Мы провели с двумя мальчиками оставшийся день и попрощались. Как символичен Бернинг Мэн. Ведь так и в жизни: встречаем людей, какое-то время идем с ними вместе, делимся эмоциями, переживаем какие-то приключения. А потом наши дороги расходятся, и каждый идет своей. И нет в этом ничего страшного. Это естественно. Ведь каждому своя тропинка. Так зачем противиться законам жизни? Бернинг Мэн помогает почувствовать естественность таких вещей. Здесь никто не пытается схватиться когтями в первого знакомого и тащить его всю неделю с собой за руку. Хотя бы потому, что это просто невозможно. Слишком много людей, слишком много направлений и совершенно разных желаний. В какой-то момент ты захочешь пойти сюда, а другой человек туда, и вы оба будете понимать, что больше не встретитесь. Бернинг Мэн – как река жизни. Зачем барахтаться и грести против течения, если впереди еще так много интересных пейзажей? Из каждой встречи ты выносишь что-то для себя. Какой-то урок, опыт. Благодаришь и идешь дальше. За пять часов мы прожили вместе маленькую жизнь. И, если бы мы встретились снова, нам было бы что вспомнить. А теперь пора обняться и улыбнуться. Без грусти, без тоски.
Я вернулась в лагерь с темнотой. Уилла поблизости не было. Я оделась потеплее и диким волком отправилась в ночь с другими. В итоге все мы вновь рассоединились. На самом деле единственный, с кем вместе ты проходишь этот недельный трип, – это сам дух Горящего Человека. Он встает за твоей спиной и аккуратно направляет тебя туда, куда тебе нужно. Для каждого он заготавливает что-то особенное. И сколько людей, столько потребностей. Бернинг Мэн – это врач. А ведь к врачу каждый приходит со своей проблемой. Так как же можно грести всех под одну гребенку? Нет, доктор пропишет план лечения именно для тебя. Вот так же и здесь. В ту ночь Бернинг Мэн сделал мне главный подарок. Он и правда дал то, что мне было нужно.
Мне потребовалось полгода, чтобы собраться и дописать эту часть текста. Но, как я сама уже говорила, если вырезать из истории куски, сделать просто красивую картинку без грязи, без боли, без чувств, получится кукла, а не настоящий человек, и история будет бессмысленна.
У каждого в жизни хоть раз бывает такая любовь, что крышу сносит. Когда не любовь, а какая-то одержимость. Когда влюбляешься так, как будто до этого не жил. На моей улице тоже случился однажды такой праздник, и ты уже об этом знаешь. Мне было двадцать лет. И это было то самое, о чем пишут потом книги, что вспоминают в пятьдесят, глядя на звезды, что меняет тебя навсегда, и ты при всем желании уже не будешь прежним. Это был летний роман. Короткий по времени, но бесконечный по своей красоте, силе и последствиям.
Если ты помнишь, я тогда пообещала себе, что не буду притворяться, будто это было «не то». Мне не хотелось до такого опускаться. Я сохранила это чувство в себе и была благодарна за то, что оно было в моей жизни.
Но когда он не пришел в тот Денверский сад, это меня сломало. Меня ударили, и я научилась выпускать шипы. Со временем хребет зарос и стал тверже в сто крат. Согнуть меня было уже не так легко. Я больше никого не подпускала слишком близко. Я стала лучше. Я решила, что раз я не могу быть с ним, то сама стану, как он. Я заберу себе все, что в нем любила. И буду той, кем сама бы восхищалась.
«Пусть мои волосы тоже пахнут ветром. Я, как и ты, отправлюсь в джунгли, как и ты, освою серфинг. Как и ты, стану вежливой, независимой, свободной. Сотру границы. Я стану лучше тебя», – подумала я.
И так я и сделала. И все было хорошо. Но что касается любви…
Я не отпустила ту историю. Все потому, что она никогда не была закончена. Просто сначала человек был, а потом его не стало. Я не успела сказать свое «прощай», не успела разочароваться в нем. Он остался в памяти красивой картинкой, забыть которую было жалко. Я так и не узнала, почему он не пришел. И вместо того чтобы отпустить, я продолжала подсознательно в каждом искать его черты. Ту же улыбку, те же глаза. Те же шутки и повадки.
Прошло пять лет. За них со мной еще случалась любовь. Но я теперь держала руку на рычаге, чтобы успеть катапультироваться до того, как этот самолет взорвется к херам и полетит носом вниз, оставляя за собой в воздухе вихрь дыма и пепла.
В тот вечер уже другой незнакомец угостил меня Молли. Без наркотиков тут вообще странно находиться. Не потому что ты пытаешься «обдолбаться», как на Казантипе, нет – в данном случае, наоборот, наркотики как бы помогают расширить сознание. Кстати, за все семь дней я не увидела ни одного человека, которому было бы плохо. Ни от наркоты, ни от алкоголя. Конечно, они где-то были, но в сравнении с тем же «Нашествием», где, кроме пьяных вусмерть, больше никого и нет, просто интересно отметить, что все тут были «сумасшедшими в своем уме».
Незнакомец открыл маленький золотой мешочек и сказал:
– Окуни туда палец.
Палец вернулся наружу белый от порошка. Я его облизала. Тот добрый человек подарил мне также железный компас и сказал, что он поможет мне не теряться. Мы оба понимали, что он говорит об ориентации в жизни, а не на местности.
