– Она с нами.
– Нет, она не с нами… Это не то же самое.
На полу стоит красное ведро, куда все сложили свои вопросы. Ната кинула вопрос от меня. Вопрос, который не будет нести смысл ни для кого, кроме Никиты.
– Никита, она просит, чтобы ты на ее вопрос ответил.
Я и правда попросила, боялась, что связь прервётся.
– Что прям сейчас? Ты предлагаешь мне во всем этом ведре найти вопрос от Даши?..
Никита начинает перебирать одной рукой бумажки, другой держит микрофон. Кто-то в зале недовольно бормочет. Мне становится стыдно.
– Ты представляешь, сколько времени уй… – он достает бумажку.
– Вопрос от Даши из Сан-Франциско.
Народ опять смеется.
«Кем бы ты хотел быть, патриархом всея Руси или капитаном Грустных морей?»
Дело в том, что в нашей переписке я его и так, и так называла. Патриархом – потому что заметила у одного из подписчиков в своей группе аватарку с рукой Никиты. «Так руки только у патриархов ценят, смотри. Буду звать тебя патриархом всея Руси. Сокращенно Патрик». А в другой раз я рассказала ему свой сон, в котором я приехала домой и пошла выносить мусор, пока вся моя семья и друзья остались в квартире. На лестничной клетке я столкнулась с каким-то бомжом, он перекрыл мне вход, и я поняла, что он меня изобьет и изнасилует, и что даже кричать бесполезно, потому что отсюда меня никто не услышит.
– Судя по сну тебе одиноко… Я знаю, я Ванга.
– Да нет, ты не Ванга. Ты капитан… Грустных морей.
Возвращаясь из снов в Москву:
– Мне не нравится ни слово «патриарх», ни «всея», ни «Руси». А вот слово «капитан» мне нравится, «грустных» – нравится, «морей» – тем более. Так что я был бы капитаном Грустных морей.
Вот и привязалось. В итоге, его так стали называть другие, и в конце концов он поставил эти три слова в «должность» на своей странице. Всё это начало встречи не было записано никуда, кроме как на глаза пришедших и в мою память.
Его брат был готов начинать съемку встречи и скомандовал убрать бутылки пива.
– Почему? – переспросил Никита. – Мы же не для первого канала снимаем.
– Не положено, – ответил его брат, и пока они спорили, сзади к Никите подбежала девочка и унесла мои бутылки.
Как она посмела забрать мой подарок! Я негодовала еще больше, чем он. Но мне оставалось только наблюдать за происходящим. Дальше связь стала пропадать, вокруг были одни поля и электрические ветряные мельницы. Я выключила телефон, вздохнула и вернулась в свою реальность. Голова идет кругом от одного только осознания, сколько всего на этой планете происходит одновременно, каждую секунду. Подумай хотя бы о том, что все люди, которых ты встретил на своей дороге, прямо сейчас где-то что-то делают. Вот прямо сейчас.
Глава 13Зеленая волна накрыла ее тень
Заметка в дневнике:
5 ноября 2015
Когда я была маленькой, папа рассказал мне историю о том периоде, когда он только начинал ухаживать за мамой. Они были студентами, и у него совершенно не было денег. А моя мама очень любила театр. Поэтому папа устроился туда работать уборщиком, чтобы иногда получать бесплатные билеты. И когда он поздно ночью топал с московской электрички по Балашихе домой, то проходил мимо дома моей мамы. Она жила на втором этаже. Он кидал ей камушки в окошко, и она выходила на балкон. Папа показывал ей честно заработанные билеты, махал рукой на прощанье и шел еще полчаса до дома в другом конце города.
С тех пор я жду, что кто-то будет кидать мне камушки в окошко, с билетами в руке.
Папа, папа, что же ты натворил.
Вернувшись в Сан-Франциско, я решила сразу встретиться с Дэниелом, тем парнем из истории про мужчину в черном плаще. Это был мой последний день в волшебной комнате с самым красивым видом из окна, что только можно представить. Хотелось отпраздновать. Я писала и напивалась, смотря параллельно фильм «Призрак». Выпила почти всю бутылку подаренного белого вина, когда мой друг наконец закончил свою встречу и направился ко мне.
Дэниел для меня был как капля пресной воды в соленом океане: сильно не помогает, но все-таки что-то. Интеллект человека из Израиля отличается от Америки кардинально. От моей до его души территориально ближе. С ним можно говорить о чем-то, что в компании американцев и смысла нет произносить. Мы дружили еще с сентября. В Израиле он был поп-звездой. Его там знает каждая собака. Все его братья и отец – тоже музыканты. Из их жизни в своё время сделали лайф-шоу. В итоге он так заебался, что сбежал в Америку, лишь бы за ним не бегали с камерами.
Мы просидели с гитарой на крыше. Я наконец нашла, как на ней зажечь огни. Он играл мне свои песни и так волшебно пел, что я готова была продать ему кусочек души… Я предложила ему остаться, а он сказал, что рядом со мной «he can’t get any rest». К этому моменту мы уже ночевали пару раз вместе. Он спал в одежде, и мы обнимались. Американские мальчики в таком случае сразу пытаются переспать, но Дэниел вел себя как настоящий джентльмен. Я спросила:
– Why you wont get any rest?
