Спустя несколько часов мы сделали привал и пошли прогуляться в сказочный, покрытый мхом лес. В любой непонятной ситуации иди в лес, он все поймет. Как-то само так вышло, что в конце концов мы в нем потерялись и я осталась одна со своими мыслями. Мне хотелось порадоваться, ведь про меня написали песню. Но вся эта история начинала казаться какой-то злой шуткой. Я писала Ване:
– Изначальная версия ведь круче в сто раз! И слова, и музыка… Ее нельзя проебать.
– Ну, можешь ее петь, например.
– Самой себе про саму себя?
Ребят все еще не было видно. Я села на капот машины и стала переписывать с оригинальной версии текст и затем спросила у Вани разрешения его опубликовать.
– Даш, есть песня и есть, и выкладывать черновую версию не нужно. Ни запись, ни текст.
Все это выглядит так: «Смотри, я написал про тебя песню. Мы продали ее, срубили бабла. Только ее полностью переделали, теперь она не про одинокую девочку, а про счастливую парочку. Потому что любовь продается лучше. А тебе спасибо за вдохновение! Вот как она звучала в оригинале, только никому ее не показывай. Вообще это был черновик. Ты – черновик».
Параллельно этому его сестра, тоже играющая в группе, начинает выносить мне мозг огромными публичными сообщениями. «Что ты придумываешь, что вы сидели в палатке одни?» «Своей семьи нет – чужую разбить пытаешься?»
Я дочитываю сообщение, спрыгиваю с капота машины и иду вдоль мокрой дороги. Две желтые полосы напоминают мне, что я все еще здесь, в теплых руках заботливой Америки, где даже на необитаемом острове будет оборудованный туалет. Мимо проезжают серферы. Я прячу лицо в воротнике, чтобы они не видели моих слез. На теле два свитера. Вот и вся моя защита от мира. Два чертовых свитера, и то один не мой. Схожу с дороги в лес, спрыгиваю в канаву, падаю на колени и начинаю истошно рыдать. Оттого, что на коленях дырки, в них плотно впечатывается мокрая грязь вперемешку с сосновыми ветками. У моей любимой группы «Браво» теперь есть красивая песня про двух путешественников, которые «просто бросили все и шагнули за дверь». Она открывает новый альбом. Ее будут играть на стадионах, ее услышат тысячи людей… Только я тут совсем ни при чем.
Ребята вернулись и, увидев мое опухшее лицо, спросили, в чем дело. Я выговорилась и почувствовала облегчение. Не помню, что именно они говорили, но одну фразу, сказанную Лесей, я запомнила хорошо:
– Вот у Дюймовочки была ебаная жизнь, а все остальное – это так…
– У Дюймовочки?
– Да! Вот подумай! Родителей у нее не было. Она родилась в цветке. Дальше ее спиздила лягушка и попыталась связать узами брака со своим сыном-лягушкой, Дюймовочка почти спаслась, но ее перехватил жук и тоже хотел жениться. Потом он решил, что она слишком страшная, и выкинул ее. Дальше она выживала в норе крота, который заставлял ее батрачить на него и тоже собирался на ней жениться. Вместе с мышью Дюймовочка шила себе подвенечное платье и готовилась до конца жизни трахаться с кротом. И вот каким-то чудом она сбегает на ласточке, но попадает в руки к сопливому эльфу, который постоянно падает в обмороки и рыдает, и в итоге выходит замуж за него. Так вот, у Дюймовочки была ебаная жизнь, а все остальное – это так…
Глава 12Роман с Портлендом
Заметка в дневнике:
26 ноября 2015
Смотрю на своих сверстников и вижу морщины вокруг глаз. У всех. И у меня они тоже появились. Тело начало стареть. Мне страшно. Мне 17. Почему на моем лице морщины?
Утренний чай, приготовленный на горелке, закрытой пенкой от ветра, пара очищенных апельсинов в дорогу – и мы с Лесей и Виталиком едем в Портленд. На очередном привале я запустила прямую трансляцию с телефона и обмолвилась, что понятия не имею, где мне сегодня ночевать. Лесю и Виталика ждала в гости подруга, и, не помню уже почему, мое появление в ее доме было бы неуместно. И вот за час до въезда в Портленд мне приходит письмо от девушки-иммигрантки из Донецка, почти позабывшей родной язык. Она забронировала мне номер люкс на три дня в благодарность за мои истории. Вот что блог животворящий делает! Не буду притворяться, что я это заслужила. После того как я завела блог, все стало слишком просто. Люди теперь находят меня сами и хотят помочь; машина запущена, рычаг нажат.
Ребята высаживают меня у дверей дорогого отеля, как Золушку из кареты, очерчивая приветственный круг перед входом. Под проливным дождем несусь внутрь, с полупустым рюкзаком, ковриком и спальником в охапку. Еще и водоросль, похожую на коровий хвост длиной в два метра, прихватила. Я давно мечтала о хвосте. Портье явно удивлен такому потрепанному гостю, но слишком вежлив, чтобы это показать. Одна бровь хотела было поползти вверх, но он ее остановил. Это же Америка. No judgement. Не положено.