Я поблагодарила его и растворилась в центре циферблата. Все так же я мысленно надеялась на то-я-все-таки-знаю-что. И оно произошло. Прошло уже полночи, и я сидела на земле у догорающей фигуры любви, той самой, которую привезли сюда из Одессы, и раскачивалась. Молли снова обняла меня и стала выворачивать всю страсть и любовь, на которые способны тело и мозг, наружу.
Я огляделась и увидела того, кто закончил этот ночной кошмар длиной в пять лет. Рядом со мной танцевал парень. В шубе на голое тело и короне, запутанной в длинных волосах. Он выглядел как Дэниел. Это чертово имя, которое я любила столько лет. Я выхватила этого принца из фестиваля и соединила наши трипы в один. Совпадения были невероятны. Он был из Денвера. Ему было столько же лет. И даже акцент у него был как у Дэниела – с трудом разберешь. У него был такой же утробный голос, как у всех англичан. Они говорят не горлом. Их голос идет откуда-то из живота. Да весь он был совершенно вылитый. Максимально приближенный к оригиналу, насколько это возможно. И спустя какое-то время потрясающего общения, где ощущаешь уникальную ментальную связь, я почувствовала это. То самое. То чувство, которое, как я боялась, больше не способна испытывать. Мы танцевали вместе всю ночь. Он познакомил меня со своими друзьями. Он заботился обо мне, как Дэниел. Он держал меня за руку так же, как Дэниел, слегка расслабленно. И руки такие же. И такие же друзья. И такая же ситуация, когда я хочу понравиться его друзьям, хотя мне при этом нет до них никакого дела. Отдайте мне своего друга. И я его не верну.
Мы уходим в толпу. И больше никого, кроме нас, нет. Все. Опять все, что вокруг, – просто декорации, созданные для нас. Опять все, что вокруг, – немного замылено. Как фотографический эффект: все мутно, кроме этого мальчика в центре моих глаз.
Он тоже, конечно же, под Молли. И мы обожаем друг друга. Настолько, насколько способны двое выкинутых на другую планету. Мы прижимаем друг друга к себе, хватая за вороты шуб. Мне хочется впитать его в себя. Мне мало. Я жадно его целую. Он выше меня в два раза. Он обнимает меня, и я танцую ногами в воздухе. Он большой, ему легко меня держать. Это получается как-то естественно. Мне кажется, как будто это и есть Дэниел спустя шесть лет. Я задаю ему этот страшный вопрос:
– У тебя есть девушка?
– Ееесть… – говорит он с каким-то добрым сожалением и извинением, наклонив голову набок.
Как будто это Дэниел извиняется. И дальше я в своем трипе окончательно ухожу в ощущение, что это он и есть. Вот он, мой шанс задать ему все те вопросы, которые я уже никогда не смогу задать. Я киваю. Спрашиваю, как долго они вместе. Как его жизнь с ней. Я убеждаюсь, что у него все хорошо. Теперь я знаю. А он все так же смотрит на меня с любовью. С нежностью. И все это… вся эта любовь и смерть танцуют вокруг меня, сужая круг.
– Скоро будут закрывать храм, – говорит этот мальчик. – Ты говорила, что хочешь в него попасть. Нам, наверное, тогда стоит пойти?
Он такой же вежливый, как Дэниел, даже в постановке предложений.
Храм. Я ничего не рассказала про храм. Из деревянных конструкций на фестивале есть две главные, такие, которые будут возводить здесь всегда, год за годом. Остальные меняются, как выставка в музее. А это постоянные экспонаты. Горящий человек и храм. Наверное, нигде нет более энергетически заряженного места, которое существует семь дней, а потом превращается в пепел. В этом храме люди пишут письма тем, кто умер в этом году. Они приносят в него вещи и мысли, связанные с ушедшими людьми. И за все пять дней я так и не нашла в себе сил туда зайти. Но теперь медлить было нельзя. Через полчаса храм закрывали и начинали готовить к пожару. Гореть он будет только на следующую ночь.
Мы вдвоем сели на велосипеды и поехали к храму. В этом году он был построен по системе морской раковины. Заходишь, а дальше постройка идет спиралью, сужаясь к центру. Мальчик оставил меня, почувствовав, что мне это нужно, и пошел вперед. И я начала это страшное приключение в человеческую боль. Я взяла маркер и поняла, что мне даже негде написать свое сообщение. Со всех сторон с фотографий смотрят люди, улыбаются… Неужели их всех уже нет? Свечи, чемоданы, цветы, детские игрушки… Две пары розовых ползунков с разными именами свисают с потолка. Столько слов, столько имен… До тебя как-то даже и не доходит до конца, что все это люди, которые отсюда ушли. Те, что еще здесь, гуляют по храму… Кто-то молча читает записи на стенах. Кто-то сложил ладони у лба и шевелит губами. Кто-то плачет. Пройти эту раковину до конца – то ли как пройти крестный ход, то ли как попасть в первый круг ада.
Я нахожу свободный кусочек и помещаю свое письмо в пробелы между словами других людей: «Я люблю тебя, дедушка. Не беспокойся, у бабушки все хорошо. Я о ней позабочусь».
Это было восьмое сентября. Год назад рано утром наш балашихинский телефон зазвонил, и нам сказали, что дедушки больше нет. Ты никогда не будешь готов к такому раскладу, но тогда нам, конечно, казалось, что мы были больше всех к нему не готовы. Даже когда бабушка сказ