Когда мы наконец попали внутрь загадочной комнаты, откуда лилась музыка и доносились крики, нам дали выпить травяного чаю. Девушки в потрясающих корсетах танцевали на круглой платформе в центре, точно как Гоу-Гоу, но без какой-то пошлости. Вообще вся эта атмосфера не несла в себе пропаганды секса, это было что-то из разряда «все мы здесь хотим помыться, так почему бы не повеселиться заодно!».
Нас загнали в железный коридор длиной метров двадцать. Сверху на нас смотрели люди-циркачи, клоуны, разодетые красотки-гимнастки и все-все-все. Казалось, что мы в гостях у труппы цирка.
– Ну что, кто здесь хочет помыться?
Мы завизжали.
– Кто тут уже много дней бегает по пыльной пустыне? Кому не хватает пены и чистой водички?
– Нааам!
– Хотите пены? А?
– Дааа!
– А ну-ка, давайте вместе! FOAM! FOAM!
Я не сразу поняла, что они кричат. Уже забыла, что «фоум» – это «пена».
– FOAM! FOAM! FOAM FOAM!
И тут из шлангов, которые держали клоуны и клоунессы, под огромным напором полетела пена! И сразу всем в лицо! Обезумевшая, я начала всю себя мылить, пока была такая возможность, выплевывая белую массу изо рта.
Потом нас, как в армии, полили из шланга ледяной водой. Напор бил по коже, оставляя следы. Нет времени объяснять – мойся!
Счастливые и свежие, мы вышли обратно на улицу. Как будто снова родились. Даже задышалось легко. Оказалось, эти двое живут в единственном лагере, что я знаю, кроме своего. Moon Cheese. Организаторы лагеря – стэнфордцы и жители домов Роба. Оказывается, чтобы жить на территории лагеря и получать один обед в день, ребята заплатили по 400 долларов. Для австралийцев нормально, для меня – «вы что, с ума сошли?».
Мы решили отправиться в их лагерь в надежде найти еду. Как только мы вышли с цифр-улиц на циферблат-площадь, поднялась огромная песчаная буря. Уилл отдал мне свою маску, и я впервые увидела, что же происходит во время бури. Кажется, что ты в океане, только из песка. Мы подъехали к огромной рамке, на ней сверху было написано «Wish you were here»[72].
Мой позывной с одним дорогим мне человеком. Мы по очереди побежали фотографироваться. Когда я передавала Уиллу свой телефон, аппарат упал. И сломался. Это были первые пятнадцать минут моего пользования айфоном на фестивале. Фотографии умерли. Позже я узнала, что телефон тоже скончался и его никак нельзя восстановить. Вот так Бернинг Мэн намекнул мне, что я тут не для того, чтобы фоточки лепить.
Мы с трудом добрались до лагеря и спрятались в куполе с подушками.
Я опять услышала музыку и выбежала босиком в пустыню.
«Mooon river, wider than a mile…»
Я побежала, как слепой щенок, на зов. Моя любимая песня. Из пелены песка на меня надвигался огромный блестящий месяц. В нем сидели одетые во все белое люди.
– Эй, давай к нам! На луну! Хочешь спеть песню? У нас есть все песни про луну! Выбирай любую, споем.
– Боже мой, я на луне! На луне!
И вот мы уже куда-то едем и кричим в микрофон: «This is ground control to Major Tom!», передвигаясь по Земле, как по Марсу. В конце концов я спрыгнула и вернулась в свой купол. Там сидело много моих знакомых. Мой трезвый мозг не мог больше этого терпеть. И я задала Уиллу самый непристойный балашихинский вопрос: «Есть че?»
И попала в точку. Мы втроем ушли в палатку. А вышли только ночью, потому что за это время поднялся такой шторм, что проще было не выходить. Это были волшебные пять, или шесть, или бог знает сколько часов.
Я обожаю общаться с людьми, которые приходятся друг другу лучшими друзьями. Дружба делает их разговоры искренними, и я чувствую с ними какое-то родство. Мне приятно быть в атмосфере дружеской любви. Эти парни дружили с пеленок. Палатка была чертовски маленькой. Мы лежали поверх всех вещей, карнавальных масок, блестящих бус. Джаспер, я и Уилл. Рука к руке. Маленькая девочка во мне коварно радовалась этой компании, как двум выигранным в автомате игрушкам. Руки стали влажными, слегка подташнивало. Зрачки расширились. Палатка дрожала от ветра. Знакомое чувство. В мозг выплеснулся гормон, отвечающий за любовь. Нам не нужно было никуда торопиться. Часы потекли, как на картинах у Сальвадора Дали, и мы наслаждались этой остановившейся секундой.
– Как бы ты описал Джаспера тремя словами?
– Охуенный ублюдок.
– Нет, ну серьезно.
– Interesting, curious, shy[73].
– Разве interesting и curious – это не одно и то же?
– Нет. Curious – потому что он скрытный парень, и я никогда не знал его до конца. Мне с ним интересно.
– Так вы здесь живете?
– Джаспер живет в Пало-Альто. А я в четверг лечу домой, в Австралию. Пора уже.
– Ты небось серфишь, да?
– Естественно. С четырех лет. У меня дом в пяти минутах ходьбы от океана.
– Сволочь. Ну и как тебе Америка?
– Они странные. Совершенно другой менталитет. Тут не дай бог кого подъебешь, они сразу обижаются. Я вообще не понимаю их юмор. Мы всегда друг друга подкалываем и над собой смеемся тоже. Что это за юмор такой, если даже самих себя стебать не принято?
