих поп.
Когда все вокруг тебя голые, не по себе становится, если ты одет. Мы такие стадные животные. Как все, так и я. Мы оставили свои вещи в большой куче и примостились к остальным ожидающим.
Атмосфера была такая праздничная, что, казалось, даже воздух в этом шатре был сладким и дурманящим. И вот стою я с двумя красавчиками – один архитектор, другой разрабатывает ракеты в НАСА – и веду совершенно незамысловатую светскую беседу, как будто мы где-то в шумном, забитом до отказа баре. Только на самом деле мы голые. В пустыне. Черт знает где. На другой стороне шара. Интересно, что сейчас делают мои друзья? Что бы это ни было, им никак не может быть веселее, чем мне. Я испытала прилив счастья и чувства благодарности за то, что нахожусь здесь. Парни были потрясающие. Уилл по повадкам и приколам напомнил мне Рона Уизли, весь такой шутник, душа компании. С темно-рыжими волосами и сережкой в носу. Два метра ростом. Я заканчивалась где-то далеко ниже его плеч. Джаспер – полная ему противоположность. Скромный, тихий, с какой-то детской простой и наивной улыбкой. Невероятной красоты. Он редко что-то говорил, но, когда говорил, был очень вежлив и сообщал весьма интересные вещи.