Он ухмыльнулся, посмотрел на меня многозначительно своими огромными честными глазами и ответил:
– You really don’t know why?
Я знала. В ту ночь он наконец-то спал со мной без одежды. И в пять утра мы вылезли из окна голыми, взяв одно одеяло, один бокал вина и одну сигарету. В ноутбуке заиграло «Dust in the wind».
Мы стоим на маленьком балкончике, если можно его так назвать. По сути это железные перекладины, не шире полуметра, предназначенные для горшков с цветами, но никак не для двух голых дураков. Перед нами залив, Голден Гейт и «Алькатрас». Мигает маяк. Через час мы попрощаемся и разлетимся по земле в разных направлениях. Он возвращается в Израиль.
«Пыль на ветру. Всё, что мы есть, – просто пыль на ветру…»
Я всматривалась в розовый восход и думала: сколько моих историй похоронено в людях. Сколько пережитых моментов, на пике эмоций тогда, когда я их рассказывала. Собрать бы их все. Послушать, как я переживала, о чем кричала взахлеб, что пыталась доказать. Что мне было важно тогда, что важно потом… Что теперь. Но невозможно их все записать. Потому что либо живешь, либо пишешь. Либо чувствуешь, либо пересказываешь.
– I’m gonna remember this moment for the rest of my life, Dasha, – тихо и спокойно говорит Дэниел, и я понимаю, что так оно и есть. Вот и еще один музыкант, в чьем сердце я закристаллизуюсь прекрасным мгновением.
– Me too. I love those moments when you know you are living those days of your life you will be remembering later. The whole trick is to enjoy them while they are still here.
В его глазах было много мудрости и грусти. Он боялся мне что-то рассказывать. Говорил, я об этом напишу. Это был мальчик не из простых… Его бывшая ушла к Квентину Тарантино. Ну подумаешь, с кем не бывает.
Я приняла приглашение той девочки Жени из Донецка, которая подарила мне номер на три дня, и отправилась с ее мужем и друзьями праздновать Новый год в Тахо. Америка в этом плане прекрасна. Меньше, чем за сутки ты легко можешь перенестись из солнечного пляжа с пальмами в заснеженный горный город. Это был пятый месяц моей жизни в Калифорнии. Впервые я праздновала Новый год, по-американски начав вслух обратный отсчет с десяти вместе с остальными. Тусовка в Тахо оказалась забавной, но очень далекой от чего-то родного. Это была компания тинейджеров-украинцев, переехавших сюда подмышкой у родителей в глубоком детстве. Они знали русский и украинский, но родными эти языки не то что бы считали, поэтому все говорили на английском. Их родной язык замумифицировался в 90-х, вместе с переездом. Мне же казалось какой-то «изменой родине» говорить на английском с теми, кто понимает русский, поэтому я постоянно переключалась. В качестве единственного доказательства, что тусовка причастна к русскому Новому году был огромный салат оливье, заботливо нарубленный моей читательницей Женей. Ей не хватало родины. Даже с мужем она общалась на английском. Он понимал русский, но говорить на нем то ли не мог, то ли не хотел. Главное развлекалово этих тинейджеров – как следует нажраться. Я честно пыталась перевести времяпрепровождение в более интересный ракурс, вспомнила свои годы, проведенные в лагере, и всю ночь проводила игры, но в конце концов всё ушло туда, откуда начиналось – в нажиралово. Но, поскольку для американцев сам Новый год все равно ни черта не значит, проведя его в Тахо, я многого не теряла. Большинство идет праздновать в клубы, где в полночь устраивают тот же самый классический обратный отсчет, а затем танцуют до утра под «туц-туц».
Пришло время съезжать из комнатки мечты в доме с видом на залив. Несмотря на то что Роб, мой хиппи, друг-миллионер, еще не нашел нового жильца в ту комнату, он попросил меня ее освободить. Видимо, ему просто хотелось, чтобы я вернулась в Пало-Альто и составила компанию в его утренней рутине: бассейн, бейглы с лососем, апельсиновый сок и газета с новостями. Одна из них на днях сказала, что умер Дэвид Боуи. The Starman got back to the sky. В любом случае, так выглядит утро Роба уже не первый десяток лет. Маленький кусочек лосося он всегда отдает местной знаменитости – своему старому коту Уилсону.
– Это все, ради чего он живет, – сказал мне как-то Роб, и с тех пор у меня сложилось впечатление, что его собственный бейгл с утра – это тоже все, ради чего он живет. За свои 60 лет он ни разу не был в отношениях дольше месяца, да и были те самые отношения еще тогда, когда ему не приходилось прикрывать лысину кепкой. Не сказать, что он пытался это изменить. Одевался он еще пять лет назад в те же самые грязные джинсы и самодельные кислотные футболки, только пахло от него тогда меньше. Теперь же он совсем обленился в плане гигиены. Все, что омывает его тело, – это хлорка в том же самом бассейне. Вся Стэнфордская коммуна, донельзя озабоченная, гадает, как же выглядит его личная жизнь. И только я знаю правильный ответ – никак. Друзья, однако, еще не оставляют попытки его с кем-то свести. Он каждый раз ворчит, как старый кот, и пытается сбежать от такой заботы.