Мне дают карточку-ключ, и я заваливаюсь в номер, где кровать по длине поперек не короче, чем вдоль. Кожаное красное кресло. Четыре строгие лампы, четыре подушки, два стола, холодильник и весь набор одноразовой жизни в виде полотенец, мыла, пакетиков кофе и сахара. Что происходит? Еще пару дней назад я спала на полу в доме барыги и не была уверена, что выйду оттуда живой. В какую канализацию только не опустишься ради заработка. Хотя, что я вру. Дело не в деньгах, и никогда в них не было. Дело в том, что, нащупав раз у жизни пульс, хочешь, чтобы он только ускорялся. Даже работая по одну руку со шлюхами и договариваясь, какая с кем и за сколько уедет, я делала это ради интереса. Я тщательно подбирала каждую работу, как билет в другую страну. Лучший медицинский центр, нью-йоркский ресторан, японские машины, индийская косметика, съемочная площадка в русской деревне и звезды Голливуда. Ради интереса я поперлась по колониям России. Чтобы чувствовать. Смотря на голодных, начинаешь ценить каждый кусок хлеба. Смотря на убийц, осознаешь цену жизни. Смотря на миллионеров, чувствуешь цену свободы. Смотря на актеров, видишь цену жертвы. И каждый новый опыт – пощечина по онемевшей щеке.
Сейчас я уже понимаю, что все должно было быть так. Что не было у меня никакого выбора, не было другого расклада. Я не могла не быть собой. Не могла сесть в офис, завести семью, машину и коврик. Я родилась, чтобы быть другой. Меня спрашивают: «Как?» А я просто не знаю, как по-другому. Это все равно что спрашивать пса, почему он такой породы.
Пес – вполне подходящее сравнение. Я превратилась в животное. С четкими расстановками. Ненужные рефлексы давно отмерли. Так это работает: мозг одуревает от бесконечного количества поступающей информации, новых имен, названий улиц и валют и просто начинает подчищать все, что не относится к первостепенной важности. Я не помню ни черта из математики, не знаю, в каком году была Гражданская война, и даже ветки Московского метро сейчас не расставлю по цветам. Да что там, я и своей собственной истории уже не помню. Я что, правда пересекала Южную Америку? Я ли это ходила в мусульманских нарядах? Неужели это я стерла себе все ноги о балийский асфальт, удирая от копов? Мои ли это шрамы?
Я разбегаюсь и прыгаю на кровать. От такой мягкости странно непривычно. К полу привыкаешь быстро. На севере Калифорнии в декабре темнеет так же рано, как и у нас. 16.30 – и до свидания. Мрак.
Иногда мне кажется, что я отыгрываю чьи-то роли. То с бандитами, то со сторчавшимися студентами. Я выхожу из отеля и вежливо киваю головой менеджеру. И вот для него я уже примерная девочка. Дождь рисует на моем бежевом пальто темно-коричневые погоны. Русский, английский, испанский. С языком меняются тональность голоса, интонация, даже шутки и манера говорить. Во всем этом разнообразии личностей хорошо бы не потерять себя. Я уже не различаю, чья на мне одежда. Слава богу, я дошла до стадии развития, когда за вещи перестаёшь держаться. Спина мне за это благодарна. Я прохожу под огромным мостом, слабо освещённым фонарем с железной дороги наверху. Бездомный молча провожает меня взглядом. 14 минут до поезда. Руки замерзнут печатать это быстрей.
Писатель – это когда доктор сообщает, что у тебя рак, а ты думаешь, как бы это использовать для истории.
Мне все больше нравится бесцельно следовать. Смысл всегда находится. Неважно, куда я попаду. Мне будет что почувствовать. Вселенная лучше знает, куда дальше. Если бы мы с ней сидели в байдарке, я была бы матросом, а она – капитаном.
Кто-то крутит романы с мужчинами. Я – с городами.
И если бы я говорила об этом городе так, как делятся впечатлениями о новом парне девчонки в московских кафешках, то описала бы его примерно так.
Портленд высокий, темноволосый. Ему только стукнуло 30. Подняв воротник своего длинного пальто, дописав дома очередную главу своей книги, он бежит на встречу с кем-то. Окно его маленькой квартирки выходит на улицу, за второй чашкой кофе по утрам его пробивает вдохновение. Особенно когда начинается эта мерзкая мокрая осень и листья прилипают к тротуару, оставаясь черным рисунком на серой поверхности до самой весны. Его верный друг велосипед послушно ждет, когда потеплеет. Портленд довольно серьезный, с достойным образованием и головой на плечах. Он еще не скурился, как все пацаны Калифорнии, хотя тут с прошлого месяца трава официально легальна для всех. На таком контрасте приятно понимать, что с ним есть о чем поговорить. Разговаривает он правда очень быстро, проглатывая некоторые буквы. А когда я его переспрашиваю, он повторяет все ровно с такой же скоростью три раза подряд. Он дорожит своими друзьями. Его друзья одеты модно, но непринужденно. Как будто оно само так вышло. Он определенно отличается от всех моих предыдущих любовников, но периодически я вылавливаю какие-то сходства. Например, манера выставлять пакеты мусора на тротуар – ну точно как у Нью-Йорка. А вот его слоган «Keep it weird» такой же, как у красавчика Остина в Техасе. Портленд простодушен, как Буэнос-Айрес, и загадочен, как Денвер. В двух словах: это начитанный хулиган. И я им очарована.
Кажется, что этот город строился Палаником. Все его книги, как срисованные на копирку картинки, мягко ложатся теперь в моих глазах на оригинал. На каждый перекресток, вывеску и дом. Стоящие на улице работники ресторана во всем черном выглядят именно так, как те, кто с энтузиазмом нассыт тебе в суп.