– В тебе еще остался юношеский максимализм? – спрашивает он меня, закурив красные «Мальборо».
– О, это интересный вопрос. Я бы сказала, что да. Я уже давно словила некий «дзен» и стерла все грани «плохо» и «хорошо». Но иногда, знаешь, хочется все-таки побыть дурой, высказать свое радикальное «фу». Упрямо так, не слушая доводов. По-максималистски сказать, например, что все азиаты – идиоты. И я понимаю, что это неправильно. Но мне нравится. Иначе всем таким просветленным становится скучно жить. Весело же иногда по-детски заявить, что это – говно, а вы – придурки.
– Ты знаешь, была у меня… Хотя ладно. Ты не поймешь.
– Да перестань. Давай уже.
– Короче, вчера был ровно год, как Ханна опубликовала свой пост, где заявила, что я ее избивал. На это слетелись все массмедиа. Им же как раз такая грязь и нужна, чтобы все сочно было, весь этот салат под соусом чужой неудачи. И вот одна работница «Москвы 24» слепила про нас репортаж, специально вырезав все так, чтобы под ее слова клеилось. Мол, «смотрите на этих ребят, они вам заливали, что их жизнь прекрасна, а на самом деле вон там какой пиздец». Так вот, мне тогда впервые в жизни захотелось убить. Только не в шутку, понимаешь, а серьезно. Убить за эту ложь.
– Репортершу? Топором в подъезде?
– Нет-нет. Этого было бы мало. Я хотел, чтобы она страдала.
– Да ладно тебе. Неужели там такой прям размах был? Это же всего лишь телик. Кто его смотрит вообще?
– Ну, я не знаю, что для тебя большой размах, но за один день мою группу посетило 120 тысяч человек. Сама представляешь, какие мне приходили письма. Мне, знаешь ли, хватило. Друг еще один сказал: «Да ладно, чувак, зато распиарили тебя…» Нахуй мне такой пиар… Я в тот день, наверное, раз десять мылся. Просто выходил из душа и заходил обратно. Хотелось всю грязь, которой меня полили, с себя смыть. Но мне все опять казалось, что я в ней.
За следующий час общения я понимаю, что тону во всепоглощающем кайфе простоты общения. Встретились два одиночества. Странно становится от мысли, что мы могли друг друга не знать.
– Ты знаешь, куда мы идем?
– Нам в ту сторону.
– Ты же даже не проверял, – по привычке достаю из кармана телефон и открываю карту.
– Расслабься. Видишь, нам сюда. Значит, мы идем в правильном направлении. Сворачивать еще рано.
Он улыбается и тыкает мне пальцем в ямочку. Я в кои-то веки начинаю чувствовать себя просто девочкой, а не матерой «спроси ее, как жить» бабой. Стемнело быстро. На одной из улиц гусеницами вдоль стены разлеглись укутанные в одеяла бомжи.
– Знаешь, что меня поражает… Ты была на Venice Beach?
– Конечно.
– Видела, как там ночью вся улица бомжами покрывается? И воняет от них – пиздец. В то время как…
– …рядом океан.
– Да нет, круче!
– Душ.
– Душ! Ну пойди ты, помойся! Мне кажется, дай московскому бомжу все, что есть у этих ребят…
– …и он человеком станет.
– Да! Глядишь, работу найдет и заживет прилично. Почему они так воняют, Даш? Почему они не моются?
– Потому что они не трахаются. Им плевать. Никита, уж ты-то должен знать, на чем строится мир.
– То есть остальные моются, чтобы потрахаться?
– Ну да. Кто захочет стоять с тобой рядом, когда ты воняешь? А им плевать. Хотя, может, они даже и трахаются, но с такими же грязными женщинами.
Вот и поворот. Мы свернули с Маркет-стрит, чуть-чуть не дойдя до морского вокзала с часовой башней.
– Смотри, как дорога блестит. Как снежная.
– Да-а. Я это уже давно приметила! Тут всё очень красиво. Все тени, огни… Это мой любимый город.
– Знаешь, вообще я не люблю города. Мне бы дикую природу, это мое. В Африке я просто кайфовал. Но Сан-Франциско – первый город, про который я могу сказать, что он не испортил, а украсил планету. Что планета с ним лучше.
– Да, это самый красивый город. Он маленький, и при этом в нём есть абсолютно все. А еще он самый экологичный, кстати. Никто так не зациклен на экологии, как они. Я уже забыла, что такое одна мусорка подо всё на свете.
– А этот колорит людей. Даже в одном вагоне. Вот этот с усами длинными, этот в разноцветных шмотках, а тут мужичок на работу в пиджаке едет.
– Да, тут никто никого не судит. Причем не потому, что так сказали. А правда, по-настоящему, искренне. Любое проявление себя только поощряется.
– Да, в России за половину таких шмоток крикнут: «Ты че вырядился?»
– «Это у тебя что, свитер розовый?»
– «Чё, пидор, что ли?»
Мы перебежали дорогу. Уже было видно остановку, куда приедет его приятель.
– Слушай… Погоди… Если следовать твоей логике про бомжей, получается, ты только что покрасила волосы в розовый, чтобы быть привлекательной и тем самым меня трахнуть?