У Уилла было потрясающее чувство юмора. Я постоянно смеялась, пока проводила с ним время. Он напоминал мне Питера Пэна, который остался в мире людей и вырос.
– Какой у тебя любимый фильм?
– «Криминальное чтиво».
– Оу. О чем он?
Он рассказывает мне весь сюжет в прекрасном пересказе.
– Хороший фильм, да? – спрашиваю я, повернувшись к Джасперу.
– Шикарный. А у тебя какой любимый фильм?
– «Криминальное чтиво». Извините. Мне просто очень нравится слушать, как люди описывают мои любимые фильмы. Интересно ведь. Каждый видит кино по-разному.
Уилл совсем растекся. И начал гладить мою ногу. Обстановка была слишком сладкой, и я поступила в своем стиле:
– Just in case, если вы попытаетесь уломать меня на threesome[74], имейте в виду, я могу психануть.
Он улыбнулся и спросил меня с самым озадаченным видом:
– Почему психанешь? Я не буду ничего делать. Или уговаривать тебя. Мне просто интересно почему. Как это у тебя работает?
– И действительно интересно. Я понятия не имею. Наверное, дело в доверии. И в душевной связи. Что бы я ни думала, я все равно девушка. Я так устроена. Мне нужна психологическая связь. Я могу переспать с кем-то из-за физического желания, но в итоге мне же потом будет хуже. Осознавая потом, что это случилось из-за животного влечения, а не духовной близости, я ощущаю себя гадко. А распознать, психологическое это желание или физическое, бывает сложно. Ты понимаешь, о чем я?
– Да. У меня тоже такое бывает. Хотя мужчины думают по-другому.
– Да, знаешь, это интересно. Я недавно занималась голой йогой. Это было что-то вроде тренинга. Перед нами были поставлены разные задачи. Задача мужчин была контролировать свою сексуальную энергию. Задача женщин – перестать бояться показывать свое голое тело. В нас вообще, оказывается, изначально сидит страх изнасилования. Взять и встать в какую-то интимно незащищенную позу для женщин не так-то просто. Женщине сложно даже расставить в стороны ноги голой. Срабатывает какой-то барьер. Странно, правда? Я была поражена тому, что мужчинам может быть нелегко смотреть на голых женщин. Я могу сколько угодно смотреть на голых мужиков и не то чтобы возбужусь от этого.
– Конечно! Пенисы же просто уродливые! Что там смотреть!
– Ха-ха. Да я имею в виду, что для меня все происходит в голове. Влечение – оно психологическое.
– Got it. Спасибо, что объяснила.
Я радовалась, что объяснила свои страхи самой себе. И как только я это сделала, сразу смогла различить оправданный страх от неоправданного: я поняла, что эти мальчики, мои сверстники, не представляли для меня никакой опасности. Они были такими же потерянными душами в этой пустыне, такими же детьми, идущими своей дорогой, добрыми и простыми. Я почувствовала к ним родственную любовь. Мы лежали и нежно гладили друг друга. И в этот момент не существовало больше никого. Ни семидесяти тысяч людей в пустыне, ни предрассудков, ни навязанной обществом морали. Не было в этом ничего плохого и предосудительного. Это была та самая духовная близость, я чувствовала ее очень четко. Я смеялась и улыбалась, целуясь с ними по очереди и никуда не торопясь.
Времени в этой палатке не существовало. Как будто мы зависли в пространстве, когда жизнь уже закончилась, а рай еще не начался. Как будто Бог пока там что-то решает, а мы просто занимаемся любовью и ждем. Когда мы вылезли, солнце уже давно скрылось. Стало ужасно холодно. Но мы были счастливые, удовлетворенные и полные сил. Я одолжила у Джаспера мягкие бордовые штаны и кофту. Ведь сама я была в одном прозрачном боди и золотом плащике.
Теперь нужно найти, что поесть, чтобы дожить до утра.
Я поехала в свой лагерь за волшебной шубой со светящимся сердцем, которую мы с Робом долго мастерили. В моем лагере не было никого. Я осознала, что не ела весь день и найти еду просто необходимо. Желудок негодовал. В соседнем лагере горел свет, за столом сидели люди. Они оживленно болтали. В нашем «траке» я нашла нарезной батон хлеба чрезвычайной мягкости, как и весь хлеб в Америке. Не знаю, что они в него добавляют. Наверняка какую-то химию, потому что он практически никогда не черствеет.
Мигая сердцем на шубе, с буханкой под рукой и горячими голодными глазами, я стала как животное наблюдать за соседями из темноты, пытаясь подобрать подходящую фразу…
«Excuse me… Could you please feed me? I have bread…»
Нет…
«Hi! Sorry. I am lost…»
Нет, врать не хочу… Ладно, скажу: «Excuse me…»
В этот момент одна парочка отошла от ламп над столом к машине и увидела в темноте меня. Я стояла, как мангуст, в охотничьей стойке с горящими глазами. Теперь уж точно нужно было что-то сказать. Меня сразу познакомили с виновником торжества – старичком с шапкой-осьминогом на голове, который обрадовался моему хлебу как непредвиденному подарку. Через минуту у меня уже была тарелка с шикарным мексиканским ужином. От их доброты и вежливости я даже есть не могла. Мы обсуждали с этим старичком серфинг. Оказалось, что я вписалась на ужин к семье серферов. «Only surfer knows the feeling».