– Ха-ха! Ну, это вообще нелогично. Во-первых, если бы я хотела тебя трахнуть, и так бы это сделала. Во-вторых, красить волосы было бы тогда риском. А вдруг тебе не понравится? Вдруг ты кардинально против розовых волос? И получается, я на корню запорю все свои шансы! Нет, это было бы слишком рисково.
– Ну да, верно. Тогда зачем ты их красишь?
– Я крашу волосы для себя. Но это все тоже можно с Фрейдом связать. Чтобы хотеть кого-то, нужно, чтобы ты сначала хотел себя, правильно? Значит, я должна самой себе нравиться.
– Логично.
– Где твой друг?
– По ходу еще не приехал. А ты деваха ничего так, я погляжу, – довольный оценочный взгляд.
– Взаимно. Ты тоже деваха ничего.
Мы сели на лавочку на остановке. Я уставилась на его ногу. На ней была строчка с двумя буквами и множеством цифр.
– Что за номер?
– Попробуй угадать. Но никто еще угадать не смог, – он улыбается и закидывает ногу на ногу.
– Это рандомная хуйня?
– Ну, нет, это было бы слишком.
– SU. Soviet Union?
– Ха-ха. Нет.
– Я где-то видела это SU… Причем много раз видела.
– Навряд ли. Эти буквы ничего не значат.
– Номер астероида?
– Нет.
– Точка на карте?
– Нет.
– Предмет.
– М-м-м… Да.
– Он существует?
– Ну, как сказать. Если скажу «да», я тебя запутаю.
– От этого предмета есть какая-то польза?
– Уже нет.
– Номер билета на самолет!
– Да ладно. Как ты угадала?
– Я же говорю, я видела это SU. А это что за татуха? Карта? Где вторая половина? – на его запястье красовалась половина карты мира. Но на втором запястье она не продолжалась.
– На другом человеке.
– Как все серьезно. Хоть имени на попе не набил?
– Дерзкая ты…
– Извини. Да-а, слушай, а я думала, что это у меня плохо отношения закончились.
– Хорошо ничего не заканчивается.
Мы встретили его друга и прошли пешком от Окленд Бэй Бриджа до Голден Гейта. Вышла немаленькая прогулка. В ту ночь над городом висела огромная желтая луна. Наверное, самая большая, что я когда-либо видела, – мне удалось перехватить ее на горизонте океана, пока она еще не поднялась и не побелела. Мы остановились у моста, Никита достал фотоаппарат и поставил его на деревянный столб от пристани. И пока он фотографировал луну, я фотографировала его. У меня появилось странное забытое чувство, что рядом со мной человек, с которым просто хорошо. Пустые колодцы моей души мгновенно стали наполняться, и только в момент этого наполнения я заметила, насколько они были пусты раньше.
Он оторвался от луны и стал снимать меня, пока я рассказывала, где здесь можно втихаря пописать, если приспичило. Мы прошли мимо памятника Ганди, на котором написаны его слова «My life is a massage», и спустя два часа пёху заплутали где-то на морской пристани, среди складов, под светом единственного фонаря.
– Ты говоришь, что живешь в доме, где жила жена Аль Капоне, да?
– Да я все придумала.
– Антоха, это подстава. Она нас к своим браткам черным ведет. А у меня зеркалка в рюкзаке. Блять, я знал, что это все слишком красиво звучит.
– Есть телефон с камерой позвонить, ребят?
Мы зашли в супермаркет, закупились и пришли домой. Я схватилась за вино, Никита – за курицу, Антон – за траву. Никита честно пытался поделиться со мной едой. Хороший. Затем мы поиграли в футбол под «Кровосток» – наверное, я была последняя из России, кто не знает этой группы, – затем скрутили три косяка и высадились с гитарой на крышу.
В такие моменты мне кажется, что все это не со мной. Что это какой-то фильм. Как? Как? Два московских родных пацана, крыша у океана в Сан-Франциско… Любимые песни… Как? Я почувствовала себя Золушкой. Это был мой личный бал. И я поверить не могла, что вместе с этой ночью ему суждено закончиться.
– Нужен медиатор, – говорит Никита.
– Прости, дружище, медиаторов нет, – отвечаю я. – Как сказал мой друг-музыкант из Харькова: «Я против презервативов и медиаторов. Это не по-настоящему».
– А что делать, если я против презервативов и за медиаторы?
Мы спустились вдвоем вниз, обшарили все полки и гитары. Но ничего не нашли.
– Ладно. Нужны ножницы.
Я не заметила, когда он их успел отыскать. Увидела только результат. Золотой треугольник из его карточки «Сбербанка». Как это символично. Мы остались в моей подвальной комнате наедине, и я почувствовала, что меня тянет к нему как магнитом. Я буквально останавливала свое тело, чтобы не кинуться на него, прижавшись сердцем к сердцу.
Мы махнулись паспортами, уселись и стали изучать. Смешно. Как будто договорились. Мы собрали полные паспорта виз, но общих штампов практически не было. Как коллекции фишек с покемонами. У обоих разные. Осталось только взять «биту»[86] и разбить эти горы – бумажные доказательства пережитого, пропитанные чернилами и морской солью. Смешно, когда встречаешь кого-то важного и перевариваешь, кто что делал в прошлом в одни и те же дни. Кажется, встретил ты человека и он для тебя пустая страница. Но позади уже сотни историй, которые ты пропустил.
Мы посидели еще какое-то время, разговаривая друг с другом о том, что с нами сделала дорога, и в завершение он сказал: